Заключительное слово автора 11 страница
Кайлаш-баба стал моим учителем в непростой науке выживания странствующего отшельника. Холодными ночами мы зачастую спали на склонах гор, обращенных к реке. Однажды ночью Баба предложил мне накрыться его одеялом, и, хотя вначале я отказывался, он настоял на своем. С тех пор мы много раз спали с ним под одним одеялом. Он научил меня находить в лесу съедобные и лекарственные коренья, плоды и листья.
В деревнях, куда мы приходили с Бабой, он учил меня, как просить милостыню, не теряя собственного достоинства. В индийских деревнях, в отличие от стран Запада, люди, живущие на подаяние, пользуются большим уважением, потому что те, кто дает им милостыню, служа нищим странникам, получают от них в ответ очень многое. А поскольку Кайлаш-баба был святым человеком, преисполненным достоинства, то и я проникся пониманием того, что жить на подаяние — очень возвышенный образ жизни. Баба научил меня, как обходиться одними рисовыми хлопьями. Рисовые хлопья очень дешевы, поэтому любой бакалейщик с радостью жертвовал их. К тому же они не портятся. В джунглях можно прожить несколько недель, питаясь одними хлопьями. Все, что требовалось, — это залить их водой из ручья. Баба также научил меня надлежащим образом поддерживать в чистоте свое тело: чистить зубы веточкой дерева ним и пользоваться речной глиной вместо мыла. Помимо наставлений, касающихся питания и гигиены, он преподал мне важные уроки о том, как с почтением относиться не только к священным рекам, храмам, деревьям, солнцу, луне и священному огню, но также и к змеям, скорпионам и диким зверям. Баба не говорил по- английски, но ему загадочным образом удавалось передавать свои идеи мне, особенно когда он хотел подчеркнуть, что Бог живет в сердцах всех существ. Так, он научил меня видеть душу в сердцах ядовитых змей и уважать змей, не посягая на их жизненное пространство. А когда мы встречались с другими садху, он показывал мне, как следует вести себя с ними в зависимости от их верований и убеждений и как делить с ними трапезу.
Чем больше мы путешествовали вдвоем, тем больше я смотрел на Бабу как на родного отца. Он окружил меня любовью и заботой, словно собственного сына. Хотя мы не могли разговаривать друг с другом, языковой барьер не мешал общению наших сердец. Жестами, улыбками, а иногда и хмурыми взглядами он обучал меня всему необходимому. Со стороны он выглядел довольно устрашающе: суровый аскет, обитающий в горах, со спутанными волосами и неизменным железным трезубцем в руке. Но мне он открылся как добрейший и деликатнейший человек — более доброго человека мне еще не доводилось встречать. Когда, собрав в деревне подаяние, мы принимались за свою нехитрую трапезу, Баба всегда сначала досыта кормил меня и только потом ел сам. А когда я отказывался есть первым, он бросал на меня такой простодушный и невинный взгляд, что мне поневоле приходилось подчиниться. Всякий раз, когда Баба смотрел на меня, глаза его наполнялись слезами любви. Он сам был исполнен любви и заботы и вызывал такие же чувства у меня, словно я знал его всю жизнь.
От Бабы и других людей, встреченных мною в ходе странствий, я узнал о разных проявлениях Бога, которые входят в индуистский пантеон. Я еще не определился в своем отношении к этим многочисленным божествам — все это было довольно непривычно для меня, — но я видел, какую они вызывают любовь и преданность в других людях. У меня не было никаких предрассудков на этот счет, да мне и самому не терпелось во всем этом разобраться.
