Пелле, мир не остров скорби и печали

— Я все плачу и плачу, — удивленно сказала Чёрвен.

Она сидела в кухне на полу, тесно прижавшись к Боцману, а Боцман ел мясной фарш. Ему дали целый килограмм первосортного мясного фарша, и все просили у него прощения. Вся семья сгрудилась вокруг него, все ласкали и гладили Боцмана. «Все просто чудесно», — думала Чёрвен.

— Подумать только, а я все плачу и плачу, — сердито повторила она, растирая кулачками слезы.

Она вспомнила все, что передумала за эти несколько ужасных часов. И она ошиблась. Боцман и не думал травить овец, будь их там хоть целый десяток. Он и на этот раз вел себя как добрый пес. Но кое-что она все же решила правильно, и впредь все будет честно, как было и раньше, до тех пор, пока не появился Музес и все не полетело вверх тормашками.

Да, Музес! Как там ему живется в его сарае? Внезапно она вспомнила и о Йокке. А Пелле, бедняга Пелле, почему бы ему тоже не радоваться вместе с ней? Все теперь должны радоваться.

Конечно, Пелле обрадовался, услыхав, что Боцман не виноват. Обрадовался он настолько, насколько вообще мог радоваться в своем отчаянии. Он горевал о Боцмане не меньше, чем о своем кролике, и какое утешение узнать, что не Боцман задрал Йокке.

— Мне гораздо легче, что это не Боцман, — сказал он Мелькеру. И, отвернувшись, добавил упавшим голосом: — Хотя Йокке, наверное, все равно, кто это сделал.

Ночью ему приснился Йокке, живой Йокке, который прискакал к нему за листьями одуванчиков. Но снова настало утро, и никакого Йокке больше не было. Даже его клетки не осталось. Юхан и Никлас убрали ее подальше с Пеллиных глаз. Братья любили Пелле и старались утешить его подарками. Он получил от них небольшую модель яхты, а Юхан дал ему в придачу свой старый складной нож. Пелле был до того тронут добротой братьев, что сердце у него разрывалось от благодарности, но все же утро было для него печальным. Пелле думал: неужто он всегда будет так горевать, а если всегда, то как выдержит он все предстоящие ему годы жизни.

Вечером они похоронили Йокке на выгоне Янсона на небольшой прогалине меж берез, поросшей цветами и высокой травой.

«ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ЙОККЕ»

Пелле сам придумал надпись и вырезал ее еще дома на деревянной дощечке. Сейчас, стоя на коленях, он обкладывал дерном могилку Йокке, а Чёрвен со Стиной и Боцманом наблюдали за его работой. Конечно, Йокке будет здесь хорошо; над ним расцветут цветы миндаля, и черные дрозды, как и сегодня, будут петь ему по вечерам свои песни.

Чёрвен и Стине тоже захотелось петь. На похоронах всегда поют. Много раз хоронили они мертвых птичек и всегда при этом пели одну и ту же песенку. Сейчас они пели для Йокке: Мир — это остров скорби и печали, Не успел свой век прожить, Вот и смерть пришла…

— Нет, хватит петь эту песенку, — быстро сказала Чёрвен.

Что с Пелле? Почему он плачет? Раньше он не плакал, а теперь вот сидит к ним спиной на камне, и они слышат негромкие судорожные всхлипывания. Девочки растерянно взглянули друг на друга, а Стина встревоженно спросила:

— Может, он плачет оттого, что мир — это остров скорби и печали?

— Но это же не так, — сказала Чёрвен и крикнула: — Ну, хватит, Пелле, мир — это не остров скорби и печали, это мы просто пели так для Йокке.

Чёрвен не желала видеть ничьих слез. Во что бы то ни стало надо развеселить Пелле, и она вдруг поняла, что для этого нужно сделать.

— Пелле, я что-то тебе подарю, если обещаешь больше не грустить.

— Что? — хмуро спросил Пелле, не поворачивая головы.

— Я подарю тебе Музеса.

