Противоречия исторической необходимости

Движение абстракции, которое ведет от первоначальной истории к философии ис­тории, переворачивает в своем конечном пункте значение исходного пункта. Исход­ным пунктом является свободное и созна­тельное действие человека в истории, а ко­нечным — утверждение исторической раци­ональности и необходимости. Если же история становится понятной и значащей

' Hegel G. W. F. Lemons sur la Philosophie de l'histoire. 1822—1828. P. 14. Ср.: "Сражение, вели­кая победа, осада перестают быть самими собой, но резюмируются в простых определениях" (Ге­гель Г. В. Ф. Соч. Т. VIII. С. 7). — Примеч. пер.

² Hegel G. W. F. Lemons sur la philosophic de l'histoire. 1822—1828. P. 14.

³Ibid. 1830. A. P. 29.

как рациональная целостность, то она должна представить свободные действия как необходимые, что является очевидным противоречием.

а) Необходимость и случайность

Свободное действие выступает в гра­ницах исторического объяснения как де­терминированное. Конечно, в текущей ис­тории, какую каждый может проживать день ото дня, индетерминация и непред­виденность кажутся правилом. Никто не может знать, что будет завтра. Но мы знаем, что было сделано вчера, и то, что могло быть непредвиденным, отныне зафиксировано в реальности. А ретро­спективный исторический анализ приме­няется как раз к совокупности того, что было сделано, то есть к установившимся и полностью связанным между собой де­терминациям. Ретроспективный анализ ис­пользует в объяснении явлений принципы разума и, следовательно, осмысливает детерминацию индивидов совокупностью обстоятельств, в которых они действо­вали.

Появление великих людей часто пыта­ются истолковывать как нечто абсолютно случайное и приписать единственно их де­ятельности непредвиденный ход событий. Так, говорят, что без Ленина революция 1917 г. и ее огромные последствия не имели бы места в России. И наоборот, когда бед­ствие обрушивается на нацию, непреодоли­мо хочется думать, что его можно было избегнуть, если бы был более энергичный государственный деятель или более толко­вый генерал, которого, к несчастью, в стра­не не оказалось. Но рассмотрение прошлой истории показывает, что само появление великих людей зависит от ряда обстоя­тельств, которые им благоприятствуют, и что каждый момент истории имеет тех государственных деятелей, каких он заслу­живает:

При философском рассмотрении истории должно воздерживаться от таких выраже­ний, как: "Государство не устремилось бы к своей гибели, если бы в нем имелся человек, который..." и т. д. Индивиды сту­шевываются перед субстанциальностью целого, которое формирует для себя своих

собственных индивидов, тех, кто ему не­обходим для его собственных целей. Но индивиды не мешают происходить тому, что должно произойти¹.

Но если появление великих людей обу­словлено общими обстоятельствами, то в своем способе действия они еще более обусловлены всей совокупностью внут­ренних и внешних детерминаций. Они могут действовать только благодаря ис­ключительной твердости своего характера. Но характер представляет естественную детерминацию, так что свобода великих людей является тем более действенной, чем более жестко она детерминирована в качестве характера. Предположение, что Наполеон мог бы и не напасть на Россию или не покинуть остров Эльбу, является лишь умственной забавой. В пер­вом случае логика его завоеваний, во втором — логика его ситуации и ха­рактера сделали его действия неизбеж­ными.

Свободная деятельность великих лю­дей, будучи зависимой от обстоятельств и от их характера, оказывается детер­минированной. Но ход событий, поскольку он осуществляется благодаря непредвиден­ному пересечению бесконечного числа де­терминированных действий, оказывается случайным. Битва, мятеж, а также годы более мирной и почти неощутимой эволю­ции наций показывают, как взаимопересе-каются и переплетаются наугад в неоп­ределенной мешанине тысячи судеб, каж­дая из которых имеет свой ход и свои собственные детерминации. Самые нич­тожные обстоятельства влияют случайным образом:

Если бы нос Клеопатры был покороче, лик земли был бы иным².

Если, таким образом, свобода каждого не­обходима, то взаимопересечение этих необ-ходимостей, в свою очередь, случайно:

Случайность является тем же самым, что и внешняя необходимость, то есть она является необходимостью, которая восхо-

¹ Hegel G. W. F. Le9ons sur la philosophie de l'histoire. 1830. A. P. 60.

