Благотворительность по-абречески
- Я пришел тебя навестить, Шутро. Да очистишься от этого недуга! Больной уперся локтями в постель, чуть приподнялся:
- О-о! Как ты вспомнил обо мне, Сулумбек? Спасибо, что пришел, а насчет очищения от болезни,
- наверное, это придет вместе со смертью. Шутро был так истощен, что даже кожа плотно облегала его кости. Казалось на этом теле нет мяса вообще.
- О смерти не думай - она сама думает о нас, придет точно в назначенный час, ни мгновеньем раньше, ни мгновеньем позже. Пока живы, давай думать о жизни.
- Сулумбек,разве это жизнь?Мученье. Себя мучаю, семью мучаю. Уж лучше скорее бы.
- Врачам показывался?
- Был у меня врач. Брат привез его из Буро. Осмотрел. Сильно смотрел. Через какую-то трубку слушал, спину слушал, грудь слушал, пальцем стучал. Сел и думает. Думал, думал и вот что говорит: тебе, говорит, в Пятигорск надо поехать лечиться. Три месяца лежать. Вернешься здоровый. Здесь, говорит, тебя никто не вылечит, нет таких мастеров, а там есть. Это большой доктор, он мой друг, поезжай к нему. Я тебе бумагу дам. Заплатили мы этому врачу из Буро и отвезли домой.
- Ну а почему бы тебе не поехать к этому большому доктору в Пятигорск? Да, далеко, зато здоров будешь.
- Э-э, Сулумбек, Сулумбек! Легко сказать: поезжай. За больницу надо платить - три месяца! Врачу тоже деньги надо дать. Лекарство даром не дают.. Кушать надо, да туда-сюда. У нас кроме коровы и телки ничего нет. Этого даже на один месяц не хватит.
- Где эта бумага, которую буронский врач тебе написал?
Жена больного, печально стоявшая у стены, достала со старого шкафа сложенный вдвое листок бумаги и подала гостю. Гость внимательно прочитал бумажку, сложил и вернул хозяйке дома с напутствием:
- Береги этот листок, не потеряй. Твоего мужа направляют к самому профессору. Понимаешь: к про-фес-сору! Это значит - доктор над всеми докторами. Вот! - Сулумбек улыбнулся. Ты, кажется, хозяйка, забыла, что гостя надо кормить.
- Ли-и! Чтобы ты пропала! - больной сердито глянул на жену. А та, вся красная от смущения, побежала во двор - то ли за дровами, то ли курицу ловить гостю на угощение. Сулумбек подвинулся ближе к больному, наклонился и тихо заговорил:
- Шутро, вот что: оставь это хозяйство на попечение старшего брата и езжай со своей женой в Пятигорск. У вас пока детей нет, поэтому можешь спокойно лечиться.
- Сулумбек. Гость движением руки прервал хозяина:
- Слушай дальше. Ничего с собой не берите, кроме одежды и еды на несколько дней. Думаю, брат тебя отвезет, на это у него в оба конца уйдет неделя, не больше.
- Брат-то отвезет.
- Вот и хорошо. Ты постельный, тебе нужен покой - оплатите целый купе: и тебе лучше, и людям не будешь мешать.
- Но.
- Вот этого вполне хватит и на лечение, и на жизнь, и на поездку, - Сулумбек достал из сумки сверток, перевязанный туго ремешком, вложил в руки Шутро.
- Это деньги?
- Да, деньги.
- Так много? Где ты взял?
- Положи их под подушку, Шутро, И ни о чем не думай, кроме как о своем лечении. Деньги взял там, где они никогда не переводятся: из казны русского царя. Он не обеднеет, если за его средства вылечится один ингуш. Шутро, жена у тебя болтливая?
- Нет. Она молчаливая женщина.
- Это хорошо, для вас хорошо, а мне все равно. Людям скажете, что родственники собрали.
Больной прослезился:
- Если выздоровею, постараюсь скорее вернуть.
- Кому? Русскому царю, Шутро? Это он нам должен. Он у нас все равнинные земли отобрал и казакам отдал. Он нас тиранит своими приставами и солдатами. То, что мы, абреки, у него берем, все равно что крохи с его стола. А пирует он на этом столе за счет нашего добра.
- Тебе я хочу вернуть, тебе.
- Не надо, Шутро. Об этом не думай. У меня денег будет ·столько, сколько мне надо, только зачем они мне? Я не купец, не промышленник, не овцевод. Я - простой селянин. Я в абреки не хотел, меня к этому принудили. Я свою дорогу знаю. А ты выздоравливай, Шутро. Сколько тебе лет?
- Двадцать восемь, двадцать пять было, когда женился.
- Вот видишь. Девушка надеялась, что построит семью, заживет счастливо.. , а ты заболел. - Сулумбек встал, взял и сильно пожал руку больного. - Да исцелит тебя от недуга Господь!
- А как же ужин?
- Съешь его за меня, Шутро. Я отослал твою жену, чтобы наедине сказать тебе то, что сказал. Сулумбек ушел.
* * *
Всадник ускакал, а Солт стоял с пачкой денег в руке, не совсем веря, что такое может случиться в жизни, а не в сказке. Он ему не родственник - просто односельчанин. Подъехал, вызвал, поздоровался и вручил деньги.