Тут он обернулся, все еще заплаканный, и недоверчиво посмотрел на Чёрвен.

— Я подарю его тебе насовсем, — заверила мальчика Чёрвен.

И, впервые с того самого горестного часа, когда исчез Йокке, Пелле улыбнулся.

— Какая ты добрая, Чёрвен! Она кивнула.

— Да, я добрая. И потом… у меня есть Боцман. Стина усмехнулась.

— Ну вот, опять мы все со зверюшками. Но надо пойти и рассказать об этом Музесу.

Все с ней согласились. Музес должен знать, кто ему теперь хозяин. И потом, надо же его беднягу накормить.

— Прощай, миленький Йокке, — нежно сказал Пелле и, ни разу не оглянувшись, помчался прочь.

Пелле словно подменили. Он стал буйным, радостным и бесшабашным, он прыгал и скакал всю дорогу до самого Мертвого залива, а под конец бросился на землю и кубарем покатился по склону к лодочным сараям.

— Ты что радуешься, что Музес теперь твой? — спросила Чёрвен.

Пелле немножко подумал.

— Не знаю… может быть. Видишь ли, очень грустно быть грустным, и долго этого никак не выдержать.

— Погоди, увидишь Музеса, еще больше повеселеешь, — сказала Чёрвен, отворяя дверь в лодочный сарай.

Ошеломленные, они остановились на пороге и уставились в пустоту. Музеса не было. Он исчез.

— Удрал, — нашлась Чёрвен.

— Да, удрал. И сам заложил за собой задвижку? — съехидничал Пелле.

Музес не удрал. Его кто-то утащил. Чёрвен повернулась к Стине.

— Кто-нибудь видел тебя, когда ты шла сюда вчера? Стина немножко подумала.

— Не-а, никто. Разве что Вестерман. Но он хотел только послушать про Красную Шапочку.

— Тебя кто хочешь облапошит, — сказала Чёрвен. — У, этот Вестерман, разбойник!

Чёрвен так пнула ящик Музеса, что он грохнулся о стену.

— Я ему покажу! Вестерман, этот вор, застрелить его мало! — не помня себя от гнева, кричала она.

— А я знаю, что мы сделаем, — сказал Пелле. — Мы выкрадем Музеса обратно. Спорю на что хотите, он держит Музеса в своем лодочном сарае, а там, наверное, тоже одна только задвижка на дверях.

Чёрвен немного поостыла.

— Вечером… пусть только Вестерман заснет, — живо сказала она. Стина тоже оживилась, но одно беспокоило ее.

— А что, если мы заснем раньше Вестермана?

— Не заснем, — угрожающе заверила Чёрвен. — Со злости! Видно, Стина не очень злилась, потому что не заснуть она не могла. Но Чёрвен и Пелле смогли; и что удивительнее всего, никто не заметил, как они выскользнули из дому.

В тот вечер на Сальткроке шла облава на лису. Всех позвали пугать лису и выгонять ее из норы. И вправду, лису удалось выкурить из ее норы, но подстрелить ее не подстрелили. Потому что, когда ее загнали на Сорочий мыс и она увидела, что спасения нет, то бросилась в воду и поплыла. Эта лиса привыкла выходить сухой из воды, а до ближайшего острова — недалеко.

Ниссе Гранквист выстрелил ей вслед, но промахнулся.

Услыхав об этом, Пелле обрадовался.

— Лисам тоже надо жить, — сказал он. — А тем более, на острове Норсунд нет ни кроликов, ни овец, ни кур.

— Так что там она не разживется, — удовлетворенно сказала Чёрвен. — Вот негодяйка, зачем только она задрала Йокке.

— Она сделала это потому, что она — лиса, — объяснил ей Пелле. — И повадки у нее тоже должны быть лисьи.

— Ну и пусть она лиса, но могла бы хоть вести себя, как человек, — сказала Чёрвен, не желая понимать лисью психологию.

