Рождение наук и философии

Греческая мысль показала, что фило­софия одновременно является и самобыт­ным начинанием, и дисциплиной, порож­денной возникновением наук, находящейся с ними в тесной связи. Посмотрим, что об этом начале говорил Аристотель: ведь, как заявляет в "Лекциях по истории фи­лософии" Гегель, "по отношению к гре­ческой философии мы не можем сделать ничего лучшего, как изучить первую книгу его "Метафизики"'.

а) Практическое знание

"Все люди от природы стремятся к зна­нию. Доказательство тому — влечение к чувственным восприятиям: ведь независи­мо от того, есть от них польза или нет, их ценят ради них самих"². Может показаться, что "Метафизика" начинается с банального положения. Но это первое положение не простая банальность, рассчитанная на все­общее согласие ввиду своей простоты. Оно говорит о том, что первоисточник филосо­фии находится в чисто человеческой манере наслаждаться чувствами. В самом деле,

¹ Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории филосо­фии // Соч. М., 1934. Т. IX. С. 150.

² Аристотель. Метафизика. I 1, 980 а 22—24 // Соч.: В 4 т. М., 1975. Т. 1. С. 65.

ощущение — это та форма познания, кото­рая, можно сказать, дана "от природы", ибо присуща и животным¹. Но для них ощущения связаны с непосредственной пользой, в то время как для человека они могут быть предметом незаинтересован­ного наслаждения, которое можно назвать "эстетическим". Этимологически слово "эс­тетический" означает "чувственный" или "чувствительный", но это чувствительность к красоте, что отличается от простой чувст­венности и полезного восприятия. Эсте­тическое удовольствие, которое доставля­ется ощущением, — это уже не животное чувство, а нечто относящееся к сфере куль­туры и содержащее отдаленное предвестие искусства и науки.

Однако на первых порах этот набросок, развиваясь с помощью памяти, выражается главным образом в практических достиже­ниях эмпирического знания. В самом деле, память — это хранилище чувственных впе­чатлений, и "появляется опыт у людей бла­годаря памяти"². Подобное понимание формирования эмпирического знания само по себе является эмпиричным, поскольку при этом к опыту не добавляется ничего внешнего для его конституирования: опыт просто складывается из непроизвольных ассоциаций памяти, законы которых впер­вые сформулировал Аристотель³. Даже жи­вотные к "опыту причастны"⁴, потому что опыт предполагает лишь чувственность и память. А это, между прочим, показыва­ет, что опыт — не та форма сознания, которая возвышает нас над высшими жи­вотными:

Люди, поскольку последовательность их восприятий определяется только памя­тью, действуют как неразумные живот­ные, уподобляясь врачам-эмпирикам, об­ладающим только практическими сведе­ниями, без теоретических; и в трех четвертях наших поступков мы бываем только эмпириками'.

'См.: Аристотель. Метафизика. I 1. 980 а 22—28 // Соч. Т. 1. С. 65.

² Там же. 980 b 29.

³ Aristote, De Метопа.

⁴ Аристотель. Метафизика. I 1, 980 b 27 // Соч. Т. 1.С. 65.

⁵Лейбниц Г. В. Монадология. 28 // Соч.: В 4 т. М., 1982. Т. 1. С. 417—418.

Действительно, эмпирическое знание имеет лишь практическое значение и не выходит на уровень теории.

Из этого, однако, вытекает его связь с такой высшей формой деятельности, как искусство, которое кажется результатом накопления и обобщения опыта:

Появляется же искусство тогда, когда на основе приобретенных на опыте мыслей образуется один общий взгляд на сходные предметы⁶.

В качестве примера искусства Аристотель берет медицину и показывает, в каком смысле надо понимать сам термин "искусство". Разу­меется, здесь имеется в виду не современное значение этого слова, указывающее на спо­собность создавать красивые вещи, а самый древний и общий смысл, который обозначает форму производства в ремесленной цивилиза­ции. Речь идет о смысле, который нам нелегко понять, так как современная техни­ческая цивилизация изменяла смысл слова "искусство" по мере того, как ликвидировала саму соответствующую форму деятельности. Старое значение сохранилось лишь как пере­житок в речи, когда мы по привычке говорим: "медицинское искусство", "свободные искус­ства", "искусства и ремесла". Но если для нас данный термин двусмыслен, то аристотелев­ский анализ этой формы деятельности пре­дельно точен. Он характеризует практику того времени и показывает, посредством чего из опыта выделилась наука.

