Ек. H. ушаковой (когда, бывало, в старину...) 4 страница

Не пугай нас, милый друг,

Гроба близким новосельем:

Право, нам таким бездельем

Заниматься недосуг.

Пусть остылой жизни чашу

Тянет медленно другой;

Мы ж утратим юность нашу

Вместе с жизнью дорогой;

Каждый у своей гробницы

Мы присядем на порог;

У пафосския царицы

Свежий выпросим венок,

Лишний миг у верной лени,

Круговой нальем сосуд -

И толпою наши тени

К тихой Лете убегут.

Смертный миг наш будет светел;

И подруги шалунов

Соберут их легкий пепел

В урны праздные пиров.

Примечания:
Н.И.Кривцов — приятель А.С.Пушкина, атеист, вольнодумец.

Русские поэты. Антология русской поэзии в 6-ти т.
Москва: Детская литература, 1996.

* * *

Кристалл, поэтом обновленный

Укрась мой мирный уголок,

Залог поэзии священной

И дружбы сладостный залог.

В тебе таится жар целебный

__________

Едва уста красноречивы

Тебя коснулися, и вмиг

Его ума огонь игривый

В тебя таинственно проник.

* * *

Критон, роскошный гражданин

Очаровательных Афин,

Во цвете жизни предавался

Все упоеньям бытия.

Однажды,- слушайте, друзья,-

Он по Керамику скитался,

И вдруг из рощи вековой

Красою девственной блистая,

В одежде легкой и простой

Явилась нимфа молодая.

Пред банею, между колонн,

Она на миг остановилась

И в дом вошла. Недвижим он

Глядит на дверь, куда как сон,

Его красавица сокрылась.

* * *

Kennst du das Land

Wilh. Meist.*

По клюкву, по клюкву,

По ягоду, по клюкву...

Кто знает край, где небо блещет

Неизъяснимой синевой,

Где море теплою волной

Вокруг развалин тихо плещет;

Где вечный лавр и кипарис

На воле гордо разраслись;

Где пел Торквато величавый;

Где и теперь во мгле ночной

Адриатической волной

Повторены его октавы;

Где Рафаэль живописал;

Где в наши дни резец Кановы

Послушный мрамор оживлял,

И Байрон, мученик суровый,

Страдал, любил и проклинал?

__ __ __ __ __ __ __ __ __

__ __ __ __ __ __ __ __ __

Волшебный край, волшебный край,

Страна высоких вдохновений,

Людмила зрит твой древний рай,

Твои пророческие сени.

На берегу роскошных вод

Порою карнавальных оргий

Кругом ее кипит народ;

Ее приветствуют восторги.

Людмила северной красой,

Всё вместе - томной и живой,

Сынов Авзонии пленяет

И поневоле увлекает

Их пестры волны за собой.

На рай полуденной природы,

На блеск небес, на ясны воды,

На чудеса немых искусств

В стесненьи вдохновенных чувств

Людмила светлый взор возводит,

Дивясь и радуясь душой,

И ничего перед собой

Себя прекрасней не находит.

Стоит ли с важностью очей

Пред флорентинскою Кипридой,

Их две... и мрамор перед ней

Страдает, кажется, обидой.

Мечты возвышенной полна,

В молчаньи смотрит ли она

На образ нежный Форнарины,

Или Мадонны молодой,

Она задумчивой красой

Очаровательней картины...

Скажите мне: какой певец,

Горя восторгом умиленным,

Чья кисть, чей пламенный резец

Предаст потомкам изумленным

Ее небесные черты?

Где ты, ваятель безымянный

Богини вечной красоты?

И ты, Харитою венчанный,

Ты, вдохновенный Рафаэль?

Забудь еврейку молодую,

Младенца-бога колыбель,

Постигни прелесть неземную,

Постигни радость в небесах,

Лиши Марию нам другую,

С другим младенцем на руках.

__ __ __ __ __ __ __ __ __

* Ты знаешь ли тот край...

