Закон, запечатленный в сердце

Но есть последнее, живое значение внутри этого «я», застигнутого как «сотворенное кем-то», как «опирающееся на», как «сиюминутное».

Речь сейчас идет о том, что в глубине «я» как бы дрожит голос, который мне говорит: «Хорошо», который мне говорит: «Плохо». Осознание «я» приводит к восприятию добра и зла.

Это то, что в Библии и в Посланиях Св. Павла называется «законом, написанным в наших сердцах» ¹²⁷. Источник нашего бытия вложил в нас трепет добра и осознание, угрызения совести за содеянное зло. Внутри нас есть голос. Хотелось бы процитировать:

Есть голос в жизни моей,
я слышу, как он затихает;
потерянный и усталый,
трепетный, как сердцебиенье.

Голос, страстно желающий,
к бедной груди прижимающийся,
чтобы сказать так много,
но рот его полон землей¹²⁸.

«Голос» Пасколи — голос матери, на самом деле, является описанием того, как мы обращаемся с этим Голосом «я»: мы душим его землей нашей рассеянности и наших забот.

Опыт «я» несет в себе осознание добра и зла, сознание чего-то, что мы не можем или не принять и не оценить — или же не осудить. Как бы мы не использовали эту категорию добра, потому что оно есть добро, и зла, потому что оно есть зло, она в нас неискоренима. Неискоренима, потому что отвечает нашему конечному предназначе нию, отвечает нашей связи с судьбой. Это то, что ставит меня перед фактом, что обязывает меня выносить суждение, признавать его как добро или зло. Это путь, по которому То, что создает нас, направляет к себе все наше существование. Это путь добра и праведности, с которым связан самый смысл нашей жизни, нашего существования, реальности; то, что есть благо и праведно, потому что таковое: ни от чего не зависящее, безграничное в своей ценности. Любовь матери к своему ребенку — это добро, потому что добро; жертвенная помощь чужому человеку — это добро, потому что это добро.

В Послании к Римлянам Св. Павел говорил: «Когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую»¹²⁹ .

Даже «язычник», великий поэт Софокл, в трагедии Антигона говорил о «священных границах законов, не запечатленных на письме и неизменных» ¹³⁰.

Заключение

Каков путь постижения конечного смысла реальности? Жить реальностью.

Опыт сокрытого внутреннего смысла, таинственного, сокровенного присутствия в открытом взгляде на вещи, в притягатель ности, пробуждаемой вещами, в красоте, в изумлении, полном благодарности, утешения и надежды, потому что эти вещи действуют так, что служат мне и мне полезны; и частью этого сущего являюсь я, тот, в ком это тайное, это сокрытое становится близким, потому что оно созидает меня и говорит мне о добре и зле, — этот опыт, сложный и, вместе с тем, простой, этот богатейший опыт, образующий сердце человека, являющийся сердцем человека и поэтому сердцем природы, сердцем мироздания, — как может он быть живым? Как может он обрести силу? — В столкновении с реальностью . Единственным условием того, чтобы быть всегда и действительно религиозными, является всегда насыщенное переживание реальности. Путь постижения смысла реальности — это переживание реальности без ограничений, то есть не отвергая и не забывая ничего. И, действительно, было бы бесчеловечно, то есть неразумно, рассматривать опыт ограниченно, поверхностно, оставаясь на гребне его волны, не спускаясь в его глубину.

Позитивизм, господствующий над мировоззрением современно го человека, исключает стремление к поиску смысла, порождаемого в нас изначальной взаимосвязью с реальностью. Эта изначальная взаимосвязь призывает нас к поиску основательности, то есть смысла; она позволяет нам предчувствовать это присутствие основательности, которой реальность не является, точно так же, как я (а именно на этом уровне возникает вопрос), я сам не являюсь этим, я, уровень, на котором звезды и земля осознают свою неосновательность. Позитивизм исключает призыв к познанию смысла, обращенный к нам именно в силу изначального и непосредственного столкновения с окружающей реальностью. Он хотел бы заставить человека остановиться на видимости. А это душит его.