Ь) От практики к теории

Аристотелевская эпоха демонстрирует непрерывный ряд форм деятельности, кото­рые нелегко отделить друг от друга. Очень древние формы практической деятельнос­ти, упорядоченные в ремесленном разделе­нии труда, порождают в это время первые зачатки научного знания. Теоретическая мысль в эту эпоху формируется как про­должение практической деятельности, пер­вое выделение и само наименование наук связаны с ее стихийным разделением, так что "наука и искусство возникают у людей через опыт"⁷. Даже термины, которыми

⁶ Аристотель. Метафизика. I 1, 981 а 5—7 // Соч. Т. 1. С. 66.

⁷ Там же. 981 а 1 -2. С. 65.

обозначали науки и искусства, показывают их смешение. Так, "геометрия" есть искус­ство измерения земли, или межевание, "ло­гистика" (платоновское наименование со­временной арифметики) — искусство счета, использовавшееся купцами, "диалектика" — искусство ведения беседы при помощи вопросов и ответов, "эристика" — искус­ство спора и т. д.

Именно практический аспект различных искусств был главной причиной подобного смешения, крепко связывавшего искусство с их эмпирическими источниками:

В отношении деятельности опыт, по-види­мому, ничем не отличается от искусства; мало того, мы видим, что имеющие опыт преуспевают больше, нежели те, кто об­ладает отвлеченным знанием, но не имеет опыта¹.

Действительно, опытное знание не только "дает душам род связи по последователь­ности, которая походит на разум"², но и для практической деятельности неосоз­нанные инстинктивные ассоциации опыта оказываются более эффективными, чем яс­ное знание слишком общих истин:

Вот почему некоторые, не будучи знатоками [общих вопросов], в каждом отдельном случае поступают лучше иных знатоков [общих правил] и вообще опытны в других вещах. Так, если, зная, что постное мясо хорошо переваривается и полезно для здоро­вья, не знать, какое [мясо бывает] постным, здоровья не добиться, и скорее добьется [здоровья] тот, кто знает, что (постное и) полезное для здоровья [мясо] птиц³.

Знание о том, что куриное мясо легко усваи­вается, — это истина, случайно и непредна­меренно полученная из опыта, но позволяю­щая действовать с пользой для здоровья, что было бы невозможно, если придерживаться лишь общего представления о необходимос­ти легкой пищи в период выздоровления. Аристотель смог, таким образом, показать, что во всяком искусстве должна непременно содержаться доля опытного знания:

Причина этого в том, что опыт есть зна­ние единичного, а искусство — знание об-

¹ Аристотель. Метафизика. I 1, 981 а 12—15 //Соч. Т. 1.С. 66.

² Лейбниц Г. В. Монадология. 26 // Соч. Т. 1. С. 417.

³ Аристотель. Никомахова этика. VI 8, 1141 b 17—21 // Соч. Т. 4. С. 180.

щего, всякое же действие и всякое изготов­ление относится к единичному: ведь врачу­ющий лечит не человека [вообще], разве лишь привходящим образом, а Каллия или Сократа или кого-то другого из тех, кто носит какое-то имя, — для кого быть человеком есть нечто привходящее. Поэ­тому если кто обладает отвлеченным зна­нием, а опыта не имеет и познает общее, но содержащегося в нем единичного не знает, то он часто ошибается в лечении...⁴

Здесь с полным основанием подчеркивает­ся, что связь общего правила с частным случаем всего лишь "случайная". В самом деле, случайно то, что не является необ­ходимым, или то, что не может быть обосновано необходимыми доводами. То, что для врача нет болезни вообще, а есть только больные, нет человека, а есть только индивиды, означает, что в медицине невозможно объяснить дедуктивными сред­ствами конкретные формы, которые прини­мает болезнь у разных индивидов. В меди­цине всегда существует более или менее серьезный разрыв между общей идеей человека или идеей болезни, как их оп­ределяет биология, и конкретным боль­ным, а также тем, как его лечит врач. Это довод в пользу того, что медицина не совсем наука, а скорее искусство, и она не может руководствоваться лишь общими научно обоснованными идеями. Разрыв, отделяющий общую истину от реальности, в которой осуществляется действие, она должна заполнить опытным знанием, в той или иной степени не поддающимся фор­мулировке. Вот почему медицинское об­разование всегда включает клиническую подготовку, во время которой будущему врачу для накопления опыта демонстриру­ют больных.