- Сулумбек, ты даешь их мне в долг?
- Пусть будет так, раз ты хочешь - в долг.
- В какой срок, когда я должен их тебе вернуть?
- Когда у тебя появятся свободные деньги. Солт, храни молчание!
- Хорошо! Конечно же, деньги Солту нужны, очень нужны. Четвертый год, как они засватали за младшего сына девушку, а забрать не могут - бедность. Семью преследовали неудачи. Старшего сына арестовали за драку с казаками. Еле из беды вытащили - корову и лошадь продали. Потом засуха была. А в прошлом году воры последнего бычка увели. Старые люди говорят: беда одна не приходит, она за собой ведет девять других бед. Семья почти обнищала. Солт сжал в руке пачку, деньги хрустнули. Значит это правда. Первым долгом он купит лошадь, а потом приданое для невесты. Через месяц младший сын будет женат.
- Господь благослови щедрую руку! Пошли ему удачу! Не дай врагу сразить его! Солт почувствовал прилив сил, взялся обеими руками за плетень и с хрустом выпрямил согбенную спину. Он совсем еще не старик, ему пошел пятьдесят седьмой год. Но беды и беспросветные дни стройного мужчину сгибают в дугу. Солт сунул деньги в карман, пошел к дому, стараясь держаться ровно. Обрадовать бы домашних, но нельзя, никак нельзя. Он понял, почему его об этом предупредил абрек. Он никогда никому не расскажет, кроме как Богу в день Киямата. Он будет за него молиться. Воистину сказано древними: не останется народ галгайский без отважных и достойных мужей!
МАРО
- Леночка, это твой абрек налетел и на нас. Ты слыхала?
- Постой, Маро, я ничего не понимаю, не сон ли ты собираешься рассказывать? Какая - то ты сегодня.
- Леночка! При-клю-че-ние! Разбойники, как у Шиллера. Они были на конях, обвешаны разными оружиями. Эго был твой абрек. Я его сразу узнала.
- Сулумбек что ли?
- Да. Так он назвался отцу. Мы собирались обедать: отец, мама, тетя Нуца, мамина сестра, и я. Все, кроме мамы, сидели за столом на веранде, там мы летом обедаем и ужинаем. И тут как залетят: др-р-р! Елена повела Маро в беседку. У Маро, единственной душевной подруги Елены, отец состоятельный армянин, а мать кахетинка. Они подружились в гимназии, очень любили друг друга. Они уселись рядом на скамейке. Елена взяла Маро за руку:
- Рассказывай, Маро, только ничего не путай и не сочиняй. Глаза Маро, трепетные губы, беспомощные руки - все выражало нечто похожее на страх, восторг и удивление. Удивление как будто застыло во всем ее хрупком облике.
- Усадьбу окружили, а главный с двумя молодыми разбойниками въехал во двор, сам сходит с коня и идет прямо на нас. Мы сидим клубочком - ни живые, ни мертвые. Останавливается. «Ты, - спрашивает у отца, - купец Арютюновэ
– «Я Арютюнов, - папа встает с места, - а в чем дело? И кто вы такой?»
- «Я Сулумбек Гаравожев, абрек».
- «А что Вам от меня угодно, господин Гаравожев? Как понимать Ваше посещение? Неужели грабить меня собираетесь? Прошу Вас: берите все, что угодно, но семью не трогайте, особенно женщин».
- «Арютюнов, - говорит абрек на довольно сносном русском языке, - мы пришли тебя оштрафовать, а не грабить. А насчет женщин не беспокойся, мы не казаки, чтобы с женщинами воевать. Заберем штраф и уйдем».
- «Могу ли я узнать, в чем я провинился перед вами».
«Конечно. В прошлую пятницу на собрании именитых граждан у городского головы собирали деньги на содержание охотничьего отряда, который воюет с абреками. Вы, Арютюнов, первый внесли большую сумму».
- «Вносил. все вносили, нас принудили, я не мог иначе поступить. Поймите. »
- «И Вы, Арютюнов, поймите, что мы, абреки, тоже иначе не можем поступить. Вы - кавказский человек, Вы должны были нам сочувствовать и помогать, а Вы помогаете нашим врагам. Ваши деньги пойдут на покупку коней, винтовок и патронов. Как Вам не стыдно? С другими мы будем говорить по-другому: будем грабить, усадьбы поджигать. С Вас пока двадцать тысяч рублей штрафа».
Отец замешался, сильно испугался. У него дрожали руки. Мы забились в дальний угол веранды, перепуганы до смерти. «Навряд ли. у меня дома найдется сейчас такая сумма денег. Пойдемте со мной в комнату. там поговорим». Отец и главный абрек поднялись наверх. Двое молодых всадников сошли с коней и уселись на наших скамейках на веранде. А стол был уже накрытый. Я смотрю, один берет из большой вазы яблоко и откусывает. Видимо понравилось, что-то сказал другому. Тот тоже взял яблоко и тоже стал есть. Сидят, переговариваются, яблоки едят. Отец с этим недолго задержался. Спускаются.
