Января 1996 г. вторник. 16.00.
Проф. В.А.Конев
Коллеги!
Позвольте поздравить вас с началом нового 1996 года и объявить начало работы нашего семинара в новом году. Первый семинар 1996 года будет последним семинаром по книге М.К.Мамардашвили "Картезианские размышления".
Сегодня я хотел бы обсудить некоторые проблемы, связанные с последними четырьмя Размышлениями книги М.К. (с Двенадцатого по Пятнадцатое). Несмотря на то, что перед нами сразу четыре лекции М.К., моя сегодняшняя беседа будет краткой, потому что последние Размышления во многом повторяют те проблемы, которые М.К. рассматривал в предшествующих лекциях. В этих Размышлениях М.К. обращается к проблемам сознания и человека в связи с обсуждением трактата Декарта "Страсти души" и, прежде всего, показывает методологию анализа Декартом психики, что было, несомненно, интересно его слушателям психологам, которым и читались лекции. Нам эти вопросы менее интересны. Но зато, мне кажется, интересно посмотреть на примере анализа М.К. этого трактата еще раз на то, как он читает Декарта.
Если, как говорит М.К., любимыми словечками Декарта были слова "теперь", "теперь, когда мыслю", "теперь, когда говорю" и т.п., то любимым словечком самого Мераба Константиновича в лекциях о Декарте выступает слово "странный": "странное утверждение Декарта", "в странном философском понимании", "странная вещь", "очень странная мысль", и т.д., и т.п. Это "остранение" текста позволяет М.К. высветить подлинный дух и смысл декартовских положений, мимо которого обычно проходили исследователи.
Различение духа и буквы картезианства проводится М.К. на материале трактовки Декартом философии человека. В начале Двенадцатого Размышления М.К. говорит, что во все энциклопедии и учебники вошло представление о том, что Декарт рассматривает человека как "мыслящую вещь". "Но весь смысл и дух декартовской философии, - говорит М.К., - построен так, что этой фразой на самом деле говорится следующее: я есть вещь, но - мыслящая" (c.262. Курсив мой - В.К.). Чуть дальше М.К. снова отмечает: "Он [Декарт] говорит, не текстуально, а всем смыслом своей философии, что раз мы пошли, уже имеем прошлое..." (c.266. Курсив мой - В.К.). И такого рода замечания рассыпаны во всем тексте книги, но наиболее часто они встречаются в последних размышлениях, посвященных "Страстям души". И это не случайно. Трактат Декарта "Страсти души", если на него смотреть глазами привычного учебника по истории философии, это, конечно, типичное произведение картезианства. Здесь Декарт, как помните, говорит, что он хочет рассматривать человека с точки зрения физики, а не с точки зрения метафизики, а поскольку физика знает (умеет говорить ) только тела протяженные, то душа как вместилище страстей должна быть включена в термины протяженности. И Декарт придумывает для души нечто подобное движениям тела - особые движения "животных духов", "надутия", "вспучивания", которые и дают страсти. С точки зрения буквы - это типичные механистические представления о психике, за что всегда Декарта поругивали в марксистских и не только марксистских учебниках, тем более что последователи французского философа, действительно, превратили эту букву Декарта в дух картезианства. И человек у последователей Декарта, которые пытались преодолеть пресловутый дуализм учителя, все более и более превращался в вещь среди вещей, в машину, в механизм, который прочно включен в порядок и законосообразность мира.