"Вильгельм Мейстер". (нем.)

* * *

Кто из богов мне возвратил

Того, с кем первые походы

И браней ужас я делил,

Когда за призраком свободы

Нас Брут отчаянный водил?

С кем я тревоги боевые

В шатре за чашей забывал

И кудри, плющем увитые,

Сирийским мирром умащал?

Ты помнишь час ужасный битвы,

Когда я, трепетный квирит,

Бежал, нечестно брося щит,

Творя обеты и молитвы?

Как я боялся! как бежал!

Но Эрмий сам незапной тучей

Меня покрыл и вдаль умчал

И спас от смерти неминучей.

А ты, любимец первый мой,

Ты снова в битвах очутился...

И ныне в Рим ты возвратился

В мой домик темный и простой.

Садись под сень моих пенатов.

Давайте чаши. Не жалей

Ни вин моих, ни ароматов.

Венки готовы. Мальчик! лей.

Теперь не кстати воздержанье:

Как дикий скиф хочу я пить.

Я с другом праздную свиданье,

Я рад рассудок утопить.

* * *

Кто, волны, вас остановил,

Кто оковал ваш бег могучий,

Кто в пруд безмолвный и дремучий

Поток мятежный обратил?

Чей жезл волшебный поразил

Во мне надежду, скорбь и радость

И душу бурную и младость

Дремотой лени усыпил?

Взыграйте, ветры, взройте воды,

Разрушьте гибельный оплот.

Где ты, гроза — символ свободы?

Промчись поверх невольных вод.

Литературное известие

В Элизии Василий Тредьяковский

(Преострый муж, достойный много хвал)

С усердием принялся за журнал.

В сотрудники сам вызвался Поповский,

Свои статьи Елагин обещал;

Курганов сам над критикой хлопочет,

Блеснуть умом "Письмовник" снова хочет;

И, говорят, на днях они начнут,

Благословясь, сей преполезный труд,

И только ждет Василий Тредьяковский,

Чтоб подоспел Михайло Каченовский.

* * *

Любовь одна — веселье жизни хладной,

Любовь одна — мучение сердец:

Она дарит один лишь миг отрадный,

А горестям не виден и конец.

Стократ блажен, кто в юности прелестной

Сей быстрый миг поймает на лету;

Кто к радостям и неге неизвестной

Стыдливую преклонит красоту!

Но кто любви не жертвовал собою?

Вы, чувствами свободные певцы!

Пред милыми смирялись вы душою,

Вы пели страсть — и гордою рукою

Красавицам несли свои венцы.

Слепой Амур, жестокий и пристрастный,

Вам терния и мирты раздавал;

С пермесскими царицами согласный,

Иным из вас на радость указал;

Других навек печалями связал

И в дар послал огонь любви несчастной.

Наследники Тибулла и Парни!

Вы знаете бесценной жизни сладость;

Как утра луч, сияют ваши дни.

Певцы любви! младую пойте радость,

Склонив уста к пылающим устам,

В объятиях любовниц умирайте;

Стихи любви тихонько воздыхайте!..

Завидовать уже не смею вам.

Певцы любви! вы ведали печали,

И ваши дни по терниям текли;

Вы свой конец с волненьем призывали;

Пришел конец, и в жизненной дали

Не зрели вы минутную забаву;

Но, не нашед блаженства ваших дней,

Вы встретили по крайней мере славу,

И мукою бессмертны вы своей!

Не тот удел судьбою мне назначен:

Под сумрачным навесом облаков,

В глуши долин, в печальной тьме лесов,

Один, один брожу уныл и мрачен.

В вечерний час над озером седым

В тоске, слезах нередко я стенаю;

Но ропот волн стенаниям моим

И шум дубрав в ответ лишь я внимаю.

Прервется ли души холодный сон,

Поэзии зажжется ль упоенье,—

Родится жар, и тихо стынет он:

Бесплодное проходит вдохновенье.

Пускай она прославится другим,

Один люблю,— он любит и любим!..