Чем в большей степени человек осознает свое отношение с реальностью на том уровне, который мы описали, тем глубже переживает он свое взаимодействие с ней и тем в большей степени начинает познавать нечто от тайны.

Повторим: препятствием для подлинного религиозного измерения, подлинного религиозного события является недостаточно серьезное отношение к реальности, самый яркий пример которого — предвзятость. Признак великого духа, человека живого — это напряженный поиск через вовлеченность в реальность его существования.

И вот заключение: мир, реальность, с которой мы сталкиваемся, — это как если бы при столкновении вырывалось слово, призыв и давало бы ощутить смысл. Мир подобен слову, logos, отсылающему возвращающему к чему-то другому, превосходящему его, более высокому. В греческом языке движение вверх обозначается приставкой «anа». Таков смысл аналогии : структура столкновения человека с реальностью пробуждает в нем голос, влекущий его к смыслу, который находится дальше, выше, «ana».

Аналогия. В этом слове — синтез всей динамической структуры взаимодействия человека с реальностью.

Глава одиннадцатая
ОПЫТ ЗНАКА

Рассмотрим теперь, какого рода доказательной силой обладает феноменология, о которой мы только что говорили. Способ, которым реальность меня поражает, указывает на существование чего-то иного. Но каким образом?

Вызов

Во-первых , ясно то, что изумление, о котором мы говорили, является опытом вызова.

Обращая взор на реальность, я сталкиваюсь с тем, что призывает меня к открытости. То, как предстает передо мной реальность, является призывом к чему-то иному. Результатом рассмотрения реальности не является во мне простое отображение как на фотопленке; ее образ «не отпечатывается на мне» и все. Она впечатляет меня, волнует. Реальность, как я говорил, влечет меня к поиску чего-то иного, за пределами того, что непосредственно доступно восприятию. Реальность захватывает наше сознание так, что оно пред-чувствует и воспринимает нечто другое. Глядя на море, на землю, на небо и на все, что движется в них, я не остаюсь бесчувственным, я воодушевлен, тронут, взволнован тем, что вижу. И это волнение влечет меня искать нечто иное.

Эту реакцию я могу выразить в вопросе: что это такое (что находится передо мной)? почему это? В этих вопросах заключено как бы таинственное неизвестное: мир, реальность призывают меня к другому, иначе я не задавал бы себе вопрос, как и почему. Это не просто отражение того, с чем сталкивается взгляд моего сознания: взаимоотношение с реальностью глубоко волнует меня и влечет за пределы непосредственно данного.

Поэтическое выражение устремленности, порождаемой в человеке реальностью, мы находим в трепетной аналогии ожидания, что является темой прекрасного стихотворения Клементе Ребора.

Напряженно
я слежу за мгновением,
преисполненный ожидания —
и никого не жду:
в зажженной тени
смотрю на колокольню,
развеивающую незримую
пыльцу звона —
и никого не жду:
меж четырех стен,
пораженных пространством больше,
чем пустыня,
я никого не жду:
но кто-то должен придти,
он придет, если мне удастся
распознать невидимое,
придет внезапно,
когда я того меньше всего жду:
придет, как прощение
за то, что обрекает на смерть;
придет, чтобы открыть мне
свое и мое сокровище,
придет как исцеление
своих и моих страданий,
придет, быть может, уже доносится
эхо его слов¹³².

Знак

Как называется то, что можно видеть и осязать, видение и осязание чего отсылает меня к чему-то иному? Знак. Следовательно, знак — это реальный опыт, отсылающий меня к чему-то иному. Знак — это реальность, смысл которой в другой реальности, реальность, познаваемая на опыте, которая обретает свой смысл, приводя к другой реальности. Именно с помощью такого метода природа отсылает нас к тому, что отлично от нее: через знак.

Это также обычный способ взаимоотношения между нами, людьми, потому что высказать истину о себе самом или выразить свою любовь я стремлюсь с помощью знаков. Если бы марсианин, прилетевший на Землю, увидел, как мать целует ребенка, он спросил бы: «Что это значит?», — будучи побуждаем реальностью этого жеста понять его смысл. Реальность призывает его к другому. В этом заключается явление знака.

