Пиррон и моральный скепсис.
Еще до Эпикура и Зенона, начиная с 323 г. до н.э. Пиррон в своем городе Элиде основал движение "скептиков" со своим строем мысли и поведения, и особой судьбой в западной культуре.
Пиррон родился в Элиде около 360 г. до н.э. Вместе с атомистом Анасархом из Абдер, он принял участие в походе Александра на Восток. Собственными глазами он увидел, как рушится то, что обещало быть нерушимым, обнаруживая при этом, что убеждения греков, возможно, не имеют столь прочного основания, как это казалось. На востоке Пиррон познакомился с гимнософистами, от которых он воспринял идею о суетности всего. Один из гимнософистов по имени Калан добровольно принял смерть через самосожжение, оставаясь бесстрастным среди языков пламени. После 323 г. Пиррон вернулся в Элиду, где преподавал и умер в 275/270 г. до н.э., не написав ни слова.
Пиррон не имел своей школы в полном смысле слова, с учениками же был связан нетрадиционными узами. Когда речь идет об учениках, то подразумеваются почитатели, обожатели или имитаторы. Ученики ищут в своем маэстро новую модель жизни, экзистенциальную парадигму, надежное доказательство достижимости счастья и душевного покоя даже в условиях крушения традиционных ценностей, однако, сами не умеют создать новую систему.
Новизна Пиррона, отличающая его от предшественников и современников, состояла именно в том убеждении, что можно жить искусно и вполне счастливо, даже в отсутствии истины и ценностей, по крайней мере, таких как в прошлом.
Как же Пиррон пришел к такому нетипичному для греческого рационализма убеждению? Как можно вывести правило жизни, отказавшись от бытия и истины, предположив, что все суета сует?
Ответ Пиррона мы находим у перипатетика Аристокла со ссылкой на Тимона, ученика Пиррона: кто хочет быть счастливым, должен иметь в виду три вопроса: 1) каковы вещи по природе, 2) каково должно быть наше отношение к ним, 3) каковы они будут и как надо себя вести. Пиррон полагает, что 1) все вещи одинаковы, неразличимы и непостоянны, 2) значит, нельзя питать к ним ни малейшего доверия, но нужно жить без мнений, ни склоняясь к чему-то, ни отвращаясь ни от чего, ибо любая вещь " есть не больше, чем не есть", или " есть и не есть", или "не есть, но и не не есть". 3) А при таком положении дел уместны лишь апатия, а еще непоколебимость.
1) Из трех основоположений пирронизма сложнее всего интерпретировать первое. Пиррон хочет сказать, что вещи сами по себе безразличны, несоизмеримы, или же они не таковы для себя, какими представляются нам. Безразличность вещей объективна или же субъективна? Большая часть интерпретаторов (особенно под влиянием последующего скептицизма) соглашалась в том, что это проблема людей, не имеющих адекватных инструментов, чтобы разглядеть различия и особые приметы вещей. Однако, текст заставляет думать иначе. Не говорится, что вещи для нас неразличимы, но, напротив, сами вещи неотделимы, несоизмеримы в себе, и как следствие этого, чувства и разум не в состоянии определить истину и ложь, но не наоборот. Пиррон потому и отрицал бытие и принципы бытия, что все представляется видимостью. Свидетельствует Тимон: "Тотально господствует видимость". Эта видимость последующими скептиками была названа "феноменом", т.е. являемостью того, что находится за ее пределами ("вещи в себе").
Позиция Пиррона более сложная, как это следует из фрагмента в передаче Тимона: "вечность — природа божественного и блага, от которых только и может человек обресть жизнь равную им". Вещи — чистая кажимость не в свете дуалистической предпосылки, а в свете, скорее, контраста с "природой божественного и блага".
Если же это так, то нельзя отрицать прямо-таки религиозного фона пирронизма. Образ пропасти, разделяющей мир божественного и мир вещей, почти мистичен и крайне суров к последним, лишенным автономного значения. Эта интерпретация позволяет объяснить, почему Цицерон не считал Пиррона скептиком, а, скорее, моралистом, проповедывавшим экстремистскую доктрину, что есть единственное благо — добродетель, все прочее не стоит и упоминания (не зря Цицерон ставит Пиррона вместе с Аристоном, самым ригористичным из стоиков). Нумений, один из последователей Пиррона, говорил, что учитель умел отстаивать некоторые свои догмы.
2) Если вещи несоизмеримы, и ни разум ни чувства не могут видеть в них ни ложное, ни истинное, то, не доверяя им, человек не может не оставаться "адоксастос", "adoxastos", т.е. быть без мнения, значит, он должен воздерживаться от суждения ("эпохэ", epoche).
Эта "остановка в суждении" — стоического происхождения. Как недавно обнаружено исследователями, еще Зенон считал неизбежным для мудреца ни с чем не соглашаться, тормозить себя в суждении перед лицом непонятного. Архелай и Карнеад в полемике со стоиками утверждали необходимость воздержания от суждения, ибо ничто не очевидно.
3) Аристотель неоднократно утверждал в "Метафизике", что тот, кто отрицает высший принцип бытия, должен молчать, чтобы быть согласным со своим отрицанием. Именно такое состояние Пиррон называет "афасией" (aphasia). Афазия близка к "атараксии" ataraxia, и подразумевает внутренний покой, "жизнь себе равную".
Пиррон личным примером показал, что такое "всеобщий индифферентизм".
Лишь дважды, как рассказывают, ему изменила невозмутимость. Один раз, когда на него напала собака; в ответ на упрек в потере равновесия он сказал: "это не просто человеку — совсем раздеться". В этой реплике ясно проступает тот смысл, что цель не в том, чтобы аннигилироваться, т.е. погрузиться в абсолютное небытие, но в обнажении истинной природы человека, которая божественна и потому подлинна, ибо лишена веса вещей, т.е. всего безразличного и незначащего.
Успех Пиррона обнаруживает совсем не случайный характер такого восточного влияния, напротив, ясно, что в его лице мы имеем новую модель жизни, новую интерпретацию идеалов своей эпохи.
Эпикур восхищался образом жизни Пиррона и нередко интересовался новостями о нем у Навсифана. У себя на родине он был в таком почете, что Тимон называл Пиррона "подобным богам", а сограждане избрали его в сонм жрецов.
Заслуга Тимона (325/320—235/230 гг. до н.э.) состояла в том, что он записал, систематизировал и пустил в оборот сочинения учителя, без него, возможно, история скептицизма была бы иной.