Историческое различие разума

Кажется, что разум – всегда один и тот же и его требования всегда одинаковы. На самом деле разумность имеет несхожий вид и смысл в разных эпохах и культурах. Когда европейские просветители ХVII–XVIII веков станут говорить о разуме, то будут подразумевать мышление, свободное от предрассудков и предвзятости, ориентированное на познание объективной истины и организующее себя в соответствии с идеалом научного исследования. Открытие объективной, свойственной "самим вещам" логики бытия и следование ей в деятельности человека образует основу рациональности в культуре европейского нововременья.

Совсем иное имеют в виду древнегреческие просветители, софисты, выдвигая на первый план идею разума в своих исторических условиях. Они, правда, также ставят под вопрос прежний культурный опыт, расхожие воззрения и общепринятые устои. Однако для них носителем разума является не ученый, строгий исследователь природы и нравов, а гражданин, обладающий своей позицией в важнейших жизненных вопросах, способный отстоять свою правоту и право, здраво соизмеряя их с общественной справедливостью и общей пользой.

Воплощением разумного начала в европейском просвещении станет рационализация прежде всего познания и интеллекта. Древнегреческий же рационализм вырастает на почве рационализации отношений гражданской жизни, общественных норм, обычаев и нравов. Разум нового времени – в первую очередь разум познающий; его главное качество – способность достичь объективно-истинного знания. Разум древнегреческого Просвещения – это разум "политический" (в античном смысле) и нравственный; его определяющее свойство – способность свободной личности верно осознать и осуществить свои интересы, соизмеряя и соотнося их с интересами сограждан и полиса в целом.

Античный разум дает власть личному человеческому суждению, которое в силовом поле столь же суверенных мнений должно отстоять себя и утвердить право на существование. Здесь всеобщность истин разума (свойство, неотделимое от разумности вообще) утверждается посредством диалога мнений, то есть общения относительно определенного вопроса. Новоевропейский разум, напротив, дает власть самим вещам. Объективное познание позволяет человеку следовать не своим случайным побуждениям, но тому, что требует собственная суть вещей. Арбитром истины служит теперь не диалог, а опыт и эксперимент. Разум, который в античную эпоху был погружен в стихию речи и поступка, в новоевропейской культуре становится – с помощью науки и техники – свидетельствованием вещей самих о себе.

СОФИСТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ

ПОТРЯСЕНИЕ УМОВ

Мы видели, как в учении атомизма ключевые установки раннегреческой философии претерпевают глубокую метаморфозу. Еще более радикальную трансформацию мышления принесла с собой софистика, главная интеллектуальная сила древнегреческого Просвещения, ставшая новым и небывалым явлением в истории мысли.

Софистами примерно с середины V в. до Р.Х. начали называть в Греции странствующих учителей мудрости. До этого времени слова "софист" и "мудрец" служили синонимами. Мудрость традиционно почиталась редкостным даром, в котором видели знак Божьего благоволения к человеку, итог долгой добродетельной жизни. Ее воплощением служила незаурядная и возвышенная судьба. Мудрость и благо неотделимы от самой жизни.

Теперь же в городах Эллады появляются люди, объявляющие себя учителями добродетели и мудрости, как если бы те были каким-нибудь обычным ремеслом или умением. Разумеется, это вызывало удивление, в котором неприятие боролось с заинтересованностью. Немало людей собиралось послушать необычных учителей, задать им вопросы, быть может уличить в непомерных претензиях.

Беседы обескураживали слушателей. Они слышали от софистов речи, смыслу которых противился весь их прежний опыт. Ни одно из привычных воззрений странствующие учителя мудрости не оставляли нетронутым. Любое утверждение, общепринятое мнение, самое очевидное и авторитетное, не принималось некритически и подвергалось анализу. Ничто не оставалось незыблемым под лезвием их острой, парадоксальной и неожиданной мысли.

Все непривычное и вызывающее рождает естественный протест. Несуразность многих софистических утверждений казалась очевидной. Однако попытки возразить им терпели неудачу. На самые каверзные вопросы софисты умели найти ответ, любое возражение – опровергнуть. Самые основательные доводы в софистических рассуждениях обнаруживали свою несостоятельность, а самые невероятные утверждения – смущающую убедительность.

Молва о софистах разнеслась по всей Греции; их слава сравнялась со славой выдающихся государственных деятелей, художников, атлетов. В каком бы конце Эллады они ни появлялись, везде находились желающие стать их учениками. Они готовы были платить подчас немалые деньги, чтобы мудрость – этот заветный и заманчивый дар – стал их надежным достоянием, приведя к успеху на жизненном поприще либо увенчав достигнутое благополучие, придавая ему особое качество надежности. Каким же образом софистам удалось добиться столь редкого успеха? В чем заключался секрет их мышления, позволивший оставаться непобедимыми во всех словесных баталиях? И как получилось, что авторитет веков, сила традиций, неоспоримость очевидного отступили перед их, казалось бы, произвольными, ни на чем не основанными суждениями? Мы попытаемся это выяснить, анализируя особенности софистического мышления и речи.