Хотя… вести себя, как человек? Как Вестерман, например? Чем он лучше? Пойти и украсть бедного маленького тюлененка только ради того, чтобы продать. Но этот номер у него не пройдет, пусть Вестерман и не мечтает, заверила Чёрвен.

— Только бы Кора не залаяла, — добавила она.

Но Кора залаяла. Завидев, как крадутся Чёрвен и Пелле, она ощетинилась у своей конуры и принялась лаять изо всех сил. Но Пелле предвидел, что так и будет. На обед в Столяровой усадьбе было сегодня мясо, и Пелле прихватил Коре вкусных косточек. Он стал угощать ее, ласково увещевая, и она замолчала. Но все же им было боязно: не вздумает ли кто выйти и посмотреть, почему лаяла Кора? Дети долго лежали съежившись за сиреневым кустом у калитки и ждали, но в доме было тихо, и тогда они осторожно выползли на лужайку. Перед ними, на скалистом утесе, стоял жилой дом, мимо которого надо было пройти, чтобы спуститься к лодочному сараю. В доме было тихо и темно. Мрачно и грозно чернел четырехугольник дома на каменной плите под светлым пологом ночного неба. Кругом не было ни души.

— Дрыхнут, как поросята, — сказала довольная Чёрвен.

Но она рано обрадовалась, потому что в доме внезапно осветилось одно окошко, и Чёрвен затаила дыхание. Они успели еще увидеть жену Вестермана в ту минуту, когда она зажигала лампу над столом. Не теряя времени, дети подбежали прямо к окну и бросились на землю у самой стены. Испуганные, они лежали и ждали. Видела она их или нет? Может, прежде чем зажечь лампу, она долго стояла в темноте, подглядывая из-за занавески, и видела, как они вошли в калитку. Никому не удалось бы остаться незамеченным светлым июньским вечером на этом голом скалистом утесе без единого кустика, за которым можно было бы спрятаться.

Но раз жена Вестермана не выбежала из дому, они воспрянули духом. Под окном ей их не увидеть, если, конечно, она не высунется из окна, чтобы специально посмотреть на них. Они глубоко надеялись, что этого делать она не станет. Потому что если уж жена Вестермана начнет ругаться, то ее никакими вкусными косточками не успокоишь. Они боялись пошевельнуться, боялись шепнуть друг другу хоть слово, они едва дышали. Им оставалось лишь молча лежать и прислушиваться. И они слышали, как жена Вестермана ходила по комнате. Окошко было открыто настежь, а она была совсем близко от них, стоило им только захотеть — и они могли бы протянуть руку через подоконник и сказать ей: «Здравствуйте! Здравствуйте!» Она что-то бормотала себе под нос и, хотите верьте, хотите нет, вдруг начала читать, да, в самом деле она и вправду начала читать вслух самой себе. Чёрвен даже тихонько застонала под окном. Хоть бы уж читала вслух газету «Нортельевский вестник» или что-нибудь в этом роде, но лежать под окном съежившись, как креветка, и слушать такое, в чем ничего не смыслишь! Нет уж, это свыше всяких сил.

Пелле тоже не понимал, что она читает. Ему казалось, будто что-то из библии. Голос у нее был монотонный, но читала она без запинки. Пелле прислушался. И вдруг, хочешь верь, хочешь нет, он различил в потоке незнакомых слов несколько выражений, будто озаривших его светом. Такое бывало с ним и раньше, когда отдельные слова будто неожиданно озаряли его. Как красиво они звучали!

— Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря… — читала жена Вестермана. Потом она вздохнула и продолжала читать.

Но продолжение не интересовало Пелле. Этих слов он не забудет. И он тихонько пробормотал их себе под нос: «Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря…» А разве Столярова усадьба не на самом краю моря? Там хочется жить, туда стремишься из города. Будь у него крылья зари, он мог бы перелететь туда через все заливы и фьорды, о, как бы хорошо перелететь в свою обитель на самом краю моря… в Столярову усадьбу.

