Противоестественный труд 8 страница

Я... безразлично к этой определенности, знает ее как свою и идеальную, как прос­тую возможность, которой оно не связано и в которой оно есть только потому, что полагает себя в ней³.

Такова "тяжесть"⁴ свободы. Противоречие понятий выражает противоречие ситуации, в которой свобода одновременно находит­ся над содержанием, которое она себе дала, и связана с ним:

Конечная воля... стоит над содержанием, различными влечениями, а также и даль­нейшими отдельными видами их осущест­вления и удовлетворения; вместе с тем оно [Я]... связано этим содержанием как оп­ределением своей природы и своей внеш­ней действительности; однако в качестве неопределенного Я оно не связано тем или иным содержанием⁵.

Каждый человек знает, что он стоит боль­шего, чем частные определения, какие он себе дал, и что он есть не просто характер или социальная роль. Однако он не может реально оторваться от этих определений, без которых его бы не было, хотя они все даны ему извне — его природной консти­туцией, его инстинктами, воспитанием, со­циальной реальностью и случайностями жизни — и не составляют собственно "про­изведения" его "свободы"⁶.

Свободная воля (libre arbitre) как прос­тая возможность выбора между содержа-ниями, которые не она сама производит, является только рефлексией, остановив­шейся на "полпути между волей, определя-

³ Там же. §7. С. 73. "Там же.

'Там же. § 14. С. 79. "Там же. § 13. С. 78.

емой лишь естественными влечениями, и в се­бе и для себя свободной волей"¹. Воля не является полностью свободной в свободном выборе (fibre arbitre), где она определяет себя произвольным и принудительным движени­ем. Решения свободного выбора являются действительно произвольными, поскольку они не целиком обоснованы разумом и не могут быть таковыми. Необходимость дей­ствия всякий раз заставляет человека решать­ся в условиях, когда он еще не успел полнос­тью прояснить мотивы решения. Самый решающий выбор, такой, как выбор профес­сии или социальной роли, осуществляется без подлинного знания имеющихся возможнос­тей. Итак, "в воле и начинается... собственно конечность интеллекта"², так как выбираю­щая воля (libre arbitre) решает и должна решать до того, как рассудок кончит разду­мывать и полностью определится.

Поэтому следует сказать вопреки Декар­ту, что человек конечен именно благодаря своей воле:

Мало поэтому понимают в природе мыш­ления и воления те, кто полагает, что в воле вообще человек бесконечен, в мышлении же он или даже сам разум ограничен. По­скольку мышление и воление еще отличны друг от друга, истинно как раз обратное, и мыслящий разум в качестве воли и состо­ит в том, что решается стать конечным³.

Воля является абсолютной силой, посколь­ку она способна положить предел промед­лению разума. Решимость, решительность указывают на ее абсолютную власть в сфе­ре принятия решений. Но решение воли конечно, поскольку из него вытекает приня­тая определенность, и сама воля является ограниченной способностью, коль скоро она отделена от разума и решает вне его.

Самый высокий уровень свободы тот, при котором "воля вновь поднимается до мышления и сообщает своим целям имма­нентную бесконечность"⁴. К индивидуаль­ной судьбе, какой ее реализует свобода, всегда примешивается меланхолия, неотде­лимая от всего конечного: "Кабы моло­дость знала, кабы старость могла"... Имен-

¹ Гегель Г. В. Ф. Философия права. § 15. С. 79—80.

²Там же. § 13. С. 78.

³ Там же.

⁴ Там же.

но размышляя над безрассудными действи­ями своей молодости, люди зрелого воз­раста понимают, как нужно было посту­пать, и знают, как выбирать, в тот момент, когда собственно ставки уже сделаны и их нельзя взять обратно. Но истинно мысля­щее размышление не поддается сожалени­ям конечного, как и иронии существования, когда знают, как жить, но времени на жизнь уже нет. Нет смысла в том, чтобы, пытаясь освободиться от ограниченности личностного выбора, отвергать и отбрасы­вать свою особость. Ибо быть особым ин­дивидом, говорить "Я", испытывать по­требности, играть роль — это всеобщее условие. Такие особенности всеобщи, и мыслящая воля признает, что то, что она делает и хочет, есть не что иное, как дейст­вие и хотение всякого человека. Таким об­разом, "в объективности", где она реализу­ется особым и ограниченным образом, во­ле удается "вместе с тем остаться у себя"⁵. Реальная старость Гёте, пренебрегая тщет­ными жалобами и сожалениями, повторяет мифическую старость Эдипа, когда по дос­тижении предела нескончаемого пути воли его преклонный возраст и величие души заставляют его признать, что все хорошо.