«Тут шестнадцать тысяч, остальное додам золотом. Позови, Марфа, свою хозяйку. нет, звать не надо, попроси ее принесть шкатулку с драгоценностями».
Марфа, наша новая служанка. Уходит Марфа в мамину комнату и возвращается с нею. Мама несет шкатулку.
«Давид, зачем тебе мое золото?»
- «Саломе, у меня тут срочный долг объявился. Немного не хватает. Ты не одолжила бы кое-что из своего золота, я потом возмещу».
Абрек стал смотреть то на маму, то на отца, а потом вдруг уставился на тех своих товарищей, что сидели за столом. Он что-то такое строгое, сердитое сказал, те соскочили и надкусанные яблоки положили на стол, смутились.
«Этого уже теперь не надо» - говорит маме, показывая на шкатулку, и папе возвращает те деньги, что держал в руке.
«В чем дело? - спрашивает папа, - вы забираете штраф или нет?»
- «Нет! - махнул абрек рукой и к маме обращается, - у тебя грузинское имя».
– «Я кахетинка».
- «Вай! Как все плохо! Совсем плохо».
- «Что плохого-то?» - допытывается отец. А тот показывает на своих товарищей: «Эти юные глупцы поели с вашего стола, теперь мы - ваши гости. И хозяйка сестра-грузинка. Плохо - штраф не можем забирать. Стыдно получилось! Уходим!». И он стал спускаться во двор. Тут мама говорит абреку: «Слушай, как тебя звать, абрек?»
- «Супумбек Гаравожев я».
- «Раз ты мой гость, то должен знать, что грузинки со своего стола так гостей не отпускают. Садись и зови всех своих друзей - я буду вас угощать».
Усаживаются гости за стол. Мама позвала нас с тетей Нуцой: «Вы чего там забились в угол, как мыши? Не видите, у нас столько гостей. Помогите их обслужить». Мы все женщины: мама, Марфа, тетя Нуца и я стали обслуживать абреков. Сначала я сильно боялась, подходила к ним с опаской, но они вели себя вежливо, как воспитанные и культурные люди. На еду не набрасывались. От вина отказались, фруктовую воду пили с удовольствием, дважды Марфа ходила за ней в погреб. Потом встали, извинились, поблагодарили. Прощаясь, маме говорят: «Сестра, мир вашему дому!».
Когда они ушли, я маме говорю: «Они совсем, совсем не страшные. А один молодой, который яблоки ел, сильно краснел, когда я с едой подходила».
- «Глупая ты, Маро, - говорит мама, - никто добровольно не идет в абреки. Это несчастные по сути люди. Их притесняют».
- «Мама, а почему их главный к отцу обращался на «Вы», а к тебе на «Ты»?».
- «У ингушей нет обращения на «Вы». Этому он где-то научился. К чужим - на «Вы», а ко мне - на «Ты», так как считал своей. Я так поняла».
Леночка родная! Все что я тебе рассказала - чистая правда - так было на самом деле. Я его узнала сразу по рыжей бороде. Глаза у него красивые - голубые, голубые! Я чуть не влюбилась. А может, Леночка, я уже влюбилась? А? Они такие простые и понятные. Елена неожиданно рывком обняла подругу и прижалась к ней.
- Ой! Что с тобой? У тебя сердце бьется. Испугалась за меня?
- Маро, дорогая, помолчи немного. - Елена легонько погладила ее по спине. - Посидим так. Вот так хорошо! Я сейчас успокоюсь.
На лице Маро удивление перешло в смятение, ее глаза бегали взглядом из стороны в сторону. Когда объятья подруги ослабли, Маро чуть отодвинулась и уставилась в ее глаза. Внезапная догадка поразила ее:
- Ле-ночка! И ты тоже?
Та засмущалась и ответила:
- Да, Маро! Да! И я не могу ничего с этим поделать. Господи! Господи! Возможно ли это?!
ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ
- Я же не камень холодный. Я тебя чувствую, даже когда нахожусь очень далеко отсюда. А когда ты близко. я. я не знаю, как это сказать. ль.
- Ты меня любишь? Скажи, что меня любишь!
- О-и-и! Конечно, разве ты это не знаешь? Он опустил глаза.
- Посмотри на меня, Сулумбек. Почему ты смотришь в сторону?
- Боюсь.
- Ты, Сулумбек, боишься?
- Боюсь.- признался он честно.
- А чего ты боишься?
- Боюсь, ты рассердишься.
- За что я могу рассердиться на тебя?
- Когда узнаешь, что я тебя. Сулумбек-абрек, а ты богатая, красивая, ученая, хорошая. Ящик-гармони играешь. духами пахнешь. Возле тебя, как в раю. Она неожиданно обняла и поцеловала его, прижалась к нему, как к могучему дубу. По всему телу абрека прошла мелкая дрожь, он застонал, взмолился по-своему:
- Господи, дай мне силы! Чего я буду стоить, если потеряю эздел? А она была загипнотизирована полыханием его больших ясных глаз.
- Сулумбек, откуда у тебя, у горца, синие глаза?
- От папы. Наши Гlоандлой почти все синеглазые. Старые люди говорят, что раньше все ингуши тоже были с синими глазами. Горные люди тоже с синими глазами. Он осторожно, но с превеликим нежеланием, высвободился из ее объятий, отошел, стал приходить в себя.
