Марта 1995 г. вторник. 16.00.
Проф. В.А.Конев
Коллеги!
Размышление Второе, на мой взгляд, существенно важно, прежде всего, для уяснения концепции самого Мераба Константиновича. Это концептуальное Размышление. Здесь излагается новая философия мысли. Не случайно его содержание, как сам М.К. не раз повторяет в ходе рассуждения, трудно дается пониманию, и не только для слушателей, но и для самого говорящего. Здесь возникает, если можно так сказать, проблема сопоставления двух пониманий: понимания смысла говорения и понимание сущности обговариваемого. Конечно, первое зависит от второго, но второе возможно только при условии, если свершилось первое, но для этого необходим сформировавшийся язык, а последний появляется только тогда, когда понята (познана) сущность обговариваемого, когда совершился акт рождения мысли. Последнее и происходит в "Картезианских размышлениях" вообще, во Втором размышлении, в частности. Именно здесь поставлен вопрос о новом языке, более того, вопрос о новой логике мысли и новой философии, новой метафизике, которую Мамардашвили назвал метафизикой апостериори.
О чем новый язык? О чем новая логика? О чем метафизика апостериори?
О рождении мысли.
Философия рассуждала о том, чт мысль мыслит о бытии. Так зародилась и развивалась парадигма on he on* , парадигма обсуждения бытия как бытия, идущая от Парменида.
Философия рассуждала о том, как мысль мыслит бытие. Так зародилась в новое время парадигма cogito, парадигма обсуждения способности познания, ее строения и логики познания. Декарт был одним из основателей новой парадигмы философствования.
М.К. же стремится показать, что Декарт не только заложил основы парадигмы cogito, но в его философии можно выделить также иной аспект, который, по сути своей, является новым направлением философского мышления - рассуждением о том, что такое сама мысль, как мысль рождается, как она живет, как существует. Это, на мой взгляд, новая парадигма, в формировании которой активно участвует философия Гуссерля, Хайдеггера и самого Мамардашвили.
Вот тема Второго размышления - как рождается мысль.
В Первом размышлении М.К. обсудил вопрос, кто мыслит. Мыслит "подлинный" человек, освободившийся от навязанных ему трафаретов мысли, использование которых только имитирует мысль, а не производит ее. Там же лектор показал, когда мысль существует. Она существует всегда в настоящем, a recentiori. Во Втором размышлении М.К. еще раз подчеркивает: "Акт мысли целиком содержится в мгновении. В неделимом настоящем" (с.41). Но остаются еще вопросы, где, в какой ситуации и с какой целью рождается мысль. Это вопросы, вокруг которых строится обсуждение в новом Размышлении.
Мысль рождается в особой ситуации и особой точке - в точке интенсивности, точнее в "фиксированной точке интенсивности", как называет ее М.К. (с.32). Феноменологически эти фиксированные точки выступают как точки интенсификации нашей психической жизни, ими оказываются некие пределы - Бог (мысль о Боге), смерть (мысль о смерти). Такие точки интенсивности бесполезны и избыточны, если подходить к ним утилитарно - о них можно только думать, но нельзя извлечь из них никакой "пользы". Такие точки недоступны, недостижимы, ибо они "пусты" с точки зрения содержания, так как нельзя дойти до какого-то содержания, нельзя остановиться на чем-то конкретном в мысли и сказать - вот Бог, вот Смерть, я знаю, что это. Мысль не может остановиться при думании про них, не может дойти до своего определения их. М.К. говорит, что таких точек интенсивности немного. Действительно, их немного. Это "вечные проблемы" культуры, которые потому и вечны, что это тайны, которые должны быть разгаданы каждым поколением, каждым человеком самостоятельно. Их "работа" в культуре - пробуждать мысль. Они подобно черным дырам в космосе, которые втягивают в себя всякую материю, попадающую в поле их притяжения, втягивают, вы -тягивают из человека мысль. Человек не может не мыслить, когда сталкивается с ними.