Кайлаш-баба поклонялся Шиве — воплощению Бога, которое правит материальным миром и в должный срок разрушает его. Баба непрестанно повторял мантру ом намах шивайа! Мы шли с ним лесными тропами, и он то и дело взывал к Господу Шиве и его супруге: «Джая Шанкар!», «Хе Вишванантх!», «Хе Кедарнатхаджи!», «Джай Шри Парвати!» и «Хе Ума Мата!» Всякий раз, когда нам встречались другие шиваиты, мы устраивали совместное пение этих мантр. Когда пение достигало апогея, Кайлаш-баба впадал в транс и принимался неистово стучать в свой барабан дамару. Барабан отзывался оглушительными звуками, приводившими всех других садху в неистовство. Они самозабвенно раскачивались, так что тяжелые пряди их спутанных волос начинали двигаться из стороны в сторону. Некоторые хлопали в ладоши, а кто-то вскакивал на ноги и начинал кружиться в мистическом танце.
Кайлаш-баба пользовался непререкаемым авторитетом у странствующих садху. Как сказал мне по секрету один пожилой отшельник, Кайлаш-бабе вполне могло быть несколько сотен лет. Никто точно не знал его возраст. Он обладал сверхъестественными йогическими силами, мог исцелять больных и творить другие чудеса. «Лет тридцать тому назад я сам был свидетелем его удивительных способностей, — поделился со мной этот отшельник. — К нему стекались толпы людей и почитали его как Бога. Но Кайлаш-баба осознал, что власть и слава — помеха в духовной жизни. Он дал обет никому не рассказывать о своих удивительных способностях и никогда больше не демонстрировать их. У него не было ни учеников, ни собственного ашрама, он просто бродил в одиночестве по гималайским лесам». Я нисколько не удивился, узнав, что Кайлаш-баба обладает мистическими силами. Гораздо большее впечатление на меня произвели цельность и сила его натуры и верность выбранному пути.
Шло время, и я начал догадываться, что Кайлаш-баба мечтает снова остаться в одиночестве. Я не хотел навязывать ему свое общество, да и сам понимал, что мне тоже пора двигаться дальше.
Поклонившись Бабе в ноги, я попросил у него благословение. Он искренне рассмеялся и со слезами на глазах заключил меня в свои могучие, медвежьи объятия. Потом он благословил меня, прочтя подобающую случаю мантру. Меня очень расстрогали его непритворная отрешенность и, на первый взгляд, несовместимая с ней сердечная доброта. Мы полюбили друг друга, словно отец и сын, но, будучи странствующими садху, понимали, что едва ли увидимся снова.
Сладость новых взаимоотношений и неизбежная горечь расставания с человеком, который стал тебе близок, были неотъемлемой частью той жизни, которую я избрал. Подобные испытания давались мне нелегко, но из-за боли разлуки радость от этих отношений до сих пор жива в моем сердце. Прощаясь с Кайлаш-бабой, я молился о том, чтобы всегда помнить о нем. Что ж — похоже, что молитва моя была услышана.
Примерно в то же время я написал домой письмо, в котором делился полученным мной опытом.
Мои дорогие!
Лучше жить в нищете, чем продать душу за пустой золотой дворец. А лучше жить в безвестности, чем продать душу за пустую славу, дешевое поклонение и никчемный почет. Там, где нет внутренней свободы, нет жизни. Поэтому лучше умереть, чем лишиться возможности искать свой идеал.
Сейчас я занимаюсь тем, что в святом месте и под руководством святых людей изучаю бесценную мудрость Востока. Пожалуйста, поймите, что это потребует времени. Пока я еще на подступах к ней.
Я самовлюбленный эгоист, духовно слепой и погрязший в невежестве. Едва ли кто-то находится дальше от понимания Бога, чем я. Поэтому такому глупцу, как я, потребуется много времени, чтобы узреть благодатный свет Истины, сияющий и в вас, и во мне.
С любовью,
Ричард
Во время молитвы во флорентийском соборе искра духовной жажды, которая тлела у меня в сердце, превратилась в пламя. Медитация на острове Крит раздула из него пылающий костер, а полное опасностей путешествие по Ближнему Востоку лишь подбросило дров в этот огонь, сделав его еще жарче и сильнее. Но здесь, в Гималаях, в обществе святых людей, этот священный огонь запылал во мне в полную силу. Избрав духовное совершенствование своей единственной целью, я молил Бога помочь мне.