Тем не менее не стоит делать вывод, будто искусство — это простой опыт: "Мы полагаем, что знание и понимание относят­ся больше к искусству, чем к опыту"⁵. На­пример, мы считаем, что врач, как человек искусства, в конце концов более компетен­тен, чем знахарь, как простой практик. Это происходит потому, что искусство содер­жит определенное представление об осно­ваниях своих действий, в то время как прак-

⁴ Аристотель. Метафизика. I 1, 981 а 15—23 // Соч. Т. 1. С. 66.

⁵ Там же. 981 а 24—25.

гики ограничиваются знанием того, что нужно делать:

...Первые знают причину, а вторые нет. В самом деле, имеющие опыт знают "что", но не знают "почему"; владеющие же искусством знают "почему", т. е. знают причину¹.

Знание оснований эффективных действий — гарантия более высокой эффективности: "Ибо владеющие искусством способны на­учить"². Поэтому образование должно включать в себя объяснение и рассуждение, в то время как практическое знание пе­редается с помощью внушения и подра­жания (так, например, передается опыт зна­харей). "А потому мы считаем, что ис­кусство в большей мере знание, нежели опыт"³. Искусство содержит научный эле­мент в той мере, в какой оно содержит элемент обобщения и рассуждения в по­знании оснований и причин деятельности. Поэтому нельзя сказать, что наука и ис­кусство совпадают с опытом, — просто "наука и искусство возникают у людей через опыт"⁴. Опытное знание, следова­тельно, выступает как исторический источ­ник всякого знания, в то время как ис­кусство обеспечивает связь и переход от простой эмпирической эффективности к на­учному знанию.

с) Переход к науке и философии

Аристотель в "Метафизике" не рассмат­ривает различие между искусством и нау­кой, но ссылается⁵ на "Никомахову этику"⁶. В ней же искусство в общем определено как владение средствами ремесленного произ­водства:

Всякое искусство имеет дело с возникнове­нием, и быть искусным — значит разу­меть, как возникает нечто из вещей, могу­щих быть и не быть⁷.

Ута формулировка предполагает определе­ние, которое дал творчеству Платон: "Все, что вызывает переход из небытия в бытие, — творчество, и, следовательно, создание любых произведений искусства и ремесла можно назвать творчеством, а всех созда­телей их — творцами"⁸. Слово "творчест­во" действительно этимологически обозна­чает в греческом языке акт "делания". А де­лание существенным образом состоит в производстве того, чего не существует, то есть в творении. Если же искусство опреде­ляется как творчество, то оно обращено на то, что может или существовать, или не существовать, то есть на то, что само по себе случайно. Именно в этом оно проти­востоит науке, потому что "известное нам по науке не может быть и таким и ина-ким"⁹. Математическая истина, например, не поддается изменению. Поэтому наука есть знание о том, что "существует с необ­ходимостью"¹⁰, если, в противовес случай­ному, необходимое — это то, чему "необ­ходимо быть именно так"".

Из этого определения вытекает, что "не­обходимое не может быть подвластно на­шим действиям"¹². Таким образом, необ­ходимое становится предметом чисто умо­зрительной, созерцательной деятельности, и отличие науки от искусства сводится к от­личию "созерцательности" от "действия", или, по-гречески, "теории" от "практики". Поэтому исторически наука могла появить­ся лишь тогда, "когда оказалось в наличии почти все необходимое, равно как и то, что облегчает жизнь и доставляет удовольст­вие"¹³. Таким образом, условием появления науки было достаточное развитие произво­дительных сил в эмпирической деятельнос­ти и в искусстве, которые, следовательно, предшествовали науке не только по содер­жанию, как формы знания, но и как прак­тические силы. Итак, наука — это резуль­тат победы над материальной необходи-

'Аристотель. Метафизика. I 1, 981 а 28—30 // Соч. Т. 1. С. 66.

² Там же. 981 b 9. С. 67.

'Там же. 981 b 8. С. 66—67.

⁴ Там же. 981 а 2—3. С. 65.

'Там же. 981 b 25—26. С. 68.