Неразумное отрицание

Перед лицом этого явления было бы неразумно, то есть неадекватно человеческой природе, отрицать существование этого иного. Если мы находимся перед дорожным знаком на перекрестке, то было бы неразумно ограничить смысл этого существованием столба с указателем, отрицая то, на что он указывает. Взгляд на это явление не соответствовал бы той энергии, с которой человек воспринимает этот столб и стрелку. Ограничение этого явления только опытом его непосредственного внешнего вида не соответствовало бы человечес кой личности.

Если бы, войдя в твою комнату и увидев вазочку с букетом первых фиалок, я сказал: «Какая красота! Кто тебе их подарил?», — но ты бы мне ничего не ответил, а я бы настаивал: «Кто поставил тебе эту вазочку?», — и ты бы тогда сказал: «Она здесь потому, что она здесь», до тех пор, пока ты упорствуешь в своей позиции, я остаюсь неудовлетворенным. Когда же ты скажешь мне: «Мне принесла их моя мама» — «А», — отвечу я, успокоенный. Взгляд на явление присутствия букета фиалок не был бы человеческим без принятия приглашения, которое заключается в этом явлении. Приглашение состоит в побуждении спросить: «Откуда?». Действительно, присутствие вазы с цветами является знаком иного.

Я предлагаю вам другое сравнение. Предположим, что ты и я отправились в горы, мы идем тяжело дыша, потому что припекает солнце. Вдруг слышится крик: «На помощь!» Первая реакция: мы останавливаемся. Через несколько секунд: «На помощь!», — и я бросаюсь в том направлении, откуда, как мне кажется, доносится голос, а ты остаешься невозмутимым и говоришь мне: «Что ты делаешь?» — «Но кто-то кричит: на помощь!» — «А ты здесь при чем?» — «Зовут на помощь» — «Да нет, ты слышал эхо воздушных колебаний: н-а-п-о-м-о-щь ; ты слышал семь звуков, но не можешь из этого делать вывод, что кто-то зовет на помощь». Такое восприятие явления не было бы человечным. Было бы неразумно ограничиться восприятием этого крика как чисто звукового явления.

Точно так же не было бы человечным рассматривать реальность мира, умаляя человеческую способность углубляться в поиск «иного», — так как нас, людей, побуждает к этому поиску столкновение с реальностью. Как уже было сказано, это было бы проявлением позитивизма: парализованность всего человеческого.

Эта конечная потребность, о которой мы говорили, есть не что иное, как выражение упорной попытки найти ответ на вопросы: почему? каким образом? Этому поиску нет конца.

Жизнь как потребность

Я хотел бы подробнее остановиться на последнем замечании. Опытным подтверждением тому, что столкновение человека с реальностью по природе своей развивает это предчувствие или поиск чего-то иного, является жизнь как потребность , жизненный опыт как потребность.

Я хочу сказать, что сама ткань жизни является сплетением потребностей, сплетением, которое могло бы быть сведено к двум основополагающим категориям, однако каждая из них имеет такое значение, что ее можно было бы рассматривать независимо от другой.

а) Первая категория — это потребность в истине, то есть просто потребность в смысле вещей, смысле существования. Если перед вами было бы устройство, которое вы никогда еще не видели, анализируйте его, сколько хотите, вплоть до мельчайших особенностей его малейших деталей; в конце концов, вы не сможете сказать, что разобрались в этом устройстве, если даже после тщательного исследования вы не можете понять, для чего оно служит. Потому что истина машины — это ее предназначение, то есть как раз ответ на вопрос: «Каково ее назначение?». Чтобы ответить на этот вопрос, нужно установить, каким образом связаны друг с другом все те шестерни, из которых состоит данное устройство, установить его общее строение, то есть предназначение, функцию, которую машина выполняет в целостнос ти реального.

В этом смысле, чем серьезнее человек анализирует структуру вещей, тем больше он упорствует в вопросе, каково их значение.