Пелле так углубился в свои мысли, лежа под окном и бормоча вслух, что не заметил, как жена Вестермана смолкла. Чёрвен толкнула его. Что теперь будет? Жена Вестермана погасила лампу, в комнате стало темно. Внезапно Пелле услыхал, как кто-то дышит прямо у него над головой. Он не осмеливался посмотреть вверх, он понял — жена Вестермана стоит у открытого окошка. О, как жутко лежать так съежившись, ждать и прислушиваться. Вот… вот она их заметит, он был уверен в этом. Но как раз в тот момент, когда они почувствовали, что больше им не выдержать, окошко с грохотом захлопнулось, и оба они — Пелле с Чёрвен — невольно подскочили. Затем все смолкло. Они полежали еще немножко, слушая, как колотятся их собственные сердца, а потом, то и дело приседая, быстро проскочили за угол дома и спустились к лодочному сараю.

— Музес, ты тут? — прошептала Чёрвен.

Музес явно был тут, потому что он завопил, будто его режут, и Чёрвен отворила дверь.

Стина содрогалась от ужаса, когда на другой день они рассказывали ей всю эту историю. И как вопил Музес, и как они шикали на него, и как Вестерман выскочил из дому в одной рубашке и ругался им вслед, когда они уже выбрались за калитку, и как лаяла Кора, и как они впихнули, наконец, Музеса в короб и пустились бежать с ним домой в Столярову усадьбу. А Вестерман, стоя у калитки, грозился:

— Ну, погоди, Чёрвен, я до тебя доберусь!

— Хорошо, что меня не было с вами, — сказала Стина, — я б умерла на месте!

Ночью Музес спал на полу, возле Пеллиной кровати. Юхан и Никлас были поражены, но ничуть не рассердились, когда, проснувшись поутру, увидели нового соседа по комнате.

— Мне пришлось взять его сюда, чтобы Вестерман не утащил его, — объяснил Пелле. — А теперь помогите уговорить папу.

У отца, конечно, сразу нашлись возражения.

— Со стороны Чёрвен очень хорошо и благородно подарить тебе Музеса, — сказал Мелькер, — но никуда не годится, что вы с Чёрвен, да и Вестерман тоже, ведете себя, как банда заправских гангстеров, и по ночам крадете друг у друга тюленей.

Вместе они пытались что-нибудь придумать. Вся семья собралась на кухне за завтраком, и им было слышно, как наверху в комнате мальчиков ползает тюлень.

Малин была не в восторге от нового жильца, но ради Пелле ей придется его терпеть. Она понимала, что Музес очень нужен Пелле именно теперь. Придется Вестерману, хочет он этого или нет, тоже с этим примириться.

— Ведь ему нужны только деньги, — сказал Юхан. — Ты бы не мог, папа, подбросить ему парочку сотен, чтобы тюлень остался у Пелле?

— Подбрось ему сам парочку сотен, тогда увидишь, как это приятно, — ответил Мелькер. — Но все мы должны помочь Пелле. Деньги можно заработать. Нужно только захотеть.

И они захотели. Все дети Сальткроки захотели участвовать в кампании, которую Мелькер назвал «Операция Музес». Все это напоминало игру. Полоть грядки с клубникой, таскать из колодца воду, вычерпывать воду из лодок, смолить причалы и носить чемоданы дачникам стало гораздо интереснее. Дети знали, что с каждым заработанным эре растет необходимая сумма, на которую можно выкупить Музеса у Вестермана.

Вестерман усмехнулся, когда, придя в лавку, услыхал про «Операцию Музес».

— А мне-то что, — сказал он. — Плевать мне, кто купит тюленя. Выкладывайте мне две сотни, и чтоб на этой неделе. А не то я продам тюленя на сторону.

— Пошел прочь, Вестерман! — откровенно заявила Чёрвен. Вестерман швырнул ей двадцатипятиэровую монетку.