Люблю, люблю!.. но к ней уж не коснется

Страдальца глас; она не улыбнется

Его стихам небрежным и простым.

К чему мне петь? под кленом полевым

Оставил я пустынному зефиру

Уж навсегда покинутую лиру,

И слабый дар как легкий скрылся дым.

Мадонна

Не множеством картин старинных мастеров

Украсить я всегда желал свою обитель,

Чтоб суеверно им дивился посетитель,

Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь медленных трудов,

Одной картины я желал быть вечно зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш божественный спаситель -

Она с величием, он с разумом в очах -

Взирали, кроткие, во славе и в лучах,

Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

Мальчику (Из Катулла)

Minister vetuli, puer.*

Пьяной горечью Фалерна

Чашу мне наполни, мальчик!

Так Постумия велела,

Председательница оргий.

Вы же, воды, прочь теките

И струей, вину враждебной,

Строгих постников поите:

Чистый нам любезен Бахус.

* Мальчик, фалернского. (лат.)

Медок

Попутный веет ветр. - Идет корабль,-

Во всю длину развиты флаги, вздулись

Ветрила все,- идет, и пред кормой

Морская пена раздается.- Многим

Наполнилася грудь у всех пловцов.

Теперь, когда свершен опасный путь,

Родимый край они узрели снова;

Один стоит, вдаль устремляя взоры,

И в темных очерках ему рисует

Мечта давно знакомые предметы,

Залив и мыс,- пока недвижны очи

Не заболят. Товарищу другой

Жмет руку и приветствует с отчизной,

И господа благодарит, рыдая.

Другой, безмолвную творя молитву

Угоднику и деве пресвятой,

И милостынь и дальних поклонений

Старинные обеты обновляет,

Когда найдет он всё благополучно.

Задумчив, нем и ото всех далек,

Сам Медок погружен в воспоминаньях

О славном подвиге, то в снах надежды,

То в горестных предчувствиях и страхе.

Прекрасен вечер, и попутный ветр

Звучит меж вервей, и корабль надежный

Бежит, шумя, меж волн.

Садится солнце.

* * *

Меж горных стен несется Терек,

Волнами точит дикий берег,

Клокочет вкруг огромных скал,

То здесь, то там дорогу роет,

Как зверь живой, ревет и воет -

И вдруг утих и смирен стал.

Всё ниже, ниже опускаясь,

Уж он бежит едва живой.

Так, после бури истощаясь,

Поток струится дождевой.

И вот . . . . . . обнажилось

Его кремнистое русло.

* * *

Менко Вуич грамоту пишет

Георгию, своему побратиму:

"Берегися, Черный Георгий,

Над тобой подымается туча,

Ярый враг извести тебя хочет,

Недруг хитрый, Милош Обренович.

Он в Хотин подослал потаенно

Янка младшего с Павлом

___________

Осердился Георгий Петрович,

Засверкали черные очи,

Нахмурились черные брови -

Месяц

Зачем из облака выходишь,

Уединенная луна,

И на подушки, сквозь окна,

Сиянье тусклое наводишь?

Явленьем пасмурным своим

Ты будишь грустные мечтанья,

Любви напрасные страданья

И строгим разумом моим

Чуть усыпленные желанья.

Летите прочь, воспоминанья!

Засни, несчастная любовь!

Уж не бывать той ночи вновь,

Когда спокойное сиянье

Твоих таинственных лучей

Сквозь темный завес проницало

И бледно, бледно озаряло

Красу любовницы моей.

Что вы, восторги сладострастья,

Пред тайной прелестью отрад

Прямой любви, прямого счастья?

Примчаться ль радости назад?

Почто, минуты, вы летели

Тогда столь быстрой чередой?

И тени легкие редели

Пред неожиданной зарей?

Зачем ты, месяц, укатился

И в небе светлом утонул?

Зачем луч утренний блеснул?

Зачем я с милою простился?