Потребность в истине, таким образом, всегда подразумевает обнаружение конечной истины, потому что нельзя определить частичную истину, не соотнеся ее с конечным. Нельзя познать что бы то ни было иначе, чем соотнеся его, хотя бы быстро, сколько угодно неявно со всем целым. Без конечной перспективы вещи приобретают чудовищное обличье.

Потребность в истине подразумевает, поддерживает и проходит даже обычное любопытство человека, позволяющее ему все более углубляться в структуру реальности. Ничто, ничто не успокаивает его. «Quid enim fortius desiderat anima quam veritatem?» — вопрошал Св. Августин — «Чего человек жаждет сильнее, чем истины?»¹³³ . Истина: реальный смысл всех вещей заложен в их ощутимой связи с целостностью, с глубинным, с конечным. И это высшая мука того уровня природы, на котором она становится «я». Однажды, когда Сократ беседовал о философии в афинской Стое, в разгаре диалектики, посмотрев на слушателей, впившихся в него глазами, он внезапно прервал свои размышления, приостановил свое выступление и сказал: «Не правда ли, друзья, говоря об истине, мы забываем даже о женщинах?» ¹³⁴.

Человечность общества, уровень его развития определяется тем, насколько его воспитание помогает поддерживать распахнутой эту неутолимую открытость, несмотря на все соображения удобства и выгоды, которые хотели бы преждевременно ее закрыть.

Можем ли мы представить, чтобы через сто, тысячу лет, через миллиард веков человек сказал: «Мы знаем все»? Все было бы кончено, ему не оставалось бы ничего, как покончить жизнь самоубийством. Он был бы исчерпан как человек: это невозможно даже себе представить. Чем глубже человек погружается в реальность, столкновение с которой раз и навсегда ему бросило вызов, тем больше он замечает, что все, что он познает, согласно уже приводившимся словам Франческо Севери, «зависит от абсолюта, который, подобно растяжимому барьеру, сопротивляется преодолению его средствами познания» ¹³⁵.

б) Вторая категория, принадлежащая первой по природе, — это потребность в справедливости .

Много лет тому назад в английских газетах проходила серьезная полемика из-за человека, приговоренного к смерти и казненного, который впоследствии был признан невиновным. Этот бедняга не переставал кричать в тюрьме, что он невиновен! Читая об этой трагедии, я пытался представить себя на месте человека, безвинно идущего на смерть. Кто восстановит справедливость по отношению к нему? Быть может, мы, признав его невиновным? Но это ответ не ему, это ответ нам самим, это умиротворение самих себя. Мы воздаем справедливостью его памяти, то есть нашему историческому любопытству, а не ему. Кто воздаст ему справедливостью? Если ему справедливостью не воздается , значит, справедливости нет: ответ — это реализация потребности в справедливости, которой является он.

Потребность — это вопрос, который отождествляется с человеком, с личностью. Без перспективы чего-то большего справедливость невозможна.

в) Третья категория — это категория счастья, то есть самозавер шенности: иначе говоря, полного удовлетворения (satis factus), психологического отражения завершенности; или совершенства (совершен полностью), онтологического отражения самореализации.

Кто может удовлетворить эту потребность?

Помню, в книге отца Джемелли о францисканцах первый инициал каждой новой главы был украшен миниатюрой ¹³⁶. Одна глава начиналась словом «Quando» , и вместо завитка буквы Q была нарисована птица, а внутри овала буквы была нарисована гора, с восходящим из-за нее солнцем и силуэтом св. Франциска Ассизского, с запрокинутой головой и воздетыми руками, — символ восприимчи вости человека при соприкосновении с самой чарующей картиной природы. У ног Франциска с той же буквы Q начиналась другая фраза: «Quid anima satis?» — «Чего достаточно для души?».

Восприятие опыта этой потребности не было бы разумным и человечным, если бы в нем не угадывалась связь с Другим.

г) Четвертая категория — это категория любви.