Встреча с фиксированными точками интенсивности ввергает человека в зазор (подвес, cart absolu), говорит М.К., вводя новое понятие ситуации мысли. При встрече с точками интенсивности человек отрывается от обыденного, привычного и повседневного, но не входит и в контакт с ними (Бог, смерть, любые абсолюты недостижимы), а оказывается в подвешенном состоянии, в подвесе. Этот зазор, подвес и есть то состояние, в котором находится человек как личность, когда он и мир - "Я и Париж", "Я и Мир" - стоят на равных, когда жизнь человека поставлена на кон, и он осознает себя, свое Я.
В точке интенсивности рвется связь с прошлым (вспомним: прошлое - враг мысли), и человек смотрит на мир новыми глазами. И тогда здесь, в зазоре возникает вопрос - а что собою представляет этот мир (или этот Бог, или эта смерть, или этот смысл). Если мир имеет какой-то порядок, закон, то откуда известно, что этот порядок постоянен? Есть ли какая-нибудь сила, "благодаря которой в этом мире мог бы быть хоть какой-то порядок, хоть какое-то добро, хоть какая-то красота по закону?" (с.39). В конце концов, возникает вопрос о том, как вообще может что-нибудь длиться (с.41), если нельзя "удваивать" мир, надеяться на повторение его в лучшем варианте и т.п. Эти вопросы, считает М.К., вытекают у Декарта из его "основного онтологического переживания" (с.41). Обсуждение этих вопросов приводит Мамардашвили к кардинально новым, на мой взгляд, философским положениям.
Вопрос о длительности и порядке в мире связан с понятием времени. М.К. рассматривает в связи с этим теорию дискретности времени у Декарта. Математическое (или физическое) время гомогенно, однородно и непрерывно. Декарт, считает М.К., строит концепцию содержательного времени, которое дискретно, неоднородно. Это время складывается из "отрезков", которые не вытекают друг из друга. Настоящая точка, в которой я нахожусь сейчас, не вытекает из предшествующей временной точки, а точка впереди не вытекает из точки сейчас (с.43). Каждая точка моей жизни характеризуется своим наполнением, и это наполнение жизни не связано обязательным следованием из прошлого: у мысли нет прошлого, моя нынешняя бедность не является следствием вчерашнего богатства, мое желание любить вовсе не означает, что буду любить и т.д. И вообще в любой момент в жизнь может ворваться смерть, которая прервет всякую связь времен. "Смерть и есть символ этой дискретности времени", - говорит М.К. (с.45). Можно к этому добавить, что реальным проявлением дискретности времени культуры (потому что именно культура живет в дискретном времени) является ситуация "вдруг", без которой бытие культуры помыслить нельзя. Дискретность времени предполагает наличие небытия, его реальность (что противоречит пармедианской парадигме, в которой бытие и вечная длительность совпадали). Значит, чтобы что-то было, оно должно постоянно возникать из небытия, должно состояться постоянно длящееся творение.
Но может ли постоянное творение гарантировать порядок, закон? Как может сочетаться свобода творения и закон? Мамардашвили называет "картезианским экспериментом" попытку "держать вместе свободу и закон" (с.39). И здесь, рассматривая экзистенциальный "ход" этого эксперимента, М.К. вводит ряд определений.
Во-первых, "свобода несется и лежит на вершине волны необходимости" (Там же), потому что свобода возможна только там, где мир заполнен причинными связями. Если этого нет, то всякое свободное действие невозможно, потому что оно пропадет в хаосе. Свобода не потому связана с необходимостью, что она "познанная необходимость", ибо тогда нет свободы, а есть только разные виды необходимости - непознанная и познанная, а потому, что она предполагает установление того порядка, который творящий порождает, значит она предполагает наличие порядка. Если есть свобода, значит есть (должен быть) законосообразный порядок, иначе ее бы просто не было. Поэтому Декарт говорил: "Бог не творит в мире никаких чудес".
