Мазыкская и современная философия
Почему так происходит, что метафизически мыслят не профессионалы, а любители разъясняет талантливый мыслитель, возродивший мазыкскую философию****, этнопсихолог, исследователь русской культуры Александр Александрович Шевцов. Вот как он характеризует современное мировоззрение: «Культура предполагает не думание, а знание правильных способов поведения». Она «состоит из образцов поведения, которые когда-то были лучшими находками разума, но именно поэтому были навсегда закреплены как то, что надо делать, но нельзя изменять. Поэтому здесь и не требуется думать, разум для культуры остался в прошлом, она — его плоды и следы» [22].
Отсутствие в культуре «думания» составляет ее сущность, которая заключается в передаче «упакованных» сведений: «Для избравшего познать себя - начало пути к точному описанию устройства собственного сознания, духовного состава, как говорили в старину.
Кажется, это очевидно. Однако такое различение отсутствует в науке и современной культуре. Почему, любопытно мне! Я не понимаю и подозреваю какой-то огромный общенаучный заговор. При этом я, как человек, неплохо знающий научную среду, отдаю себе в отчет, что сговор между учеными невозможен. Они просто не могут договориться ни по одному важному вопросу.
Если только этот договор не был изначальным, а значит, тем, на основе которого обычный еще человечек совершал выбор и вступал в члены научного сообщества. Вступить в члены сообщества, значит, выбрать мир. Но в миры так просто не впускают, туда могут пройти только свои, чужих надо изгонять, потому что они наш мир разрушат.
Это означает, что изначальные договоры науки - это договоры о жизни и смерти. Вход в сообщество - это вход в мир, а мир - это место для жизни. Изгнание же из мира - это переход в мир иной, то есть смерть…» [23].
Таким образом, задача культуры — сохранение, а не развитие достигнутого. Кто же преступает закон «самосохранения» изгоняется из нее. Гения понижают до своего уровня, присваивают какой-либо «шаблон», делают своим.
Рассматривая философию Декарта, А.А. Шевцов отмечает: «Как видите, Декарт по-прежнему верен себе и говорит о мышлении, но Философия понимает это как разговор о сознании. Читаем Ленин, понимаем Партия... Это не Декарт плохо рассуждает, это его унизили, показав плохим философом. …
«Этого никоим образом не могло быть без сознания. А ведь сознанием может обладать только ум» (Декарт, Размышления о первой философии, с. 53) [24, С. 451].
Гениальному самородку, «возродившему» «науку» непосредственного восприятия нашими предками духовной субстанции, удается избежать шаблонного противопоставления эмпиризма и рационализма. Он показывает самоопровержение эмпиризма:
«Локк, высказав мысль, что сознание, являясь самосознанием, обеспечивает ощущение тождественности самому себе, действительно рассуждает о сознании как субстанции» [24, С. 451].
Неправильное понимание классического наследия (а точнее, непонимание метафизики) приводит к тому, что как философствующие интерпретаторы, так и психологи путают понятия – сознание, самосознание, разум, мышление. Что убедительно и показывает наш даровитый мыслитель. Приведем лишь одно его высказывание по поводу вышеназванных понятий. Проанализировав искажение учения Декарта о мышлении, А.А. Шевцов делает вывод:
«… Если Психология выводит свое понятие «ощущения» из картезианской философии, а психологи непроизвольно заимствуют основания своих взглядов из философских утверждений, то очень может быть, что и вся теория ощущений говорит не о том.
Во всяком случае, теперь у меня появились сомнения, что я правильно понял, что такое ощущение, когда изучал психологию. Очевидно теперь и то, как родилось современное научное понятие «сознания» как «широкого мышления» [24, С. 441].
Будучи действительно мыслящим человеком, а не игроком в слова, А.А. Щевцов обнаруживает и неправильное понимание Лейбница: «И хотя, на мой взгляд, он о сознании не писал, переводчики понимают его как постоянно говорящего о сознании. Значит, он приложил все-таки руку к рождению современного философского понимания сознания. Впрочем, чем мы бесспорно обязаны Лейбницу, это пониманием осознавания» [24, С. 453]. На языке знатока русского духа «осознавание» значит самосознание.
Приведем еще очень глубокое его прозрение: «Вспоминаю Декарта. Он из работы в работу пытался понять то озарение, что явилось ему в юности, из работы в работу пытался доказать, что Бог и душа существуют. А мне говорят: он написал рассуждения о методе, а в качестве основания своей философии положил утверждение, что единственное, в чем можно не сомневаться, - это способность мыслить. Хотя на самом деле и тут Декарт говорит о самоосознании, ...» [24, С. 454-455].