В связи с этим в горизонте картезианской философской традиции совершенно искаженно предстает проблема свободы. То определение свободы, которое дает Спиноза, а затем подхватывает Гегель и которое переходит к марксизму - свобода есть познанная необходимость, - на самом деле не определяет свободу, а устраняет ее. Нет свободы, есть только необходимость, познанная или непознанная. И Лейбниц это четко проводит: все определено и решено заранее. Не только человеческое тело, но и человеческая душа является автоматом, потому что мир, по Лейбницу, завершен и закончен, в нем определились все причины и все механизмы. У человека есть только иллюзия свободы, реальная, но иллюзия, так как восстановление всех причин действия потребовало бы бесконечного анализа, на который конечный человеческий ум времени не имеет. Поэтому нам представляется, что мы свободны. Раз мы не знаем всех причин, то мы свободны (см. С.315). Не случайно Лейбниц писал: "У Декарта я согласен только с самим методом, ибо, как только дело дошло до приложения последнего, Декарт совершенно позабыл свою строгость и сразу запутался в каких-то удивительных гипотезах" (Лейбниц Г. Избранные философские произведения. М., 1908, С.15).
Так вот Мамардашвили стремится показать, и это, на мой взгляд, очень интересно и важно, что сам Декарт в картезианстве не виновен. Конечно, Декарт порождает картезианскую формацию в мышлении, но философия самого Декарта, стоящего у истоков этой формации, несет в себе гораздо больше возможностей развития и интерпретации, чем их сумела реализовать история. Здесь появляется интереснейшая методологическая проблема изучения истории - история как возможность. История может быть рассмотрена как постоянное возвращение к своим неиспользованным возможностям. Исток, начало содержат всегда больше возможных направлений, чем их реализует то или иное русло, которое из этого истока вышло. И если ты хочешь, например, перейти в новое русло течения мысли, то необходимо начинать снова от истока, от тех нереализовавшихся возможностей, которые в нем были. Тогда развитие становится органичным, а не напоминает искусственный поворот рек. Мне кажется, что интерпретация М.К. декартовской философии имеет именно такой характер. Современная философия все больше ориентируется на обсуждение проблем человеческого бытия, а не бытия вообще, конкретного и ценностного бытия, а не бытия безликого, индивидуального, нетривиального, творческого и свободного действия, а не действия всеобщего, заданного законом и необходимого и т.д. Развитие философской парадигмы "existenz", разработка идеалов новой рациональности, поиски "нового сознания" свидетельствуют об этом. В связи с этим родилось противопоставление картезианско-ньютоновской парадигмы мышления новому видению действительности, которое становится в наше время (см. об этом в уже упоминавшейся книге Фритьофа Капра "Точка поворота"). М.К. всем своим анализом Декарта и, в частности, чтением "Страстей души" показывает, что декартовская мысль может быть понята сейчас как один из источников нового сознания и философии человека.
В "Страстях души" перед Декартом встает проблема конкретного человека, в котором сращены душа и тело. И это "сращение", которое практикуется человеком ежедневно и ежечасно, для декартовской философии является проблемой, хотя она отчетливо и ясно знает, что такое душа и тело по отдельности. М.К. еще раз подробно обсуждает декартово различение мыслящей и телесной субстанций, снова показывая, что это разделение для Декарта имеет, прежде всего, методологический характер, указывающее на два разных способа понимания. Тело может мыслиться только как то, что артикулируется в пространстве и потому способно испытывать воздействия извне, а мысль как то, что способно знать себя и определять себя и не может испытывать никаких воздействий извне. Мысль, идея, по Декарту, это не "причиненный" ей (сознанию) образ чего-то, а форма нашей мысли, благодаря которой мы непосредственно узнаем свои мысли (c.264-265). И дуализм Декарта, отмечает М.К., означает только то, что невозможно перейти от материи к сознанию.