Во-вторых, на уровне творения нет законов. Бог, утверждал Декарт, не творит мир по заранее составленному плану, или согласно чему-нибудь. Ибо если бы это было так, то он не был бы Богом, так как должен был бы считаться с чем-то вне себя (с.47-48). И творчество бы не было творчеством, если бы оно определялось чем-то, что есть. Творчество может определяться только небытием, которое оно и должно заполнить сотворенным бытием. Вспомним Библейскую книгу "Бытия", где описаны акты творения мира Богом и первые действия человека. В чем различие действия Бога и действия человека? Вот действие Бога: "И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью" (Быт. 1, 3-5). А вот действие человека: "И увидела жена, что дерево хорошо для пищи и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его, и ела; и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги" (Быт. 3, 6-7). Как видим, различие этих двух действий в том, где в структуре действия стоит ценность. Для Бога на первом плане свободное воление, результатом которого оказывается определенное бытие, которое оценено как "хорошо" и поименовано как "день". Бог не творил свет, потому что так хорошо, а хорошо потому, что Он так сделал (см. С.49). Для человека же на первом плане ценность - плод хорош для..., потом действие и результат, который не совпадает с принятой ценностью. Он действует, исходя из "закона", из "порядка", но в результате получается "беззаконие" и "непорядок". Поэтому только творчество, то есть действие по типу Бога, является основанием порядка, фундаментом закона, а действие, направленное на подчинение порядку как раз не соблюдает и поддерживает его, а становится основанием его разрушения.
Наконец, в-третьих и самое главное, закон и порядок появляются только на "втором шаге", в "потом": Бог "двинулся, и потом возникла необходимость" (c.48. Курсив автора - В.К.). Мамардашвили говорит, что у Декарта есть два очень важных слова, первое: "теперь, когда", и второе - "потом", на втором шаге (Там же). М.К. дает этому как бы двойную интерпретацию. С одной стороны, это выражается в движении к когито, здесь на первый план выходит аспект гносеологический. Сомнение должно привести к когитальному перерождению сознания, которое потом приводит нас к достоверно доказанному, необходимо истинному. Истина, по Декарту, считает М.К., имеет не аналитическую, а "эмпирическую" природу, то есть она необходимо связана с существованием, последнее же "не может быть предположено или вы-мыслено, а должно состояться де-факто, как то или иное, а потом..." (с.49. Курсив автора - В.К.), потом мы получаем все истины науки. То есть сначала благодаря сомнению освободиться и найти онтологическую опору, а потом уже получить доступ к необходимо истинному. Или, как говорит М.К., сначала нужно попасть в punktum cartesianum, а потом тебе открывается истинная мысль.
С другой стороны, это связано с "движением Бога", и здесь на первый план выходит аспект онтологии. Бог двинулся - "Да будет!" и стало то, с чем не может не считаться даже Бог. Поэтому Декарт на вопрос своего корреспонданта: "А мог ли Бог создать ненавидящее Его существо?", отвечает: "Теперь не может". "То есть в мире, в котором уже что-то случилось, что-то пришло в движение (не было еще никакого закона), хотя это движение не было в сторону именно этого закона, какой-либо предданной нормы. Но когда началось - кристаллизовалось" (c.43. Курсив автора - В.К.). Не знаю, как насчет природы, но история человеческая и история культуры движутся именно по этому принципу - принципу прецедента. Нечто свершилось благодаря творческому усилию человека, и теперь оно стало фактом, определяющим поведение, более того, теперь мы выводим его необходимость в истории. Вспомним, как Белинский в своих "Статьях о Пушкине" выводит необходимость Пушкина из предшествующей истории русской словесности. Но кто мог бы до появления Пушкина вывести (вычислить) его из Державина, Жуковского и других? Только какой-нибудь Нострадамус, да и то все его предсказания свершаются (становятся предсказаниями) только тогда, когда нечто, что совершилось, дает повод для этого. Поэтому Боги и Гении узнаются (и признаются), когда они уходят, а не приходят. Понимание этого фундаментального факта истории М.К. называет метафизикой апостериори. Метафизика обычно располагается на уровне априори, здесь же метафизика эмпирична (c.49). Если метафизика призвана найти последние и неизменные основания бытия, то метафизика человеческого бытия, бытия культурного находит их в самом факте рождения такого бытия. Но для этого сначала бытие должно народиться. Правда, само это "нарождение" есть метафизическое основание культурного бытия, но, чтобы раскрыть его как основание, метафизика должна сказать о небытии как последнем основании "нарождения", а небытие узнается только после того, как оно "покрылось" бытием. Вот она, метафизика апостериори.
