Глава третья. сократические школы
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГРЕЧЕСКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ. СОФИСТЫ И СОКРАТ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. СОФИСТЫ
В пятом веке до нашей эры натурфилософия вступает в период кризиса. Тому было несколько причин.
Во-первых. Натурфилософия, ширясь и развиваясь, в итоге дискредитировала саму себя.
Если бы моя книга была посвящена только натурфилософам, то вместо десятка имен и десятка философий, описанных выше, мне пришлось бы упомянуть о сотне имен и о сотне философий. Но уже и из описания вышеприведенных образцов видно, что каждая из этих систем оказывается по-своему убедительной, по-своему обоснованной (если исходить из стандарта доказательства, принятого в Античности), но при этом каждая из них противоречит другой.
Гераклит убедительно доказывает, что все движется, Парменид столь же убедительно демонстрирует невозможность движения. Тот же Парменид доказывает, что бытие едино, в то время как Демокрит подводит нас к выводу, что оно состоит из множества неделимых частиц, разделенных пустотой (небытием). Анаксимен указывает в качестве первоначала воздух, Гераклит – огонь.
Перед человеком V века до н. э., желающим приобщиться к мудрости философов, представало множество философских школ, каждая из которых убедительно доказывала свое и столь же убедительно опровергала чужое. Итогом этой натурфилософской разноголосицы явились интеллектуальные утомление и разочарование. Все чаще интеллектуалы приходили к выводу, что истина недостижима, а философия – это лишь совокупность ничего не значащих мнений. Именно это убеждение ярко проявилось в учении софистов.
Во-вторых. К пятому веку до нашей эры существенно изменился характер древнегреческого общества.
Свое развитие эта цивилизация начинала с аграрного состояния. Лишь постепенно ее жизнь все более и более подчинялась ритму торговли и ремесла. Но VII – VI вв. до н. э. эта тенденция все еще не была господствующей. В это время большинство древнегреческих городов оставалось аграрными поселениями с традиционной политической структурой и архаическими культурными формами. Именно в этой атмосфере царила и развивалась натурфилософия, и этой атмосферой определялась ее сущность.
Философы этого типа тяготели к эзотерическому знанию, часто впадая в религиозный раж и изображая из себя пророков и ближайших друзей бога. Для них философия – знание сокровенное и чрезвычайно драгоценное. Полностью этим знанием обладают лишь боги. Отдельные же люди могут лишь приближаться к нему и то, только в том случае, если оказываются достойными его. Такое знание не может быть передано любому – оно передается лишь достойному ученику, который избирается из множества претендентов.
Если бы Гераклит с Пифагором перенеслись на машине времени в наше время и посетили лекцию по философии в каком-либо ВУЗе, то они были бы крайне изумлены и удручены безнравственностью происходящего там. Глядя на ситуацию их глазами, нельзя не признать их правоту: собирают толпы достаточно незрелых интеллектуально и экзистенциально людей и насильно впихивают в них драгоценнейшее и сокровеннейшее знание – философию; а эти толпы крайне не довольны этим и помышляют только о том, как избежать столь тягостной повинности. Ситуация подобна тому, как если бы преподаватель насильно раздавал студентам пригоршни алмазов, а те с отвращением отпихивали бы их и восклицали: «Что за дрянь Вы нам все время подсовываете?!».
Образ мне представляется достаточно точным. Моя покойная бабушка – женщина по-своему мудрая – любила говаривать: «Лучше с умным потерять, чем с дураком найти». Я думаю – она была права, ибо если вы теряете с умным, то потери ваши минимизируются, и вы при этом обретаете опыт разумного поведения в ситуации потери. А может быть, как знать, ваш умный товарищ обернет вашу совместную потерю в большую прибыль. В то время как приобретение чего-либо в компании с дураком чревато тем, что по его глупости вы не только потеряете приобретенное, но и хлебнете немало бед.
В этом отношении, уместен вопрос - что лучше: обретение знания, а, значит, и ума или приобретение пригоршни алмазов? Подозреваю, что если вы обладаете умом, то те или иные сокровища, во всех смыслах этого слова, не минуют вас в вашей жизни, если, конечно, ваш ум – действительно Ум. Человек же, лишенный ума, не сможет воспользоваться во благо себе и целой кимберлитовой трубкой.