— В пользу Музеса, — сказал он. — Пригодится! Вряд ли вам удастся наскрести двести крон к субботе. А дольше я ждать не намерен.

— Пошел прочь! — на всякий случай повторила Чёрвен.

Но монетку взяла и сунула ее в стоявшую на прилавке копилку Музеса.

— Нельзя, Чёрвен, не смей так говорить, — строго сказал Ниссе. И, повернувшись к Вестерману, добавил: — Знаешь, Вестерман, все-таки скверный ты человек!

Вестерман на это только ухмыльнулся.

«Операция Музес» продолжалась. С каждым днем в ней участвовало все больше людей.

— Гляди, Музес, у меня из-за тебя мозоли, — сказала Фредди, которая целых полдня выбивала ковры.

Стина зарабатывала деньги по-своему. Держа в руках дощечку с надписью «Операция Музес», она обходила дворы, пела и рассказывала сказки. Жители острова и дачники, одни охотно, другие только чтобы отвязаться от нее, давали девочке деньги. Не обошла она своим вниманием и Мелькера. Однажды, когда он стучал на своей машинке в саду, она тихонько подошла к нему и заявила:

— Сиди спокойно, дядя Мелькер, я расскажу тебе сказку. Это будет стоить пятьдесят эре.

Не успел Мелькер рта раскрыть, как она, захлебываясь и шепелявя, стала рассказывать ему про заколдованных принцев. Мелькер несколько раз пытался прервать поток ее слов, но его обезоруживала милая щербатая улыбка Стины. Она добросовестно зарабатывала деньги на выкуп Музеса.

Получив заранее согласованную мзду, она было собралась уходить, и Мелькер облегченно вздохнул. Но потом, что-то надумав, она вернулась и решительно заявила:

— Я спою тебе еще песенку. Это будет стоить двадцать пять эре.

— А сколько будет стоить, чтоб ты не пела? — в отчаянии спросил Мелькер.

— Ничего не выйдет! Я уже пою, — сказала Стина.

Закатив глаза, Стина самозабвенно пела тоненьким голоском, подражая певице, которую как-то слышала в городе.

А Музес жил своей собственной жизнью, не печалясь ни о чем и нисколько не заботясь об «Операции Музес». Одинокие часы, проведенные в разных лодочных сараях, явно не пошли ему на пользу. Его едва можно было узнать. Он стал беспокойным и раздражительным, даже чуть озлобленным. Вопил и шипел он гораздо больше, чем раньше. А иногда пытался даже кусаться.

— Музес не совсем то домашнее животное, которое бы я предпочла всем другим, — говорила Малин. Но говорила так, чтобы Пелле не слышал.

Пелле обожал Музеса ничуть не меньше, чем Йокке, и когда Музес шипел на него, он его только поглаживал.

— Бедный маленький Музес, что с тобой? Тебе у меня не нравится? Но Музесу, как видно, всюду теперь не нравилось. Ему совершенно не хотелось быть ни в лодочном сарае, ни даже в пруду. Охотнее всего проводил он время на берегу моря, но Пелле боялся брать его туда, потому что дядя Ниссе предупредил его:

— Держи его в пруду, а не то он удерет в любой момент.

И Пелле держал Музеса взаперти в пруду и с печалью думал о том, как бы хорошо завести себе животное, которое не хотело бы удрать. Йокке удрал — на свою собственную погибель, но Пелле надеялся, что с тюленем все будет иначе. Бедняга Музес, почему он стал такой беспокойный?

Ножка Тутисен почти зажила, но ягненка все еще не вернули назад в овечий загон. Он ходил по пятам за Стиной, а Боцман за Чёрвен. Он не сразу рискнул это сделать, он был не из тех собак, что навязываются. Молча и спокойно занял он свое привычное место у крыльца и лежал там, пока не пришла Чёрвен и не обвила его шею руками.

— Не-а, Боцман, здесь ты больше лежать не будешь, никогда в жизни!

Тогда он пошел за ней и с тех пор больше не отходил от нее ни на шаг.