Мышление в режиме метафизики апостериори требует особых форм. К таким особым формам мышления относятся плодотворные тавтологии, как их называет Мераб Константинович (c.50). Тавтологии в научном мышлении, мягко говоря, не приветствуются, во всяком случае, оно не строит на их основании свои выводы. Метафизика же апостериори плодотворные тавтологии (эквиваленции, онтологические уравнения) кладет в основание своих рассуждений. К таким онтологическим уравнениям Мамардашвили относит декартовское "Я мыслю, я есть", которое не является силлогизмом, а именно тавтологией. Что же несут в себе подобные эквиваленции для мышления? И отвечая на этот вопрос, М.К. проделывает любопытный ход - он демонстрирует значение тавтологий примерами тавтологий, говоря: "Для пояснения приведу вам другой пример, он тоже сложный, но, проецируя одну сложность на другую, мы, может быть, разберемся" (Там же). Что делает Мамардашвили? Демонстрацией тавтологий, которая сама тавтологична и является онтологическим уравнением, ибо она "говорит", воспроизводя бытие того, о чем говорит, он утверждает смысл тавтологии. А смысл их - в утверждении смысла случившегося, случилось - и значит есть. Ищешь Бога, значит он есть для тебя. Стремишься к добру, значит оно есть для тебя. Стремишься к ценности, тем самым ты признаешь ее. "Тавтологии возникают в той области, - отмечает М.К., - в которой нет причин, оснований. Что-то является основанием самого себя" (c.52). Онтологическое уравнение заявляет о..., предъявляет собою факт бытия, тем самым выступает его осознанием. Можно сказать, что мыслительные эквиваленции в форме мысли объективируют саму структуру, в которой существует punctum cartesianum - объект метафизики апостериори. В культуре такими эквиваленциями выступают все остенсивные формы: образцы, примеры, собственные имена, традиции и т.п. (см. об остенсивных формах: Конев В.А. Система категорий культуры как методологическая основа изучения истории культуры // Вопросы истории и историографии социалистической культуры. М: Наука, 1987. С.111-126).
Как известно, на значение тавтологии при понимании обратил внимание еще Хайдеггер, введя в обиход представление о герменевтическом круге, который входит в структуру смысла и укоренен в экзистенциальной конституции Dasein. Именно потому, что круг понимания (тавтология) принадлежит сущему, которое как бытие стремится к самому бытию, он имеет онтологически позитивный смысл, и его нельзя сводить к "порочному" кругу. В нем скрывается, пишет Хайдеггер, позитивная возможность самого первичного познания, но такая возможность, которая реализуется только тогда, когда истолкование осознает, что его первой, постоянной и последней задачей является то, чтобы его преднамерения, предосторожности и предвосхищения определялись не случайными и общепринятыми понятиями, а чтобы они "вырабатывались" из самих вещей и тем обеспечивали научность рассуждения (cм.: Heidegger M. Sein und Zeit. Tbingen, 1953. S.153).