Русский самородок исходит из правильного положения, что творческую мысль движет интуиция:
«Вот и Лейбниц, оказывается, мистик, пытающийся познать Бога, а мне говорят: монадология! А я после такого и в руки его брать не хочу. Кто же захочет читать немецкого классического философа, да еще и пишущего о какой-то монадологии?! От этого сочетания мозги иссыхают и сворачиваются в сигары, точно листья в духовке. Что это значит? Да то, что был человек, который очень хотел донести до людей данное ему откровение. Но поскольку он назвал себя философом, Философия тут же выстригла из него то, что можно считать философским, а остальное отбросила, как помеху. Из выстриженных кусков она слепила свое тело, или тело она слепила из людей, составляющих философское сообщество, а из кусков учений скроила им философские одеяния. Сами мыслители выкинуты на свалку, а мы изучаем не их, а то, что считается философией.
Но если эти люди говорили совсем не о том, и при этом были самыми великими философами из тех, кого только знало человечество, то кто лепил из их учений это странное образование, которым нас кормят?! Посредственности? Как же им это удалось? Как вообще поднялась рука, чтобы кромсать и кроить? Какое могло быть этому оправдание? Разве что мысль об удобоваримости: сказанное этим человеком слишком велико, чтобы его мог проглотить обычный читатель. Поэтому вполне оправданно в глазах других людей будет выбрать из него лишь то, что им по мозгам. Люди будут только благодарны. Значит, этот вандализм вполне оправдан...» [24, С. 455].
Локк тоже пытался опустить философию до обывательского уровня. Чтобы его опровергнуть А.А. Шевцов использует сократическую иронию, доказательство от противного: «Допустим, Локк прав: изначальное сознание человека — это некая «чистая доска», которая по мере жизни заполняется образами, которые и описываются впоследствии как языковое сознание. Уже такое определение предполагает вопрос: а как она этими образами заполняется? Ответ: с помощью осознавания, то есть с помощью способности самого сознания, то есть этой изначальной «доски», впечатывать в себя воспринятое и тем самым превращать его в знание. И это выглядит очень естественным, но остается еще один вопрос: а что представляет из себя эта «чистая доска» изначально, до обретения того содержания, которое так охотно изучают философы и психологи?» [24, С. 456].
Для ответа на поставленный вопрос А.А. Шевцов обращается к истории философии: «Кант, вслед за Декартом, начинает новую философию с того, что заглядывает в себя, как в некое пространство, в котором происходит мышление, и задается вопросом: а что во мне мыслит? Что является самой сутью моего мышления, его субстанцией? …
Но что при этом предлагает сам Кант? Подходить не догматически, а критически? А что это значит? Да просто пересмотреть все, что говорили предшественники и сверить с разумностью. В точности как Декарт. …
Как видите, Кант не говорит о сознании. Он говорит о разуме и только, о разуме. Сознание как слово (или разные слова) он использует, но понятие сознания его не интересует. Когда же он говорит о сознании, он говорит о способности сознавать — мыслить нечто или себя. В сущности, следующий абзац «Антропологии», в котором слово сознание вообще не встречается, определяет Кантовское понимание сознания с предельной полнотой:
«Но примечательно, что ребенок, который уже приобрел некоторый навык в речи, все же лишь сравнительно поздно (иногда через год) начинает говорить от первого лица, а до этого говорит о себе в третьем лице ("Карл хочет есть, гулять " и т. д.); когда же он начинает говорить от первого лица, кажется, будто он прозрел. С этого дня он никогда не возвращается к прежней манере говорить. Прежде он только чувствовал себя, теперь он мыслит себя» (Там же, с. 139-140).
Сознание — это представление себя, даже сложнее — это «мыслить себя» [24, С. 464].