Мне было двадцать лет. Из-за аскетичной жизни я исхудал и весил всего пятьдесят килограмм. Единственный комплект моей одежды посерел от ежедневного полоскания в реках, прудах и ручьях. Кожа моя обветрилась и загрубела, губы растрескались, а волосы свалялись. Поскольку я носил дешевые резиновые сандалии, ступни мои потемнели от въевшейся грязи, а пятки покрылись трещинами, достигавшими лодыжек. Выбранный мною образ жизни сказался на здоровье, но я не обращал на это внимания — мое стремление к просветлению было сильно как никогда.
Мне нравилась жизнь странствующего садху, и я с радостью ждал новых приключений и встреч с великими душами, достигшими высот духа. Бродя по лесам, я часто спрашивал себя: Найду ли я когда-нибудь тот единственный путь и того учителя, которому смогу посвятить всего себя?
Однажды в Дев-Праяге несколько садху пригласили меня на обед в находящийся неподалеку ашрам. Как раз в это время в ашрам из джунглей пришел какой-то йог. Никто из присутствующих его не знал. Он попросил собрать вечером всех врачей, которые только есть в городе. Когда врачи пришли, йог громким голосом бросил им вызов: «Заразившись болезнью материализма, вы стали больше доверять современной науке, чем собственному наследию. Бог привел меня сюда из джунглей, чтобы я сокрушил вашу глупую гордыню. Благодаря моим йогическим способностям я отключу все системы своего тела и умру. И вы подтвердите это с помощью своих медицинских приборов. А ровно через полчаса я воскресну из мертвых».
Сев с прямой спиной в позу лотоса, йог стал дышать резко и глубоко. Примерно после двадцатого вдоха он задержал дыхание и замер. Присутствующие при этом врачи стали по очереди обследовать его стетоскопом и другими инструментами, но так и не смогли обнаружить ни сердцебиения, ни дыхания, ни пульса. Врачи были ошарашены. «Он находится в состоянии клинической смерти», — констатировал один из них. Не слишком веря им, я подошел и попросил у врача стетоскоп. Но все мои попытки обнаружить у йога пульс и сердцебиение тоже оказались тщетными.
Мое первое знакомство с тем, какие возможности открывает перед человеком йога, произошло благодаря Свами Раме еще и Нью-Дели. Все то время, что я находился в Гималаях, я занимался пранаямой, дыхательными упражнениями, и асанами, йогическими позами. Безмолвная медитация помогала мне настроить ум и тело в унисон с божественной энергией Господа. Я не понаслышке знал о невероятных результатах, достичь которых позволяет йога, о ее огромной пользе для здоровья и о способности йогов но желанию менять свое физическое состояние. Однако то, что я увидел сейчас, не умещалось в моем воображении.
Ровно через тридцать минут, секунда в секунду, йог сделал выдох, открыл глаза, поднялся и молча ушел обратно в джунгли.
Ему ни от кого ничего не было нужно. Он просто хотел продемонстрировать скептикам возможности йоги. И мы с врачами, изумленные, еще долго смотрели ему вослед.
Куда бы ни приводили меня мои странствия, я везде слышал почтительные отзывы о святой женщине по имени Анандамойи Ма. Я и сам читал о ее необычайных способностях в знаменитой книге Парамахамсы Йогананды «Автобиография йога». Он посвятил ей отдельную главу под названием «Мать, проникнутая блаженством». Один садху на берегу Ганги в Дев-Праяге рассказал мне, что Анандамойи Ма живет в Гималаях в городе Дехра-Дун. «Сегодня я собираюсь туда на автобусе, хочу увидеть эту святую женщину, — сказал мне садху. — Если хочешь, поедем вместе».