²Паскаль Б. Мысли. 413 (162). M., 1995. С. 184.

дит к причинам, являющимся не чем иным, как простыми внешними обстоя­тельствами³.

Необходимость, до которой поднимается объективное историческое объяснение, при­меняя к объяснению фактов принцип детер­минизма, оказывается тем же, что и случай-ность.

Ь) Законы истории

С этой точки зрения история есть после­довательность отличающихся друг от дру­га событий, осуществляющаяся среди не­прерывных вариаций, связанных с постоян­ным различием обстоятельств, людей и ситуаций. Именно в этом смысле говорят, что история никогда не повторяется, и справедливо настаивают на особой труд­ности исторической науки, где всякое собы­тие объясняется бесконечностью причин всякого рода и где нужно столько труда, чтобы различить те из них, влияние кото­рых могло быть преобладающим:

Формальный рассудок при рассмотрении какого-либо богатого обстоятельствами события (например, французской револю­ции) может совершать выбор между бес­численным их множеством и решить, на какое именно он возлагает вину за случив­шееся⁴.

История проявляется, таким образом, как бессвязная последовательность множества событий, одновременно абсолютно случай­ных и абсолютно оригинальных. Общим местом является мнение, что в непрерыв­ной изменчивости исторических обстоя­тельств разум не может выявить никакого закона.

Однако сказанное — полуправда, ведь в истории можно найти и примеры повто­рений, в которых не было ничего случай­ного. Например, смерть Людовика XVI на эшафоте повторяет смерть Карла I в Анг­лии, а поражение гитлеровских армий пе­ред лицом российской необъятности повто­ряет поражение Наполеона и шведского ко-роля Карла XII. В том, что касается

³ Hegel G. W. F. Le9ons sur la philosophie de l'histoire. 1830. P. 29.

"Гегель Г. В. Ф. Философия права. § 115. Μ., 1990. С. 161.

примера с Гитлером, можно считать, что его поражение не было случайным, ибо еще Клаузевиц, анализируя походы Карла XII и Наполеона, писал, что "Россия не такая страна, которую можно действительно за­воевать, то есть оккупировать; по крайней мере этого нельзя сделать... силами со­временных европейских государств"¹. Дей­ствительно, это страна огромных разме­ров, относительно мало организованная и где центры национальной жизни отделе­ны друг от друга огромными расстояни­ями, так что завоевание значительной части национальной территории и даже Москвы, как это было в кампанию На­полеона, не дает завоевателю решающего преимущества:

Россия своей кампанией 1812 г. засвиде­тельствовала, во-первых, что государство с большой территорией не может быть завоевано (что, впрочем, можно было бы знать и заранее) и, во-вторых, что вероят­ность конечного успеха не во всех случаях уменьшается в соответствии с числом про­игранных сражений и потерянных столиц и провинций (раньше это представлялось дипломатам... неопровержимым принци­пом)².

Военные кампании в России, по существу, показали, что "часто именно в сердце своей страны обороняющийся может оказаться всего сильнее"³.

Эта парадоксальная истина объясняется тем фактом, что нападающий должен по мере своего наступления наращивать изну­ряющие усилия, удлинять линии коммуни­каций, отвлекать все большую часть своих войск для охраны своих тылов на все более протяженном пространстве. Напротив, у обороняющегося линии коммуникаций сокращаются, он сражается на своей земле, которую хорошо знает, и он обретает удво­енную моральную энергию в борьбе за свою собственную родину, между тем как моральная энергия нападающего истоща­ется, а его силы расходуются в атаке⁴. На­падающий, таким образом, рискует то ли в силу потерь, которые он несет "от меча обороняющегося", то ли в силу истощения

¹ Клаузевиц К. О войне. В 2 т. М., 1936. Т. II. Ч. VIII. Гл. 9. С. 44.

²Там же. Т. I. Ч. III. Гл. 17. С. 246.

'Там же.

⁴ См. там же. Т. II. Ч. VI. Гл. 1—3. С. 6—19.

в результате "собственного напряжения сил"⁵. Вот почему существует стратегия — стратегия всех выжидающих, с тех пор как Фабий победил Ганнибала, — которая состоит просто в том, чтобы заставить про­тивника самого истощить свои силы в на­падении.