Философия у натурфилософов – это не только знание избранных, но это и «бесполезное» знание. Момент тонкий, поэтому требует пояснения. Философское знание, с точки зрения этих мыслителей, безусловно, полезно в том смысле, что оно облагораживает душу человека и приближает его к уделу богов. Но это знание не имеет никакого практического, утилитарного значения. И это обстоятельство не только не смущает их, но, наоборот, является предметом их гордости. Здесь мы сталкиваемся с примечательной особенностью архаических обществ.
Общества современные возникли на базе капиталистического хозяйства, где упорный труд и практическая выгода являются очевидными ценностями. Любое занятие, любая вещь, любая способность приобретают в глазах современного человека какую-либо ценность лишь в том случае, если они практически полезны. Эта практическая полезность почти всегда имеет достаточно точный эквивалент в определенной денежной сумме.
По традиции, в этом месте я должен разразиться моралистическими сетованиями о безнравственности повсеместно распространившегося прагматизма. Но я не буду этого делать, поскольку обладаю острым умом и не склонен с важностью озвучивать мифы ни массового, ни элитарного характера. Современный прагматизм, при всех его недостатках, очень полезен. Например, благодаря ему, его обличители имеют возможность существовать в качестве свободных мыслителей, засоряющих своим вздором информационное пространство. Но, впрочем, речь не об этом.
Для архаических обществ характерно жесткое сословное, классовое деление. Здесь труд и мысли о практической пользе – это удел классов низших, неблагородных. Классы же высшие, благородные чуждаются физического труда и практической пользы (по крайней мере, они так думают, хотя на деле, как мы видим, такая польза весьма интересует и их). Важнейший признак благородства – это самодостаточность. Раб не самодостаточен, ибо на вопрос, зачем раб существует, есть только один ответ – он существует ради блага господина. Благородный человек существует сам для себя, в то время как трудящийся всегда трудится для кого-то.
Практическая бесполезность натурфилософского знания есть верный признак для его адепта, что это знание наиболее возвышенно и благородно. Знание ради знания не омрачено корыстными мотивами.
Это древнее воззрение мы впоследствии вновь обнаружим у Платона и Аристотеля. Что, впрочем, неудивительно, поскольку системы, созданные этими философами, фактически, являются вторым изданием натурфилософии, исправленным и дополненным.
Как я уже сказал, такой характер натурфилософии был во многом обусловлен тем, что она существовала в контексте все еще традиционного, архаического общества, базирующегося на аграрной экономике. Но в V веке множество городов Древней Греции приобретает ярко выраженный торгово-промышленный характер. Эти изменения провоцируют разложение, а, затем, и разрушение архаической политической культуры. В этих городах происходят демократические революции и устанавливаются режимы непосредственной демократии.
В современных обществах господствует демократия опосредованная, непрямая. Народ избирает представителей в парламент, и уже эти представители осуществляют власть от имени народа и во благо народа. Древнегреческая демократия была демократией прямой, непосредственной. Властные решения принимались на общем собрании граждан города и осуществлялись посредством институтов, состоящих из тех же граждан. Например, афинские суды комплектовались согласно жеребьевке, и каждый гражданин Афин в какой-то момент выступал в роли судьи. Суд, который осудил Сократа, состоял из пятисот человек – простых афинских граждан.
Все эти перемены приводят к тому, что многие древнегреческие города наполняются шумом, гамом и суетой торговли, промышленности, судебных тяжб, политических споров. В этой ситуации возникает острая потребность в знании, которое учило бы хорошо «мыслить, говорить и делать».
Кроме того, эти процессы провоцируют резкий слом в мировосприятии древнего грека. Традиционные представления о мире и человеке теряют свой авторитет, поскольку они уже не могут помочь человеку ориентироваться в новой ситуации. Общество нуждается в новом мировоззрении.