Во дворе дома Анандамойи Ма целая толпа последователей с нетерпением ожидала ее появления. Мой попутчик куда-то исчез, и вскоре вокруг меня собралась небольшая группа людей, которые стали рассказывать мне о своей духовной наставнице.
Анандамойи Ма была гуру премьер-министра Индии, Индиры Ганди. Родилась она в самом конце девятнадцатого века в маленькой деревушке в Восточной Бенгалии. С самого детства она была равнодушна к мирским удовольствиям и время от времени впадала в транс, приводя в замешательство своих родных. Чем больше я слышал от ее последователей о проявляемых ею признаках экстаза, о ее сострадании и чудесах, тем большее восхищение она у меня вызывала. В какой-то момент все ожидавшие вскочили на ноги, приветствуя хрупкую пожилую женщину в простом белом сари. Это была Анандамойи Ма. Она, в свою очередь, поприветствовала нас, сложив ладони, и села на стул. Глаза ее искрились радостью. Несмотря на внешнюю хрупкость, она излучала какую-то нездешнюю силу. Лицо ее, хотя и покрытое морщинами, казалось лицом игривого ребенка. Анандамойи Ма была непосредственна, как маленькая девочка, и в то же время мудра и серьезна, словно мать вселенной. Она была нежна, как цветок, который она держала в руке, но при этом чувствовалось, что она обладает огромной силой и непреклонной волей.
Улыбаясь нам и ритмично хлопая в ладоши, она начала петь имена Бога. Затем, после небольшой паузы, Анандамойи Ма заговорила о любви, мудрости и самопожертвовании. «Любовь — это бесконечное всепрощение, — начала она. — А истинная мудрость заключается в том, чтобы видеть все в связи с Совершенным Целым. Когда вы поймете, что все принадлежит Ему, то освободитесь от всех тревог». Грациозно приложив руку к сердцу, она произнесла с закрытыми глазами: «Причина всех наших страданий — в концепциях „я“ и „мое“. Любые страдания вызваны нашей оторванностью от Бога. Но, когда мы вместе с Богом, страдания прекращаются. Страданиями Господь уничтожает страдания, а несчастьями искореняет несчастья. Когда это произойдет, Он перестанет посылать нам страдания и несчастья. Всегда помните об этом».
Эти слова любящей Матери, обращенные к ее детям, тронули меня до слез. Легкий ветерок пробежал по листве росших во дворе деревьев. Анандамойи Ма на секунду умолкла, засмотревшись на чирикающего в ветвях дерева воробья. Собравшиеся стали переглядываться и улыбаться, наслаждаясь ее тихой радостью. «Этот мир мечется между удовольствием и страданием, — продолжила она. — О какой надежности, о какой уверенности в завтрашнем дне может идти речь? Все это можно обрести только в Боге. Страдания ниспосылаются нам для того, чтобы мы вспомнили о Боге и искали в Нем утешение. Всегда, когда есть возможность, повторяйте святое Имя. Произносящий святое Имя находится в обществе Бога. Бог — ваш лучший друг, и, если вы будете всегда общаться с Ним, Он откроет вам Себя».
Ее добрый взгляд пробуждал веру и надежду, а ее непритязательность и простота наполняли мое сердце умиротворением. Хотя сама она считала себя всего лишь ребенком, все присутствующие воспринимали ее как мать. За то недолгое время, что я провел у Анандамойи Ма, я не раз видел, как отрекшиеся от мира садху, йоги и свами, которые обычно держатся от женщин на расстоянии, сидели у ее стоп, ища благословений.
Однажды, когда я в полном одиночестве сидел во внутреннем дворе, туда неожиданно вошла Анандамойи Ма. Желая выразить ей почтение, я склонился перед ней и коснулся ее стоп. Сильно смутившись и покраснев, она отпрянула. Меня охватило жгучее чувство вины. При виде Анандамойи Ма я невольно захотел выразить ей почтение, но сделал это грубо и бестактно. Что я натворил! Я понял, что, невзирая на свое возвышенное положение, она была очень скромна и потому предпочитала, чтобы последователи не прикасались к ее стопам.