Таким образом, на войне существует сложное отношение нападения и обороны. С одной стороны, "оборона... легче, чем наступление"⁶. С другой стороны, "оборона преследует негативную цель, удержание, а наступление — цель позитивную, завоева­ние"⁷. А при завоевании нападающий "уве­личивает наши средства вести войну"⁸, чего не позволяет оборона. Можно, следова­тельно, сказать, что "оборонительная фор­ма ведения войны сама по себе сильнее, чем наступательная"⁹, но исход все же зависит от того, чего нападающий смог достичь до "кульминационного пункта наступления"¹⁰. Так можно назвать тот момент, когда на­ступление захлебывается, потому что исто­щение, причиненное обороной противника и вызванное собственными усилиями, не позволяет ему более продолжаться. Если к этому времени ничего решающего не до­стигнуто, оборона может проявить на деле превосходство, каким она обладает сама по себе, и пересилить атакующего, разверты­вая контрнаступление, так что "естествен­ный ход войны и сводится к тому, чтобы начинать ее с обороны и заканчивать на­ступлением"¹¹.

Ценность таких анализов покоится прежде всего "на опыте", то есть на ис­тории, из которой извлекают уроки, взяв на рассмотрение факты и исходя из принципа, что реальное возможно и может, следова­тельно, воспроизводиться в будущем:

Раз мы должны учиться у истории, то надо смотреть на явления, имевшие место в действительности, как на возможные и в будущем. Что ряд великих событий, которые последовали за походом на Мос­кву, являлся не рядом случайностей,

⁵ Там же. Ч. VI. Гл. 8. С. 44.

⁶ Там же. Ч. VI. Гл. 1.§2. С. 6. 'Там же. С. 7. "Там же. ⁹ Там же.

¹⁰Там же. Ч. VII. Гл. 5. С. 272. ¹¹ Там же. Ч. VI. Гл. 1.§2. С. 7.

с этим согласится всякий, кто может пре­тендовать на право судить в таких воп­росах¹.

Не случайно, что наступление Ганнибала захлебнулось у дверей Рима, а наступление Наполеона закончилось в Москве, скорее, это следствие закона войны, который го­ворит о превосходстве обороны над на­ступлением. И эта же неумолимая необ­ходимость объясняет, почему танки гитле­ровской армии остановились на подступах к Москве без решающей фактической при­чины.

И действительно, превосходство оборо­ны над наступлением не является очевид­ной истиной на уровне фактов. Переплете­ние обстоятельств таково, что всегда мож­но дать другое объяснение. Так, один из сподвижников Ганнибала счел своего вож­дя неспособным использовать свои победы, тогда как карфагенская армия, пройдя Ис­панию, юг Галлии, север Италии, перейдя Пиренеи и Альпы и истощившись в много­численных схватках, была просто не в сос­тоянии преодолеть отчаянное сопротивле­ние римлян, сражавшихся за свои алтари и очаги. Но если превосходство обороны перед наступлением может скрываться за сложностью фактов, нужно его установить иным путем — на уровне всеобщности, где оно не затерялось бы за противоречивос­тью явлений. Если посмотреть, что пред­ставляет собой война, то видно, что воен­ная оккупация, не встретившая сопротивле­ния, является вооруженной аннексией страны, а не войной. Война начинается только вместе с обороной, и поскольку пос­ледняя выражает сущность войны, она и со­держит ее главную силу:

Вполне естественно, что если оборона пер­вая вводит в действие стихию войны, и лишь с ее нарождением образуется деле­ние на две стороны, то оборона же первая устанавливает и законы войны².

Но речь здесь идет об абстракции, ис­пользованной "теорией для определения своего пути"³. Не история, взятая в еди­ничности ее фактов, дает мысли ее ос-

¹ Клаузевиц К. О войне. Т. II. Ч. VIII. Гл. 8. С. 396.

² Там же. Ч. VI. Гл. 8. С. 34.

³ Там же.

нование, а само "понятие войны", взятое как "точка опоры"⁴.