- Что с тобой? Ты бледен. Тебе неприятно? Разве я не невеста тебе? Сулумбек, что с тобой?
- Невеста. Приятно. Невеста. Сильно. это. боюсь, пока не станем муж и жена. чтобы ни на земле, ни на небе никто не мог показать на нас пальцем: ай-яй-яй! Когда очень сильно любишь, трудно. Я боюсь. А если меня убьют, что ты потом будешь делать? Мужчина должен держать себя. Эздел! Вот! Елена поняла, как сильно этот мужчина любит ее. И каких усилий ему стоит держать себя в рамках дозволенного, каким высоким, непоказным благородством и нравственной чистотой он обладает. Нет, в том кругу, где она вращается, таких не встретишь. И он будет ее.
- Рыцарь! - вырвалось из ее груди.
- Что? - поднял он голову.
- Ты рыцарь! Настоящий рыцарь.
- Я - царь? Какой я царь?! Я абрек - несчастный человек. Самый бедный. Она принесла себе стул и села рядом.
- Сулумбек, я посижу с тобой рядом. Мне тоже нелегко, ты не думай. А это аздал, который ты часто называешь.
- Эздел.
- Это книга такая?
- Нет. Но все галгаи знают это. Старики учат.
- И все соблюдают?
- Нет, не все. Люди разные есть: собаки-люди, свиньи-люди, коровы-люди, бараны-люди, звери-люди. Зачем им эздел? Эздел только для настоящих людей. Эздел держат крепкие люди. Елена задумалась. Нет, она его не упустит. Он будет принадлежать ей. И она пойдет с ним, куда он захочет. Нелегко будет, она знает, была же в горах, видела их жизнь. Ну и пусть, тяжелая, но настоящая жизнь. Любимый будет, муж. Он уж не уступит свою брачную ночь другому за карточный долг. Елена усмехнулась, представила, что бы сделал Сулумбек, если ему такое предложили. Бедный рыцарь! Бедный Сулумбек, гонимый испорченным веком за свое свободолюбие и мужество.
- Сулумбек, я же христианка! т-и-и. э-э. а-а. м-м.
- Знаю. А как становятся мусульманами? Это правда, что кипяченой водой обливают?
- Кто тебе это сказал?
- Поп один.
- Дурак он. Есть такие слова - их надо сказать.
- И все?
- Да. Скажешь эти слова и веришь только в одного Бога, в много богов - нельзя.
- А мы христиане тоже в одного Бога верим.
- Нет, Елена. У вас много: Бог-Отец, Бог-Мать, Бог-Сын, Бог-Дядя, Бог-Тетя, потом Боги-Дети пойдут. Елена от души расхохоталась религиозной полемике Сулумбека.
- Что ты смеешься?
- Смешно же - Боги-Дети!
- Потом она серьезно спросила:
- Сулумбек, а эти слова тяжелые?
- Нет.
- Скажи. Сулумбек произносил, а она за ним повторяла.
- Аьъ! Ты.
- Да. Я теперь мусульманка. И есть только один Бог, и никаких богов-сыновей, дядей, тетей и детей. Я не шучу. - она повторила шахаду. Сулумбек резко повернулся к ней, обнял, прижал к себе и отпустил.
- Сулумбек, ты сильно устаешь в горах, в лесу?
- О-о, Елена! Очень. Спать охота - а нельзя!
- Приходи отдыхать ко мне, к своей невесте. Высыпайся тут.
- Солдаты придут.
- А ты приходи незаметно. Там со стороны Терека по обрыву узенькая тропинка. Ночью приходи. Не бойся, ничего не бойся. Наша прислуга честная, хорошие старики.
- А они будут плохо думать о нас.
- Не будут, - успокоила она, - я им все объясню. Старая женщина Раиля - няня моя, молочная мать. Она никогда меня не выдаст. Дочерью считает.
- А отец, брат?
- Отец меня любит, мне верит, а брат Федя - он мужественных людей уважает. Я с ним поговорю, объясню. Они меня поймут.
ВЕРООТСТУПНИЦА
Елена сердито постучала кулачком по столу:
- Ах ты, рыжий негодник! Был же в городе. Абрек! Разбойник! Видите ли деньги ему срочно понадобились. Врун! Навестить обещался. Ух! Грабитель! Вот я тебя перестану любить - пожалеешь. Статья называлась «Экспроприация по-абречески» в скобках - «Горький юмор»: «Вчера, в три часа дня, наш славный Владикавказ своим очередным посещением осчастливил Его Абреческое Превосходительство господин Саламбек Гараводжев-Сагопшинский - далее в том же тоне рассказывалось о том, как шайка абреков, гарцуя на своих конях, спокойно проехала по улицам города и остановилась у почтового ведомства. - Господин Гараводжев Сагопшинский был предельно корректен. Был спокоен. Он вообще, говорят, не переносит шума и спешки. К служащим обращался только на «Вы». Мужчин аккуратно поставил лицом к стенке, а дам: секретарш, кассирш, почтальонш и телеграфисток - рассадил в приемной на длинной скамье, поставленной для удобства посетителей. И, представьте себе, стал угощать пряниками. Возможно таким образом он решил насладиться видом красавиц города - соскучился, небось, в своих горах и лесах по дамскому обществу. Молодые телеграфистки нашли абрека весьма даже привлекательным, рассказывали об этом визите с восхищением. Тем временем, два молодых товарища Саламбека аккуратно переложили в свой мешок все имеющиеся в наличии в кассах деньги. Затем абрек вежливо попрощался, откланялся - и был таков! Вот какие нынче абреки пошли! Сказывается титанический многолетний труд администрации края по внушению диким горцам цивилизованных привычек».