Мечтателю

Ты в страсти горестной находишь наслажденье;

Тебе приятно слезы лить,

Напрасным пламенем томить воображенье

И в сердце тихое уныние таить.

Поверь, не любишь ты, неопытный мечтатель.

О если бы тебя, унылых чувств искатель,

Постигло страшное безумие любви;

Когда б весь яд ее кипел в твоей крови;

Когда бы в долгие часы бессонной ночи,

На ложе, медленно терзаемый тоской,

Ты звал обманчивый покой,

Вотще смыкая скорбны очи,

Покровы жаркие, рыдая, обнимал

И сохнул в бешенстве бесплодного желанья,—

Поверь, тогда б ты не питал

Неблагодарного мечтанья!

Нет, нет! в слезах упав к ногам

Своей любовницы надменной,

Дрожащий, бледный, исступленный,

Тогда б воскликнул ты к богам:

«Отдайте, боги, мне рассудок омраченный,

Возьмите от меня сей образ роковой!

Довольно я любил; отдайте мне покой!»

Но мрачная любовь и образ незабвенный

Остались вечно бы с тобой.

А.Пушкин. Полное собрание сочинений.
Москва, Библиотека "Огонек",
изд-во "Правда", 1954.

Мирская власть

Когда великое свершалось торжество,

И в муках на кресте кончалось божество,

Тогда по сторонам животворяща древа

Мария-грешница и пресвятая дева,

Стояли две жены,

В неизмеримую печаль погружены.

Но у подножия теперь креста честнаго,

Как будто у крыльца правителя градскаго,

Мы зрим - поставлено на место жен святых

В ружье и кивере два грозных часовых.

К чему, скажите мне, хранительная стража?-

Или распятие казенная поклажа,

И вы боитеся воров или мышей?-

Иль мните важности придать царю царей?

Иль покровительством спасаете могучим

Владыку, тернием венчанного колючим,

Христа, предавшего послушно плоть свою

Бичам мучителей, гвоздям и копию?

Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила

Того, чья казнь весь род Адамов искупила,

И, чтоб не потеснить гуляющих господ,

Пускать не велено сюда простой народ?

* * *

Могущий бог садов — паду перед тобой,

Приап, ты, коему все жертвует в природе,

Твой лик уродливый поставил я с мольбой

В моем смиренном огороде,

Не с тем, чтоб удалял ты своенравных коз

И птичек от плодов и нежных и незрелых,

Тебя украсил я венком из диких роз

При пляске поселян веселых

. . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

Мое беспечное незнанье

Лукавый демон возмутил,

И он мое существованье

С своим на век соединил.

Я стал взирать его глазами,

Мне жизни дался бедный клад,

С его неясными словами

Моя душа звучала в лад.

Взглянул на мир я взором ясным

И изумился в тишине;

Ужели он казался мне

Столь величавым и прекрасным?

Чего, мечтатель молодой,

Ты в нем искал, к чему стремился,

Кого восторженной душой

Боготворить не устыдился?

И взор я бросил на людей,

Увидел их надменных, низких,

Жестоких ветреных судей,

Глупцов, всегда злодейству близких.

Пред боязливой их толпой,

Жестокой, суетной, холодной,

Смешон глас правды благородный,

Напрасен опыт вековой.

Вы правы, мудрые народы,

К чему свободы вольный клич!

Стадам не нужен дар свободы,

Их должно резать или стричь,

Наследство их из рода в роды -

Ярмо с гремушками да бич.

Мой портрет

(в оригинале на французском)

Вы просите у меня мой портрет,

Но написанный с натуры;

Мой милый, он быстро будет готов,

Хотя и в миниатюре.

Я молодой повеса,

Еще на школьной скамье;

Не глуп, говорю, не стесняясь,

И без жеманного кривлянья.

Никогда не было болтуна,

Ни доктора Сорбонны -

Надоедливее и крикливее,

Чем собственная моя особа.

Мой рост с ростом самых долговязых

Не может равняться;

У меня свежий цвет лица, русые волосы

И кудрявая голова.