Вот так и ходили Чёрвен со Стиной, а сзади — их животные. А у Пелле не было никого, кто бы следовал за ним по пятам.

— Хоть тюлень все равно твой, — говорила Чёрвен. У Пелле был задумчивый вид.

— Мне кажется, что Музес ничей, что он — сам по себе.

И вот настала суббота, тот день, когда Вестерман должен был получить сполна свои двести крон.

В лавке на Сальткроке было неспокойно. Пришло время считать деньги. В помещении было полно народу, потому что это дело интересовало весь остров. Никто из сальткроковцев не дал бы Вестерману ни одного эре. Обидеть Чёрвен, их Чёрвен, ну, они ему еще покажут! Все были на стороне девочки.

Вестерман это знал и потому держался развязнее, чем обычно, когда в назначенное время явился в лавку к Ниссе и протиснулся к прилавку. За прилавком выстроились в ряд все ребята; и все глазели на него: все Мелькерсоны и все Гранквисты. Сердитей всех глазела Чёрвен! Вот наглец! Хочет получить деньги за тюленя, которого сам же ей подарил. А сколько трудов стоило Чёрвен ухаживать за ним, сколько молока и салаки перетаскала она ему! Вестерман ухмылялся и валял дурака.

— До чего ж ты, ласково смотришь на меня, Чёрвен. Ну, как думаешь, достанется тебе тюлень или нет?

— Это мы посмотрим, — сказал Ниссе, высыпая содержимое копилки на прилавок.

Когда он начал считать деньги, в лавке воцарилась тишина. Никто не произносил ни слова. Слышен был только звон монет и бормотанье Ниссе.

Пелле влез на ящик с маргарином за прилавком. До чего противно слушать звон этих монет. А что, если денег не хватит? Бедняга Музес, что, если Вестерман возьмет и продаст его Петеру?

Но тут у Пелле мелькнула мысль, больно кольнувшая его. Кто сказал, что Музесу от этого будет хуже? Может, плавать по морю с радиопередатчиком на спине куда приятнее, чем плескаться в пруду на Сальткроке. «Хотя тюленю, — думал Пелле, — приятнее всего плавать по морю на воле без всякого радиопередатчика или чего-нибудь еще, свободно плавать вместе со всеми другими тюленями».

Занятый своими мыслями, он вдруг услышал голос дяди Ниссе:

— Сто шестьдесят семь крон восемьдесят эре.

Вздох разочарования пронесся в сальткроковской лавке, и все укоризненно воззрились на Вестермана, словно он был виноват в том, что в копилке не хватило денег. Ниссе в упор смотрел на Вестермана.

— Может, уступишь?

Вестерман тоже в упор посмотрел на Ниссе.

— А разве ты в своей лавке торгуешься? Внезапно перед Вестерманом выросла Чёрвен.

— Вестерман, знаешь что, я никогда не просила у тебя этого тюлененка, помнишь, ты сам мне его подарил?

— Ну, опять заладила свое, — сказал Вестерман. Чёрвен смерила его взглядом с ног до головы.

— Знаешь что, Вестерман, скверный ты все-таки человек! Но тут вмешалась Мэрта.

— Нельзя, Чёрвен, не говори так!

— Да, но ведь так говорит папа, — возразила Чёрвен и все от души рассмеялись.

Вестерман побагровел от злости. Он мог вытерпеть что угодно, только не насмешки.

— Где тюлень? Я его забираю!

— И не мечтай, Вестерман, — сказал Мелькер, который до этого не проронил ни слова. — Я плачу разницу.

Но тут Вестерман, страшно разозлившись, закусил удила.

— А мне-то что, можешь платить! Только у меня найдется покупатель почище!

И тут случилось невероятное: в тот самый миг дверь в лавку отворилась и вошел не кто иной, как покупатель Музеса. В дверях стоял Петер Мальм, принц их Малин. И когда Малин увидела его, она задрожала. Как она скучала по нему сразу же, как только он уехал, и особенно в дни Пеллиного горя. Она так скучала по нему, что ей казалось, где бы он ни был, он должен это почувствовать. И вот он здесь, он вернулся. Значит, он тоже скучал по ней.