Таким образом, можно признать, что историческое действие включает законы, от которых зависит то или иное его протека­ние, и что повторения и поразительные ана­логии, обнаруживаемые в истории, не слу­чайны. Но если эти законы скрываются за сложностью или противоречивой видимос­тью фактов, — так, некоторые удачные кампании могут послужить примером для отстаивания идеи о превосходстве наступ­ления перед обороной, — то нельзя считать, что эти законы выражают историческую реальность как таковую. Представляясь не­обходимыми следствиями вневременного понятия, они помещаются скорее по ту сто­рону исторической реальности, которая связана с эволюцией во времени. Хотя фак­тически принцип превосходства обороны перед наступлением и может прояснить не­которые исторические события, все же он не является законом истории. Это собственно закон войны, и его необходимость вытекает из вечной сущности войны. Недаром он заставил склониться под своей тяжестью, несмотря на различие эпох и обстоятельств, как Наполеона перед Кутузовым, так и Ган­нибала перед Фабием.

с) Необходимое зло

Нет, стало быть, законов истории, а есть вообще законы социального бытия. Их примером или частным случаем и являются законы войны, но они включают также эко­номические, политические, географические и другие законы. Но тогда обнаруживается новая форма превращения человеческой свободы в историческую необходимость. Человеческое действие вполне может сво­бодно ставить себе свои цели, однако воз­действовать на социальную реальность оно может только так же, как оно воздействует на природу, то есть соблюдая законы дете­рминизма. Таким образом, свобода вольна делать лишь то, что ей позволяют необ­ходимые законы природного и социального бытия человека. То есть свобода, на самом деле действующая в истории, — это такая

"Там же. С. 33, 34.

свобода, которая ведет себя как орудие не­обходимости.

Однако правила социальной необходи­мости, это не правила морали. Война означает кровавое столкновение и стрем­ление к физическому уничтожению против­ника, политика требует завоевания и удер­жания власти с помощью соответствующих методов, экономическая жизнь связана с са­мыми корыстными интересами и эксплуа­тацией чужого труда посредством самых циничных средств. Принятие некоей исто­рической роли, по-видимому, включает так­же принятие средств, которые представля­ются необходимыми для достижения по­ставленных целей. Таким образом, здесь проявляется новая форма исторической не­обходимости — та, которая требует выбора внутренне дурных средств для достижения целей, даже если цели сами по себе хороши.

Конечный характер человеческого дейст­вия имеет то следствие, что не все воз­можно в одно и то же время. В условиях недостаточного экономического развития невозможно обеспечить всем полное удов­летворение их потребностей, и всесторон­нее развитие одних может иметь условием только предельное рабство других. А эко­номическое развитие не может осущест­вляться без усиленной эксплуатации труда и без жертв, которые приносят настоящие поколения ради счастья будущих. Что каса­ется войны, то можно, конечно, отвергать применение силы. Но "овцы созданы, что­бы быть съеденными волками"¹. Нужно, стало быть, защищаться, и тот, кто хочет мира, должен не молить богов о спасении, а стремиться стать таким, чтобы победить в бою². Средством победить является сила, и, так как она используется с обеих сторон, из этого вытекает такое взаимное ожесто­чение, которое в современных войнах ведет к безграничному насилию, использующему "изобретения искусств и открытия наук" в борьбе, где разгул дикости наталкивается лишь на "едва достойные упоминания ог­раничения"³.

В силу того факта, что не все одновре­менно возможно в истории, достижению

¹ Platin. Enneades.

² Ibidem.

³ Клаузевиц К. О войне. Т. I. Ч. I. Гл. 2 С. 34.

благой цели нередко могут служить в качес­тве средства дурные поступки. Таково оп­равдание зла в Лейбницевой метафизике: план Бога в отношении мира включает са­мый строгий подсчет различных возмож­ностей, так что зло, реально констатиру­емое в истории, наверняка компенсируется в другом месте большим добром. Между тем никакого реального доказательства та­кой компенсации не дано: зло можно непо­средственно констатировать в границах че­ловеческого опыта, но подсчет добра, кото­рое должно бы его компенсировать, возможен только в бесконечном разуме. Следовательно, лишь только вера может утешаться тем, что добром где-то возна­граждают за зло, непосредственно конста­тируемое и испытанное.