с) Воля как право и как закон

Полностью свободная воля может уз­нать себя в тех образах, в которых соб­ственная индивидуальность обретает уни­версальное величие, когда партикулярность инстинктов и удовлетворений, очищенная от своей необузданности благодаря рефлек­сии разума, становится счастьем или безмя­тежностью. Но скорее она узнает свое тво­рение в праве — реакции разума на дейст­вия свободы. Право фиксирует объективно результативным и общепризнанным обра­зом, что волен делать каждый человек, то есть совокупность общественных и частных свобод. Именно рассмотрение права в дан­ном обществе наиболее ясно показывает, до какой степени самосознания дошла сво­бода. Например, античное право, призна­вая противоположность свободного чело­века и раба, было озабочено тем, чтобы

⁵ Там же. «28. С. 89.

придать свободе реальный статус, делая из рабства одних условие действительной сво­боды других:

Как! Свобода держится лишь с помощью рабства? Возможно. Эти две крайности соприкасаются... Бывают такие бедствен­ные положения, когда можно сохранить свою свободу только за счет свободы дру­гого человека и когда гражданин может быть совершенно свободен лишь тогда, когда раб будет до последней степени ра­бом. Таково было положение Спарты¹.

В то же время античное право показывает, что свобода, будучи реальной, остается лишь привилегией некоторых и не может определить человеческую сущность в ее все­общности.

Поэтому нельзя отрицать прогресса в свободе людей при переходе от античного к современному праву, так как это последнее считает свободу всеобщей принадлежнос­тью человека. Между тем античное право продемонстрировало ограниченное, но кон­кретное и реальное сознание свободы, тогда как современное право, определяя свободу всеобщим образом, непосредственно вклю­чает в это определение ограничение и отри­цание свободы. Согласно распространенно­му представлению, право является "ограни­чением моей свободы и моей свободной воли, так чтобы они могли согласоваться со свободной волей каждого в соответствии со всеобщим законом"². Согласно такому оп­ределению, моя свобода прекращается там, где начинается свобода другого, и закон должен определить границу между свобода­ми. Но таким образом моя свобода опреде­лена через ограничение или лишение меня моей свободы, а закон для моей свободы является только ее негативной границей.

Это противоречие вытекает из противоре­чивого понимания генезиса обществ в фило­софиях права буржуазного общества, пред­ставляющих собой философии общественно-

¹ Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре, или Принципы политического права. Кн. III. Гл. 15 // Трактаты. М., 1969. С. 223.

¹ Kant I. Doctrine du droit. Introduction. В рус­ском издании Собрания сочинений Канта это место выглядит так: право — "это совокупность условий, при которых произволение одного лица совместимо с произволением другого с точки зрения всеобщего закона свободы" (Кант И. Соч. М., 1994. Т. 6. С. 253.). — Примеч. пер.

го договора. В этих философиях свободная воля представлена прежде всего как свобода выбора (libre arbitre) естественно независимо­го индивида. Однако если воля полагается прежде всего в ее абсолютной независимости, то невозможно без противоречия конституи­ровать общество, исходя из частного асоци­ального инстинкта. Для преодоления проти­воречия необходимо, чтобы по "Обществен­ному договору", то есть по соглашению между свободными волями, которое консти­туирует общество, каждая независимая водя потеряла "свою естественную свободу"³. Эта утрата абсолютна, так что формула догово­ра была бы формулой тоталитарного общес­тва, в котором индивид, лишенный всякого права, целиком подчинен социальной целост­ности, часть которой он составляет:

Эти статьи [Общественного договора], ес­ли их правильно понимать, сводятся к од-ной-единственной, именно: полное отчуж­дение каждого из членов ассоциации со всеми его правами в пользу всей общины⁴.

Но такая абсолютная утрата всех прав проти­воречиво выступает абсолютной гарантией всех прав и настоящей политической свободы. Объяснение данного противоречия дос­тигается при сравнении с феодальным об­ществом, в котором привилегии освящены, когда существуют множественность част­ных законов в ущерб всеобщности закона и личная зависимость человека от человека. В общественном договоре тотальность от­чуждения гарантирует, напротив, равенство и взаимность условий, так как:

Если каждый отдает себя всецело, то со­здаются условия, равные для всех; а раз условия равны для всех, то никто не заин­тересован в том, чтобы делать их обреме­нительными для других³.