Увидев, что я помертвел от стыда, Анандамойи Ма сжалилась надо мной и присела рядом на стул. Улыбаясь, как дитя, она закатила глаза, веки ее затрепетали и закрылись. В наступившей тишине она погрузилась в транс, и я ощутил исходящую от нее ауру материнской любви. Лицо ее, по-младенчески невинное, озарилось ангельским светом. Вместе с ней я погрузился в сокровенное безмолвие. Какое-то время спустя Анандамойи Ма вышла из транса, улыбнулась и жестом подозвала меня. Ее глаза излучали любовь и нежность, но, когда я заглянул в их бездонную глубину, то увидел в них полную свободу от материальных желаний. Молча поднеся к носу и губам цветок лотоса, Анандамойи Ма протянула его мне, а затем поднялась и ушла.
Лелея в сердце воспоминания об этой встрече, я продолжил свое паломничество. Со временем я стал понимать, что вести жизнь садху — это непростое испытание. Мне пришлось терпеть зимние холода, не имея теплой одежды. Моим ложем была холодная земля на берегу реки, а крышей над головой мне служили кроны деревьев или своды пещер. И днем и ночью я был беззащитен перед насекомыми и дикими зверями, а в случае болезни мне не на кого было рассчитывать. Но самым тяжелым испытанием оказалось полное одиночество. Однако меня это не останавливало. Из Дехра-Дуна я направился на северо-запад, еще выше в Гималаи, в Уттар-Каши — место, которое многие называли Долиной Святых. С незапамятных времен йоги приходили сюда, чтобы в уединении заниматься здесь медитацией. Бродя по окрестностям Уттар-Каши, я нашел высоко в горах пещеру. Из нее можно было созерцать простирающийся внизу лес.
Проведя в пещере несколько дней, я стал свидетелем охоты леопарда: выследив ничего не подозревавшую лань, он бросился на нее и сомкнул на ней свои мощные челюсти. В лесу жила стая коричнево-белых обезьян. Они постоянно дрались друг с другом и, раскачиваясь на ветвях, перебирались с дерева на дерево в поисках плодов и ягод. Пятнистый олень жевал зеленую листву и траву и ощипывал кусты, то и дело тревожно оглядываясь по сторонам. Птицы экзотических расцветок перелетали с ветки на ветку и питались насекомыми и ягодами. Королевская кобра в поисках добычи бесшумно скользила по земле между стволами деревьев, не замечая крадущегося сзади мангуста, готового растерзать ее. Все они были моими соседями, а я — всего лишь гостем в их доме. Вспоминая, как Кайлаш-баба учил меня относиться к обитателям леса, я молился о том, чтобы сохранить бесстрашие. Все живые существа, независимо от вида жизни, вынуждены вести борьбу за существование, в которой слабые становятся жертвой сильных. «Но в человеческой жизни, — думал я, — есть другое, куда более высокое, предназначение».
Сидя в своем лесном жилище, я часто доставал из сумки изображение юноши с кожей синего цвета, которое пришло ко мне в Нью-Дели, и медитировал на него. Чувствуя, что меня все больше влечет к этому прекрасному флейтисту, я снова и снова задавался вопросом, кто бы это мог быть? Но спрашивать об этом у других я не хотел, так как был уверен, что по воле Бога в должный срок эта тайна откроется мне сама.
Однажды весной я в полном одиночестве сидел во внутреннем дворе одного из гималайских храмов и вслушивался в утреннюю тишину. Неподалеку жужжала пчела, перелетая с цветка на цветок в поисках нектара. Наблюдая за пчелой, я понял, что занимаюсь тем же самым — странствую повсюду ради нектара духовной мудрости и вдохновения, но пока еще не определился в своих желаниях, чтобы избрать для себя какое-то одно место, один путь и одного учителя.