Впрочем, необходимость веры присуща не только теологической перспективе. Ате­истический социально-политический режим тоже может требовать от живущих ныне поколений жертв ради счастья потомства. Но это счастье не есть ощутимая реаль­ность, оно относится к сфере возможного. Нужно, стало быть, верить, что ход исто­рии будет таким, как предсказывают руко­водители, принять, что они абсолютно пра­вы и что никакая непредвидимая причина не собьет историю с пути, который они предвидели и по которому они стремятся ее вести. Но никакого достоверного доказа­тельства будущего представить нельзя. Как показывает прошлая история, в ней всегда существовало непредвиденное и оно остает­ся возможным и сегодня. Конечно, можно верить, что в будущем должен, например, осуществиться всеобщий социализм. Но есть также серьезные основания считать, что социализм не сможет предложить эко­номическую модель, превосходящую мо­дель капитализма, или же что вся цивили­зация будет уничтожена в термоядерной войне. В этом случае окажутся напрасными жертвы во имя строительства социализма, жертвы сталинских репрессий и судебного произвола, противостоявшего требованиям морального сознания, во время процессов в Москве или в Будапеште. Зло — это непосредственная реальность в страданиях, рабстве и смерти. И очень сомнителен те­зис о том, что зло, непосредственно реаль­ное и достоверное в рамках истории, явля-

ется средством благой цели. Ради какого такого благого дела можно причинять му­чения невинному ребенку? Моральное со­знание может по праву отказаться оплачи­вать такой ценой спасение мира'.

Смысл истории

Если историческая необходимость тако­ва, что по законам детерминизма следствия необходимо вытекают из их причин, то сложное взаимопересечение этих причин имеет результатом случайное. В данном смысле историческая необходимость преж­де всего тождественна случайности, и ис­тория является беспорядком, где все воз­можно и ничто не может быть предвидимо. Если же необходимость заключена не в ис­торических событиях, а в законах, которые ими управляют, тогда эти законы опреде­ляют не возможность истории в значащей последовательности ее фаз, а просто необ­ходимые условия социального бытия, неза­висимо от разнообразия эпох и обстоя­тельств. Если, наконец, необходимость яв­ляется необходимостью средств, которые предписывают законы социального бытия для осуществления некоторых целей, то зло делается необходимым, и мы впадаем в противоречие, когда дурные поступки вы­ступают как необходимые средства для до­стижения благих самих по себе целей. Ни одно из этих определений необходимости не открывает поистине смысла истории, ко­торая остается путаным рассказом, пол­ным шума и ярости, поведанным идиотом².

а) Границы исторической случайности

По-видимому, ни то, ни другое, ни тре­тье определения не годятся. Не подходит и греческая трагедия, где неотвратимая судьба придает сцеплению событий суро­вую необходимость, имеющую кое-что ра­циональное, и даже Шекспир — поэт нашей истории, где можно расшифровать в фак­тах понятные последовательности, но где

¹ См.: Достоевский Φ. Μ. Братья Карамазо­вы.

² См.: Шекспир У. Макбет.

они оказываются вскоре прерванными слу­чайными событиями или вспышкой безу­мия и преступления.

Между тем в бессвязной видимости со­бытий разум неустанно ищет путеводную нить. Но для этого нужно сначала отка­заться от ложных принципов объяснения, таких, как тот, согласно которому незначи­тельные события становятся причиной ги­гантских переворотов. Малые причины — большие следствия: такова максима тех, кто видит в истории непонятную и непред­виденную цепочку действий, не соотнесен­ных с их причинами. Но это именно только максима, то есть чисто субъективное прави­ло, которое нельзя рассматривать как все­общий принцип разума. Максима "малые причины — большие следствия" отступает от поистине рационального принципа, ко­торый гласит, что "в совокупной произво­дящей причине должно быть, по меньшей мере, столько же реальности, сколько в действии этой же самой причины"³. Если бы нос Клеопатры был короче, ее лицо изменилось бы и, вероятно, изменились бы также некоторые события ее личной жизни, как и жизни Цезаря или Марка Антония, что по обычаю историографии, услужливой в отношении великих людей, выдается за события мировой истории. Но изменения личной жизни цезарей и королев не могли бы помешать римскому империализму за­интересоваться Египтом и завоевать его, ибо эти крупные события имеют и причины соответствующего масштаба, то есть мас­штаба социальной жизни.

Историческое объяснение должно, сле­довательно, разворачиваться на двух раз­личных уровнях: уровне случайности част-ных событий и уровне необходимости из­мерений целого. Дело в том, что законы, управляющие обществом, суть законы больших чисел, так как они действуют при взаимопересечении тысяч и миллионов ин­дивидуальных существований. Каждое из этих существований можно рассматривать только как существование свободного ин­дивида, более или менее независимого от

³ Декарт Р. Размышления о первой филосо­фии, в коих доказывается существование Бога и различие между человеческой душой и телом. Третье размышление // Соч.: В 2 т. М., 1994. Т. 2. С. 33.