Абсолютное равенство и совершенная вза­имность уничтожают и принцип личной за­висимости, так как "каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдель­ности"⁶. В современных обществах зависи­мость имеет всеобщий и абстрактный ха­рактер согласно правилам, действующим универсально, независимо от индивидуаль-

³ Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре... Кн. I. Гл. 8 // Трактаты. С. 164. "Там же. Гл. 6. С. 161. 'Там же. ⁶ Там же.

ных особенностей и вне всякой связи с лич­ной зависимостью.

Индивидуальная воля здесь не ограниче­на никакой частной волей, но только "общей волей"¹. Эта воля является волей социально­го организма в целом и выражается в законе. Но этот социальный организм "образуется лишь из частных лиц"², так что общая воля представляет собой только совокупность частных воль. Такое сложение существует, например, когда идут выборы или голосова­ние, когда складывают голоса. Но если кан­дидатуры различны и мнения разделены, "часто существует немалое различие между волею всех и общею волею"³. Воля всех, действительно, это сумма всех частных воль. Как таковая, она обращена к "интере­сам частным", что же касается общей воли, она является волей большинства, и в то же время она рассматривается как такая, кото­рая "блюдет только общие интересы"⁴. Но так как воля большинства так же составлена из сложения частных воль, как и воля всех, нужно объяснить, почему ей можно припи­сать способность выражать общий интерес.

Объяснение таково: различие между волей всех и общей волей — это различие между арифметической суммой и суммой статисти­ческой. Статистически самыми многочислен­ными являются средние мнения, вокруг них располагаются мнения крайние, которых тем меньше, чем больше их экстремизм.

Можно считать, что противоположные крайности взаимно аннулируются, "но от­бросьте из этих изъявлений воли взаимно уничтожающиеся крайности; в результате сложения оставшихся расхождений полу­чится общая воля"⁵.

Воля всех становится, стало быть, об­щей волей в силу того простого факта, что волю меньшинств не принимают в расчет. Эти последние не включены в результат, хотя как частные воли они необходимы для его достижения. Ведь общая воля может быть выявлена, только если воли изолиро­ваны в их особости:

Когда в достаточной мере осведомленный народ выносит решение, то, если граждане не вступают между собою ни в какие сно­шения, из множества незначительных раз­личий вытекает всегда общая воля и реше­ние всякий раз оказывается правильным⁶.

Необходимость учитывать только индиви­дуальные воли ведет к осуждению партий, которые раздробляют общую волю и ме­шают тому, чтобы она корректно вытекала из сложения частных воль:

Но когда в ущерб основной ассоциации образуются сговоры, частичные ассоциа­ции, то воля каждой из этих ассоциаций становится общею по отношению к ее чле­нам и частною по отношению к Государ­ству; тогда можно сказать, что голосую­щих не столько же, сколько людей, но лишь столько, сколько ассоциаций. Раз­личия становятся менее многочисленными и дают менее общий результат⁷.

5 Там же. 6 Там же. 7 Там же.

¹ Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре... Кн. I. Гл. 7 // Трактаты. С. 164. ²Там же. С. 163.

³ Там же. Кн. II. Гл. 3. С. 170.

⁴ Там же.

Действительно, воля меньшинств внутри каждой партии исчезает в ее общей воле и не может более быть принята во внимание при подсчете общей воли государства. Что­бы "получить выражение именно общей во­ли", очень важно, следовательно, "чтобы каждый гражданин высказывал только свое собственное мнение"¹. Однако это частное мнение, особость которого так ревниво обе­регается до и во время голосования, долж­но потонуть в общей воле, даже если оно было в оппозиции к ней. Перед голосовани­ем частное мнение важно, после же получе­ния результата голосования, если оно ему противоречит, оно должно рассматривать­ся как простая субъективная иллюзия:

Если одерживает верх мнение, противное моему, то сие доказывает, что я ошибался и что то, что я считал общею волею, ею не было².

С одной стороны, когда советуются с граж­данами, общая воля "есть их воля"³. Поэто­му каждый во время голосования выражает свою собственную волю. Но когда он должен подчиниться воле большинства, возникает вопрос: "Как те, кто несогласен с большинст­вом, могут быть свободны и одновременно подчиняться законам, на которые они не давали согласия?"⁴ Тут уже приходится иначе интерпретировать суть голосования: каждо­го спрашивают не о его собственном интере­се, чтобы статистически выявить интерес большинства, а о его "мнении"⁵ об общем интересе. Бесспорно, что люди легче жертву­ют своими мнениями, чем интересами. Но бесспорно также, что в таком случае опрос выявляет только общее мнение об общей воле, и эта последняя теряет, таким образом, всякую субстанциальную реальность.