Герменевтический круг предполагает наличие "проекта" пред-понимания, который обеспечивает понимание, а затем в процессе понимания расширяется, углубляется и изменяется. Идея плодотворной герменевтической тавтологии широко используется в герменевтике. Я думаю, что исходя из того, что говорил Мераб Константинович и в рассматриваемом Размышлении и, особенно, в "Лекциях о Прусте" можно было бы заменить модель понимания, выраженную герменевтическим кругом, на другую модель - модель, выраженную кольцом Мебиуса (герменевтическое кольцо), построенного из односторонней поверхности, в точке переворота которой и происходит "скачок" понимания, приращение смысла. Напомню в связи с этим рассуждение Мамардашвили из его "Лекций о Прусте". М.К. разбирает эпизод из "Божественной комедии", когда Данте вместе с Вергилием, достигнув дна Ада, начинают какое-то странное движение: он спускается вниз из определенной точки, "когда голова у него находится так, что он видит, как мы с вами, то же небо, солнце, деревья. А возвращается через ту же самую точку, но голова его уже обращена к другому небу, к другому миру. Разные миры, Тот, назовем условно, - непонятый мир, а этот - понятый. Другой мир, другая реальность. Как это возможно? Как можно было так двигаться и оказаться в той же точке, чтобы перевернутым оказалось небо? Значит, ты должен был, продолжая двигаться, перевернуться. Мир не перевернулся - перевернулся Данте" (Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте. Психологическая топология пути. М: Ad Marginem, 1995. С.23. Курсив мой - В.К.). Это "переворачивание" в точке, где "сошлись стяженья всей земли" (Данте) очень напоминает собирание субъекта в фиксированной точке интенсивности Мамардашвили, что топологически и может быть представлено кольцом Мебиуса.
Итак, основной темой Второго размышления стало обсуждение "места зияния", где зарождается мысль. Это место где небытие преодолевается бытием и метафизикой этого места является метафизика апостериори.
Спасибо!
Вопрос. М.К. говорит, что "порвать связь с прошлым", это значит не стараться "удваивать" мир, думая, что можно что-то в нем подправить, подлатать, то есть создать как бы второй мир, такой же, но получше. Действовать, считает М.К., нужно как Декарт: "не гнаться за исправлением отдельных ошибок или пороков, а рвать корень, менять систему координат" (с.35). Но тогда на память сразу приходит Октябрь 1917 года, Пролеткульт и другие подобные разрывы с прошлым. Как быть?
Ответ. Вероятно, М.К. прав, что нельзя мир удваивать, нельзя надеяться, что можно подправить его. Так как мир всегда один, и он всегда здесь-и-теперь. В другое время он уже другой. И нужно действовать применительно к миру здесь. А для этого-то и надо думать, мыслить, сомневаться в том, что прошлое поможет. Что повторение поможет. Выйти из "повторения" обыденной жизни можно, как считает М.К., через точки интенсивности. И, вероятно, возможность избавления от "революционных разрывов" коренится в этой ориентации на абсолютные в культуре точки интенсивности. То есть действие человека, действие свободное, которое порывает связь с прошлым, в то же самое время несет в себе отношение к абсолюту культуры, к вечным ее ценностям как к своему фундаменту или как к своему ориентиру. Оно должно своим вторым шагом утверждать их.
Вопрос. Метафизика апостериори принимает в свой язык тавтологии. Можно ли выделить еще какие-то отличия ее языка и форм мышления?
Ответ. Мы по ходу обсуждения других Размышлений будем отмечать эти моменты. Сейчас хотел бы сказать, что, на мой взгляд, философия, которую разрабатывает Мамардашвили, а это философия мысли как феномена, имеющего онтологический статус, не может не работать с категорией небытия, с содержанием небытия, с отношением бытия и небытия и т.п., что должно вводить новые ходы мысли и представления, ибо сложившийся стиль мысли вырос из анализа бытия. Например, как думаю, по-иному должен интерпретироваться и закон тождества, и закон противоречия. И М.К. в следующем Размышлении говорит о том, что в мире творчества возможно все, в том числе и совпадение противоположностей.
Семинар 3