В этой ситуации натурфилософия оказывается совершенно неуместной. Она интересуется космосом, но мало интересуется человеческими делами. Она презрительно смотрит на эти дела, и на человеков, погрязших в них. Она не желает учить профанов мудрости, ибо профаны «обжираются как скоты», «истины и справедливости они чуждаются, а прилежат в дурном неразумии своем к алчности и тщеславию».[1]
Да и что мог бы поведать натурфилософ купцу, направляющемуся в суд, или политику, готовящему выступление в народном собрании? «Единое» Парменида или «Огонь-Логос» Гераклита не помогут в подобных ситуациях.
Таким образом, в V веке до н. э. натурфилософия вступает в полосу кризиса и в итоге изживает себя. Она оказывается совершенно неуместной и бесполезной в новой общественной ситуации. Ей на смену приходит новый тип философствования. Он представлен философами, называвшихся «софистами».
Безусловно, утверждение о кризисе и преодолении натурфилософии не стоит понимать буквально. Культурные процессы, как правило, не оформляются резкими контурами, и не знают разрывов. Когда я говорю, что натурфилософия изжила саму себя, и была вытеснена софистическим стилем мышления, это вовсе не означает, что все натурфилософы внезапно погибли от некоего таинственного интеллектуального удушья. Напротив, они продолжали создавать свои системы, имели учеников, писали книги. Но на фоне софистики натурфилософия стушевалась и ушла в тень. В последующем натурфилософский тип мышления неоднократно воспроизводился в системах Платона, Аристотеля, стоиков и эпикурейцев. Но даже эти последующие, обновленные и усовершенствованные, переиздания натурфилософии несли на себе отпечаток тех открытий и тех новшеств, которые породила софистика.
Прежде чем перейти к краткой характеристике отдельных софистов, я считаю необходимым дать общий обзор софистического учения. Безусловно, софистика не является единой философской школой. Софистика – это философское направление, состоящее из множества имен. Каждый софист имеет своеобразный набор взглядов, достаточно отличный от взглядов других софистов. Но всех их объединяет несколько общих принципов, лежащих в основе их восприятия характера философии и ее проблем.
Самый важный из этих принципов – релятивизм (от лат. relativus — относительный).
Софисты были разочарованы результатами натурфилософских изысканий. Эти результаты убедили их в том, что истина недостижима. Натурфилософы противопоставляли истину и мнение. Но если истина недостижима, то тогда все есть мнение – знание условное и относительное.
Лучше всего эту позицию сформулировал Протагор. Рассуждая о том, что есть истина, он приходит к выводу, что наше знание, а, значит, и истина основывается на чувственном восприятии, на ощущениях. Но каждый человек по-своему воспринимает мир. Чувственное восприятие относительно, поскольку оно всегда привязано к субъекту восприятия: «Когда дует ветер, одному холодно, а другому нет. Мы, следовательно, не можем сказать об этом ветре, что он на самом деле холоден или нет». «Думаю, что если бы кто-нибудь приказал всем людям снести в одно безобразное, что каждый считает [таковым] и опять из этой кучи взять прекрасное, что каждый признает, то ничего не осталось бы, но все люди все и разобрали бы, так как все думают по-разному».
Следовательно, любая истина относительна. И даже более – все есть истина, поскольку обязательно найдется человек, для которого истиной будет то, что другие признают ложным. Таким образом: «Человек есть мера всем вещам – существованию существующих и несуществованию несуществующих» (11, с. 348). Здесь «человек» – это не некая абстрактная сущность, которой столь любят оперировать современные философы, а вполне конкретный человек: если Эпименид признает нечто истинным, то оно и есть истинное, а если Клитомах признает нечто истинным, даже если это нечто противоречит истине Эпименида, то и оно истинно.
Но с этим утверждением не соглашается другой известный софист Горгий. Он полагает, что, напротив, все есть ложное. Чтобы мы не изрекли, о чем бы ни судили, все будет ложно. Но в итоге, мы вновь приходим к релятивизму, поскольку суждения «все есть истина» и «все есть ложь» по результатам равноценны.
Релятивизм гносеологический предполагает и релятивизм этический. Если абсолютной истины нет, то не существует и абсолютных добра и зла. В самом деле, когда мы делаем суждение о том, что нечто является добрым или злым, то суждение это либо истинно, либо ложно. Но поскольку истина относительна, то относительным оказывается и добро, и зло. Если некто полагает, что нечто является добром, то это действительно так для него и относительно его. То же и со злом.