'См.: Аристотель. Никомахова этика. VI Зи4//Соч. Т. 4. С. 174—176.

⁷Там же. VI 4, 1140 а 11—13. С. 176.

⁸ Платон. Пир. 205 с // Соч.: В 3 т. М., 1968. Т. 2. С. 135.

⁹ Аристотель. Никомахова этика. VI 3, 1139 b 20—21 // Соч. Т. 4. С. 175.

¹⁰Там же. 22—23.

"Аристотель. Метафизика. V 5, 1015 а 34 // Соч. Т. 1. С. 151.

¹² Aristote. Rhetorique a Alexandre. 1422 а 19.

¹³ Аристотель. Метафизика. I 1, 982 b 22—23 // Соч. Т. 1. С. 69.

мостью, доказательство превосходства и свободы, и для ее развития первым ус­ловием должно быть наличие досуга, как отмечал уже Платон в "Теэтете"¹. "Поэ­тому математические искусства были со­зданы прежде всего в Египте, ибо там было предоставлено жрецам время для досуга"². Конечно, состояние египетской математи­ки, очень близкое к простому набору истин, случайно открытых в ходе практической деятельности, заслуживает лишь названия "искусство", но в искусстве уже обнаружи­вается тенденция к научности, вследствие которой по сравнению с просто опытными людьми (simple empirique) люди искусства воспринимаются как более сведущие "не благодаря умению действовать, а потому, что они обладают отвлеченным знанием и знают причины"³. Человек искусства от­личается от просто опытного человека зна­нием причин и оснований, но он остается практиком и не доходит до созерцания не­обходимого, которое по-настоящему дос­тигается лишь в научном знании.

Но за научным знанием проглядывает еще знание философское. Дело в том, что науки исторически возникли как результат раздробления практического знания и раз­деления труда в искусствах. В различиях их предметов и методов сохранилось нечто от той раздробленности и случайности, кото­рые связаны с их происхождением. Поэто­му им можно противопоставить высшее единство знания в философии. Действи­тельно, "эта наука не тождественна ни од­ной из так называемых частных наук"⁴ — так же, "как, например, науки математи­ческие"⁵. Весьма распространено мнение, что такая наука, как математика, может увенчать знание и заменить философию, и уже в эпоху Аристотеля "математика ста­ла для нынешних [мудрецов] философией"⁶. Это не могло удовлетворить Аристотеля, который тонко чувствовал различие пред­метов наук, их методов и требовал "точ-

'См.: Платон. Теэтет. 172 с—173 с // Соч. Т. 2. С. 266-267.

² Аристотель. Метафизика. I 1, 981 b 23—25 //Соч. Т. 1. С. 67.

³ Там же. 981 b 5—6. С. 66.

⁴Там же. VI 1, 1003 а 22-23. С. 119.

⁵ Там же. 1003 а 25—26.

"Там же. I 9, 992 а 32—33. С. 90.

ности для каждого рода [предметов] в той степени, в какой это допускает природа предмета"⁷. А математическое доказатель­ство не имеет универсального применения⁸ и потому не способно достичь объединения знания. Последнее необходимо искать вне всех частных наук — в той "первой науке"⁹, под которой Аристотель понимал филосо­фию. Термин "первая наука" не однозна­чен, поскольку философия, завершая науч­ный поиск, находится в конце историчес­кого развития знания и, следовательно, появляется последней, в то время как чув­ственное и историческое знание образуют­ся первыми. Этот порядок очередности, по­рядок исторического развития человеческо­го знания, не совпадает с рациональным порядком научных и философских обосно­ваний. Процесс доказательства или обосно­вания состоит в отсылке к истинам более высокого порядка, с тем чтобы показать, что чувственные и опытные истины от них зависимы. Но если истины, от которых за­висит доказательство, открылись последни­ми в ходе исторического развития знания, то с них же необходимо начинать любое рассуждение, показывающее, как истины естественно следуют одна из другой. Тому, что является "первым для нас", противо­стоит то, что "естественно первое". Таким образом, сова — птица Минервы — это истинный символ мысли, поскольку "дейст­вительно, каков дневной свет для летучих мышей, таково для разума в нашей душе то, что по природе своей очевиднее все­го"¹⁰. Смысл такого сравнения достаточно ясен: оно означает, что философское знание не естественно для человеческого разума.