других. Крупное коллективное событие, мятеж или битва показывают, как перекре­щиваются эти независимые судьбы в бес­порядке и случайности. Но эта случай­ность, как и всякая иная, имеет свои зако­ны, и исход событий в целом оказывается детерминированным, с учетом ограничен­ного числа соображений. Например, исход войны, каким бы сложным и случайным ни было ее течение, может быть определен несколькими общими обстоятельствами, зависящими от соотношения сил против­ников (число людей, протяженность и спо­соб обустройства территории, экономичес­кое богатство и уровень морали), а также от применения в этих обстоятельствах под­ходящей или не подходящей стратегии и, наконец, от правила превосходства оборо­ны перед наступлением. Таковы общие де­терминации, которым частные явления мо­гут, однако, довольно долго противостоять. Так, успехи гитлеровской молниеносной войны могли в течение долгого времени заставлять верить в превосходство наступ­ления перед обороной и атакующей профес­сиональной армии перед демократической армией, особенно склонной в начальной фа­зе войны к оборонительной стратегии. Но окончание конфликта в конечном итоге со­ответствовало соотношению сил и превос­ходству обороны перед наступлением.

Поэтому нужно, чтобы мнения о непо­средственно данных частных случаях были в некотором роде незавершенными перед лицом более общих принципов, которые управляют событиями, взятыми в целом¹. Не следует делать вывод о судьбе войны по первым битвам. Ведь случайность, ко­торая неумолимо правит частными собы­тиями соответственно пересечению второ­степенных причин, может создать види­мость, противоположную окончательному результату. Можно проиграть все сраже­ния, как Кутузов Наполеону, и все же выиграть войну, или выиграть все битвы, как Наполеон в 1813 г., и все же проиграть войну, как Пирр. Настоящее понимание событий дается лишь тому, кто умеет под­ниматься над деталями, чтобы постичь их в их глубокой каузальности. Тому же, кто

¹ См.: Клаузевиц К. О войне. Т. I. Ч. I. Гл. 3. С. 90.

не обладает такой способностью или ут­ратил ее, событие кажется управляемым пересечением случайностей и непостижи­мых фатальностей:

Сегодня годовщина битвы под Ватерлоо. Кто-то о ней напомнил, и это произвело видимое впечатление на императора. "Не­постижимый день! -— произнес он с бо­лью. — Стечение неслыханных фатальнос­тей! Груши!.. Ней!.. Дерлон!.. Сплошное несчастье!.. Ах! бедная Франция!.. И од­нако, — сказал он, — все умение было применено!.. Все рухнуло, когда почти до­стигли успеха!²

В последних кампаниях, начиная с войны в Испании, военный гений Наполеона уп­равлял только деталями, упуская общее значение событий. Правда, он нашел луч­шую, чем Лазар Карно, форму, которая вовлекла в борьбу все материальные и мо­ральные ресурсы вооруженного народа. Под его предводительством французские армии сумели безжалостно сокрушить про­фессиональные армии государей, но, когда оккупация Европы пробудила против Франции национальные чувства европейцев от Испании до России, великая армия, столкнувшись с восстанием народов и ар­миями, набранными по принципу воинской повинности и одушевленными тем же на­циональным духом, который составлял си­лу Франции, должна была пасть в силу законов численности, даже если согласить­ся, что Наполеон сохранил над своими противниками превосходство своего воен­ного гения.

Наличие в историческом объяснении двух уровней — индивидуального и общего — позволяет понять тот факт, что свобода индивидуальных действий имеет результа­том необходимость событий в целом. Тол­стой справедливо заметил, что люди никог­да не бывают более свободны, чем на поле битвы. Грозящая отовсюду опасность ос­лабляет дисциплину, налагаемую привыч­кой и властью командиров или страхом перед ними, и каждый остается сам с собой, вольный идти в бой, бежать или вновь при­соединяться, как те мародеры из великой армии, которые рассеивались, чтобы гра­бить деревни, но вновь занимали ряды, ког­да звук пушки возвещал о начале битвы.

² Las Cases. E. Memorial de Sainte-Helene.