Но тогда неясно, как следует поступать человеку. Человек может воздержаться от суждений о мире, но он не может воздержаться от действий в этом мире. А действие всегда направлено на благо. В качестве практического ориентира софисты указывают уместность и пользу. Поступать следует всегда с пользой для себя и… для других, если это полезно вам, и поступать следует всегда уместно. Разумно в Коринфе жить по-коринфски, а в Афинах по-афински.
Позиция релятивизма заставляет софистов в корне изменить их представление о философии. Традиционный философ ищет либо истину, либо благо, добро. Но если абсолютной истины нет и если добро и зло условны, то чем тогда заниматься философу?
Очевидно, что исследовать устройство мира в подобной ситуации бессмысленно, ибо мы никогда не сможем познать этот мир. Следовательно, философу в качестве исследования остаются дела человеческие. Он может основательно исследовать мнения людей о благе и обществе и свои представления на этот счет. Подобное исследование позволит ему хорошо распорядиться собой и другими. Философ должен исследовать пути, которые приводят человека к счастливой, комфортной жизни, и он должен разработать средства достижения такой жизни.
Главнейшее из них – искусство мышления и речи. Софисты сосредотачивают интерес философии на исследовании мышления и выработке приемов убеждения других людей в истинности и правоте позиции убеждающего. При этом, поскольку истина их не интересует, они получают возможность свободно использовать различные интеллектуальные и словесные уловки. Многие из софистов специализируются именно в искусстве изощренной, «жульнической» речи. Софисты славятся искусством доказывать, что белое – это черное и что черное – это белое. Впоследствии подобного рода уловки получили название «софизмы».
Протагор говорил, что вокруг каждой вещи всегда есть два аргумента – «за», и «против». С равным успехом можно нечто доказать и тотчас опровергнуть. Соответственно, софист вспоминает и приводит тот аргумент, который ему в данный момент выгоден. Благодаря софистам в античной культуре утвердился необычный критерий философа, мастерски знающего свое дело: такой философ может с равным успехом обосновать какой-либо тезис и опровергнуть его.
Со скромностью замечу, что ваш покорный слуга однажды имел честь пройти подобный экзамен и выдержал его. Во время одного из семинаров, посвященного софистам, мои студенты потребовали от меня демонстрации софистического искусства с тем, чтобы иметь возможность убедиться, что их преподаватель - не дилетант. Признаться, я был несколько растерян, ибо никогда не разделял убежденности софистов в относительности любой истины и потому не был склонен упражняться в софистическом искусстве. Но в целях поддержания «чести мундира» и репутации хорошего философа я согласился на испытание. Мы договорились, что мне будет предложен тезис, который я должен обосновывать до тех пор, пока слушатели не признают, что тезис доказан. После чего я должен этот тезис опровергнуть. Мне предложили довольно таки простой тезис - «жена не должна зарабатывать больше мужа». Положение для софистического доказательства крайне простое, поскольку в голове современного человека (к сожалению, это касается и большинства современных философов) царит такая путаница, содержится такое количество противоречивых установок и ценностей, что нетрудно воззвать сначала к одним установкам и ценностям, а затем, к другим, прямо противоположным.
Слушатели-судьи единогласно признали, что я прошел испытание.
Кстати, эта способность что-либо доказать и так же успешно опровергнуть сослужила плохую службу родственнику Аристотеля Каллисфену. Этот человек отправился вместе с Александром Македонским в его азиатский поход в качестве придворного философа и летописца. Но он имел несчастье оказаться замешанным в заговор против царя. Улик против Каллисфена не было, но Александру необходимо было погубить этого человека. Он не мог просто казнить его, поскольку для такой казни требовалось одобрение македонского войска. Тогда Александр приготовил Каллисфену ловушку. Он знал об обычаях греческих философов и во время пира, когда Каллисфен произнес хвалебную речь в честь македонян, Александр предложил ему произнести речь в хулу македонянам. Каллисфен блестяще справился с задачей. Македонские воины были крайне раздражены, ибо греческих премудростей не разумели, были людьми простыми и необразованными и все воспринимали непосредственно. Речь действительно была блестящей, но она оказалась отправной точкой падения Каллисфена.