Выходит так, что воля меньшинства — это та воля, которая ошибается насчет своей настоящей свободы, поэтому мы имеем право принудить ее быть свободной:

Итак, чтобы общественное соглашение не стало пустою формальностью, оно мол­чаливо включает в себя такое обязательст­во, которое одно только может дать силу

'Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре... Кн. III. Гл. 3 // Трактаты. С. 171. ² Там же. Кн. IV. Гл. 2. С. 231. ³Там же. "Там же. ⁵ Там же.

другим обязательствам: если кто-либо от­кажется подчиниться общей воле, то он будет к этому принужден всем Организ­мом, а это означает не что иное, как то, что его силою принудят быть свободным⁶.

Тюрьма, принудительные работы, галеры, каторга — таковы, выходит, подлинные проявления свободы, и неудивительно, что республики пишут свой девиз: "Свобода" прежде всего на тюрьмах:

В Генуе у входа в тюрьмы и на кандалах каторжников можно прочесть слово: Liberias. Такое применение этого девиза прекрасно и справедливо. В самом деле, лишь преступники всех состояний мешают гражданину быть свободным. В стране, где все эти люди были бы на галерах, наслаждались бы самой полной сво­бодой⁷.

Впрочем, тюрьмы недостаточно, чтобы принудить к свободе, общество располага­ет также "правом жизни и смерти"⁸.

Оправдание этого последнего права в том, что "всякий преступник, посягаю­щий на законы общественного состояния, становится по причине своих преступлений мятежником и предателем отечества"'. Вследствие этого, "когда убивают виновно­го, то его уничтожают не столько как граж­данина, сколько как врага"¹⁰. Именно в со­ответствии с этой доктриной Сен-Жюст, потребовавший у Конвента голову Людо­вика XVI, ссылался на право Брута против Цезаря и оправдывал обращение к кинжалу убийц¹¹. Эта теория наказания исходит из законодательства о "враге общества"¹² и закона Линча. Представляя злоумышлен­ника как политического врага, она в то же время представляет политического против­ника как изменника и сваливает в кучу по­литических оппозиционеров, преступников и простые меньшинства, подвергая всех од­ним и тем же репрессиям. Эта теория опус­кает осуществление правосудия до уровня простого убийства, а общественное право

⁶ Там же. Кн. I. Гл. 7. С. 164.

⁷ Там же. Кн. IV. Гл. 2. С. 231. Liberias (лат.) — свобода. — Примеч. ред. "Там же. Кн. II. Гл. 5. С. 174.

⁹ Там же. С. 175.

¹⁰ Там же.

¹' Сен-Жюст Л. Речи на Конвенте // Речи и трактаты. Спб., 1995.

¹² Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре... Кн. II. Гл. 5 // Трактаты. С. 175.

сводит к насилию в духе природной дикос­ти. Тем самым она оказывается в проти­воречии с философией договора, которая противопоставляет гражданское состояние естественному. Если виновный — это враг, он "не является более членом Государст­ва"¹. Но тогда неясно, какое право относи­тельно него может иметь общество, если только его не считать побежденным вра­гом, признавая право войны как право "убить" "побежденного"².

Но это варварский принцип, противопо­ложный "постоянной практике всех цивили­зованных народов"³. "Ясно, однако, что это так называемое право убивать побежден­ных ни в коей мере не вытекает из состояния войны", ибо "война — это отношение... Государства к Государству", цель которо­го "разрушение вражеского Государства", так что право убивать его защитников суще­ствует, лишь "пока у них в руках оружие"⁴:

Как только они бросают оружие и сдают­ся, переставая таким образом быть врага­ми или орудиями врага, они вновь стано­вятся просто людьми, и победитель не имеет более никакого права на их жизнь⁵.

Ясно, таким образом, что конфликт госу­дарства с индивидом не является состояни­ем войны и что преступник — это не враг. Но если бы он им и был, то право государ­ства на жизнь и смерть врага общества прекращается, как только он побежден и сложил оружие.