В отрывке из Ромео и Джульетты Шекспира об аналогичной открытости динамизма любви в человеке говорится следующим образом: «Мне покажи красавицу любую — в ее красе я лишь прочту о том, что милой красота — гораздо выше»¹³⁷. Притягательная сила красоты оказывает парадоксальное действие: чем поразительнее красота, тем более явно она отсылает к чему-то другому. Чем выше искусство (вспомним о музыке!), тем в большей степени открывает, не закрывает, а распахивает желание, является знаком иного.

«Любит тот, кто говорит иному: ты не можешь умереть» ¹³⁸: даже любовная интуиция Габриеля Марсела отсылает к иному.

Восприятие человеческого существования как потребности указывает на нечто превосходящее его, как на его смысл, как на его цель.

Человеческие потребности образуют связь, неявное утверждение конечного вопроса, который находится по ту сторону ощутимых жизненных форм.

Устранив предположение о чем-то «превыше», мы противоес тественным образом задушили бы эти потребности.

5. «Ты» — высший знак

Взгляд на непрестанное взаимодействие сознания человека с реальностью, который бы блокировал динамику знака, ставил бы преграды на пути поиска, образующ его инках, рядом с банановыми пальмами, и т. д...; и представьте себе, что этому ребенку удается вырасти, кормясь дикорастущими фруктами или морскими водорослями; короче говоря, представьте себе, что ребенку исполняется двенадцать, тринадцать, пятнадцать лет, что он чувствует потребность в чем-то, чего не может себе представить, и думает: «Должно быть, это камень, который больше этих камней, банан, больший, чем эти, стебель травы более высокий, рыба большая размером, чем те, которые выпрыгивают над морем, более яркая звезда…». С наступлением переходного возраста, половой зрелости он ощущает внутри себя потребность в чем-то, чего не знает; он воображает себе, что это нечто похожее на то, что он видит, и все же нечто отличное, «иное». Но он никак не может думать о женщине, не может представить себе ее. Если бы он рассуждал действительно «логично», то должен был бы сказать: «Я хотел бы все это, но больших размеров, более внушительного вида, более, более… да нет же, я хотел бы чего-то совсем другого». И тогда он должен был бы придти к выводу: «Во Вселенной, в действительности, есть что-то, что отвечает этой нужде, моей потребности, и не совпадает ни с чем, что мне доступно, и я не знаю, что это». Откуда он знает, что это «что-то» существует? Потому что существование этого нечто подразумевается самой динамикой его личности, к нему его отсылает что-то, что заложено в нем самом, но это нечто не совпадает ни с чем из того, что ему доступно, и представить себе его он не может.

Если мир предстает человеку как знак, то мы должны признать, что мир «указывает» на нечто Иное, указывает на «Бога», как знак указывает на то, знаком чего он является.

Ощутимая реальность, адекватный смысл которой, то есть смысл, соответствующий человеческим потребностям, есть нечто иное, — это знак иного.

Здесь важно подчеркнуть аналогию с обычным выражением человеческих отношений. Человек никогда не ощущает такой полноты, как благодаря общности, дружбе, в особенности между мужчиной и женщиной. Женщина для мужчины и, наоборот, или другой для человека действительно являются иным; все остальное человек может присвоить себе и покорить, но «ты» — никогда. «Ты» — неисчерпаемо; оно очевидно, но не «доказуемо», человек не может повторить заново весь процесс, который образует его; и все же человек никогда не воспринимает и не переживает такого опыта полноты, как перед лицом «ты». Нечто иное, по своей природе отличное от меня, совершенствует меня больше, чем любой опыт обладания, господства и усвоения.

Открытие разума

Постараемся теперь кратко осветить разумное значение динамики знака.

Разум — это потребность в постижении существования; иначе говоря, разум — это потребность в адекватном и целостном объяснении существования.

Этого объяснения он не может найти в рамках своего жизненного опыта; как бы не расширялся этот горизонт, томление от вопроса «Почему?» остается: и в смерти навсегда запечатлена эта незавершенность.

Если мы хотим спасти разум, то есть если хотим быть последовательными по отношению к той энергии, которая определяет нас, если мы не хотим отречься от нее, то сама ее сила заставляет нас утверждать, что исчерпывающий ответ находится по ту сторону горизонта нашей жизни.