Но разделенные на уровне метода мысль и тело объединяются на уровне человека, который как мыслящая вещь состоит из тела и души. И здесь слово "тело" выступает у Декарта в двух разных обличиях. Есть мое тело, которое представляет внешнюю реальность по отношению ко мне самому. Тогда оно чисто внешнее тело и может изучаться по принципам пространственной артикулированности. Но есть тело и в другом смысле, это лично мое тело. Оно - тоже "тело", хотя и представляет собой соединение "тела и души". У Декарта, замечает М.К., проскальзывает иногда даже название "третья субстанция" (c.303). Признание субстанциальной связи на человеческом теле "двух субстанций" для Декарта имеет смысл указания на своего рода непостижимость единства души и тела в человеке. В письме к принцессе Елизавете Декарт писал, что путем изучения и философствования, то есть на основе его метода, нельзя постичь единство души и тела, но это единство легко постигается чувстваи, жизненным опытом и обыденными разговорами (с.305. См.:Декарт Р. Соч.:В 2т. Т.2. С.492-493). Обратим внимание на эту мысль: научным методом, который вводит Декарт, нельзя человека познать, но именно это пытаются потом делать все картезианцы, а затем и наука ХIХ века, и социология ХХ века, и от чего отказывается экзистенциальная линия в философии, утверждающая, что человеческую жизнь нельзя познать, а можно только прожить, пережить. И Декарт уже знал это! "Союз" души и тела дается в "жизненном опыте" - прямо зародыш экзистенциального метода.
Таким образом, есть тело, которое я наблюдаю извне. Это физическое тело. И есть мое тело, где душа движет телом. Это тело в другом смысле. Через физическое тело нельзя выйти к сознанию, так как между ними субстанциальные различия. А через мое тело можно, и тогда на сознание распространяется систематическое объективное описание, которое позволяет различить тело и душу на новом уровне и понять порядок своих собственных внутренних движений и душевных явлений (c.305).
Различение, которое здесь появляется, - различение и разведение механизмов и свободы (моральной свободы), того, что потом Спиноза и Лейбниц снова сведут вместе, так как оставят только механизмы. "Причем - и в этом все дело, - замечает М.К., - выделение последней [свободы - В.К.] оказывается объективным, а отделение от механизмов - избавлением от субъективного, иллюзорного, от "зависимого" фантомного сознания, от интеллектуального и морального рабства человека, от всего "не-научного", "не-философского" (с.305-306). "Механизмы" - это своеобразные "конвульсии движений", которые сложились в теле или сознании как автоматизмы, но которые могут даже приниматься за сознательный выбор. Декарт в своих письмах приводит пример такой конвульсии: он заметил в себе пристрастие к женщинам с косоглазием, что можно было бы посчитать следствием определенных "душевных качеств" носителя этого чувства, но он припомнил, что в детстве был очень привязан к своей кузине, которая слегка косила, и это чувство замкнулось на образ девушки с косящими глазами. С того момента, когда я понял это, пишет Декарт, я перестал испытывать влечение исключительно к таким женщинам (см.С.307). Произошло освобождение от "рабства значимых чувств". Любить "слегка косящих дам" - не значит, в случае Декарта, сделать выбор в их пользу, а значит подчиняться случайно сцепившимся обстоятельствам, быть не свободным, быть игрушкой в руках случая. Как же стать свободным? Нужно переключиться на "другое", интерпретирует М.К. ход мысли Декарта, используя образы романа Пруста. Страсти (пассьон) пассивны, страдательны, они порождаются чем-то (Декарт говорит - действиями "живых духов"), над ними человек не властен и потому в отношении них не свободен. Нельзя их вызвать по своей воле, нельзя от них и избавиться по своей воле (нельзя полюбить или перестать любить по желанию). Но человек волен, более того, он, как человек, именно должен осмыслить свою страсть. Нужно расцепить завязавшиеся случайно связи. А расцепить можно только то, что выявил, что понял. Для этого мыслить надо! "Поэтому первый шаг расцепления, - говорит М.К., - это выявление и отделение "конвульсий" от интенсивностей, качеств сознания, состояний, идеалов, ценностей. А потом - зацепление того, что есть действительно, на другую его возможность и форму движения" (с.309). Осознав свое чувство и переключив его, мы отделяем чувство от предмета и себя от чувства, и тогда не чувство владеет нами, а мы им. Человек, по Декарту, конечно, вещь, но мыслящая вещь, то есть, в отличие от других вещей, он может изменить свое поведение. Он может выйти, "выпрыгнуть" из причинно-следственных связей.
