Антихрист. Проклятие христианству 5 страница

манцы — имели своих друидов, скальдов и бардов, которые были по-своему сильными мыслителями. Взгляните на племена Север-. ной Америки, которые так усердно стремится истребить матери­альная культура Соединенных Штатов: среди них встречаются люди удивительной глубины.

И вот я спрашиваю вас, где наши мудрецы, наши мыслители? Кто когда-либо мыслил за нас, кто теперь за нас мыслит? А ведь стоя между двумя главными частями мира, Востоком и Западом, упираясь одним локтем в Китай, другим в Германию, мы должны были бы соединить в себе оба великих начала духовной природы: воображение и рассудок—и совмещать в нашей цивилизации исто­рию всего земного шара. Но не такова роль, определенная нам Про­видением. Больше того: оно как бы совсем не было озабочено нашей судьбой. Исключив нас из своего благодетельного действия на чело­веческий разум, оно всецело предоставило нас самим себе, отказа­лось как бы то ни было вмешиваться в наши дела, не пожелало_ничему нас выучить. Исторический опыт для нас не существует; поколе­ния и века протекли без пользы для нас. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменен по отношению к нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали прогрессу человеческого разума, и все, что нам до­сталось от этого прогресса, мы исказили. С первой минуты нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей; ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не вышла из нашей среды; мы не дали себе труда ничего выдумать сами, а из того, что выдумали другие, мы перенимаем только обманчивую внешность и бесполезную роскошь.

Странное дело: даже в мире науки, обнимающем все, наша история ни к чему не примыкает, ничего не уясняет, ничего не дока­зывает. Если бы дикие орды, возмутившие мир, не прошли по стра­не, в которой мы живем, прежде чем устремиться на Запад, нам ед­ва ли была бы отведена страница во всемирной истории. Если бы мы не раскинулись от Берингова пролива до Одера, нас и не заметили бы. Некогда великий человек захотел просветить нас, и для того, чтобы приохотить нас к образованию, он кинул нам плащ цивили­зации; мы подняли плащ, но не дотронулись до просвещения. В другой раз другой великий государь, приобщая нас к своему слав­ному предназначению, провел нас победоносно с одного кона Евро­пы на другой; вернувшись из этого триумфального шествия чрез просвещеннейшие страны мира, мы принесли с собой лишь идеи и Стремления, плодом которых было громадное несчастье, отбросив­шее нас на полвека назад. В нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу. И в общем мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком

для отдаленных поколений, которые сумеют его понять; ныне же мы, во всяком случае, составляем пробел в нравственном миропо­рядке. Я не могу вдоволь надивиться этой необычайной пустоте и обособленности нашего социального существования. Разумеется, в этом повинен отчасти неисповедимый рок, но, как и во всем, что совершается в нравственном мире, здесь виноват отчасти и сам человек. Обратимся еще раз к истории: она — ключ к пониманию народов.

Что мы делали в ту пору, когда в борьбе энергического вар­варства северных народов с высокой мыслью христианства скла­дывалась храмина современной цивилизации? Повинуясь нашей злой судьбе, мы обратились к жалкой, глубоко презираемой этими народами Византии за тем нравственным уставом, который дол­жен был лечь в основу нашего воспитания. Волею одного честолюб­ца [Фотия] эта семья народов только что была отторгнута от все­мирного братства, и мы восприняли, следовательно, идею, иска­женную человеческой страстью. В Европе все отождествлял тогда животворный принцип единства. Все исходило из него и все своди­лось к нему. Все умственное движение той эпохи было направлено на объединение человеческого мышления, все побуждения коре­нились в той властной потребности отыскать всемирную идею, ко­торая является гением — вдохновителем нового времени. Непри­частные этому чудотворному началу, мы сделались жертвой заво­евания. Когда же мы свергли чужеземное иго и только наша оторванность от общей семьи мешала воспользоваться идеями, возникшими за это время у наших западных братьев, мы подпали еще более жестокому рабству, освященному притом фактом наше­го освобождения.

Сколько ярких лучей уже озаряло тогда Европу, на вид опу­танную мраком. Большая часть знаний, которыми сейчас гордится человек, уже были предугаданы отдельными умами, характер об­щества уже определился, а приобщившись к миру языческой древности, христианские народы обрели и формы прекрасного. Мы же замкнулись в нашем обособлении, и ничто из происходив­шего в Европе не достигало до нас. Нам не было никакого дела до великой мировой работы.

Чаадаев П. Я. Философические письма // Сочинения и письма. Т'. 1. — М., 1914. — С. 106—125.

Н. Я. ДАНИЛЕВСКИЙ

...Такое подчинение в исторической системе, степеней развития — типам развития имеет еще то преимущество, что избавляет от не­обходимости прибегать к помощи ни на чем не основанных гипотез о той точке пути, на которой в тот или в другой момент находилось