Значит, "Общественный договор" не мо­жет логично обосновать ни установления общей воли на основе частной воли, ни права подавления общей волей воли мень­шинств. Такая же трудность обнаруживает­ся в теории власти. С одной стороны, есть необходимость и законность правительст­ва, осуществляющего, рядом с законода­тельной властью общей воли, исполнитель­ную власть. Действительно, "общая воля не может высказаться по поводу предмета частного", так как в общей воле "весь на­род выносит решение, касающееся всего на­рода", так что "сущность того, о чем выно-

¹ Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре... Кн. II. Гл. 5 // Трактаты. С. 175.

² Там же.

'Там же. Кн. I. Гл.4. С. 158.

⁴ Там же. С. 157—158.

⁵ Там же. С. 158.

сится решение, имеет общий характер, так же как и воля, выносящая это решение. Этот именно акт" и можно назвать "зако­ном"⁶:

Закон рассматривает подданных как це­лое, а действия — как отвлеченные, но никогда не рассматривает человека как ин­дивидуум или отдельный поступок⁷.

Но когда идет речь не о законодательстве, а о действии, нужно высказываться относи­тельно людей и фактов, взятых в их особос-ти. Из этого различия между законом и его исполнением вытекает, с одной стороны, отказ от делегирования суверенитета депу­татам в законодательной области, а с дру­гой стороны, необходимость передачи ис­полнительной власти правительству:

В том, что относится до власти законо­дательной, народ не может быть представ­ляем; но он может и должен быть пред­ставляем в том, что относится к власти исполнительной, которая есть сила, при­ложенная к Закону⁸.

Исполнительная власть оказывается, таким образом, единственным законным предста­вителем общей воли.

Но эта законность не может быть проч­но установлена. Действительно, правитель­ство — это особый орган в государстве, и имеет вследствие этого свою частную волю, отличную от общей воли. Более то­го, глава правительства — это индивид, обладающий, как таковой, частной волей. Существует, стало быть, противоречие между общей волей суверенного народа и частной волей правительства и его главы:

В самом деле, если возможно, что воля отдельного человека в некоем пункте со­гласуется с общей волей, то уж никак не возможно, чтобы это согласие было дли­тельным и постоянным⁹.

У правительств неизбежно возникает склонность к "вырождению"¹⁰, ибо прави­тельство как орган и его глава в качестве индивида неизбежно имеет собственную политическую волю — волю удержаться у власти. Эта воля неизбежно должна про­тивопоставлять их суверенному народу.

⁶Тамже. Кн. II. Гл. 6. С. 177.

⁷ Там же.

⁸ Там же. Кн. III. Гл. 15. С. 222.

⁹ Там же. Кн. II. Гл. 1. С. 168. '»Там же. Кн. III. Гл. 10. С. 214.

С этой второй точки зрения правительство, хотя оно в принципе законно, неизбежно стремится к узурпации власти и к безза­конию.

Здесь обнаруживается противоречие между правовым принципом, который тре­бует постоянной смены правительства, и потребностями политического действия, которым отвечает непрерывность и ста­бильность в исполнении власти:

Изменения всегда опасны, и не следует касаться уже установленного Правитель­ства, за исключением того случая, когда оно становится несовместимым с общим благом. Но эта осмотрительность — пра­вило политики, а не принцип права, и Го­сударство не в большей мере обязано пре­доставлять гражданскую власть своим высшим должностным лицам, чем власть военную своим генералам¹.

Не существует правила, которое определя­ло бы, что предпочтительнее — терпеть узурпацию власти или восстать против нее. А в случае восстания трудно определить, является ли оно делом общей воли или просто волей некоего меньшинства:

В подобном случае невозможно соблюсти со всею тщательностью все формальнос­ти, которые требуются для того, чтобы отличать акт правильный и законный от мятежного волнения и волю всего народа от ропота политической фракции².

"Общественный договор" вовсе не уточня­ет, какие "формальности" позволили бы выявить различие между законным возму­щением общей воли и попыткой одной группы узурпировать власть под прикрыти­ем народного недовольства.

Опыт политических обществ, вдохнов­лявшихся принципами "Договора", пока­зывает, что в жизни вовсе не затрудняются формальностями этого пункта и что закон­ной становится группировка, которой уда­лось овладеть властью и удержать ее. Правда, фактическая власть всегда может похвалиться некоторым согласием боль­шинства. Теория общей воли хорошо пока­зывает, что воля большинства — это усред­ненная воля, то есть воля слабых, готовых присоединиться к любой власти, если она

¹ Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре... Кн. III. Гл. 18 // Трактаты. С. 226.

² Там же.