Но из свободы индивидуальных действий вытекает необходимость целостности со­бытия, так как при вычитании индивиду­альных вариаций, управляемых случаем, получается закон, который управляет боль­шими числами. Смертельно раненый, лежа на поле Бородинской битвы, князь Андрей видит, как зажигаются над ним мерцающие созвездия¹: его личная судьба, его беспо­койная и себялюбивая душа должны скло­ниться перед всеобщим порядком природы; но в красоте ночного неба волнуется скопи­ще случайностей, гораздо большее, чем то, которое ведет к конечному результату че­рез превратности битв. Повсюду, в природе и в истории, правило складывается в ре­зультате беспорядочного вычитания слу­чайностей.

Всякое историческое событие ясно в це­лом и неопределенно в деталях. Бастилия была взята 14 июля 1789 г. Это совершенно верно и в некоторых отношениях совершен­но понятно: королевский абсолютизм не имел более средств противиться возникно­вению нового социального строя. Но если попытаться понять детали этого дня, появ­ляется необъяснимое, путаное, непредви­денное: невозможно вполне постичь, как такая громадная крепость была взята наро­дом, не имеющим опыта, без командиров и без оружия. В деталях события царит ужасная непоследовательность: возникают неожиданные инициативы, там, где ждали успеха, терпят поражение, невероятное пре­успевает, вспыхивают насилие и убийства. Поэтому тем, кто хочет управлять такими драматическими событиями, как револю­ции и войны, нужны "вера" в правила, ко­торые управляют конечным результатом, и "некоторый скептицизм"² в отношении деталей действия.

Скептицизм и вера действительно необ­ходимы, потому что полная рациональ­ность исторического события никогда не может быть целиком доказана:

Между конкретным случаем и принципом часто оказывается значительное про­странство, которое не всегда можно пере­крыть достаточно ясной цепью умоза­ключений³.

' См.: Толстой Л. ff. Война и мир.

²Клаузевиц К. О войне. Т. I. Ч. I. Гл. 3. С. 90.

³Там же.

В рациональном доказательстве действи­тельно частный случай может быть логи­чески дедуцирован из принципа. Но не так обстоит дело в области простой вероятнос­ти, какой является область больших чисел. Только общее правило свершения событий может быть дедуцировано из нескольких простых принципов. Например, если одна игральная кость имеет шесть граней и если она физически однородна, то можно заклю­чить, что каждая грань имеет один из шес­ти шансов выпасть, но никогда нельзя предсказать, какая грань выпадет в резуль­тате отдельного броска. Так вполне воз­можно объяснить исход войны, исходя из совокупности простых принципов, хотя ис­ход отдельной битвы вытекает лишь из взаимопересечения случайностей.

Таким образом, первое соотношение между случайностью и необходимостью в истории состоит в том, что необходи­мость целого получается в результате вы­читания случайностей из совпадения част­ностей. Но их второе соотношение заклю­чается в том, что частный случайный факт вполне может противоречить необходимос­ти общего правила. Из этого следует, что случайность деталей — это форма проявле­ния ее противоположности — общего абст­рактного правила.

Поэтому утверждение, что будущая ис­тория непредвидима, одновременно истин­но и ложно. Особенность события в его вариантах, его дата и обстоятельства не могут быть предвидимы. Но основные чер­ты события можно предвидеть, и только "глупцов благоразумию научают несчас­тья"⁴, ведь они должны проиграть войну, чтобы узнать, что не могли ее выиграть.

Как бы то ни было, предвидимы лишь основные черты события, тогда как для практического действия важны конкретные и детальные обстоятельства, момент вре­мени, особый характер события, единичные действия и индивидуальные реакции и т. д. А это как раз совершенно непредвидимо. Хорошо еще, что возможно заранее преду­смотреть основные черты события и его различные возможности, так чтобы не быть всецело захваченным врасплох:

⁴ Демокрит в его фрагментах и свидетельст­вах древности. М., 1935. С. 210.

Маркс с особым предпочтением изучал не только прошлую историю Франции, но и следил во всех деталях за ее текущей историей, собирая материал для исполь­зования его в будущем. События поэтому никогда не заставали его врасплох¹.

Нет ни одного значительного события, ко­торое не отбрасывало бы перед собой свою собственную тень. Нет скачков ни в приро­де, ни в истории, которым бы не предшест­вовали небольшие движения и изменения, подготавливающие и делающие их возмож­ными, и талант политика заключается в том, чтобы их обнаружить и предупре­дить.