Возможно такое потому, что Декарт, как постоянно показывает М.К., трактует сознание всегда как знание себя, как сознание сознания, как то, что содержит внутри себя отношение. Сознание, для Декарта, заключается в способности осознавать и узнавать мысли, что дает возможность сознанию не только иметь "мысли о...", описывать что-то, но и "знать реальность". Здесь М.К. соединяет рассуждения о сознании, познании, науке, научном описании мира, как все это выглядит в свете декартовской философии, с жизнью конкретного человека, страсти души которого рассматривает Декарт в своем трактате.
Обратите внимание на то, как это делает М.К. "Теперь я должен сделать заключение, - говорит М.К. в конце Тринадцатого размышления, - что, действительно, в каком-то принципиальном смысле наука или объективное описание вообще есть только язык и она завершена (как мысль) до реальности только внутри философии, если под "философией" понимать реальное состояние того, кто знает, состояние его как личности, решающей в своей жизни задачу освобождения и возрождения, в частности переключения "косоглазий с юности"... и т.п." (c.310. Курсив автора. - В.К.). Наука дает описание, сознание содержит представления о предметах, в душе живут страсти, - все это объективное содержание сознания, над которыми само сознание не властно. Но завершенное научное знание, то есть такое знание, которое знает свое место среди других знаний, свое отношение к реальности и которое готово к своему ограничению - это то знание, которым обладает субъект, конкретный и живой. Так же, как оформившаяся страсть - это страсть, которая в душе живого и конкретного субъекта не только находит свое место, не заполняя собой, не захлестывая всю душу, но и может проявить себя во всем своем содержании, всех своих тонкостях и ипостасях. Работа по этому завершению и оформлению всякого феномена сознания и есть, по М.К., работа философии, и есть сама философия, которая одновременно есть становление собранного субъекта, одновременно есть жизнь личности, одновременно есть открытие реальности. Конечно, такая трактовка философии принадлежит самому Мамардашвили, но я бы согласился с тем, что зародыш такого понимания философии, во всяком случае, возможность его в декартовском философствовании есть.
Итак, в процессе собирания себя, о котором говорил М.К. в первых Размышлениях, происходит если не познание себя как единства тела и души, то, по крайней мере, умение распоряжаться собой как особым миром. И здесь в поле рассуждения Мераба Константиновича входит идея культуры. Сначала М.К. не употребляет слова "культура" и говорит о мире культуры, не называя его, ибо и Декарт не знал этого слова, хотя он уже "нащупывает" этот мир и затрагивает его в своих размышлениях. Приведу большую цитату из Тринадцатого размышления, где М.К. вводит идею культуры, не называя ее. "Декарт, - говорит М.К., - придерживался очень четкого понимания того, что есть некоторые вещи, которые мы говорим о мире и которые объективны, потому что так построен наш язык, но это только язык. Но если, скажем, в онтологическом доказательстве невербальной очевидности предметов на уровне когито этот язык дополнен философией, взглядом изнутри, то мы имеем дело с реальностью, а не только с объективным описанием [Это мы только что обсуждали, но вот дальше - В.К.]. Предполагается, следовательно, определенным образом организованное состояние субъекта [Курсив мой - В.К.], знающего и употребляющего язык... Эти состояния не совпадают с содержанием языка. Состояние[Курсив автора - В.К.], в котором я высказываюсь и правильно употребляю язык, внелогически предполагая [Курсив мой - В.