человечество. Рассматривая историю отдельного культурного типа, если цикл его развития вполне принадлежит прошедшему, мы точ­но и безошибочно можем определить возраст этого развития, — мо­жем сказать: здесь оканчивается детство, его юность, его зрелый возраст, здесь начинается его старость, здесь его дряхлость, — или, что тоже самое, разделить его историю на древнейшую, древнюю, среднюю, новую, новейшую и т. п. Мы можем сделать это с некото­рым вероятием, при помощи аналогии, даже и для таких культур­ных типов, которые еще не окончили своего поприща. Но что можно сказать о ходе развития человечества вообще, и как определить возраст всемирной истории? На каком основании отнести жизнь та­ких-то народов, такую-то группу исторических явлений — к древ­ней, средней или новой истории, то есть к детству, юности, возму­жалости или старости человечества? Не обращаются ли термины: древняя, средняя и новая история (хотя бы и правильное употреб­ление, чем это теперь делается) в слова без значения и смысла, если их применять не к истории отдельных цивилизаций, а к истории всемирной? В этом отношении историки находятся в том же поло­жении, как и астрономы. Эти последние могут определять, со всею желаемою точностью, орбиты планет, которые во всех точках под­лежат их исследованиям, — могут даже приблизительно опреде­лять пути комет, которые подлежат их исследованиям только в не­которой их части; но что могут они сказать о движении всей солнеч­ной системы, кроме того разве, что и она движется, и кроме некоторых догадок о направлении этого движения? Итак, естест­венная система истории должна заключаться в различении куль­турно-исторических типов развития, как главного основания ея де­яний, от степеней развития, по которым только эти типы (а несово­купность исторических явлений) могут подразделяться.

Отыскание и перечисление этих типов не представляет ни­какого затруднения, так как они общеизвестны. За ними не при­знавалось только их первостепенного значения, которое, вопреки Правилам естественной системы и даже просто здравого смысла, подчинялось произвольному и, как мы видели, совершенно нера­циональному делению по степеням развития. Эти культурно-ис­торические типы или самобытные цивилизации, расположенные в хронологическом порядке суть:

1) египетский, 2) китайский, 3) ассирийско-финикийский, халдейский или древне-симитический, 4) индийский, 5) иран­ский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) ново-семитичес­кий или аравийский и 10) германо-романский или европейский. К ним можно еще, пожалуй, причислить два американские типа: мексиканский и перуанский, погибшие насильственной смертью и не успевшие совершить своего развития. Только народы, со­ставляющие эти культурно-исторические типы, были положи­тельными деятелями в истории человечества; каждый развивал

самостоятельным путем начало, заключавшееся как в особеннос­тях его духовной природы, та и в особенных внешних условиях жизни, в которых он был поставлен, и этим вносил свой вклад в общую сокровищницу.

Главное должно состоять в различении культурно-истори­ческих типов, так сказать самостоятельных, своеобразных планов религиозного, социального, бытового, промышленного, политичес­кого, научного, художественного, одним словом, исторического развития.

...Начну прямо с изложения некоторых общих выводов или законов исторического развития, вытекающих из группировки его явлений по культурно-историческим типам.

Закон 1. Всякое племя или семейство народов, характеризу­емое отдельным языком или группою языков, довольно близких между собою — для того чтобы сродство их ощущалось непосред­ственно, без глубоких филологических изысканий — составляет самобытный культурно-исторический тип, если оно вообще по сво­им духовным задаткам способно к историческому развитию и вы­шло уже из младенчества.

Закон 2. Дабы цивилизация, свойственная самобытному культурно-историческому типу, могла зародиться и развиваться, необходимо, чтобы народы, к нему принадлежащие, пользовались политической независимостью.

Закон 3. Начала цивилизации одного культурно-историчес­кого типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя, при большем или меньшем влиянии чуждых ему предшествовавших или современных цивилизаций.

Закон 4. Цивилизация, свойственная каждому культурно-историческому типу, тогда только достигать полноты, разнообра­зия и богатства, когда разнообразны этнографические элементы, его оставляющие, — когда они, не будучи поглощены одним поли­тическим целым, пользуясь независимостью, составляют федера­цию или политическую систему государств.

Закон 5. Ход развития культурно-исторических типов всего ближе уподобляется тем многолетним однополым растениям, у ко­торых период роста бывает неопределенно продолжителен, но пе­риод цветения и плодоношения — относительно короток и истоща­ет раз навсегда ихжизненную силу.

Данилевский Н. Я. Россия и Европа. — С.-Пб., 1889.

Н. А. БЕРДЯЕВ

Всякая народная индивидуальность, как и индивидуальность че­ловека, есть микрокосм и поэтому заключает в себе противоречия, но это бывает в разной степени. По поляризованности и противоре­чивости русский народ можно сравнить лишь с народом европей-

ским. И не случайно именно у этих народов сильно мессианское со­знание. Противоречивость и сложность русской души может быть связана с тем, что в России сталкиваются и приходят во взаимо­действие два потока мировой истории — Восток и Запад. Русский народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский народ. Рос­сия есть целая часть света, огромней Восток-Запад, она соединя­ет два мира. И всегда в русской душе боролись два начала, восточ­ное и западное.

Есть соответствие между необъятностью, безграничнос­тью, бесконечностью русской земли и русской души, между гео­графией физической и географией душевной. В душе русского народа есть такая же необъятность, безграничность, устремлен­ность в бесконечность, как и в русской равнине. Поэтому русско­му народу трудно овладеть этими огромными пространствами и оформить их. У русского народа была огромная сила стихии и сравнительная слабость формы. Русский народ не был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он был более народом откровений и вдохновений, он не знал меры и легко впадал в крайности. У народов Западной Европы все гораз­до более детерминировано и оформлено, все разделено на катего­рии и конечно не как у русского народа, как менее детерминиро­ванного, как более обращенного к бесконечности и не желающего знать распределения по категориям. В России не было резких со­циальных граней, не было выраженных классов. Россия никогда не была в западном смысле страной аристократической, как не стала и буржуазной. Два противоположных начала легли в основу формации русской души: дионистическая стихия и аскетически-монашеское православие...

Бердяев Н. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // О России и русской философской культуре. — М., 1990. — С. 43—44.

тема 17

Глобальные проблемы человечества

К. ЛОРЕНЦ