Я люблю свет и его шум,

Уединение я ненавижу;

Мне претят ссоры и препирательства,

А отчасти и учение.

Спектакли, балы мне очень нравятся,

И если быть откровенным,

Я сказал бы, что я еще люблю...

Если бы не был в Лицее.

По всему этому, мой милый друг,

Меня можно узнать.

Да, таким, как бог меня создал,

Я и хочу всегда казаться.

Сущий бес в проказах,

Сущая обезьяна лицом,

Много, слишком много ветрености -

Да, таков Пушкин.

А.Пушкин. Полное собрание сочинений.
Москва, Библиотека "Огонек",
изд-во "Правда", 1954.

Монастырь на Казбеке

Высоко над семьею гор,

Казбек, твой царственный шатер

Сияет вечными лучами.

Твой монастырь за облаками,

Как в небе реющий ковчег,

Парит, чуть видный, над горами.

Далекий, вожделенный брег!

Туда б, сказав прости ущелью,

Подняться к вольной вышине!

Туда б, в заоблачную келью,

В соседство бога скрыться мне!..

Монах

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

СВЯТОЙ МОНАХ, ГРЕХОПАДЕНИЕ, ЮБКА

Хочу воспеть, как дух нечистый ада

Оседлан был брадатым стариком;

Как овладел он черным клобуком,

Как он втолкнул монаха грешных в стадо.

Певец любви, фернейской старичок,

К тебе, Вольтер, я ныне обращаюсь.

Куда, скажи, девался твой смычок,

Которым я в Жан д'Арке восхищаюсь,

Где кисть твоя, скажи, ужели ввек

Их ни один не найдет человек?

Вольтер! Султан французского Парнасса,

Я не хочу седлать коня Пегаса,

Я не хочу из муз наделать дам,

Но дай лишь мне твою златую лиру,

Я буду с ней всему известен миру.

Ты хмуришься и говоришь: "Не дам".

А ты поэт, проклятый Аполлоном,

Испачкавший простенки кабаков,

Под Геликон упавший в грязь с Вильоном

Не можешь ли ты мне помочь, Барков?

С усмешкою даешь ты мне скрыпицу,

Сулишь вино и музу пол-девицу:

"Последуй лишь примеру моему".-

Нет, нет, Барков! скрыпицы не возьму,

Я стану петь, что в голову придется,

Пусть как-нибудь стих за стихом польется.

Невдалеке от тех прекрасных мест,

Где дерзостный восстал Иван-великой,

На голове златой носящий крест,

В глуши лесов, в пустыне мрачной, дикой,

Был монастырь; в глухих его стенах

Под старость лет один седой монах

Святым житьем, молитвами спасался

И дней к концу спокойно приближался.

Наш труженик не слишком был богат,

За пышность он не мог попасться в ад.

Имел кота, имел псалтирь и четки,

Клобук, стихарь да штоф зеленой водки.

Взошедши в дом, где мирно жил монах,

Не золота увидели б вы горы,

Не мрамор там прельстил бы ваши взоры

Там не висел Рафаель на стенах.

Увидели б вы стул об трех ногах,

Да в уголку скамейка в пол-аршина,

На коей спал и завтракал монах.

Там пуховик над лавкой не вздувался.

Хотя монах, он в пухе не валялся

Меж двух простынь на мягких тюфяках.

Весь круглый год святой отец постился,

Весь божий день он в кельи провождал,

"Помилуй мя" вполголоса читал,

Ел плотно, спал и всякой час молился.

А ты, монах, мятежный езуит!

Красней теперь, коль ты краснеть умеешь,

Коль совести хоть капельку имеешь;

Красней и ты, богатый кармелит,

И ты стыдись, Печерской Лавры житель,

Сердец и душ смиренный повелитель...

Но, лира! стой!- Далеко занесло

Уже меня противу рясок рвенье;

Бесить попов не наше ремесло.