Узнав об этом, сам Аристотель сказал: «Великий оратор мой племянник, вот только умом не блещет…». Каллисфен был посажен в клетку и вскоре скончался якобы от болезни.
В качестве примера я приведу лишь несколько софизмов.
Первый софизм, как это ни странно, будет приведен мною из книги Астрид Линдгрен «Малыш и Карлсон, который живет на крыше». Такой пример вполне правомерен, поскольку сама Астрид Линдгрен, как дама образованная и просвещенная, позаимствовала эту схему из софистической философии. Но в ее изложении этот софизм приобретает большую психологическую убедительность.
Карлсон порывается присоединиться к обеду, приготовленному фрекен Бок. Фрекен Бок возмущенно вопрошает Малыша: говорила ли его мама перед отъездом, что этот несносный мальчишка (фрекен Бок упорно видит в Карлсоне мальчишку) будет у них каждый день обедать. Мама ничего об этом не говорила, но Малышу очень хочется, чтобы Карлсон обедал с ними. Он мнется и мямлит что-то невразумительное. Фрекен Бок наседает: «На каждый вопрос можно всегда ответить «да» или «нет». Отвечай!» Тут в дело вступает Карлсон и как опытный софист заявляет: «Вот и неправда, женщина. Не на каждый вопрос можно ответить «да» или «нет». Вопрос: ты перестала пить по утрам коньяк? Да или нет?» Фрекен Бок, задохнувшись от возмущения и побагровев, выпаливает: «Нет!» «Напрасно, женщина, - сокрушается Карлсон, - пьянство до добра не доводит!» В этот момент Малыш приходит на помощь фрекен Бок и поясняет: ««Нет» в том смысле, что и не начинала», На что Карлсон отвечает: «Я знаю, что она не начинала, но я хотел показать, что не на всякий вопрос можно ответить «да» или «нет»».
В этом эпизоде мы имеем дело с риторической ловушкой, из которой нет прямого положительного выхода. Если фрекен Бок отвечает «нет», то мы вместе с Карлсоном можем только огорчиться за нее и напомнить ей о том, что пьянство действительно до добра не доводит. Если же фрекен Бок отвечает «да», то в таком случае мы выражаем радость по случаю того, что она, наконец, вступила на путь добродетели, но неприятный осадок все равно остается – печально, раньше она предавалась пьянству. Если мне не изменяет память, в тот раз Карлсон принял участие в обеде. И если это так, то главная цель его софизма была достигнута – он смутил оппонента и направил течение его мыслей в нужное для себя русло. ( Античный аналог этого софизма – «Перестали ли вы бить своего отца?».)
Теперь же, если мы перенесемся во времена Античности и примерим этот софизм к иной ситуации, то обнаружим еще большие вероятностные последствия.
Представим, что некий разбогатевший ремесленник судится со своим коммерческим партнером по поводу злостного невыполнения последним своих обязательств, повлекшего изрядный ущерб для истца. Судятся они в афинском суде. А в этом суде заседают в качестве судей десятки простых граждан, которые выносят решение не по букве закона (этой буквы в то время фактически нет), а по справедливости и по совести. В этой ситуации психологическая убедительность обвинения и защиты приобретают неимоверное значение. Наш истец долго и хорошо говорит о попранной справедливости, о вероломстве ответчика, о его сомнительных моральных качествах. Судьи уже склонились на сторону истца. И в этот момент софист, представляющий интересы ответчика, загоняет истца в вышеприведенную словесную ловушку. Истец растерян или возмущен, но его эмоции мешают ему адекватно возразить. Судьи смеются, смеются и зрители, софист обращается к присутствующим с немым вопросом, означающим: можно ли верить человеку, который сам не ведает, что говорит? Конечно, все понимают, что это всего лишь словесная уловка. Но эта уловка оставила истца в накладе – весь пафос его длиной речи испарился в результате всеобщего смеха. Еще несколько таких софизмов со стороны представителя ответчика и судьи окончательно убеждаются (говоря словами гоголевского персонажа): то ли он украл, то ли у него украли, но дело здесь нечисто.