— Ты что, поселилась в этой лавке? — спросил Петер, взяв ее за руки.

Он весь сиял от радости, потому что безуспешно искал ее до этого по всей столяровой усадьбе. Слава богу, он нашел ее, она здесь, ее глаза потеплели и заблестели, когда она увидела его. Но первые ее слова прозвучали, как упрек.

— Петер, неужели тебе уж так нужен этот тюлень?

Не успел Петер ответить, как к нему с довольной ухмылкой подошел Вестерман. Пусть теперь эти сальткроковцы вылупят глаза, он покажет им, как Калле Вестерман обделывает делишки. Калле Вестерман продает своих тюленей, кому хочет, не спрашивая на то разрешения ни у кого на острове.

— Вы пришли в самый раз, — сказал он. — Здесь как раз заварушка с этим тюленем, я его продаю. Три сотни крон — и ударим по рукам!

Петер Мальм вежливо улыбнулся.

— Три сотни, не дороговато ли за тюленя? Мне совсем неохота переплачивать!

Чёрвен и Стина окинули его презрительным взглядом. Если бы он знал, что они думают о нем. И зачем только они поцеловали ту лягушку!

— Ну ладно, идет, две сотни, — быстро согласился Вестерман. Петер продолжал любезно улыбаться, он был вежливый малый.

— Да, две сотни — это не дорого. Только мне никакой тюлень не нужен.

— Не нужен?.. — Вестерман глупо разинул рот. — Да, но вы ведь говорили… — начал он.

— Спасибо, не нужно мне никакого тюленя, — сказал Петер Мальм. — А этого и подавно.

Тут в сальткроковской лавке началось ликование, а Вестерман в бешенстве кинулся к двери. Но Ниссе крикнул ему в спину:

— Бери хоть эти деньги и будь доволен!

Но Вестерман был сыт по горло торговлей тюленями. Да и ему было совестно; не потому, что он вел себя, как последний сквалыга, а потому, что все в лавке считали его сквалыгой. Он не хотел больше ни денег, ни тюленя, ни вообще ничего. Единственное, чего он хотел — поскорее убраться из лавки и не видеть никого из тех, кто живет на Сальткроке.

— Забирай своего паршивого тюленя, Чёрвен, — сказал он. — Пропади он пропадом, и вы вместе с ним.

И Вестерман исчез. Тут Пелле оживился:

— Нет, он должен взять деньги, а то я не почувствую, что это мой тюлень.

Схватив кулек, куда Ниссе Гранквист сунул деньги, он помчался догонять Вестермана.

Все с нетерпением ждали, и вскоре Пелле вернулся с раскрасневшимся лицом.

— Все-таки он взял. Потому что деньги ему нужны, так он сказал.

Малин ласково и нежно погладила его по щеке,

— Ну, Пелле, теперь-то этот тюлень уж твой.

— И может, хоть теперь у нас выдастся свободная минутка, — сказала Тедди.

О том, что случилось потом, записано в дневнике Малин:

"Музес плавает в море. Вчера вечером Пелле отпустил своего тюленя на волю. Мы как раз пришли на пристань, когда это произошло. Мы — это папа, Петер и я. Пелле, мой любимый брат, стоял на пристани и блестящими от слез глазами смотрел вслед своему тюленю; далеко в заливе еще можно было разглядеть, как Музес мелькает в волнах.

— Но зачем, Пелле, зачем?.. — начал было папа. А Пелле глуховатым голосом сказал:

— Не хочу, чтоб мой зверюшка мечтал куда-нибудь удрать. Теперь Музес там, где и должны жить тюлени.