Панкратий жил счастлив в уединеньи,

Надеялся увидеть скоро рай,

Но ни один земли безвестный край

Защитить нас от дьявола не может.

И в тех местах, где черный сатана

Под стражею от злости когти гложет,

Узнали вдруг, что разгорожена

К монастырям свободная дорога.

И вдруг толпой все черти поднялись,

По воздуху на крыльях понеслись -

Иной в Париж к плешивым картезьянцам

С копейками, с червонцами полез,

Тот в Ватикан к брюхатым итальянцам

Бургонского и макарони нес;

Тот девкою с прелатом повалился,

Тот молодцом к монашенкам пустился.

И слышал я, что будто старый поп,

Одной ногой уже вступивший в гроб,

Двух молодых венчал перед налоем.

Черт прибежал амуров с целым роем,

И вдруг дьячок на крылосе всхрапел,

Поп замолчал - на девицу глядел,

А девица на дьякона глядела.

У жениха кровь сильно закипела,

А бес всех их к себе же в ад повел.

Уж темна ночь на небеса всходила,

Уж в городах утих вседневный шум,

Луна в окно монаха осветила.

В молитвенник весь устремивший ум,

Панкратий наш Николы пред иконой

Со вздохами земные клал поклоны.

Пришел Молок (так дьявола зовут),

Панкратия под черной ряской скрылся.

Святой монах молился уж, молился,

Вздыхал, вздыхал, а дьявол тут как тут.

Бьет час, Молок не хочет отцепиться,

Бьет два, бьет три - нечистый всё сидит.

"Уж будешь мой",- он сам с собой ворчит.

А наш старик уж перестал креститься,

На лавку сел, потер глаза, зевнул,

С молитвою три раза протянулся,

Зевнул опять, и... чуть-чуть не заснул.

Однако ж нет! Панкратий вдруг проснулся,

И снова бес монаха соблазнять,

Чтоб усыпить, Боброва стал читать.

Монах скучал, монах тому дивился.

Век не зевал, как богу он молился.

Но - нет уж сил, кресты, псалтирь, слова,-

Всё позабыл; седая голова,

Как яблоко, по груди покатилась,

Со лбу рука в колени опустилась,

Молитвенник упал из рук под стол,

Святой вздремал, всхрапел, как старый вол.

Несчастный! спи... Панкратий вдруг проснулся

Взад и вперед со страхом оглянулся,

Перекрестясь с постели он встает,

Глядит вокруг - светильня нагорела;

Чуть слабый свет вокруг себя лиет;

Что-то в углу как будто забелело.

Монах идет - что ж?- юбку видит он.

"Что вижу я!... иль это только сон?-

Вскричал монах, остолбенев, бледнея.-

Как! это что?..."- и, продолжать не смея,

Как вкопанный пред белой юбкой стал,

Молчал, краснел, смущался, трепетал.

Огню любви единственна преграда,

Любовника сладчайшая награда

И прелестей единственный покров,

О юбка! речь к тебе я обращаю,

Строки сии тебе я посвящаю,

Одушеви перо мое, любовь!

Люблю тебя, о юбка дорогая,

Когда, меня под вечер ожидая,

Наталья, сняв парчовый сарафан,

Тобою лишь окружит тонкий стан.

Что может быть тогда тебя милее?

И ты, виясь вокруг прекрасных ног,

Струи ручьев прозрачнее, светлее,

Касаешься тех мест, где юный бог

Покоится меж розой и лилеей.

Иль, как Филон, за Хлоей побежав,

Прижать ее в объятия стремится,

Зеленый куст тебя вдруг удержав...

Она должна, стыдясь, остановиться.

Но поздно всё, Филон, ее догнав,

С ней на траву душистую валится,

И пламенна, дрожащая рука

Счастливого любовью пастуха

Тебя за край тихонько поднимает.

Она ему взор томный осклабляет,

И он... но нет; не смею продолжать.

Я трепещу, и сердце сильно бьется,

И, может быть, читатели, как знать?

И ваша кровь с стремленьем страсти льется.