Самая настоящая женская ревность вскипела в душе молодой гречанки:
- Вам женского общества захотелось, Ваше Абреческое Величество? На стенографисток загляделся? И на секретарш ведомства. Я тебя презираю, рыжий абрек! Вы тогда еще, когда увезли в горы, показали свое безразличие ко мне. Никакого внимания. Да что можно от Вас ожидать, необразованный, неотесанный, рыжий. Она вскочила и бросилась в зал к фортепьяно. Открыла крышку, вскинула руки, точно крылья, и замерла - несколько мощных аккордов - и полилась вихревая музыка Бетховена, музыка ярости, музыка любви и ненависти - могучий шторм человеческих чувств. Она играла самозабвенно, страстно, душою растворяясь в музыке. Хорошо она играла? Елена не была, конечно, великой пианисткой, но она чувствовала музыку всем свои существом, и играла только тогда, когда это чувство у нее появлялось. Значит у нее было родство с музыкой. Чтобы сесть за фортепьяно, ее должны были посетить радость, грусть, гнев, что-то такое, что само входит в сердце, не спрашиваясь вас. Последнее прикосновение к клавишам, последний воинственный аккорд - руки повисли по бокам, голова опустилась, она глубоко вздохнула.
- Как хорошо, что я не фортепьяно! - и одинокие аплодисменты. Елена подняла голову и встретилась взглядом с братом Федором. Он стоял сбоку, облокотившись на инструмент. Федор многозначительно улыбался.
- Чему ты смеешься? - напустилась сестра на него.
- Это я подложил тебе газету. И это я места те подчеркнул. Ты?
- Я. я все знаю, сестричка. Все знаю!
- Что ты знаешь?
- Что ты влюблена.
- В кого?
- В Саламбека Гараводжева. Она откинулась на спинку стула.
- Ты как? Федор рассмеялся, пошел в угол, принес себе стул и сел рядом с сестрой, взял ее руку и заглянул в глаза.
- Леночка, ты не умеешь скрывать свои чувства. Ты думаешь, что ты скрытная? Совсем нет. Вот сколько я с тобой говорю (это после гор), ты всегда сводишь разговор к нему. У сестренки глазки светятся, щечки розовеют, дыхание учащается - вся теплишься счастьем!
- Молчи! Я приказываю.
- Нет, не буду молчать. Все знают про тебя.
- Кто все?
- Наши домашние. Папа знает.
- И папа?
- Да. Раиля с Кави тоже. Посмеиваются исподтишка, потакают тебе, все хорошее о нем говорят.
- Ну и пусть. Ты меня, Федор, порицаешь?
- Нет. Ты молода, красива, здорова - надо же кого-то любить, а некого. Я тебя понимаю. Кого здесь полюбишь? Офицера? Ты на этом обожглась. Жаль, что я его не убил. За такие дела ингуши, чеченцы, другие горцы убивают, и не на дуэли, а просто рубят кинжалами, там где настигнут. Я тоже хотел, но не успел. Со мной абазинец служил, дружили. Я ему как рассказал твою историю, так сразу говорит: «Езжай, Федор, убей его, как шакала!» - «Я говорю: «Отпуск. »
- «Какой отпуст-мотпуск езжай и убей». Вот как они действуют в таких обстоятельствах.
- Так ты думаешь, что я его люблю только потому, что больше некого?
- Думаю - да, - прямо взглянул сестре в лицо Федор. - Ни Печориных, ни Онегиных, ни даже Ленских в нашем обществе я не встречал, среди офицеров тем паче - одни чинуши, служаки и мразь. Я уйду, сестричка, из армии, по стопам отца пойду. Буду богат и свободен. А ты люби своего абрека, нет греха в том, но. у этой любви нет будущего, сестричка. Как ты себе это представляешь: замуж за него пойдешь?
- Пойду, если позовет!
- Ты окончательно сошла с ума! Господи! А он, твой абрек об этом знает.
- Думаю, что знает. Мы об этом говорили но...
Федор опять взял руки сестры, сильно сжал, придвинулся к ее лицу и спросил:
- Признайся мне, сестрица, он к тебе приставал там в горах, когда Вы были одни?
Елена сердито, рывком вырвала свои руки:
- Как ты можешь так о нем думать?! Даже намека такого не было. Лишний раз взглянуть на меня стеснялся. А то, что он меня похитил и увез - так на его гордость плюнули!
- Все. Все! Я больше не буду, сестрица. Но знай, что у них очень тяжелая, суровая жизнь, и женщины несут на себе бремя тягот, тебе непосильных.
- Но зато мужья не оплачивают ими карточные долги. Как тебе сказал друг абазинец?