Ответ существует, потому что вопиет через изначальные вопросы нашего бытия, но он не измерим опытом. Он существует, но, что он собой представляет, не известно.

Можно сравнить разум с великим альпинистом, совершившим восхождение на высочайшую вершину земного шара и увидевшим, что это лишь ничтожно малый отрог отвесной скалы, ни конца, ни начала которой не видно.

Высшее достижение разума — это осознание существования чего-то неведомого, недоступного, к чему направлено все движение человека, потому что он зависит от этого. Это представление о тайне.

Еще одно стихотворение Клементе Ребора Тополь выражает очевидность и насыщенность разумной «данности»:

Всеми своими листьями
дрожит на ветру суровый тополь;
душа со всеми ее муками
бьется в тисках мысли.
От ствола к небу тянется он вверх
веером конусообразных ветвей;
но ствол тайны остается недвижим,
и ствол отверзает бездны там,
где он более истинный ¹³⁹.

Смысл стихотворения сливается с утверждением Габриеля Марселя: «Тайна /…/ просвещает».

Тайна — это не преграда для разума, но величайшее открытие, к которому разум может придти: существование чего-то, что несоизмеримо с ним самим.

Вышеприведенное рассуждение можно было бы резюмировать следующим образом: разум — это потребность понять сущее; в жизни это невозможно; следовательно, верность разуму заставляет допустить существование непостижимого.

Это утверждение является свидетельством ничтожества нашего существования, и в то же время это свидетельство несоизмеримой, бесконечной судьбы нашего существования, нашего разума, нашего бытия. Тайна воспринимается как реальность, подразумеваемая самим механизмом нашего «я»; это не преграда для разума, а знак его безграничной открытости.

Человеческий разум обитает на этой головокружительной высоте: объяснение существует, но оно не доступно человеку; оно существует, но мы не знаем, каково оно. В своей Германии Тацит описывает представление германских племен о божестве следующим образом: «Secretum illud quod sola reverentia vident hoc Deum appellant»¹⁴⁰ — «Эту сокрытую, неуловимую реальность, воспринимаемую ими только как нечто, от которого зависит их жизнь, эту реальность они называют Богом».

Вне этой перспективы мы отвергли бы разум в его сущности как потребность в целостном познании и, в конечном счете, как саму возможность истинного познания.

У Достоевского есть одна страница, где описывается молодой петербургский аристократ, который оставил семью, чтобы стать капитаном дальнего плавания. Много лет провел он вдали от дома, плавая по свету. Наконец он возвращается и, посещая салоны высшего общества, слышит, как все высмеивают религию и ведут разговоры, полные цинизма и нигилизма. Это были первые отзвуки немецкого Просвещения, впоследствии открывшего дорогу тем политическим движениям, которые привели к физической гибели сыновей и внуков самих этих аристократов. В замешательстве он молча слушает все эти разговоры с чашкой чая в руках. В какой-то момент один из присутству ющих говорит примерно следующее: «Прими же и ты участие в этом ученом споре, скажи, что ты думаешь об этих новых идеях?» — Тот задумчиво и в то же время непосредственно отвечает: «Если Бога нет, то какой же я после того капитан?» ¹⁴¹. Если невозможна конечная связь, если нет конечного объяснения, если нельзя выйти за рамки настоящего мгновения, чтобы обрести связь со всем сущим (потому что вопрос заключается именно в том, чтобы «выйти» за пределы мгновения, что значит «обрести связь со всем сущим»), то я уже не могу установить никакой связи, я в плену у настоящего мгновения: и вчера, и год назад, и десять лет назад, длинная карьера, сделанная для того, чтобы стать капитаном, — это невозможный образ, непроизносимый смысл; уже ничто не имеет смысла, потому что смысл — это связь, которую ты осуществляешь, выходя за пределы своей собственной личности, за пределы данного мгновения, устанавливая отношения. А если ты выходишь за пределы данного мгновения, то отношение как поток протекает до самого конца. «Если Бога нет, то какой я капитан?». — Это представление о знаке, выраженное в его жизненной, драматической форме.