Проблема первой науки

История греческой философии показы­вает, с каким трудом было выработано первое определение философии. Греки на-

⁷ Аристотель. Никомахова этика. I 1, 1094 b 24—25 // Соч. Т. 4. С. 56.

⁸ См. там же. 1094 b 26—27. 'См., например: Аристотель. Метафизика. VI 1, 1026 а 14—32 // Соч. Т. 1. С. 181—182 (и в ряде других мест).

¹⁰ Там же. II 1, 993 b 9—11. С. 94.

звали "софией" высшую форму знания, кото­рую ищет философия. Но, как свидетельству­ет история, они отождествляли ее поочередно с каждым из уровней знания, которые разли­чал Аристотель. В этом смысле он "столь же философичен, сколь и учен"¹, ибо каждый уровень знания, выделяемый абстрактным размышлением, соответствует какому-либо историческому моменту развития греческой мысли. Но недостаточно перечислить и свя­зать этапы: надо также продемонстрировать на деле вечное критическое требование, в со­ответствии с которым, показывая раз за разом, как недостаточно достоверно то, чем удовлетворялись сначала, необходимо безо­становочно отодвигать все дальше идеал знания. Со времени диалогов Платона этот критический инстинкт основателя филосо­фии навечно связан с фигурой Сократа.

а) Поиски "софии"

В таких диалогах, как "Теэтет", прежде всего критикуются сенсуалистские и эмпи-ристские тезисы (исторически плохо очерчен­ные современной критикой), которые огра­ничивают развитие знания чувственным по­знанием. Сократовская критика показывает, насколько чувственная достоверность проти­воречива, будучи переменчивой во времени и зависимой от различных условий. Так, качества, казавшиеся принадлежащими са­мим предметам, могут им приписываться чувствующим субъектом в зависимости от изменений его внутреннего состояния (одно и то же вино может казаться сладким здоро­вому человеку и горьким больному) и в зави­симости от последовательности восприятий (одна и та же вода кажется холодной руке, которую только что вынули из горячей воды, и теплой для той, которую вынули из ледя­ной). Любое чувственное познание колеблет­ся между противоположностями (большое и маленькое, горячее и холодное, твердое и мягкое, сладкое и горькое), не имея воз­можности остановиться на чем-то опреде­ленном². То, что чувственное познание не

¹ Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории филосо­фии. Кн. 1.4. 1. Гл. 1 // Соч. Т. IX. С. 150.

² См.: Платон. Теэтет. 151 d—186 е // Соч. Т. 2. С. 237—284.

дает четкого критерия для определения ве­щей, это истина, которая, как может пока­заться современному читателю, обосновыва­ется в диалогах Платона чересчур и даже по-детски тщательно и демонстративно. Но препятствия, на которые наталкивается лю­бая новая наука при определении четких критериев, показывают, к каким сложностям ведет неопределенность эмпирического и чувственного познания. Так, в работе "О частях животных" биологический гений Ари­стотеля обнаруживает свою беспомощность перед проблемой определения температуры животных. Поскольку термометра в то вре­мя еще не изобрели, он определял ее, как и врачи школы Гиппократа, исключительно прикосновением рук, что давало лишь смут­ные, приблизительные оценки. Итак, можно допустить, что методичная и кропотливая критика непосредственных чувственных дан­ных необходима для становления наук.

Благодаря накоплению эмпирических знаний, их продуманной систематизации, использованию измерения, подсчета и взве­шивания, которые противостоят колебани­ям и неопределенности чувственных дан­ных³, то, что мы ранее назвали "искус­ством", поднимается над расплывчатыми чувственными впечатлениями, достигая яс­ности и точности. Вот почему у греков такой уровень знания часто назывался "со­фией", то есть мудростью, или ученостью:

Мудрость в искусствах мы признаем за теми, кто безупречно точен в [своем] ис­кусстве; так, например, Фидия мы призна­ем мудрым камнерезом, а Поликлета — мудрым ваятелем статуй⁴.

Из такого языкового обычая и такой интер­претации "софии — мудрости" и возникло в досократовский период употребление тер­мина "софист" в смысле "ученого". До Платона и в его первых диалогах термин "софист" обозначал "обладателя мудрос­ти" и не имел отрицательного смысла, в противоположность термину "философ", который мог обозначать "желающего знать", по той простой причине, что он чего-то не знает. Софисты — непосред-

³См.: Платон. Государство. X 602 d // Соч. Т. 3. Ч. 1. С. 431.