Какой-то комок сжал мне горло, а папа судорожно глотнул несколько раз. Мы молчали. Чёрвен со Стиной, конечно, тоже были на пристани. И Чёрвен сказала:

— Пелле, знаешь что? Тебе не стоит дарить никакого тюленя. Вот у тебя и опять никакой зверюшки нет.

— Только осы, — еще более глухо сказал Пелле.

И вот тогда-то случилось самое потрясающее. О Петер, я буду благословлять тебя за это всю свою жизнь! Петер, молча стоявший с Юм-Юмом на руках, вдруг сказал, как всегда сдержанно:

— Мне кажется, одних ос Пелле мало. Ему нужен еще Юм-Юм. Подойдя ближе, он положил ему на руки щенка.

— Юм-Юм никуда не захочет удрать, — заверил мальчика Петер.

— Не-а, уж этому щенку будет у Пелле благодать, — подтвердила Чёрвен, когда до нее наконец дошло, что случилось.

Побледневший от волнения Пелле лишь глядел с нежностью то на Петера, то на Юм-Юма. Он не сказал «спасибо», он вообще ничего не сказал. А я сама не понимала, и сейчас не понимаю, что со мной сделалось. Я бросилась к Петеру и поцеловала его, потом еще раз и еще.

Кажется, Петеру это очень понравилось.

— Подумать только, что может наделать маленький щенок, — сказал он. — Жаль, что я не захватил с собой целую псарню.

Чёрвен и Стина очень развлекались за наш счет, глядя на нас во все глаза. Они, видимо, думали, что это — веселое представление. Но Чёрвен озабоченно предупредила меня:

— Не целуй его слишком много, Малин. Никогда заранее не знаешь, а вдруг он снова превратится в лягушку?

Малышам в их круглые черепушки приходят порой странные мысли. Не знаю, откуда это у них, но Чёрвен со Стиной, по-моему, всерьез уверены в том, что Петер — заколдованный лягушачий принц, выпрыгнувший прямо из канавы. Бедная Стинина головка битком набита заколдованными принцами, Золушками, Красными Шапочками и всякой всячиной. Увидев, что Музес скрылся во фьорде, она сказала Чёрвен:

— А все-таки Музес — сынок морского короля. Теперь в море плавает принц Музес.

Да, он уплыл далеко-далеко, и я от всего сердца надеюсь, что принц Музес на самом деле счастлив, раз уж Пелле внушил себе это.

— Вот увидишь, — сказал Петер, — Музес иногда будет приплывать к тебе в гости поздороваться с тобой. Ведь он все же ручной тюлень, и, кто его знает, может, он нет-нет, да и заглянет на Сальткроку.

— Да, если морской король его отпустит, — сказала Стина. Отпустит морской король Музеса или нет, все равно, Пелле сейчас очень, очень счастлив.

И я, Малин, тоже счастлива. Разумеется, Петер снова уедет в город на пароходе «Сальткрока 1», который отчалит через час, но… во всяком случае… теперь я знаю наконец, что такое любовь! От этого можно просто умереть. Интересно, долго ли продлится такое чувство? Петер говорит, что он — парень верный. А я, верная ли я девушка? Как бы это узнать? Но я надеюсь, что это так. В одно я во всяком случае твердо верю: Пелле нужна Малин, на которую можно положиться. И, как бы там ни было, она будет с ним. И Пелле любит Петера, да, это так, иначе быть не может. Но вместе с тем он, как обычно, немного боится; и когда вчера вечером Пелле, сияя от счастья, лежал в постели, а рядом с ним — Юм-Юм, он вдруг нахмурился и, обвив руками мою шею, спросил:

— Ты ведь все равно — моя Малин?

Да, мой любимый братик, я твоя. И хотя Чёрвен со Стиной думают, что я древняя старуха и должна очертя голову броситься на шею заколдованному принцу, сама я считаю, что принц может подождать меня несколько лет. И он сказал, что подождет.

Новая июньская ночь сгущается над Сальткрокой. Теперь — спать. А утром проснуться и снова быть счастливой. Тра-ля-ля!"

Наши рекомендации