Проиграв процесс, наш разбогатевший ремесленник выходит расстроенным, озадаченным, но твердо уверенным в том, что он должен завладеть этим удивительным софистическим искусством. Он говорит себе: «Сам я стар, чтобы учиться, а вот сынка, пожалуй, отправлю в ученики к софисту. Выучится, и в делах коммерческих будет помощь и политическую карьеру, как знать, сделает».
Неудивительно, что софистика пользовалась большой популярностью. Софисты собирали толпы учеников и преподавали им свою науку за хорошую плату. Протагор первым среди философов стал брать деньги за обучение.
Продажа и покупка мудрости - скандал в философии, если смотреть на дело глазами традиционного философа. Мало того, что знание преподается любому, кто этого пожелает, так за это знание еще и взимаются деньги! Афина Паллада вышла на панель![2]
Вот пример другого софизма: «Есть рассказ, будто однажды он (Протагор – С. Ч.) требовал платы со своего ученика Еватла, а тот ответил: «Но ведь я еще не выиграл дела в суде!» Протагор сказал: «Если мы подадим в суд, и дело выиграю я, то ты заплатишь, потому что выиграл я; если выиграешь ты, то заплатишь, потому что выиграл ты»». (11, с. 350)
Этот софизм абсолютно симметричен. Условия контракта предполагают, что ученик вносит плату за обучение после первого выигранного судебного процесса. Но поскольку ученик не спешит принять участие в судебном процессе, постольку он не спешит и с оплатой. Если суд выигрывает Протагор, то он получает причитающуюся ему плату по решению суда. Если же Протагор проигрывает процесс, то он получает плату по условию контракта. Но эта ситуация может быть вывернута и наизнанку. Если ученик выигрывает процесс, то он не платит по решению суда. Если же проигрывает, то он не платит по условиям контракта. Этот софизм – обоюдоострый меч, или, как говорят в народе, палка о двух концах. Очевидно, что в этой гипотетической ситуации побеждает тот софист, кто интеллектуально сильнее. Неудивительно, что эту историю можно рассказывать, и ее рассказывают, в различных вариантах - кому как нравится. В одном варианте побеждает Протагор, в другом – ученик.
Приведу и третий софизм, правда, не столь блестящий как предыдущие два.
Первая посылка: у тебя есть то, что ты не терял. Вторая посылка: ты не терял рога. В случае утвердительного ответа на обе посылки делается вывод: у тебя есть рога.
Этот софизм построен по принципу «скифской тактики». Скифы предпочитали заманивать врага вглубь своей территории с тем, чтобы ослабить его. То же и здесь. Софист как бы заманивает простака очевидностью положительного принятия обеих посылок и обескураживает выводом. Но опытный полемист не прельстится мнимой очевидностью посылок. Я, например, часто жалею, что это всего лишь софизм, а не закон мироздания, поскольку твердо знаю, что никогда в жизни не терял миллион долларов.
Думаю, что вышеприведенных примеров вполне достаточно, чтобы вы составили себе представление о характере и назначении этих вербальных ловушек. Относительно других софизмов, их логики, структуры и назначения отсылаю вас к произведению Аристотеля, которое называется «О софистических опровержениях»[3]
Эту ссылку я привел для любопытствующих, ибо таковые, вероятно, найдутся. По моим наблюдениям, лекция о софистах, как правило, пользуется популярностью, поскольку проделки софистов вызывают у студентов восхищение и энтузиазм. Обычный человек полагает, что другими людьми можно управлять посредством ловкой речи. Изощренная манипуляция окружающими – мечта многих.
Я не поклонник манипуляций, поскольку знаю, какой вред они приносят самому манипулятору. Что же касается ловких речей, то сами по себе они мало чего стоят. Они приобретают какую-либо ценность и эффективность лишь при развитии личностных способностей контакта с другими людьми. В этом случае софистическое искусство оказывается прекрасным оружием в достижении целей и придает дополнительный блеск совершенству личности. Человек «закомплексованный», с неразвитым умом вряд ли сможет воспользоваться этим искусством. Это понимали и сами софисты. В своем обучении они делали акцент именно на преобразовании личности обучающегося. А эта задача значительно более трудная, чем обучение паре-тройке фокуснических фраз.