⁴ Аристотель. Никомахова этика. VI 7, 1141 а 9—12 // Соч. Т. 4. С. 178.

ственные предшественники и современники Сократа — фактически владели той фор­мой знания, которую мы описали в анализе искусства. Одни, такие, как Гиппий, зани­мались чем-то вроде политехнического об­учения. Платон¹ представляет нам его на­ивно гордым тем, что все надетое на нем сделано его руками: кольцо, печать, скреб­ница, графинчик для масла, обувь, плащ, туника и даже "знак высокой мудрости" — "поясок для хитона, хотя такие пояса обычно носят богатые персы"², но, кроме того, как автора поэм и произведений в прозе самых различных жанров, изобре­тателя мнемотехнического приема, астро­нома, математика и грамматика. Другие, такие, как Протагор или Горгий, препода­вали основные искусства греческой демо­кратии: искусство спора ("эристику") и пуб­личной речи ("риторику"). В любом случае все они находились на уровне искусства, то есть на уровне первой систематизации практики, включающей начала теоретичес­кой рефлексии и возможность преподава­ния. Критика Сократом и Платоном искус-ства вообще, которая не щадит ни Гомера ни трагиков³, затрагивает также и софи­стов.

Эта критика прежде всего направлена против утилитарных аспектов искусств. Уже второе поколение софистов, поколение Протагора и Горгия, высмеивало Гиппия за то, что он занимался ручными искусства­ми и ремеслами. Софисты тем самым отда­вали дань предубеждению против ручного труда как труда рабского, которое все больше распространялось в греческих горо­дах одновременно с развитием рабства. Но Сократ и Платон направили свои обвине­ния против самой риторики и эристики". Софисты понимали их лишь как инстру­менты политического превосходства, делая из них не свободные дисциплины, а утили­тарные. А единственная свободная форма культуры это та, которая учит доходить до

'См.: Платон. Гиппий меньший. 368 be; Гиппий больший. 285 b // Собр. соч.: В 4 т. М., 1990. Т. 1. С. 209, 391.

² Платон. Гиппий меньший. 368 с. Греки вос­хищались уровнем технического развития, кото­рый был достигнут персами и египтянами.

³См. наст. изд. Гл. 1. С. 18.

⁴См., в частности: Платон. Горгий; Теэтет.

сути проблем, не ограничиваясь скудным прагматическим знанием, достаточным для решения задач повседневной жизни.

Итак, платоновская критика не является лишь аристократическим предубеждением против утилитарности. Она вскрывает су­щественную ограниченность искусства, ос­нованного на простом обобщении практи­ческих успехов опытного знания. Такому искусству не хватает теоретической стро­гости, вследствие чего оно неспособно пой­ти дальше повторения заученных рецептов. А надо идти дальше эристики и риторики софистов, являющихся лишь искусствами, с тем чтобы создать науку рассуждения или политики, и надо идти дальше любых ути­литарных занятий, чтобы дойти до наук, на которые первые лишь отдаленно походят. Так, надо:

...обратиться к искусству счета, причем за­ниматься им они должны будут не как попало, а до тех пор, пока не придут с по­мощью самого мышления к созерцанию природы чисел — не ради купли-продажи, о чем заботятся купцы и торговцы⁵.

При этом, согласно различию, которое за Платоном повторит Аристотель, должен совершиться переход от плана "производ­ства", или "становления", который отно­сится к искусству, к плану "истины", или "бытия", который относится к науке. Од­нако Платон доводит это различие до про­тивоположности следующего рода: если сфера науки — это сфера бытия и истины, то сфера искусства может выступать лишь как сфера заблуждения и притворства. Тем самым из истинности исключается все, что связано с умением, а не со знанием в соб­ственном смысле этого слова. Такова ос­нова платоновской аргументации против искусств, которые "либо имеют отношение к человеческим мнениям и вожделениям, либо направлены на возникновение и соче­тание [вещей] или же целиком на поддержа­ние того, что растет и сочетается"⁶. Это замечание имеет в виду практические искус­ства, имеющие дело с изготовлением и ис­пользованием предметов (в ремесленном производстве) или производством естест-

⁵ Платон. Государство. VII 525 с // Соч. Т. 3. Ч. 1. С. 335.