ими воспринимается как достаточно проч­ная. Во всех случаях, где исход неясен, ре­шают нерешительные, становясь на ту сто­рону, на которой, как им кажется, находят­ся власти, способные восстановить порядок, раздираемый противоположными группировками. Но именно потому, что в качестве реальной власти оно подразуме­вает уже сложившуюся волю, правительст­во противостоит даже тому большинству, которое дает ему поддержку. Противоречие принципов "Договора" в том, что они дела­ют из правительства властную группиров­ку, готовую быть свергнутой другими груп-пировками. Эти принципы проиллюстриро­ваны самым жестоким образом в опыте тоталитарных правительств, которые разо­блачают заговоры группировок до тех пор, пока не падают под их ударами, и где правители, восхваляемые сначала как един­ственные законные представители власти, как Робеспьер или Сталин, вдруг оказы­ваются разоблаченными как кровавые ти­раны.

Философия "Общественного договора" — это неудавшаяся попытка перехода от частной воли к воле всеобщей через абст­рактное опосредование общей волей. Ко­нечно, Руссо видел в законе не просто ог­раничение свободы. Можно, действитель­но, быть "свободным и подчиняться законам", если законы суть не что иное, как "записи изъявлений нашей воли"³. Но нуж­но еще, чтобы эта воля имела универсаль­ное и всеохватывающее значение, то есть чтобы она принималась всеми и предписы­вала одинаково всеобщие права и обязан­ности. Всеобщность ведет к полной взаим­ности и обратимости, когда каждый может найти в законе свою собственную волю и усмотреть в своих обязанностях свои пра­ва. Так, всеобщая обязанность военной службы означает право самому обеспечить свою собственную безопасность, а обяза­тельное школьное образование составляет всеобщее право участвовать в культуре и в духовных измерениях социального бы­тия. Если закон имеет, таким образом, все­общее значение как в своем содержании, так и в применении, можно говорить о "Республике", то есть о "Государстве.

'Там же. Кн. II. Гл.6. С. 177.

управляемом посредством законов"': "ибо только тогда интерес общий правит Госу­дарством и общее благо означает нечто"².

Между тем очевидно, что частная воля индивидов не может стать непосредственно всеобщей волей в законе. Свободная ин­дивидуальная воля, связанная с частными интересами, не может ни непосредственно сформулировать универсально годного за­конодательства, ни даже непосредственно признать свою собственную волю в таком законодательстве, если оно существует в общественно признанном праве. Нужен ряд опосредований и промежуточных зве­ньев, для того чтобы простая санкция ин­стинктивных интересов посредством инди-видуальной свободной воли поднялась до понимания и воли всеобщих интересов.

Но в этих опосредованиях воля, какой она выступает непосредственно, оказывает­ся отрицаемой и опровергаемой. Выработ­ка общей воли становится одним из таких негативных опосредований между особой волей и всеобщей. В общей воле, как воле большинства, воли меньшинств отрицают­ся и суммарно подавляются. Но в институ­те исполнительной власти общая воля, в свою очередь, опровергается в самих фор­мах ее исполнения. Правительство есть пе­реход общей воли к действию. Но в том-то и дело, что в качестве общей она является скорее волей бездеятельной, просто рассуж­дающей. Коллективное действие подчиня­ется, стало быть, тем же необходимостям и оказывается отмечено теми же противо­речиями, что и индивидуальное волевое действие. Власть должна решать в ситуа­ции противоречия интересов, путаницы и неопределенности интеллектуальных мо­тиваций, и часто она должна принимать решение до того, как все участвующие в иг­ре интересы смогли выразить себя и до того, как рациональное обсуждение про­блем привело к очевидному выводу.

Власть является, стало быть, наличной всеобщей волей, но в качестве арбитра меж­ду противоположными интересами и про­тиворечивыми мотивами, обладая свобод-ным выбором. Всякая власть включает не-

¹ Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре... Кн. II. Гл. 6 // Трактаты. С. 178.

² Там же.

что произвольное, то есть действие воли, отделенное от разума. Это отделение четко проявляется в том, что называют "государ­ственными соображениями". Действитель­но, последние покрывают все акты, основа­ния которых государство не может пред­ставить, потому что они исходят только из его самовластия и из необходимости, ради спасения его существования или его авто­ритета, принять жесткие меры, несовмести­мые с моралью и законностью. Государст­венные соображения являются, таким об­разом, государственной волей, поскольку она действует произвольно вне универсаль­ной рациональности.