Что же касается Аристотеля, то в его софистических опровержениях современный читатель-непрофессионал вряд ли обнаружит что-либо интересное, ибо Аристотеля интересует не столько внешняя форма софизма, сколько его структура и логика.
Софисты фактически обращают философию лицом к человеку. Их релятивизм делает тщетными попытки познать природу, но не мешает философствовать о человеке. И софисты активно предаются этому философствованию. Их интересует преимущественно человек и общество, и искусство жить в этом обществе. Многие софисты участвовали в политической деятельности и занимались законотворчеством. Так, например, Протагор по поручению Перикла разработал проект новой конституции Афин.
Важнейшее открытие софистов – обнаружение различия законов общества и законов природы. Законы природы и законы человеческие (законы общества) различны по своей сути.
Архаическое сознание не различает законов природы и человеческих законов – и те, и другие, полагает оно, исходят от богов. Софисты первыми заявили, что законы природы вечные и неизменные, то есть истинные, а законы человеческие есть следствие человеческой воли и произвола, то есть, они суть предрассудки. Обнаружив это, софисты приходят к выводу, что мудрый человек ориентируется на законы природы, а не общества.
В итоге, они создают идею «естественного человека» и идею «естественного права». Природные характеристики человека важнее и истиннее его общественных характеристик. Законы природы фундаментальнее законов общественных. Если законы общества противоречат законам природы, то их можно и нужно нарушать, если, конечно, это не грозит наказанием.
Так, например, софист Антифонт заявляет: «[В поступках, противоречащих природе], заключается [причина] того, что люди страдают больше, когда можно было бы меньше страдать, и испытывают меньше удовольствий, когда можно было бы больше наслаждаться, и чувствуют себя несчастными, когда можно не быть таковыми»; «многие [предписания, признаваемые] справедливыми по закону, враждебны природе [человека]»; «человек будет извлекать для себя наибольше пользы, если он в присутствии свидетелей станет соблюдать законы, высоко чтя их, оставаясь же наедине, без свидетелей, [будет следовать] законам природы. Ибо предписания законов произвольны (искусственны), [веления же] природы необходимы»; «предписания законов суть результат соглашения (договора людей), а не возникшие сами собой [порождения природы], веления же природы суть самовозникшие врожденные начала, а не продукт соглашения людей между собой». (17, с. 320 – 321)
Из этого противопоставления Антифонт делает неизбежный, хотя и крайне сомнительный, с точки зрения древних, вывод: по природе люди равны и рабство противоестественно («по природе мы все во всех отношениях равны, притом [одинаково] и варвары, и эллины»; ему вторит софист Алкидам : «Бог создал всех свободными, природа никого не создала рабом»).
Каких только бредовых идей не выдумают философы! Так полагают ныне многие. И так же думали в древности. Идея естественного равенства, высказанная софистами, была воспроизведена некоторыми другими древними философскими школами и, в частности, стоиками. Но, в целом, она не нашла понимания ни во времена Античности, ни во времена Средневековья. Лишь в Новое время эта идея возрождается вновь в трудах философов с тем, чтобы в итоге уже окончательно перекочевать в головы наших современников. Таким образом, несмотря на то, что идея естественного равенства насчитывает пару тысяч лет своего существования, всеобщим предрассудком она стала лишь в последние два столетия.