"Там же. 533 Ь. С. 344—345.

венных благ (в земледелии); но оно также имеет в виду музыкальное, поэтическое, изобразительное искусство и "великое ис­кусство" риторики, в котором одерживали свои победы софисты.

Такое осуждение искусств может уди­вить и даже шокировать, поскольку оно затрагивает без разбора и некоторые важ­нейшие достижения греческого гения. Од­нако оно может представиться обоснован­ным, если учесть, что уровень производ­ства ремесленной цивилизации имеет свою степень совершенства, которой она удовле­творяется и далее которой она может прогрессировать лишь в отдельных ог­раниченных случаях. Искусство, в самом общем смысле слова, может лишь сис­тематизировать с помощью рефлексии до­стижения опытного знания. Но оно не может дойти до четкой формулировки общих правил и универсальных основ, которые доступны лишь науке. Современ­ная цивилизация смогла найти в приклад­ной науке возможность решительного рыв-ка в области практической и производ­ственной эффективности, лишь совершив тысячелетний обходный маневр через сфе­ру чистой мысли. Можно только восхи­щаться проницательностью сократовского и платоновского разума, узревшего недо­статки греческого искусства, хотя оно только что проявило себя в своем полном блеске.

Однако здесь появляется возможность нового смешения -- отождествления фило­софии с научным знанием. Это смешение имеет место во всей досократовской мыс­ли, с того момента как Пифагор, если ве­рить преданию, изобрел философию и дал ей имя. "Философия" вначале обозначает скорее "желание знать", которое проявля­ется в формировании первых наук, опирав­шихся на чисто эмпирические знания Егип­та и Востока. Именно в этом смысле Евдем в одном знаменитом тексте определил вклад Пифагора в математическую науку:

Пифагор преобразовал философию, при­дав ей свободную форму культуры, воз­высившись до поиска ее начал и обосновав теоремы при помощи мысли'.

' Eudeme. Fgt. 84. Cite par Proelus in Eucl. 65. II Friedl.

"Теорема" самим своим названием демон­стрирует теоретическую сторону математи­ческой мысли. Таким образом, философия предстает как внутренне присущая самому процессу построения математики, происхо­дящему путем поиска знания, которое от­ворачивается от чувственной реальности и действует с помощью доказательств, ис­ходя из определенных начал. В качестве поиска принципов и оснований научного знания подход Пифагора можно считать философским. Однако его самого еще нель­зя назвать философом, поскольку он не занимался философией как дисциплиной, отдельной от науки. Так же обстоит дело и со всеми мыслителями-досократиками — математиками, астрономами, физиками, биологами, логиками. Философия тут еще не является занятием, которое можно было бы законно отделить от научной работы, чье развитие оставалось недостаточным для того, чтобы такое отделение стало воз­можным. Из этого следует всеобщая пута­ница в понятиях, так что подлинное фор­мирование философии как независимой формы знания может быть признано, учи­тывая их критику научного знания, лишь делом рук Сократа и Платона.

h) Критика наук

Исторически наука формируется на базе достижений опытного знания искусств, со­храняя в своих методах и результатах нечто от своих источников. Так, современные Платону науки, и в частности математика, включают важный операциональный эле­мент, унаследованный от искусств. Конеч­но, геометрия и арифметика ищут прин­ципы, позволяющие обосновывать теоре­мы путем простого рассуждения. Но чертеж и "рассмотрение фигур"² занимают в них существенное место, так же, как это будет и два века спустя, когда Евклид изло­жит в систематическом виде результаты всех этих подготовительных работ. С точки же зрения платоновской критики этот опе-

² См.: Декарт Р. Рассуждение о методе, что­бы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках. Ч. 2 // Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1989. С. 260.

рациональный фактор относится еще к ис­кусству и вносит в научную работу эле­мент, противоречащий требованиям мысли в ходе доказательства:

Они выражаются как-то очень забавно и принужденно. Словно они заняты прак­тическим делом и имеют в виду интересы этого дела, они употребляют выражения "посмотрим" четырехугольник, "прове­дем" линию, "произведем наложение" и так далее: все это так и сыплется из их уст. А между тем все это наука, которой занимаются ради познания¹.