К.] существование феноменальной "материи" сознания, которое и "доказывается" онтологически в "я мыслю, я существую", в самой способности человека сказать это о себе... - это состояние не есть содержание языка. Речь не идет о какой-то психологии или дополнении логики и научного взгляда свойствами и субъективными состояниями человека. Отнюдь, речь идет о порядке (в смысле порядка порядков). А если речь идет о "состояниях", то о мировом состоянии, единственном и индивидуальном. И мы, понимающие и правильно судящие, - внутри этого состояния, сродственны ему, соразмерны и через него[Выделено автором - В.К.] - соразмерны другим людям [Курсив мой - В.К.]" (c.310-311). Это "состояние порядка", которое как состояние порядка всеобще, но которое одновременно единственно и индивидуально, есть не что иное, как культура (мы ее так понимаем и рассматриваем), в связях которой человек обретает свое бытие именно как этот конкретный человек, как личность. Да и у М.К. вырывается слово "культура", когда он обсуждает тон и форму трактата Декарта, которые определены, как считает М.К., его адресатом (трактат обращен к принцессе Елизавете), конкретностью ситуации (см. С.337). Но все-таки, как мне представляется, настоящее обсуждение сущности культуры в лекциях М.К., и, особенно, в последних, идет тогда, когда философ настойчиво возвращается к мысли о том, что метафизика "конструирует человека в мире". "Утверждение о том, что есть какие-то особые состояния или особые объекты, обладающие в мире свойствами порядка, в отличие от обыденных предметов. Это утверждение, - говорит М.К., - взятое в качестве метафизического, означает только одно - что соотнесенность с этим опытом [речь идет о собственном опыте страстей и мыслей в его соотнесенности с метафизическими матрицами - врожденными идеями или чистым концепированием - В.К.] и порождает в человеке качества, которые мы потом называем человеческими" (c.348. Курсив мой -В.К.).
Мне представляется плодотворным интерпретировать в рамках философии культуры выделение М.К. особой среды в предметном языке, которая невыразима в этом предметном языке, потому что элементы этой среды являются условиями данного предметного языка, условиями того, что мы вообще что-то можем описать, выразить, но сами они не могут стать элементами предметного языка описания. "Это как бы живая метафизика, которая нас просто породила и все", - восклицает философ (Там же). Но эта среда не какой-то особый мир рядом с действительным, это конструктивный мир. Культура в ее подлинном смысле и есть не просто набор тех или иных норм, значений и ценностей, то есть содержательно-предметных проявлений, а, прежде всего, она есть то, что все эти предметности порождает, что их конституирует. Поэтому философия культуры должна быть метафизикой такого бытия, в котором находят свои основания содержательно-предметные проявления культуры. Такое бытие открывается в аффирмации. Аффирмо определяет на одном полюсе Я как собранного через негацию субъекта, на другом - предметность культуры, которая только благодаря аффирмо и есть, то есть принцип аффирмо вводит бытие "человека в мире", или бытие-несуществующее-без-человека. Та интерпретация принципа когито, которую дает М.К. особенно в связи с декартовским анализом страстей, на мой взгляд, ближе к принципу аффирмо, как я его понимаю. Страсти, говорит М.К., обращаясь к трактату Декарта, имеют для человека значение не сами по себе, а как их переживание, как пройденный опыт. Это переживание есть "волнение, приподнятость, особый чувственный жар внимания и принятия уникальной (никому другому не видимой) очевидности, имеющей особую чувственную ткань" (c.343. Курсив автора - В.К.). "Нас нет без страсти, - продолжает М.К., - "нет" в метафизическом смысле... И мы без нее не знаем. Да и знать нечего, ибо до движения и предметы пусты (без "качеств") и мы пусты (без сил, без "возможностей")" (c.343-344). В другом месте он говорит: мир непрерывного участия мы называем особым термином - бытие, отличным от термина "существование" (c.276).