Но наш монах о юбке рассуждал

Не так, как я (я молод, не пострижен

И счастием нимало не обижен).

Он не был рад, что юбку увидал,

И в тот же час смекнул и догадался,

Что в когти он нечистого попался.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

ГОРЬКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ, СОН, СПАСИТЕЛЬНАЯ МЫСЛЬ

Покамест ночь еще не удалилась,

Покамест свет лила еще луна,

То юбка все еще была видна.

Как скоро ж твердь зарею осветилась,

От взоров вдруг сокрылася она.

А наш монах, увы, лишен покоя.

Уж он не спит, не гладит он кота,

Не помнит он церковного налоя,

Со всех сторон Панкратию беда.

"Как,- мыслит он,- когда и собачонки

В монастыре и духа нет моем,

Когда здесь ввек не видывал юбчонки,

Кто мог ее принесть ко мне же в дом?

Уж мнится мне... прости, Владыко, в том!

Уж нет ли здесь... страшусь сказать... девчонки".

Монах краснел и, делать что не знал.

Во всех углах, под лавками искал.

Всё тщетно, нет, ни с чем старик остался,

Зато весь день, как бледна тень, таскался,

Не ел, не пил, покойно и не спал.

Проходит день, и вечер наступая

Зажег везде лампады и свечи.

Уже монах, с главы клобук снимая,

Ложился спать.- Но только что лучи

Луна с небес в окно его пустила

И юбку вдруг на лавке осветила,

Зажмурился встревоженный монах

И, чтоб не впасть кой-как во искушенье,

Хотел уже навек лишиться зренья,

Лишь только бы на юбку не смотреть.

Старик кряхтя на бок перевернулся

И в простыню тепленько завернулся,

Сомкнул глаза, заснул и стал храпеть.

Тот час Молок вдруг в муху превратился

И полетел жужжать вокруг него.

Летал, летал, по комнате кружился

И на нос сел монаха моего.

Панкратья вновь он соблазнять пустился,

Монах храпит и чудный видит сон.

Казалося ему, что средь долины,

Между цветов, стоит под миртом он,

Вокруг него сатиров, фавнов сонм.

Иной смеясь льет в кубок пенны вины;

Зеленый плющ на черных волосах,

И виноград, на голове висящий,

И легкий фирз, у ног его лежащий,-

Все говорит, что вечно юный Вакх,

Веселья бог, сатира покровитель.

Другой, надув пастушечью свирель,

Поет любовь, и сердца повелитель

Одушевлял его веселу трель.

Под липами там пляшут хороводом

Толпы детей, и юношей, и дев.

А далее, ветвей под темным сводом,

В густой тени развесистых дерев,

На ложе роз, любовью распаленны,

Чуть-чуть дыша, весельем истощенны,

Средь радостей и сладостных прохлад,

Обнявшися, любовники лежат.

Монах на все взирал смятенным оком

То на стакан он взоры обращал,

То на девиц глядел чернец со вздохом,

Плешивый лоб с досадою чесал -

Стоя, как пень, и рот в сажень разинув.

И вдруг, в душе почувствовав кураж

И набекрень, взъярясь, клобук надвинув,

В зеленый лес, как белоусый паж,

Как легкий конь, за девкою погнался.

Быстрей орла, быстрее звука лир

Прелестница летела, как зефир.

Но наш монах Эол пред ней казался,

Без отдыха за новой Дафной гнался.

"Не дам,- ворчал,- я промаха в кольцо".

Но леший вдруг, мелькнув из-за кусточка,

Панкратья хвать юбчонкою в лицо.

И вдруг исчез приятный вид лесочка.

Ручья, холмов и нимф не видит он;

Уж фавнов нет, вспорхнул и Купидон,

И нет следа красоточки прелестной.

Монах один в степи глухой, безвестной,

Нахмуря взор; темнеет небосклон,

Вдруг грянул гром, монаха поражает -

Панкратий: "Ах!..."- и вдруг проснулся он.