Федор печально покачал головой:
- Да! Сестра моя неизлечимо больна.
- Пусть так. Я люблю абрека-ингуша Сулумбека! Ты этого от меня хотел услышать? И что? Если он заявится ко мне, ты его застрелишь или выдашь властям? ·
Федор резко выпрямился, весь побледнел:
- Ты меня обидела, нет, оскорбила.
Елена бросилась к брату, обхватила руками и прижалась к груди:
- Прости меня, Феденька! Прости, а! Вырвалось у меня это слово. Ну плохая я, сумасшедшая. Что тут поделаешь. И вовсе дело не в том, что некого любить. Понять должен ты.
- Я-то тебя понимаю, сестрица, да поймет ли общество?
- Какое мне дело до общества?
- Оно будет в претензии за твою любовь к твоему отверженному горцу.
- Пусть. Оно меня изгонит - я уйду в горы. Ты простил меня, Феденька?
- Простил, простил. Отпусти уж.
- Какой ты хороший! Ни у кого такого брата нет. А насчет моей любви - я просто люблю и больше ни о чем не думаю. Люблю!
- Есть еще одна препона между вами - вера.
- А что вера?
- Видишь ли, сестрица, в нашем цивилизованном обществе отношение к религии, как к нечто такому дополнительному, но не обязательному. Ты когда была последний раз в церкви?
- На пасху.
- А когда последний раз молилась? Она не могла вспомнить.
- Видишь. Горцы к своей вере относятся серьезно, она у них не второстепенное дело, а даже главное. Твой абрек мусульманин. Сужу о нем по опыту дружбы с абазином Мухабом Хамасовым. Мы жили с ним в одной комнате. Несколько раз в день молился. И не просто, как мы, христиане, становился и крестился, когда вздумается - каждый раз перед молитвой совершает омовение. Он потому и дружил со мной, что я с пониманием относился к его обычаям. А вот один из офицеров задумал насмехаться, так Мухаб залепил ему так пощечину, что лицо вздулось, а потом говорит: «Теперь вызывай меня на дуэль - я тебя убью». Не вызвал, на мировую напросился. Мы очень разные с ними люди - два мира. Елена выпалила:
- Значит я буду мусульманкой!
- Что? Хочешь стать вероотступницей?
- Почему вероотступницей?
- Ты же крещенная.
- А меня спрашивали, когда крестили? Федор так и рухнул на стул.
- Елена, ты не просто сумасшедшая, ты.
- Влюбленная! - докончила она фразу брата.
Федор вскочил, взялся за голову и пошел из комнаты, а вдогонку ему прозвучало «Похищение из Сераля» Моцарта. Брат резко вернулся назад, отнял ее руки от клавиш, захлопнул крышку» сердито спросил:
- И ты думаешь завлечь этого свирепого абрека свой игрой на фортепьяно?
И получил такой ответ:
- Однажды я его заполучу и сыграю все, что умею. И ему это понравится.
Федор просто убежал от нее.
- Господи! Спаси и помилуй ее! Она больная! Она не в своем уме! Сумасшедшая!
* * *
Для прислуги был отдельный домик из двух комнат, там жили Кави с Раилей. За домом со стороны сада стояли низенькие стульчики и медные кумганы для омовения. Лежал плоский синий камень, на который ставили мытые ноги. Гуляя по саду, Елена часто видела, как совершает ритуальное омовение ее старая няня. Раньше она никогда не подходила к ней в то время, когда та священнодействовала. На этот раз она решилась. Тихо прошла и села рядом на свободной скамеечке. Старик Кави только что встал с нее и прошел в дом. Старушка закончила омовение, прошептала молитву, провела ладонями по лицу и улыбнулась Елене:
- Мое солнышко гуляет!
- Нет, няня, я так пришла. Хочу что-то спросить.
- Ну спрашивай, мой котеночек. Спрашивай!
- Няня, это правда, что ты меня кормила грудью?
- Правда, мой котеночек, правда. Тебе было три месяца от роду, а у матери пропало молоко. У меня на руках Гамид был, сын мой. Пришлось покормить тебя. А что?
- Да так. Выходит я тебе в молочные дочери прихожусь.
- Ай, красавица моя! Если хочешь - так. Но няня за тебя жизнь отдаст. Старый тоже. Ты в детстве корью заболела. Ой, что было! Ты лежишь вся красная, стонешь, страдаешь, а мы мучились душой. Старый говорит: «Раиля, если с ней что-нибудь случится, я умру». Вот как мы любили. А когда тебе лучше стало, старый бегал с тобой на руках по двору, ржал, как жеребец, чтобы тебя рассмешить.
- Няня, почему ты перестала меня ласкать? Не любишь уже?
- Как не любить-то? Ты большая стала, настоящая дама. Замуж успела выйти, а я состарилась. Думаю, может противно, когда старая служанка, пристает с ласками. Нам надо быть осторожными. Мы - простые люди.
- Можно я голову тебе на колени положу?
- ОЙ! ОЙ! Что спрашиваешь? Радость моя, солнышко мое! Золотое сердце! Не забыла руки старой няни! Спасибо! Нежные мягкие руки Раили гладили головку, что лежала у нее на коленях, плечи, грудь, спину. Она нагибалась и целовала ее.