При анализе декартова учения о страстях Мамардашвили снова развивает концепцию метафизического апостериори, ибо нас нет "до" страстей (c.342), о точках интенсивности, которыми и выступают страсти (c.327), о знании как сложном явлении, событии в мире (c.318), о роли сомнения для преодоления проблемы "следов погасших звезд" (c.321) и о дискретности жизненного времени. Последняя идея - особое переживание длительности, которое Декарт, говорит М.К., хранит в глубинах своей онтологии, - проходит в последних лекциях, как, впрочем, и во всей книге, одной из главных сквозных тем. М.К. извлекает это понимание длительности из глубин онтологии Декарта и актуализирует его. Непрерывность, длительность держится у Декарта и у М.К. на постоянном воспроизводстве акта творения. Если бы мы жили в мире, где все действия уже совершены, а наша жизнь состояла бы только в испытывании "следов" этих свершенных действий, как мы воспринимаем свет угасших уже звезд, то мы были бы только механизмами, функционерами, а не личностями. Если "все уже есть", то зачем Я? А если я есть, то не затем, чтобы повторять, а затем, чтобы действовать, и в действиях утверждать бытие, к которому я причастен. Без такого понимания длительности, которую нужно держать, чтобы впереди образовывались свободные, но неизбежные состояния, невозможно понять значимое, культурное бытие. Декарт, как показывает М.К., потому больше картезианства, что он видит, хотя и не выражает это явно в понятиях, этот мир культуры.
Особое переживание длительности, которое живет в глубинах онтология Декарта, и приводит его, говорит М.К., к формулировке того, что можно назвать одним из основных исторических законов (c.334). Что это за закон? Всякая порождающая форма, всякая культурная форма конечна, так как она может породить только одно - то, для чего она создана, что в ней установлено. Необходимо постоянно "размыкать" исторические формы, чтобы двинуться дальше, чтобы свершилась действительная история. Так вот, Мамардашвили берет Декарта как историческую форму, которая реализовалась в картезианство, и "размыкает" ее. Декарт по исторической форме - это картезианство, это сциентизм, рационализм сциентистского типа, который реализовался в ньютоновско-картезианской формации мышления и действия. Но историческая форма вобрала в себя далеко не все, что было в мысли, жизни и выражении Декарта как личности и философа. Размыкание исторической формы (картезианской философии) означало для Мамардашвили прочтение текстов Декарта в контексте всей его жизни, о чем М.К. и говорил, начиная свои лекции-размышления. То, что историческая форма не вобрала в себя, М.К. извлекает на свет Божий в своих Размышлениях, тем самым вовлекая великого философа Франции ХVII века в движение философской мысли конца ХХ столетия.
Спасибо!
Вопрос.Как, с точки зрения Декарта, сознание дается мне как исследователю? Непосредственно или опосредовано?
Ответ.Для него сознание дается каждому непосредственно, так как сознание всегда есть сознание сознания, всегда рефлексивно. Но в этом случае сознание знает себя, но не исследует, так как научное исследование требует представить предмет в форме протяженности, а сознание не протяженно. Тогда же, когда в "Страстях души" Декарт делает страсти объектом исследования, он, говоря нашим языком, строит модели, опосредующие страсти как проявления сознания. Поэтому для исследователя сознание должно быть представлено опосредовано, в моделях. Мамардашвили строит свои модели опосредования сознания - это "зазор", "точки интенсивности", "собранный субъект" и т.п. Исследователь не может работать на уровне интроспекции.
Вопрос.Это знание сознанием самого себя существует в исторических формах или нет?
Ответ.Рефлексия - структурный элемент сознания. Она должна быть всегда, когда есть сознание. Если нет сознания своего сознания, тогда мы говорим, что человек лишен сознания, умалишенный, хотя какие-то психические процессы в его "голове" протекают. Но способ проявления сознания сознания как структурного элемента сознания, наверное, историчен. И разные культуры, вероятно, разрабатывают свои механизмы, свои машинки, ставящие человека в ситуацию рефлексии. Если не будет такой машинки, тогда культура не будет иметь способа различения нормы сознания от ненормального сознания. Это интересная проблема, она, в конце концов, связана с проблемой представления в культуре Я. Когда человек накладывал отпечаток своей руки на стены своего дома в древности, он совершал своеобразный акт рефлексии. И этот жест можно интерпретировать как историческую форму бытия сознания своего сознания.