Вдруг издалека раздался плач младенца, зовущего мать. В этот миг я тоже ощутил себя духовным младенцем, с той только разницей, что не умел плакать так искренне. Скорее бы наступил тот день, — подумал я, — когда я научусь взывать к своему возлюбленному Господу также искренне, как это дитя.
По двору пробежал порыв ветра с гор, всколыхнув молодую листву на деревьях. Я задумался о том, что помогает нам в постижении смысла жизни, и решил поделиться своими мыслями с родными.
Как дела по ту сторону Матери-Земли? Я думаю, чем добрее мы становимся, тем с большей добротой к нам относятся окружающие, и чем больше в нас хорошего, тем проще нам увидеть хорошее вокруг себя.
Ричард
Внезапно раздались звуки гонга, и во дворе храма стали собираться жители деревни. Храм представлял собой маленькое каменное здание, построенное на небольшом расчищенном участке леса, населенного дикими зверями. Словно стеной, храм был окружен огромными деревьями баньяна, нима и тамаринда. Местные жители поклонялись в храме каменному изваянию Божества. Они простирались перед ним ниц, читали молитвы, подносили светильники и цветы. Поскольку воспитан я был в традициях иудаизма и, кроме иудаизма, знал только христианство и ислам, я испытывал некоторый дискомфорт от этой церемонии и не стал принимать в ней участие. Может, это идолопоклонство? Я точно не знал и потому старался избегать предвзятых суждений, надеясь, что в будущем смогу разобраться лучше.
В тот день я познакомился с интереснейшим человеком — странствующим садху по имени Балашива Йоги. На вид ему было лет сорок, и он часто моргал и жмурился. Невысокий и полноватый, с волнистыми черными волосами и весело блестящими глазами, Балашива Йоги вел себя словно непоседливый подросток. Он все время что-то говорил, балагурил и не мог ни минуты усидеть на месте. Прося подаяние, он настаивал, чтобы ему давали сладости. Я впервые видел гималайского отшельника, который вел себя подобным образом. Но когда дело доходило до занятий йогой, Балашива преображался и становился воплощенной сосредоточенностью. Эта его многогранность делала общение с ним очень интересным. Мы провели вместе несколько дней и сдружились. Но в какой-то момент я почувствовал настоятельную потребность продолжить свое восхождение к вершинам гималайских гор.
Когда я пришел попрощаться с Балашивой, тот схватил меня за руку. «Не уходи, — настойчиво потребовал он. — Я хочу, чтобы сегодня вечером ты послушал мою лекцию. Пожалуйста!» Чем больше я отказывался, тем сильнее он уговаривал меня. Наконец, я сдался. На лекцию пришло несколько сотен человек. На сцене стоял Балашива Йоги. Я сел на стул слева от сцены. Балашива Йоги начал программу с того, что показал всем пустую ладонь. Затем он сжал ее и погрузился в медитацию. Когда он снова открыл ладонь, на ней, к великому удивлению толпы, лежал черный продолговатый камень. Это был Шива-лингам — символ Господа Шивы. Камень появился у Балашивы на ладони из ниоткуда, словно вырос на ней. Все были поражены увиденным. Насколько я мог судить, это была не ловкость рук, а самое настоящее чудо. Балашива Йоги поставил Шива-лингам на сцену, а затем, произнося какие-то мантры, материализовал у себя на ладони пепел. Этот мистический пепел непрерывным потоком стал сыпаться из его ладони прямо на Шива-лингам. Не прошло и минуты, как тот оказался скрыт под горой пепла. Собравшиеся, включая меня, смотрели на это чудо как завороженные.
Какой-то старик поднялся со своего места и стал прославлять Балашиву Йоги, а старуха с благоговением смотрела на него так, будто тот был Богом. Когда выступление Балашивы Йоги закончилось, все обступили его, чтобы выразить ему почтение.
А я отошел в сторону, недоумевая, как такой простоватый и неусидчивый человек смог развить столь удивительные способности. Вдруг Балашива Йоги, воздев руки, громогласно обратился к присутствующим: «То, что вы сейчас видели, — это йогическая способность, именуемая прапти-сиддхи. Она кажется сверхъестественной только тем, кто не знаком с наукой йоги. Занимаясь йогой, можно научиться манипулировать грубыми физическими элементами. Для этого сначала нужно понять, как управлять тонкими элементами с помощью ума». Нахмурившись, он предупредил: «Никому не позволяйте обманывать вас. То, что я продемонстрировал сейчас, не имеет никакого отношения к духовности. Это — материальные способности, приобретенные благодаря аскезе и медитации. Я не Бог. То же самое можно сказать и о других, кто творит подобные чудеса. Я всего лишь обычный человек, обладающий некоторыми йогическими сиддхами». Он сделал движение обеими руками, подбросив горсть пепла в воздух. «Я могу создать горстку пепла, но Бог создает вселенные». Он замолчал, оглядывая своих слушателей, а затем провозгласил самое главное из всего, что хотел сказать: «Духовная практика нужна, чтобы понять, что мы не тело, не ум и не эго, а вечная душа. Духовная жизнь — это поиск Бога и божественного начала в самом себе. Только так можно обрести умиротворение».
Слушатели выстроились в очередь, чтобы получить благословение Балашивы Йоги, а он тем временем подошел ко мне и поинтересовался: «Не жалеешь, что остался?»
«Нисколько», — ответил я. Безусловно, его способности произвели на меня сильное впечатление, но еще больше я оценил его прямоту, с которой он говорил об истинных ценностях жизни. Я понимал, что, пройдя обучение у любого из этих йогов, я тоже мог бы обрести подобные способности. Но я также понимал, что не они являются целью духовной практики. «Пожалуйста, благослови меня, чтобы я когда-нибудь понял то, о чем ты говорил сегодня».
Громко рассмеявшись, Балашива Йоги обнял меня, как старого друга. Он обратил ко мне раскрытую ладонь, благословляя меня этим жестом, а потом сжал ладонь в кулак. Когда он разжал кулак, у него на ладони лежал священный плод рудракши — красная бусина, покрытая пеплом. Он вложил ее мне в руку как знак своего благословения, вибхути.
Я возвращался в джунгли, размышляя над увиденным. Конечно, способности Балашивы Йоги впечатляли, но за несколько месяцев, проведенных в Гималаях, я видел и не такое. Куда более удивительным для меня было то, что люди уже собирались поклоняться Балашиве Йоги как Богу, но он остановил их. Американцы поклоняются спортсменам за их ловкость и силу, артистам — за красоту и талант, ученым — за новые теории и изобретения, политикам — за способность влиять на людей и ораторские способности, философам — за интеллект, а бизнесменам — за их богатство. В Индии же почитают йогов за их непревзойденную способность управлять тонкими энергиями. Честность Балашивы Йоги восхитила меня. Истинная духовность заключается в постижении Бога и обретении божественных качеств, а не в том, чтобы выставлять напоказ свои способности. Поскольку люди не способны по достоинству оценить всемогущество Бога, их привлекает демонстрация мистических сил. Сев под раскидистым баньяном, я задумался, почему люди так жаждут чудес. Непревзойденные чудеса, творимые Богом, окружают нас повсюду, но мы видим их каждый день, привыкаем и потому не обращаем на них внимания. Подняв с земли семечко баньяна, я стал, внимательно рассматривать его. Господь поместил в это крошечное семечко огромное дерево, и каждое такое дерево даст еще тысячи семян. Это ли не чудо? Есть и другие примеры. В одной туче, легко плывущей по небу, Бог хранит столько воды, что ею можно затопить целый город. Когда мужчина и женщина соединяются для зачатия ребенка, они даже не задумываются о том, как будет развиваться зародыш в утробе. Это происходит само собой. Разве это не чудо? Разные виды жизни наделены разными способностями. Живые существа летают, плавают, бегают, лазают по деревьям, ползают по стенам и даже создают цивилизации. Разве может это быть случайностью? Все мироздание — нескончаемая череда чудес. Конечно, способность человека управлять материальной энергией достойна уважения. Но, как справедливо укорил свою зачарованную аудиторию Балашива Йоги: «Я могу создать горстку пепла, но Бог создает вселенные».
Однажды, сидя на безлюдной горной тропе, я вдруг увидел, что ко мне приближаются два десятка мужчин весьма устрашающего вида. В руках каждый из них нес, словно знамя, железный трезубец, увенчанный человеческим черепом. Длинные дреды были уложены вокруг их голов, как короны, а спутанные бороды раскачивались из стороны в сторону в такт их шагам. С ног до головы они были покрыты толстым слоем пепла, на шее в несколько рядов висели бусы из рудракши, а лоб украшали три горизонтальные линии, символизирующие Шиву. Несмотря на холод, из одежды на них были лишь ярко-красные набедренные повязки и пояса из железных цепей. А некоторые и вовсе шли полностью нагими.
Это были Нага-бабы, или Наги. Я знал, что они дают обет пожизненного безбрачия и, чтобы уничтожить в себе половое желание, сублимировать сексуальную энергию и превратить в мистические способности, нередко прибегают к тантрическим практикам. Пренебрегая принятыми в обществе условностями, многие из них ходят обнаженными; это — часть их духовной практики. Наги не стригут волос, чтобы не сосредоточиваться на теле — это своего рода форма умерщвления плоти. История Нагов уходит корнями в глубь веков. В разное время некоторые из орденов Нагов сражались с войсками Великих Моголов, английскими завоевателями, буддистами и даже представителями других школ индуизма.
Мне очень хотелось понять, почему люди выбирают такой суровый путь. Собравшись с духом, я отважился попросить у Нагов разрешения попутешествовать вместе с ними. Один из них, говоривший по-английски, перевел мою просьбу другим, и те, потрясая над головой трезубцами, возгласами «Джай Шанкар!» выразили свое согласие. Взяв меня за руку, они приняли меня в свое число, словно родного брата. Проделав долгий путь, мы наконец разбили лагерь на берегу реки. Жрец Нагов, по имени Дхуни Баба, собрал хворост и возжег священный огонь. Другие Наги устроились вокруг костра, и я тоже подошел к огню, чтобы сесть рядом со всеми.
Вдруг у меня за спиной раздался душераздирающий вопль. Обернувшись, я увидел Дхуни Бабу. Охваченный яростью, он бежал ко мне, размахивая над головой трезубцем. В глазах его плясало красное пламя, губы дрожали от гнева, а руки судорожно сжимали занесенное над головой оружие. Остальные Наги возмущенно заголосили, изрыгая проклятия и испепеляя меня своими взглядами. Я был полностью сбит с толку. Что я такого натворил? Неужели мне суждено завершить свою жизнь на трезубце Нага? Я стал молиться. В этот момент один из Нагов, с перекошенным от отвращения лицом, указал на мои резиновые сандалии. Я тут же снял их и закинул далеко в джунгли. Наги молча смотрели на меня. Воцарилась мертвая тишина, и я, затаив дыхание, ждал, что будет дальше.
Неожиданно Наги разразились дружелюбным смехом и пригласили меня сесть рядом. Почувствовав, что напряжение спало, я выдохнул и жадно глотнул морозного горного воздуха. Устроившись на холодной земле, я все еще не мог прийти в себя от потрясения. Нага-баба, который немного говорил по-английски, объяснил мне: «Священный огонь — это наш храм. Рядом с ним нельзя находиться в обуви. На самом деле мы не были разгневаны. Просто мы решили преподать тебе урок, чтобы ты запомнил его навсегда. Сегодня ты удостоился особой милости Дхуни Бабы».