Предвидению может помочь сравнение с предшествующими историческими анало­гами соответственно принципу, что то, что однажды было реально, может всегда быть возможным в будущем. Но против истори­ческой аналогии можно всегда по праву возразить, сославшись на изменчивость об­стоятельств, в силу чего ситуации никогда не бывают в точности идентичными, и можно, следовательно, всегда надеяться воспользо­ваться уроком прошлого, чтобы не впасть в ошибки предшественников. Гитлеру был известен анализ наполеоновских кампаний 1812—1813 гг., данный Клаузевицем. Но он надеялся, что скорость его танков позволит ему преуспеть там, где Наполеон потерпел поражение, как будто бы у русской армии не было технического прогресса по сравнению с 1812 г. Он надеялся также избежать оши­бок, совершенных Наполеоном в деталях кампании, тогда как Клаузевиц подчерки­вал, что "если уж добиваться этой цели, то в основных чертах, иначе ничего нельзя было поделать" и что настоящей "ошиб­кой"² Бонапарта была попытка завоевания России. Ошибка была в полагании самой цели, а не в ее средствах. Правда, если бы Гитлера убедил пример Наполеона в невоз­можности завоевать Россию, ему нужно бы­ло бы отказаться от своего предприятия. Но как раз не такого рода уроки хочет извлекать из истории человек действия.

¹ Энгельс Ф. Предисловие к третьему немец­кому изданию работы К. Маркса "Восемнадца­тое брюмера Луи Бонапарта" // Маркс К., Эн­гельс Φ. Соч. Т. 21. С. 259.

² Клаузевиц К. О войне. Т. П. Ч. VIII. Гл. 9. С. 416.

Вот почему есть только один урок ис­тории, а именно тот, что не существует уроков истории:

Правителям, государственным людям и народам с важностью советуют извле­кать поучения из опыта истории. Но опыт и история учат, что народы и правительст­ва никогда ничему не научились из ис­тории и не действовали согласно поучени­ям, которые можно было бы извлечь из нее. В каждую эпоху оказываются такие особые обстоятельства, каждая эпоха яв­ляется настолько индивидуальным состоя­нием, что в эту эпоху необходимо и воз­можно принимать лишь такие решения, которые вытекают из самого этого состо­яния³.

В силу своеобразия ситуации и необхо­димости немедленного действия те уроки, которые можно извлечь из истории, вос­принимаются как абстрактные и недейст­венные:

В сутолоке мировых событий не помогает общий принцип или воспоминание о сход­ных обстоятельствах, потому что бледное воспоминание прошлого не имеет никакой силы по сравнению с жизненностью и сво­бодой настоящего⁴.

И все же нет другой школы, кроме истории, где бы можно было познать судьбу челове­ческих сообществ, рассматриваемых в их конкретной и реальной целостности. Но так как уроки истории трудно расшифро­вать и так как реальные исторические ана­логии глубоко скрыты за разнообразием поверхностных феноменов, из истории можно извлечь не столько уроки, сколько пророчества. В кампаниях Карла XII и На­полеона Гитлер мог бы прочесть кривую своей судьбы, но он увидел в них только рекомендации, как избежать ошибок в де­талях. В истории есть нечто зловещее: включая необходимые законы, она говорит о неизбежном, а не о том, чему можно помешать путем усиленных предосторож­ностей. Мадам Помпадур заказала для Людовика XV портрет английского короля Карла I, который Людовик XVI, будучи заключен в Тюильри, повесил в своем рабо­чем кабинете. Людовик XVI очень хорошо понимал, что Карл I погиб на эшафоте

'Гегель Г. В. Ф. Философия истории. Введе­ние // Соч. Т. VIII. С. 7—8. "Там же. С. 8.

из-за того, что оторвался от глубоких на­родных движений, следуя советам своего дворянского окружения. Но не в его власти было избежать ошибок своего предшест­венника, даже зная их. Пророчество, кото­рое исходило ежедневно от портрета коро­ля, ставшего жертвой буржуазной револю­ции, содержало не предписания в адрес французской королевской власти о предо­сторожностях, которые следует принять, дабы избежать гибели, а только напомина­ние, которым приветствуют друг друга мо­нахи: помни, что придется умереть.