Продик : «…закон же – тиран над людьми – принуждает ко многому, что противно природе». (18, т. 1, с. 449)
Каликл: «Большею частью они противоречат друг другу, природа и обычай… Но по-моему, законы как раз и устанавливают слабосильные, а их большинство. Ради себя и собственной выгоды устанавливают они законы, расточая и похвалы, и порицания. Стараясь запугать более сильных, тех, кто способен над ними возвыситься, страшась этого возвышения, они утверждают, что быть выше других постыдно и несправедливо, что в этом как раз и состоит несправедливость – стремление подняться выше прочих. Сами же они по своей ничтожности охотно, я думаю, довольствовались бы долею, равною для всех. Вот почему обычай объявляет несправедливым и постыдным стремление подняться над толпою, и это зовется у людей несправедливостью. Но сама природа, я думаю, провозглашает, что это справедливо – когда лучший выше худшего и сильный выше слабого. Что это так, видно во всем и повсюду и у животных, и у людей…: сильный повелевает слабым и стоит выше слабого… Подобные люди, думаю я, действуют в согласии с самою природою права и – клянусь Зевсом! – в согласии с законом самой природы, хотя он может и не совпадать с тем законом, какой устанавливаем мы и по какому стараемся вылепить самых лучших и решительных среди нас. Мы берем их в детстве, словно львят, и приручаем заклинаниями и ворожбою, внушая, что все должны быть равны и что именно это прекрасно и справедливо. Но если появится человек, достаточно одаренный природою, чтобы разбить и стряхнуть с себя все оковы, я уверен: он освободится, он втопчет в грязь наши писания, и волшебство, и чародейство, и все противные природе законы и, воспрянув, явится перед нами владыкою бывший наш раб – вот тогда-то и просияет справедливость природы!». (18, т. 1, с. 522 - 523)[4]
Весьма любопытны взгляды софистов на религию. Религия занимает важное место в жизни человека и общества. Естественно, что софисты не могли обойти молчанием вопрос о ее сущности. В силу самой природы софистического философствования религия оказывается идеологическим противником софистов (хотя это не исключало для них возможности ситуативно пользоваться религией ради достижения выгоды). Суть софистики – скепсис, сомнение в любом общественном установлении и обычае, попытка исследовать их и принять лишь то, что выдержало огонь сокрушительной рациональной критики. Религия же аппелирует в большей степени к иррациональной вере и чувствам и постулирует принципы, не требующие каких-либо доказательств. Естественно, что софисты в большинстве своем сомневались в истинности религии.
Свою книгу «О богах» Протагор начинает словами: «О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, - и вопрос темен, и людская жизнь коротка». «За такое начало афиняне изгнали его из города, а книги его сожгли на площади, через глашатая отобрав их у всех, кто имел». (11, с. 348 – 349)
Трасимах полагал, что боги мало интересуются делами человеческими, иначе они не пренебрегли бы справедливостью. Что же удивляться тому, что после этого и люди ею пренебрегают. Критий же, о котором говорили, что он «учился у философов и считался невеждой среди философов и философом среди невежд», считал религию и богов, в частности, изобретениями людей. «Еще Критий…принадлежал к числу безбожников, поскольку он говорил, что древние законодатели сочинили бога в качестве некоего надсмотрщика за хорошими поступками и за прегрешениями людей, чтобы никто тайно не обижал ближнего, остерегаясь наказания от богов». (18, т. 1, с. 449)
«Продик говорил, что богом считалось полезное для жизни, как, например, солнце, луна, реки, озера, луга, плоды и все в таком роде». (18, т. 1, с. 449)
Софисты очень много сделали для развития искусства мышления и полемики (диалектика). Свою диалектику они использовали для разрушения архаических преставлений и общественных мифов. Кроме того, обучая философии всех желающих, они способствовали распространению просвещения. В этот момент древнегреческое общество ощутило большую потребность в знании. И софисты эту потребность удовлетворили. Именно поэтому время софистики часто называют «греческим просвещением».
Софисты навсегда изменили облик античной философии. Безусловно, в последующем возникали школы, по своему облику близкие натурфилософским. Иной раз они сознательно ориентировались на этот вид философии. Но даже эти школы были не свободны от того стиля философствования, который с таким успехом и блеском развили софисты.
Репутация же софистов в истории до недавнего времени оставляла желать лучшего. Софисты были порождением «либерально-капиталистических» структур Античности. Они выражали дух этих структур и с успехом их обслуживали. Вполне естественно, что их деятельность вызывала стойкие неприязнь и отторжение у консервативных, традиционалистски настроенных слоев античного общества. Те философские школы, которые выражали настроения этих слоев, крайне негативно воспринимали софистику. Старая натурфилософия была им милее и ближе.
Среди этих школ, прежде всего, нужно выделить Платона и его последователей. Софисты воспринимались Платоном не просто как философские антагонисты. Он рассматривал их как порождение темной стороны мироздания, как слуг тьмы: философия, так божественно явившая себя в лице Пифагора и Парменида, ухищрениями софистов, пала в грязь и с наслаждением упивалась своим падением.