Вопрос.Насколько все-таки Мамардашвили привнес себя в Декарта, насколько он домыслил Декарта?
Ответ.Мамардашвили не домысливает за Декарта его мысли. Он обращается к текстам Декарта. И в текстах выражена мысль Декарта. Она там есть в тех понятиях, которые потом пошли жить как историческая форма и которые были подхвачены философией. Но там есть и мысль, выраженная Декартом, но не вошедшая в исторические формы, а потому она и не существовала для последователей Картезия. Они эту мысль, эти мысли просто не выделяли. А М.К. обращает внимание на те слова, выражения и т.п., которые не вошли в историческую философскую форму, и заставляет звучать мысль Декарта по-новому.
Насколько М.К. привносит себя в Декарта? Я бы сказал так: книга Мамардашвили о французском философе - это портрет Декарта, написанный Мамардашвили. И так же, как всякий художник, который пишет чей-то портрет, воссоздавая облик портретируемого, выражает и себя, так и здесь. Нельзя сказать так, что книга М.К. - это и есть аутентичный Декарт, что надо учить Декарта по "Картезианским размышлениям". Это не учебник по декартовской философии. Но если ты будешь учить Декарта только по Куно Фишеру или по Ляткеру (прекрасные книги о Декарте) и не возьмешь Мамардашвили, то ты Декарта не будешь знать как собеседника в ХХ веке. Если ты сам не проделаешь ту работу, которую уже проделал М.К.
Вопрос.Значит, М.К. увидел в Декарте то, что он хотел там увидеть?
Ответ.Сказано: ищущий, да обрящет. Кто ищет, тот всегда находит. Дело в том, чтобы найти то, что пробудит твою мысль. Для этого читаются книжки, а не для того, чтобы сдавать экзамены. М.К. читал так, что у него пробудилась его мысль. И когда она пробудилась, она заставила его читать так. Прямо по концепции метафизического апостериори.
Думаю, что чтение книги М.К. пробуждало и у нас свои мысли. В обсуждениях это было видно. Приобщение к мысли Декарта, которая расцветилась новыми красками, пройдя через призму филигранной интерпретации Мераба Константиновича Мамардашвили, было для всех нас небесполезно и доставило минуты интеллектуального удовольствия. Спасибо всем за работу!
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие.........................................................................
Семинар 1
2 февраля 1995г. Вторник. 16.00............................................
Семинар 2
21 марта 1995г. Вторник. 16.00.............................................
Семинар 3
11 апреля 1995г. Вторник. 16.00..............................................26
Семинар 4
23 мая 1995 г. Bторник. 16.00................................................
Семинар 5
20 июня 1995г. Bторник. 16.00...............................................
Семинар 6
17 октября 1995г. Вторник. 16.00..........................................
Семинар 7
24 октября 1995г. Вторник. 16.00..........................................
Семинар 8
28 ноября 1995г. Вторник. 16.00...........................................
Семинар 9
16 января 1996г. Вторник. 16.00............................................
Владимир Александрович Конев
СЕМИНАРСКИЕ БЕСЕДЫ
по “Картезианским размышлениям”
М.К. Мамардашвили
Редактор Н.А.Волынкина
Корректор Н.В.Голубева
Верстка, макет М.Н.Бердюгина
Л.Р. №020316 от 28.11.91. Подписано в печать 7.05.96. Формат 60х84/16. Бумага белая писчая. Печать офсетная. Объем 6,27 усл.печ.л., 6,5 уч.изд.л. Гарнитура Peterburg. Тираж 500 экз. С. 9. Заказ №
Издательство “Самарский университет”, 443011, г.Самара, ул. Акакд. Павлова, 1.
АО ПО “СамВен”, 443099, г.Самара, ул.Венцека, 60.
* См. о парадигмах философского мышления: Конев В.А. Философия культуры и парадигмы философского мышления // Философские науки. 1991. №6.