Все «человеческое», склонное к тому, чтобы впасть прямо в то низменное состояние, впечатляющим свидетельством которого в отношении человека сегодня становится цинизм культуры материализма. Совместное существование, основанное на цинизме, ведет к полному устранению уверенности и, следовательно, истинности справедливости, радости и любви и сводит все к биологии.

Здесь можно было бы выдвинуть два реальных возражения:

1) неверно, что разум есть потребность в полном объяснении;

2) неверно, что жизнь не дает исчерпывающего ответа.

Каждый сам может оценить истинность подобных возражений.

Не будет бесполезным, наконец, подчеркнуть, что решение великого вопроса о жизни, составляющего разум, — это не абстрактная гипотеза, а экзистенциальный фактор, потому что потребность — это жизненный опыт.

Открытость Тайне

Именно в силу того, что мы говорили, слова, которыми подлинная религиозная традиция человечества использовала для обозначения тайны, то есть, говоря о Боге, все эти слова заключают в себе отрицание: бесконечный, безграничный, неизмеримый, невыразимый, неизреченный, неведомый, неведомый бог, которому афиняне посвятили жертвенник.

Даже некоторые слова, которые, как кажется, наделены положительным значением, например: всемогущий, всеведущий, всеобъемлющий — с точки зрения опыта, несут в себе отрицание, потому что не соответствуют ничему, что нам дано на опыте; это лишь формально положительные определения, и для того, чтобы их понять, мы должны отказаться от нашего представления о могуществе и знании.

Точно так же некоторые распространенные фразы: Бог есть добро, Бог есть справедливость, Бог есть красота, — скорее указывают исходные направления, которые, будучи умножены, обогащают наше предчувствие этого высшего Объекта; но они не могут быть определениями, потому что Бог есть добро, но не в том смысле, в котором понимаем мы; Бог есть любовь, но иная, чем та, которую мы можем себе представить; Бог — Личность, но не в том смысле, в каком личностью являемся мы.

Однако эти термины не лишены смысла и не являются определениями номинализма; они помогают нам соприкоснуться с Тайной, еще больше приблизиться к Ней; это как бы открытость Тайне.

Глава двенадцатая
ПУТЬ ТОЛКОВАНИЯ

Каким бы неясным, загадочным, туманным и завуалированным ни был бы этот «Другой», нельзя отрицать, что Он является пределом человеческого порыва, целью человеческой динамики.

Повторим основные выводы, к которым мы пришли. Природа разума (которая есть понимание всего сущего) последовательно вынуждает сам разум допустить существование чего-то непостижи мого, то есть существование Чего-то (quid), по сути своей превосхо дящего возможности понимания и измерения («трансцендентного»):

Все смутно жаждут блага, сознавая,
Что мир души лишь в нем осуществим,
И все к нему стремятся, уповая¹⁴².

Как ты, чтобы в судейском сев наряде,
За много сотен миль решать дела,
Когда твой глаз не видит дальше пяди?¹⁴³.

Путь разума имеет высшую точку — это догадка о том, что существует исчерпывающее объяснение, как что-то неприступное для него: тайна.

Разум не был бы разумом, если бы не подразумевал существование этого конечного quid. Как глаза, открывшись, не могут не видеть цветов и форм, так и человек, как разум, именно потому, что приходит в движение, побуждаемый столкновением с реальностью, утверждает существование конечной, всеобъемлющей причины, неведомого quid, «неведомого Бога». Слово «Бог» не должно нас вводить в заблуждение, потому что это термин, которым во всех религиях мира обозначается это абсолютное quid. Через миллиард веков любой предел, которого достигнет человек, будет по-прежнему восприниматься как «не то», о чем говорит тот же Клементе Ребора в своем исполненном драматизма стихотворении Мешки на земле для глаз:

Чтобы ты ни говорил и ни делал,
изнутри рвется крик: не потому, не потому!
И так все отсылает к сокровенному вопросу:
деяние — лишь предлог.
…
В предчувствии приближения Господа
жизнь цепляется
за свое хрупкое достояние
и каждый стремится удержать
свое благо, кричащее ему: прощай!¹⁴⁴