- У тебя тоска на душе. Не мучай свое сердце. Отпусти его на волю, пусть свободно гуляет.
- Не могу, няня, не могу.
- Почему не можешь? А я знаю почему: ты, верно, цветочек мой влюбилась. Да?
- Влюбилась, няня. Я в мусульманина влюбилась.
- Ай-ай-ай! Я знаю, солнышко мое, знаю.
- Знаешь?
- Знаю, и старый Кави знает. Наверное, думаю и господин хозяин наш знает.
- Значит все знают, - она надолго замолчала.
Няня над ней запевала какую-то татарскую песенку, под которую усыпляла Елену в детстве. Пела тихо, задушевно, чуть покачиваясь, сама счастливая от того, что нужна оказалась этому взрослому ребенку.
- Няня?
У Раили был такой обычай допевать песенку до конца - недопетая песня, как недоеденное яблоко.
- Няня?
- Ай?
- А как люди становятся мусульманами?
- Когда кто захочет, так и становится.
- А это трудно?
- Очень легко. Есть такие слова, совсем немного слов, их надо говорить.
- И всего-то? И мусульманин?
- Да.
- А ты, няня, знаешь эти слова?
- Знаю.
- А ну скажи, я послушаю.
Няня сказала - а Елена за ней повторила: точь-в-точь - второй раз.
Раиля вздрогнула всем сердцем, схватила девушку в объятия и сильно, сильно прижала в себе.
- Ты что задумала? Ты что задумала? Думаешь, я не понимаю. А если хозяин узнает? Стариков на улицу выкинет. «Идите вон со своей верой! Девочку совращаете!». Куда мы пойдем? Кому мы будем нужны?.
- Мне. Я вас не брошу. Няня я правильно сказала эти слова?
- Очень правильно, - испуганно зашептала старуха ей на ухо, - как будто всю жизнь…
- Значит я уже мусульманка! Это он меня научил!
- Солнышко! Цветочек мой! Ты уж не обижайся, твои разговоры отцу передам, а то подумает, что мы. Только ты не обижайся.
- Да, пожалуйста, няня. Я ни от кого не собираюсь скрываться. Я свободный человек.
- Ой, отцу это не понравится. Среди людей разговоры всякие пойдут.
- Разговоры не пойдут, если мои близкие со двора не вынесут. А отец, - он примирится,
- потому что сильно меня любит. Я еще у тебя, няня, научусь омываться и молиться. Елена поцеловала няню и пошла к себе, Раиля, кряхтя и стеная, пошла в дом.
* * *
- Хозяин, о хозяин, я должен с Вами поговорить. Не знаю.
Александр Константинович оторвался от бумаг и через очки посмотрел на дворника, что стоял, не решаясь переступить через порог беседки.
- А, Кави. Какая забота смутила тебя? Нужно что?
- Все есть. Ничего не надо. Не знаю, как сказать. не знаю.
- О чем это?
- Ваша дочь, хозяин.
- Ах! - засмеялся Александр Константинович. - Она мне все сама рассказала. Не мучайся, Кави, ты здесь совсем ни при чем. Живите себе спокойно. Это у нее со временем пройдет. Романтика! Абрека убьют рано или поздно - дурь из головы вылетит. А пока пусть побалуется. Кому она мешает. Противиться ей бессмысленно. Я ее знаю. И еще: по моему совету она вышла замуж за этого офицерика-подлеца. Мне трудно с ней разговаривать. Может даже это лучше. У девушек такое бывает – увлечение. Это - как головная боль. Ну и пусть.
- Вы на нас, хозяин, ничего не думаете?
- Думаю, что вы, оба, хорошие работники. Постоял несколько минут Кави, потоптался на одном месте и пошел. Александр Константинович глянул вслед старому слуге и покачал головой.
* * *
Елену позвали во двор. Там стоял мальчик-молоканин с небольшим берестяным коробом в руках.
- Чего ты хотел, мальчик?
- Вы будете Елена Александрова?
- Я Елена Александрова. А что?
- Мне велено передать вот это, - он протянул ей короб.
- А что в нем?
- Мне то неизвестно, госпожа.
- А кто передавал?
- Дяденька, то ли казак, то ли горец. Здоровый такой и на лошади. Хочешь, говорит, пять рублев заработать. Вот снеси это вон в тот дом и Вас назвал. Деньги сразу дал. Вот я и принес. Получите. Елена открыла крышку и ахнула: там стоял букет апьпийских цветом, тех самых. Она уткнулась лицом в короб - те же незабываемые запахи! Когда Елена отняла от короба лицо, мальчик уходил.
- Мальчик, куда же ты? Подожди малость. Тот покорно вернулся назад.
- Что изволите, госпожа?
- Тот дяденька был с бородкой?
- С бородой, стриженной.
- Рыжий?
- Рыжий, кажись. Рыжий.
- А глаза не заметил какие?
- Как не заметить-то? Голубые глаза, госпожа.
Елена аж вскрикнула от радости:
А ничего не передавал сказать?