Устранение операционального аспекта из математических наук действительно сооб­разуется с требованиями их развития. Уже в "Началах" Евклида замечается поиск чис­то рационального доказательства, недове­рие к чувственной интуиции и наглядной операции. Но платоновское требование чистой науки, превосходя уровень, достиг­нутый греческой математикой, предвосхи­щает требование полной абстракции и чис­то рационального доказательства, сущест­вующее в современной аксиоматике.

Поиск доказательного рассуждения при­водит платоновскую философию к критике как недостаточного такого научного дока­зательства, которое вынуждено предпола­гать свои основные положения:

...Те, кто занимается геометрией, счетом и тому подобным, предполагают в любом своем исследовании, будто им известно, что такое чет и нечет, фигуры, три вида углов и прочее в том же роде. Это они принимают за исходные положения и не считают нужным отдавать в них отчет ни себе, ни другим, словно это всякому и без того ясно. Исходя из этих положений, они разбирают уже все остальное и последова­тельно доводят до конца то, что было предметом их рассмотрения².

Таким действительно был подход матема­тиков в эпоху Платона. Наука занималась отдельными теоремами геометрии и ариф­метики пифагорейцев, Фалеса и его после­дователей. Речь идет, как правило, о поло­жениях, замечательных своей очевиднос­тью, но зачастую очевидность является их единственным оправданием. Хорошим примером тому служит чисто интуитивное построение удвоенного квадрата, которое

' Платон. Государство. VII 527 а // Соч. Т. 3. Ч. 1. С. 337.

²Там же. VI 510 cd. С. 318.

Сократ демонстрирует в "Меноне"³. Для этих результатов, полученных случайным и интуитивным путем, математический ра­зум ищет строгое доказательство. С этой целью он сначала обращается к простым понятиям (например, к определениям, на которые намекает Платон), предполагае­мым любым сложным положением. Этот первый прием был назван "анализом", или "разложением на простые части", так как он разлагает на составляющие, доходя до самого простого. Второй прием — "син­тез", или "сложение" — заключается в том, что математический разум путем дедукции выводит следствия из простых понятий, возвращаясь в конечном итоге — и при этом обосновывая их — к положениям, по­служившим отправной точкой анализа. В послеплатоновскую эпоху эти детальные исследования достигнут уже такого уровня, что Евклид в своих "Началах" сможет дать систему исходных понятий математики, представленную в виде определений, обы­денных понятий и постулатов, из которых при помощи дедукции выводится целая со­вокупность положений.

Однако платоновская критика не была преодолена евклидовской систематизацией. В самом деле, математический метод вклю­чает фундаментальное противоречие, при­сущее любому обратному анализу. Оно со­стоит том, что анализ доходит до основа­ний, которые, в свою очередь, уже не могут быть обоснованы:

...Ибо очевидно, что для определения пер­вых терминов необходимы предшествую­щие им разъяснения, равно как для до­казательства первых предложений требу­ются предшествующие...⁴

Таким образом, в ходе поиска предпосылок приходится останавливаться на некоторых терминах или ограничиться определенны­ми допущениями, далее которых идти нель­зя. Первые положения математического рассуждения являются лишь предположе­ниями, или, отдавая дань платоновскому термину, "гипотезами" (что, собственно, и означает "предположения").

³См. наст. изд. Гл. 1. С. 28.

' Паскаль Б. О геометрическом уме и об искусстве убеждать // Стрельцова Г. Я. Паскаль и европейская культура. М., 1994. С. 436.

Под гипотезами не нужно понимать ни произвольные допущения (что не соответ­ствовало бы научной строгости математи­ки), ни предварительные объяснения, нуж­дающиеся в проверке фактами (что имеет смысл лишь в опытном знании). В соответ­ствии с этимологией слово "гипотеза" оз­начает то, что необходимо поставить вна­чале, чтобы заложить фундамент здания дедукции. Тем не менее математик, не имея возможности обосновать гипотезы, вынуж­ден их постулировать (то есть просить при­нять их на веру). Евклид считал возмож­ным свести постулаты к нескольким поло­жениям, основывая в то же время дефиниции и "обыденные понятия" на их очевидности и общем согласии людей. Од­нако и то и другое, строго говоря, — не доказательства, так что современная акси­оматика вынуждена ставить на одну доску все исходные положения, представляя их как постулаты, обосновать которые — одна из задач современной математики. Поэто­му можно считать, что даже самая совре­менная наука не ускользает от критики Платона, адресованной науке его времени: