Обзор проведенного исследования 9 страница
Слово, которое одно способно сделать понятие самостоятельной единицей в мире мыслей, прибавляет к нему многое от себя. Идея, приобретая благодаря слову определенность, вводится одновременно в известные границы. Из звуков слова, его близости с другими сходными по значению словами, из сохранившегося в нем, хотя и переносимого на новые предметы, понятия и из его побочных отношений к ощущению и восприятию создается определенное впечатление, которое, становясь привычным, привносит новый момент в индивидуализацию самого по себе менее определенного, но и более свободного понятия. Таким образом, к каждому значимому слову присоединяются все вновь и вновь вызываемые им чувства, непроизвольно возбуждаемые образы и представления, и различные слова сохраняют между собой отношения в той мере, в какой воздействуют друг на друга. Так же как слово вызывает представление о предмете, оно затрагивает, в соответствии с особенностями своей природы и вместе с тем с особенностями объекта, хотя часто и незаметно, также соответствующее своей природе и объекту ощущение, и непрерывный ход мыслей человека сопровождается такой же непрерывной последовательностью восприятий, которые по степени и по оттенку определяются прежде всего представляемыми объектами, согласно природе слов и языка. Объект, появлению которого в сознании всякий раз сопутствует такое постоянно повторяющееся впечатление, индивидуализированное языком, тем самым представляется в модифицированном виде. В отдельном это малозаметно, но власть воздействия в целом основана на соразмерности и постоянной повторяемости впечатления. Характер языка запечатлен в каждом выражении и в каждом соединении выражений, и поэтому вся масса представлений получает свойственный языку колорит,
Однако язык не является произвольным творением отдельного человека, а принадлежит всегда целому народу; позднейшие поколения получают его от поколений предшествующих. В результате того, что в нем смешиваются, очищаются, преображаются способы представлений всех возрастов, каждого пола, сословия, характера и духовного различия данного племени, в результате того, что народы обмениваются словами и языками, создавая в конечном счете человеческий род в целом, язык становится великим средством преобразования субъективного в объективное, переходя от всегда ограниченного индивидуального к всеобъемлющему бытию. Открытие никогда ранее не улавливаемого звукового знака мыслимо лишь при признании происхождения языков, выходящего за пределы всякого человеческого опыта. Там, где человек из поколения в поколение сохраняет какие-либо звуки, обладающие значением, — там он создает из них язык и формирует свой диалект в соответствии с ними. Это заложено в потребности быть понятым, в свойственной каждому языку связности всех частей и элементов, в одинаковости языковых способностей. Даже при собственно грамматических разъяснениях важно твердо помнить, что племенам, которые создавали дошедшие до нас языки, было нелегко их изобретать и, действуя самостоятельно, они только членили и использовали ими обнаруженное. Лишь таким путем можно объяснить появление многих тонких нюансов у грамматических форм. Ведь было бы очень сложно изобретать для них различные обозначения; и обратно, вполне естественно неодинаковым образом употреблять уже существующие различные формы. Преимущественно слова как основные элементы языка перекочевывают от народа к народу. Для грамматических форм возможность перехода более затруднительна, поскольку они ввиду своей тонкой интеллектуальной природы существуют скорее в уме, чем материально, и, выявляя себя, закрепляются в звуках. Между извечно сменяющимися поколениями людей и миром отображаемых объектов существует бесконечное количество слов, которые, если даже они изначально созданы по законам свободы и в таком же виде продолжают употребляться, следует рассматривать как независимые сущности (Wesen), объяснимые лишь исторически и созданные постепенно посредством объединения усилий природы, человека и событий. Следы слов теряются во тьме предыетории, так что установить начало уже не представляется возможным; их разветвление охватывает все человечество, как бы далеки люди друг от друга ни были: их непрекращающееся действие и постоянное возникновение могло бы обрести конец только в том случае, если будут истреблены все ныне живущие поколения и разом перерезаны все каналы связи. Пока народы пользуются существовавшими до них элементами языка, пока они вмешиваются в отображение объектов, выражение не безразлично для понятия, и понятия не бывают независимыми от языка. Но зависящий от языка человек оказывает на него обратное воздействие, и поэтому каждый отдельный язык есть результат трех различных, но взаимосвязанных воздействий: реальной природы вещей, поскольку она оказывает влияние на душу (Gemiith), субъективной природы народа, своеобразной природы языка, где инородные (fremd) примеси к основной материи языка и все усвоенное языком, первоначально даже свободно созданное, допускают образования по аналогии только в известных пределах.
20. Из взаимообусловленной зависимости мысли и слова явствует, что языки являются не только средством выражения уже познанной истины, но и, более того, средством открытия ранее неизвестной. Их различие состоит не только в отличиях звуков и знаков, но и в различиях самих мировидений. В этом заключается основа и конечная цель всякого исследования языка. Совокупность познаваемого — как целина, которую надлежит обработать человеческой мысли, — лежит между всеми языками и независима от них. Человек может приблизиться к этой чисто объективной сфере не иначе как присущим ему способом познания и восприятия, следовательно, только субъективным путем. Именно там, где достигает-
Ся вершина и глубина исследования, прекращается механическое и логическое действие рассудка (Verstandesgebrauch), наиболее легко отделимого от каждого своеобразия, и наступает процесс внутреннего восприятия и творчества, из которого и становится совершенно очевидным, что объективная истина проистекает от полноты сил субъективно индивидуального. Это возможно только посредством языка и через язык. Но язык как продукт народа и прошлого является для человека чем-то чуждым; поэтому человек, с одной стороны, связан, но, с другой стороны, обогащен, укреплен и вдохновлен наследием, оставленным в языке ушедшими поколениями. Являясь по отношению к познаваемому субъективным, язык по отношению к человеку объективен, ибо каждый язык есть отзвук общей природы человека. Если же совокупность языков никогда не сможет стать совершенной копией субъективного характера человечества, то они все же непрерывно приближаются к этой цели. Субъективный характер всего человечества снова становится сам по себе чем-то объективным. Первоначальное соответствие (LJber- einstimmung) между вселенной и человеком, на котором основывается возможность всякого познания истины, таким образом вновь обретается частично и постепенно на пути ее обнаружения. Ибо объективное является тем, что, собственно, и должно быть постигнуто, и, когда человек через особенности языкового своеобразия приближается к этому, он должен приложить новые усилия для того, чтобы отделить субъективное и четко вычленить из него объект — пусть даже через смешение одной языковой субъективности с другой.
21. Если сравнить в различных языках способы выражения предметов, не воспринимаемых чувственно, то окажется, что одинаково значимыми будут лишь те, которые, являясь чистыми построениями, не могут содержать ничего другого, кроме того, что в них вложено. Все остальные пересекаются различным образом в лежащей в их центре области (если так можно назвать обозначаемый ими предмет) и имеют разные значения. Выражения для чувственно воспринимаемых предметов в той мере одинаково значимы, в какой в них мыслится один и тот же предмет, но поскольку они выражают различный способ его представления, то они могут расходиться в значениях. Ибо воздействие индивидуального представления о предмете на образование слова определяет, пока такое представление живо, и то, как словом вызывается предмет. Но множество слов возникает из соединения выражений чувственно воспринимаемых и чувственно невоспринимаемых предметов или же из умственной переработки первых, и поэтому все они несут на себе неповторимый индивидуальный отпечаток этой переработки, если даже с течением времени он исчезает у первых. Так как язык одновременно есть и отражение и знак, а не целиком продукт впечатления о предметах и произвольное творение говорящего, то каждый отдельный язык в каждом своем элементе несет на себе отпечаток первого из обозначенных свойств, но распознавание его следа, кроме присущей ему отчетливости, основывается в каждом случае на склонности духа воспринимать слово главным образом как отражение или как знак. Душа (Gemiith), располагая властью абстракции, способна добраться до знака, но она также может, проявив всю свою восприимчивость, ощутить полноту воздействия своеобразного материала языка. Говорящий может выбрать любую из этих возможностей, и часто употребление поэтического, не свойственного прозе оборота речи не имеет никакого другого воздействия, кроме как настроить душу на то, чтобы не рассматривать язык в качестве знака. Если это двоякое употребление языка рассмотреть как две разновидности и попытаться их — отграничить более четко, нежели это может иметь место в действительности, то одну из них можно назвать научной, а другую — речевой. Первая является одновременно и деловой, тогда как вторая — повседневной, естественной, ибо свободное общение способствует раскованности восприимчивости духа. Научное употребление в принятом здесь смысле используется лишь в науках, оперирующих чисто логическими построениями, а также в некоторых областях и методах естественных наук; в каждом акте познания, который требует нераздельного действия сил человека, выступает речевое употребление.
Именно от этого вида познания излучается свет и тепло на все другие; только на нем основывается поступательное движение всеобщего духовного образования, и народ, который не ищет и не обретает вершин этого познания в поэзии, философии и истории, лишается благотворного обратного воздействия языка, потому что он по своей вине не питает его более материалом, который один может сохранить в языке свежесть и выразительность, блеск и красоту. Это уже область красноречия, если, правда, понимать под красноречием в самом широком и не совсем обычном смысле такую трактовку языка, согласно которой он оказывает существенное воздействие на отображение объектов или сознательно употребляется для этой цели. В последнем случае красноречие с полным основанием (или без всякого основания) может войти как в научное, так и в деловое употребление. Научное употребление, в свою очередь, должно быть отграничено от конвенционального употребления. Обе разновидности относятся к одному классу, поскольку каждая из них стремится, истребляя своеобразие языкового материала, использовать последний только как знак. Но при научном употреблении язык применяется в той области, где это уместно, что и достигается устранением субъективного характера каждого выражения или, скорее, стремлением настроить душу целиком на объективный лад. Того же принципа придерживается спокойное и рассудительное деловое употребление языка. Конвенциональное употребление переносит трактовку языка в область, где возникает нужда в свободе восприимчивости; оно каждому выражению придает особую по степени и колориту субъективность и стремится вызвать соответствующее настроение у человека. Таким путем слово переходит в область речевого употребления и восстанавливает утраченные красноречие и поэзию. Существуют народы, которые вследствие особенностей своего характера пошли по одному из неверных путей развития языка или односторонне двигались по указанному правильному пути; есть и такие, которым в большей или меньшей степени сопутствовала удача в их обращении с языком. И если судьба благоприятствует тому, что народ, имеющий склонность к разговору, пению и музыке, достигает наивысшего расцвета своего организма, то создаются чудесные языки, вызывающие всеобщее восхищение во все времена. Только такой счастливой удаче!'! можно объяснить происхождение греческого языка.
Это последнее и наиболее важное применение языка не может быть чуждым первоначальному его организму. В нем заложен зародыш дальнейшего развития, и нами разделенные ранее части сравнительного языкознания здесь сливаются. На основе исследования грамматики и словарного запаса всех народов (в той мере, в какой мы располагаем возможностями для этого), а также на основе изучения письменных памятников развитых языков должно быть осуществлено связное и ясное изложение вида и степени образования идей (Ideenerzeugung), достигнутого человеческими языками, и выявлена в их строении доля влияния различных качеств языков на их завершенность.
Моим намерением было обозрение сравнительного изучения языков в целом, установление цели этого изучения, а также доказательство того, что для достижения этой цели необходимо совместное рассмотрение происхождения и процесса завершения языков. Только в том случае, если мы будем проводить наше исследование в этом направлении, мы будем испытывать все меньше склонности трактовать языки как произвольные знаки и, проникая вглубь, в духовную жизнь, обнаружим в своеобразии их строения средство изучения и познания истины, а также форму становления сознания и характер. Если языкам, достигшим высоких степеней совершенства, свойственны собственные мировоззрения (Weltansichten), то должны существовать не только их отношения друг к другу, но и их отношения к тотальности всего мыслимого. С языками происходит то же, что и с людскими характерами, или, если использовать для сравнения более простой пример, — с идеалами богов в изобразительном искусстве, которым в равной мере свойственна и тотальность и индивидуальность, поскольку каждое изображение как одновременное воплощение всех совершенств не является индивидуализированным идеалом с одной определенной стороны. Но не следует рассчитывать на то, что в каком-нибудь языке будут в чистом виде обнаружены такие преимущества, и попытка подобного представления (исторических) различий характеров и языков была бы искажением истинного положения вещей. Можно говорить лишь об известной предрасположенности языка и ее нечетко прослеживаемой направленности. Становление же характера человека, равно как народа и языка (под которым следует понимать не подчинение различных проявлений одному закону, а приближение сущности к какому-либо идеалу), невозможно себе представить, если мы стоим на том пути, направление которого, данное посредством представления об идеале, подразумевает дрУ" гие направления, со всех сторон исчерпывающие идеал. Состояние народов, к языкам которых это приложимо, является наивысйшм и завершающим для племенных различий. Оно предполагает относительно большое количество людских масс, которые необходимы для того, чтобы языки могли достичь своей завершенности. В основе этого состояния лежит низшее, откуда мы и происходим. Оно возникает из неизбежной разобщенности и разветвленности рода человеческого. Этому состоянию языки обязаны своим происхождением. Оно предполагает множество небольших людских общностей, в которых легче возникнуть языкам, многие из них должны были смешаться и слиться, чтобы возникли богатые и пластичные языки. В обоих состояниях соединилось все то, что было открыто и сохранено на земле поколениями людей; возникая из природных и физических потребностей, оба приобретают в процессе развития высшее духовное назначение.
О влиянии различного характера языков на литературу и духовное развитие [92]
Тот, кто задумывался когда-либо над природой языка, не осмелится утверждать, что язык — это совокупность произвольных или случайно употребляющихся знаков понятий, что слово не имеет другого назначения и силы, кроме того, чтобы отсылать к предмету, представленному либо во внешней действительности, либо в мыслях, и что совершенно безразлично, каким языком пользуется та или иная нация. Можно считать общепризнанным, что различные языки являются для наций органами их оригинального мышления и восприятия, что большое число предметов создано обозначающими их словами и только в них находит свое бытие (это можно распространить на все предметы в том смысле, что они мыслятся в словах и в мысли воздействуют через язык на дух), что языки возникли не по произволу и не по договору, но вышли из тайников человеческой природы и являются (можно добавить: как относительно самостоятельные сущности, присущие определенной личности) саморегулируемыми и развивающимися звуковыми стихиями. Область исследования заключает в себе природу воздействия языка на мышление, проявление тех его особенностей, на которых основано достижение им той или иной ступени, отражение им того или иного различия мыслей; изучение зависимости или независимости нации от своего языка, воздействия, которое нация может оказать на язык, или обратного воздействия языка на нацию представляет собой открытое поле деятельности, и, приступая к этим вопросам, нужно помнить, что можно попасть в довольно труднодоступную, а не в давно исхоженную область.
Цель настоящей работы — предпринять описанное выше исследование и развернуть его настолько широко, насколько покажется необходимым и возможным, чтобы, рассматривая язык в чистом виде и проникая в его общую природу, трактовать его также и исторически, используя данные наиболее значительных из известных языков, и попытаться таким образом обнаружить влияние различного характера языков (установление которого само по себе задача нелегкая) на литературу и духовное развитие.
Если считать, что языки расчленяются на грамматику и словарь, то мы имеем здесь дело с их физиологическими функциями, с тем, как работают их составные части в целом и в отдельности и как через них складывается органическая жизнь языка. Существование же таковой у языков должно быть признано. Поколения проходят, а язык остается, каждое из поколений застает язык уже бывшим прежде него, и притом более сильным и мощным, чем само это поколение; ни одно из поколений никогда не проникает до конца в его суть и таким оставляет его потомкам; характер языка, его своеобразие познаются только на протяжении целого ряда поколений, но он связывает все поколения, и все они проявляют себя в нем; можно видеть, чем обязан язык отдельному периоду времени, отдельным людям, но остается неопределимым, что должны ему они. В сущности, язык, который передается потомкам — только не в виде фрагментарных звуков и речевых построений, а в своем активном, живом бытии, — язык, который не является внешним, но именно внутренним, язык в своем единстве с существующим благодаря ему мышлением, этот язык представляет собой саму нацию, и собственно нацию. Что же есть язык, как не расцвет, к которому стремится вся духовная и телесная природа человека, в котором впервые обретает форму все неопределенное и колеблющееся, а утонченное и эфемерное предстает в переплетении с земным? Язык — это также расцвет всего организма нации. Человек может овладеть языком, только переняв его от других, и тайна его возникновения связана с тайной расщепленной и вновь в высшем смысле и бесповоротно воссоединенной индивидуальности.
Может показаться странным для исследования влияния языка на нацию выбор именно литературы, поскольку она часто бывает лишь искусственным, несамостоятельным, благодаря собственному языку выходящим за его же пределы творением. Любой народ, даже не достигший того уровня, когда зарождается литература, наблюдает в частной и общественной жизни множество примечательных явлений, сильных перемещений энергии, которые, разумеется, возникают не без влияния языка; результаты этих наблюдений прорываются мощным, полным смысла потоком только в повседневной речи народа; в литературные же труды и произведения этот поток энергии попадает большей частью в ослабленном и обедненном виде. Возникновение литературы можно сравнить с образованием окостенения в стареющем челог гческом скелете: в тот момент, когда свободно звучащий в речи ч в пении звук оказывается замкнутым в темницу письма, язык подвергается сначала так называемому очищению, потом обедняется и, наконец, приходит к своей смерти, как бы богат и употребителен он ни был. Буква не терпит ничего выходящего за ее пределы, она приводит в оцепенение еще недавно свободную и многообразную, существовавшую рядом с ней разговорную речь, подавляет ее вольное извержение, ее разнообразные формы, каждый ее крохотный нюанс, образно обозначающий модификации, которые привносит в нее народный язык. С другой стороны, это неизбежное зло возникает еще и оттого, что язык преходящ, как и все земное. Если бы он не закреплялся на письме, если бы настоящее не имело для передачи звуков минувшего ничего, кроме темных и невнятных преданий, совершенствование было бы невозможным, и все по воле только случая кругами возвращалось бы к одному и тому же. Здесь можно упомянуть редко повторяющееся во всемирной истории стечение обстоятельств, когда языку, при перенесении его из повседневной народной речи в обособленную область идей, не хватает чистоты, благородства и достоинства. Но рассматривать наличие или отсутствие литературы как единственный признак влияния языка на духовное развитие было бы ошибочным. В исследованиях, подобных настоящему, нужно не только не оставлять в стороне национальные литературы, но начинать с того, чтобы направлять внимание именно на такие литературы, поскольку они одни передают прочные и надежные формы, в которых запечатлено влияние языков и благодаря которым можно безошибочно его обнаружить. При этом мы должны быть свободными от всякой, в высшей мере неподобающей языковеду недооценки тех языков, которые никогда не обладали литературой, но еще будут ею обладать и, несомненно, могут принести большую пользу таким исследованиям. Тогда беспристрастное доказательство покажет, что и языки, на первый взгляд скудные и грубые, кесут в себе богатый материал для утонченного и многостороннего воспитания, который оттого, что он не оформлен письменно, не перестает воздействовать на говорящих. Поскольку человеческая душа есть колыбель, родина и жилище языка, все его особенности остаются для нее незамеченными и скрытыми. Мы еще вернемся к обозначенному здесь влиянию письма на язык, которое уже много раз отмечалось, особенно по поводу записи гомеровского эпоса. Изменение многих языков может быть объяснено одним только переходом языков из устного в письменное состояние, и, сравнивая Монтеня с Вольтером, нужно иметь в виду, что язык целой нации превратился в язык городского общества.
Сейчас еще есть люди, и немало, считающие сам по себе язык довольно безразличным инструментом и приписывающие все, что относится к его характеру, характеру нации. Для таких людей наше исследование всегда будет содержать нечто ложное, поскольку для них речь здесь будет идти не о влиянии языков, но о влиянии наций на их собственную литературу и образование. Чтобы оспорить эту точку зрения, можно указать на то обстоятельство, что определенные языковые формы, несомненно, дают определенное направление духу, накладывают на него известные ограничения, а также на то, что при желании выразить одну и ту же идею многословно или кратко нам приходится выбирать различные пути и по меньшей мере взаимно заменять положительные качества высказываний, что было бы невозможно без всякого, пусть даже отдаленного, влияния [языка]. Далее можно указать, что…
О возникновении грамматических форм и их влиянии на развитие идей [93]
Предпринимая попытку описать происхождение грамматических форм и их влияние на развитие идей, я не намереваюсь затрагивать их отдельные разновидности. Мне придется в большей степени сконцентрировать внимание на самом понятии этих форм, чтобы дать ответ на двоякий вопрос:
Как возникает в языке способ обозначения грамматических отношений, заслуживающий наименования грамматической формы?
Насколько важно для мышления и развития идей, обозначаются ли эти отношения реальными формами или другими средствами?
Поскольку речь здесь пойдет о постепенном развитии грамматики, различия языков, рассмотренные с этой точки зрения, предстают как ступени развития языков.
Однако, очевидно, не следовало бы допускать один общий тип постепенного прогресса языковых форм и объяснять с помощью его все единичные явления. Повсюду в языках действие времени сочетается с проявлением своеобразия народа, и то, что характеризует языки диких племен Америки и Северной Азии, не должно быть непременно свойственно древним народам Индии и Греции. Ни языку, принадлежащему какому-либо одному народу, ни языкам, которыми пользовались многие народы, нельзя указать совершенно прямого и определенным образом предписанного природой пути развития.
Рассмотренный на наиболее протяженном отрезке своего развития, язык достигает наконец в рамках человеческого рода последней, наивысшей точки; и если задать вопрос, до какой ступени совершенства человек смог довести язык, используя его для своих нужд, то обнаруживается еще один определенный пункт, открывающий и влекущий за собой целый ряд ему подобных. Так, в весьма отчетливых чертах обнаруживается поступательное развитие способности владения языком. В этом смысле можно с полным основанием говорить о постепенном развитии различий между языками.
Так как речь пойдет только о понятии грамматических отношений вообще и их выражении в языке, то нам предстоит заняться только объяснением первого требования к развитию идей и определением самых начальных ступеней совершенствования языка.
Вначале кажется странным сомнение в том, что не все языки, включая самые несовершенные и неразвитые, располагают грамматическими формами в собственном смысле этого слова. Различия между языками можно обнаружить только в целесообразности, точности, ясности и краткости этих форм. Кроме того, необходимо вспомнить, что именно языки дикарей, в частности американских, отличаются множеством стройно и искусно построенных форм. Все это совершенно справедливо; возникает лишь вопрос, можно ли эти формы действительно рассматривать как таковые и — в связи с этим — какое понятие связывается с этим словом. Чтобы дать полный ответ, необходимо прежде всего избавиться от двух недоразумений, которые в данном случае легко могут возникнуть.
Говоря о преимуществах и недостатках какого-либо языка, нельзя в качестве критерия избирать степень владения им отдельного человека, сформировавшегося не только в данной языковой среде. Каждый язык, несмотря на его мощное и животворное влияние на дух, есть одновременно мертвое и пассивное орудие, и в каждом заключена предпосылка не только правильного, но самого совершенного его использования. Кто-либо, сформировавшийся в окружении иностранных языков, изучивший менее совершенный язык и овладевший им, пользуясь этим языком, может оказать на него нежелательное воздействие, привнося в данный язык намерения, совершенно чуждые единственно владеющему им народу. С одной стороны, язык некоторым образом изымается из своей среды, с другой стороны — в него вносится нечто постороннее, так как всякое понимание слагается из объективного и субъективного. В результате от языка трудно отделить то, что не возникло в нем под его собственным влиянием.
Если же внимание обращается лишь на то, что можно выразить на каком-то конкретном языке, то не приходится удивляться возникающему в результате стремлению представить все языки, в сущности, равными по их достоинствам и недостаткам. Грамматические формы особенно зависят от намерения, которое с ними связывается. Они в гораздо меньшей степени сживаются со словами, чем это представляет себе слушающий и говорящий. Так как без обозначения грамматических форм невозможны ни речь, ни понимание, любой, даже самый примитивный язык должен обладать определенными способами их обозначений. Какими бы скупыми или необычными, изысканными или основательными ни были эти формы, разум, сформировавшийся в свое время при помощи более совершенных языков, может с успехом ими пользоваться и вполне наглядно представлять при помощи их все связи, существующие между идеями. Существование грамматики какого-либо языка более реально, нежели значительное расширение и дифференциация значений слов. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в описаниях совершенно примитивных и неразвитых языков встречаются наименования всех форм, присущих самым развитым языкам. Потенциально имеются все формы, поскольку язык всегда сопутствует человеку только в своей целостности, а не отдельными своими частями. Таким образом, легко упускается из виду четкое различие, позволяющее судить о том, являются ли данные способы обозначения грамматических отношений подлинными формами и в какой мере, а также воздействуют ли они на развитие идей туземных народов.
Тем не менее именно этот момент заслуживает специального обсуждения. Решающим в отношении достоинств и недостатков того или иного языка является не то, что способен выразить данный язык, а то, на что этот язык вдохновляет и к чему побуждает благодаря собственной внутренней силе. Критериями оценки языка являются ясность, определенность, живость идей, пробуждаемых в народе языком, который ему принадлежит, духом которого он создан и на который затем оказывал обратное формирующее воздействие. Если же оставить в стороне влияние языка на развитие идей и пробуждение чувств и попытаться уточнить, на что вообще способен язык как орудие, то оказываешься в области, границы которой невозможно установить, поскольку здесь отсутствует определенное представление о духе, который должен пользоваться языком, а все содеянное посредством речи всегда является общим порождением духа и языка. Любой язык должен рассматриваться так, как он был сформирован народом, а не каким-нибудь другим, чуждым ему образом.
Даже если в языке нет настоящих грамматических форм, все же, поскольку в нем никогда не ощущается недостатка в других способах обозначения грамматических отношений, этот язык вполне может порождать речь как материальный продукт; более того, в такие языки, по-видимому, могут быть привнесены извне и получить развитие любые разновидности речи.