- Как же? Скоро приду, говорит, погостить. Ждите, мол. Елена на радостях тоже одарила его деньгами. Посыльный ушел даже очень довольный. Девушка побежала в комнату, чтобы скорее поставить эти дорогие для нее цветы в большую вазу с водой, а вазу поставила на фортепьяно. Значит он ее помнит. А раз помнит - то любит! Иначе зачем ему тащить этот букет из гор. Он, видимо, шел к ней, но какие-то обстоятельства не позволили зайти. Он же абрек. За ним следят. Его ловят. Он должен быть осторожным. Не хватало, чтобы его заловили у нее в доме. Он обязательно навестит ее. Елена закружилась в комнате, а потом бросилась к фортепьяно и заиграла веселые и воздушные вальсы Штраусов: отца и сына. Два дня прошли, как счастливый сон. Утром и вечером меняла воду в вазе, чтобы столь дорогие «гости» с гор не повяли. Она просыпалась ночью, бросалась к инструменту» играла несколько часов подряд, а потом, уставшая, засыпала и ей снились горы, водопад, старая горянка, альпийский луг, усеянный цветами, она порхающая, словно бабочка, и Сулумбек на вздыбленном кон. А он все не приходил. Елена сидела у открытого окна. Взошла огромная луна. Было светло почти как днем.
Свет и тени. Матовый, молочный свет и голубые тени. Где-то шумел Терек. Изредка покрикивала от скуки какая-то ночная птица. Елена вздохнула и села за фортепьяно. Легонько, без стука откинула крышку клавишей, плавно опустила пальцы - соната. Шопена тихо сошла в эту комнату с этих светлых небес, с этой полной луны, с дальних горных вершин. Она увлеклась, а увлекшись всей душой, отдалась игре, забыв все на свете.
Когда последние аккорды из-под нежных ее пальцев смолкли, словно растаяв на полу в лунном свете, она глянула в сад и услышала храп коня. Елена сорвалась с места и подбежала к окну - она увидела четкий силуэт коня и человека под яблоней. Сомнений не было - это он! Она выбежала, обогнула дом и понеслась туда, где он стоял.
- Почему так долго не приходил? Ты же был в городе, газеты писали. Сулумбек! Как тебе не стыдно?!
Он растерялся: его обнимала любимая девушка, не родственница. Как это приятно!
- В городе был, за деньгами приходил. Один близкий человек в тюрьму попал, выкупить надо было. Жадные русские начальники! Много денег запросили. Как раз хватило. Вот. Надо бы ее вежливо отстранить. Она по доброте своей обняла его от радости, что он живой, не убит еще, но это так приятно.
- Я соскучилась.
- Да? Во-о-о! А я думал, что проклинаешь меня. Я пришел, думаю, если не спит, попрошу простить меня. Музыка играет, а окно темное. Я хотел уходить. Сперва подумал: не здесь играют, у соседей, а потом я слушал и понял - ты играешь на ящик гармони. Хорошо играешь, прямо, не знаю, как хорошо. Я еще не слыхал лучше.
- Я тебе всю ночь буду играть. Хочешь?
- Да? Ночь? Конечно, хочу!
- Всю ночь до самой зари! Отпусти коня, здесь травы хватит. Она взяла его за руку и повела между яблонями к дому, но на полдороге остановилась:
- Сулумбек, ты смелый человек. Правда?
- Не знаю.
- Ты боишься?
- Конечно! Кто не боится?
- А чего ты боишься?
- Вот сижу где-нибудь, спрятался, а в траве «шир-шир!» - оф-фой! - спина холодная становится. Вот такой смелый Сулумбек.
- А ты честный?
- Не знаю, но хочу.
- Тогда скажи честно мне одной, другим не говори, - она потянула его к себе и зашептала, - ты соскучился по мне? Сильно?
- Да, соскучился! Очень соскучился!
- А почему ты соскучился? Он задержался с ответом.
- Потому что полюбил меня? Правда?
- Правда! Ей Богу правда! Ну какой ты тяжелый человек, Елена, прямо в сердце. Скажи - и все!
- Ты не стесняйся - я же твоя невеста.
- Невеста? Да?
- Разве ты за меня не уплатил выкуп? Когда ее руки сомкнулись на его шее, сердце замерло, он потерял самообладание, чуть не лишился воли, попав во власть ее чар, голос в душе отчаянно взывал. Он мог смело сразиться с полчищем врагов, победить или умереть, но не покориться. То, что встретил на этот раз, было совсем, совсем другое. Он не знал, как тут сопротивляться. Она его повела в дом, в свою комнату, сходила на кухню, принесла еду. Поели за маленьким столом, сидя друг против друга. Потом она показала ему на постель:
- Полежи, Сулумбек, отдохни себе.
- А чья это постель?
- Это моя постель, постель твоей невесты. Ты поспи, мой любимый, отдохни до зари.
- А ты?
- Я посижу тут, тихо сыграю тебе на «ящик-гармони», посторожу. Он долго не решался даже сесть на эту постель. В конце концов он же тут гость. Ладно! Он снял шапку, разулся, снял черкеску, винтовку поставил рядом, прилег. Она села за рояль. Тихо, тихо заиграла, ну так тихо, что звуки его сливались со свежим ветерком, который шевелил занавеску на окне. Он сделал вид, что заснул, но не