В результате обращения к самому себе, мазыкский философ заново открывает основной принцип философии, изобразив путь (как это сделал Гегель в «Феноменологии духа») от непосредственного восприятия к самосознанию:
«До тех пор, пока мы не начинаем философствовать, мы видим вещи и внешний мир. Философу это не дано. Философия начинается с вопроса: а как я познаю мир? И как только ты его задашь, ты обращаешь взор на самопознание и понимаешь, что познаешь его с помощью органов восприятия. И если до этого ты и познавал его с помощью органов восприятия, как бы ими и познавал, то теперь ты начинаешь познавать тем органом, которым наблюдаешь за восприятием. Теперь, когда появляется этот наблюдатель за познанием, ты отчетливо видишь, что между миром и тобой появилось лишнее звено. И оно наверняка все искажает. У тебя есть выбор, в ком усомниться: в восприятии или в наблюдателе за восприятием. Но тебе кажется, что вновь открытая часть тебя является более важной. Она, как кажется, управляет восприятием и ближе к твоему я. Привычка считать главного более настоящим заставляет меня сделать выбор в пользу наблюдателя. Главный не может быть ложным. В итоге я считаю, что чувства меня обманывают, а мой наблюдатель вынужден существовать не в действительном мире, а в его искажённом образе. Искаженное восприятие, которое никогда не передает наблюдателю саму вещь, а передает лишь то, на что хватает его технических возможностей. Можно ли избавиться от наблюдателя и просто жить в мире? Конечно. Я могу жить в мире. Но не мой философ. Впрочем, это не относится у разговору о Фихте. Он наблюдает за тем, как познает. … «Я утверждаю — и приглашаю вас заглянуть в ваше собственное сознание и исследовать, не найдете ли и вы то же самое, — я утверждаю, что в нем содержится следующее. Возбуждение внешнего чувства, которое обозначается следующими словами: красен, высокозвучащ, горек, холоден и так далее. <...>
1) Протяженность в пространстве.
Эти две части: ощущаемое и протяженное — вполне исчерпывают сущность внешнего предмета, что я вам и предлагаю признать» (Там же, с. 393). … Но то, что нам здесь дано, есть описание понятия, вот только не понятия «сознания», а понятия «осознавания», с помощью которого и творится из воспринятого явления знание» [24, С. 469-470].
Раскрыв природу самосознания, показав соотношение внешнего и внутреннего восприятия на примере их анализа у Фихте, А.А. Шевцов совершает переход к феноменологии Гегеля, которая основана на разработках Фихте и Шеллинга:
«Сознание, собственно говоря, — это отношение Я к какому-нибудь предмету, безразлично, внутреннему или внешнему» (Гегель, Философская пропедевтика, Введение, § 2).
И далее А.А. Шевцов «переводит» спекулятивные понятия на общечеловеческий язык: «Философия имеет своим предметом не вещи или явления, а наши знания о них. Откуда берутся знания? Из двух источников. Содержание наших знаний составляют отчасти предметы, которые мы познаем посредством чувственных восприятий, отчасти же предметы, основой которых является сам дух.
Отношение Я к этим предметам называется сознанием. Я бы, правда, сказал: отношение Я к этим предметам я называю сознанием.
Почему я делаю такую поправку? Да потому что Гегель нигде не доказал, что сознание есть отношение, и исследования он такого не делал. Он просто знает и одаривает толпу своим знанием» [24, С. 474-475].
Мазыкский философ отмечает родство своей и спекулятивной философии: «Что же касается Гегеля, то его утверждение о существовании знаний, полученных не путем восприятия с помощью органов чувств, для меня приемлемо еще в одной части. А именно в той, где мы путем созерцания работы ума или Духа не только видим те образы, которые пришли через восприятие, но и саму работу ума, а через нее и устройство сознания, что есть исключительно умопостигаемая часть меня. А ведь в самом этом устройстве скрыты определенные законы мира. Доска же эта, лично для меня, и является сознанием» [24, С. 475].
А.А. Шевцова, как специалиста по «очищению сознания» интересует, что такое «осознавание» и сознание, а не предмет философии. Тем не менее, в силу незашоренности ума, он адекватно ее воспринимает. Видимо его мазыкские учителя, даже не зная о «подложности» аристотелевской «Метафизики», не разделяли традиционное противопоставление «линии Платона и Демокрита (читай Аристотеля)», господствующее в культуре вот уже две тысячи лет.
Заключение.История философии, а точнее, культуры, демонстрирует правоту суждения Платона о непостижимости для большинства людей предмета философии. Он открывается только «гениям» с определенным талантом. Как невозможно стать поэтом и пророком по собственному желанию, так и философом. Философ – это гений, который восходит на новую ступень в развитии предмета философии (метафизики). Первым метафизиком был Парменид, последним – Гегель.
В связи с этим следует уточнить утверждение А.Н. Чанышева о различии философа и философоведа: «Философами, как и поэтами, рождаются, а философоведами становятся». Можно быть высокоодаренным «философоведом» и прикоснуться к истине, открытой гениями, а можно просто, как отмечал уже Платон, быть набитым «ходячими философскими истинами», повторять сложившиеся среди интерпретаторов «шаблоны».
Кроме того, человек может быть гениальным мыслителем, знать досконально историю философии, проникать в сокровенные глубины выдающихся философов, но в силу исторической ступени развития объективного духа, не знать предмета философии. Таким религиозным подвижником, был, например, Вл. Соловьев. Обладая пророческим даром, он предвидел кризис христианской культуры и для ее спасения хотел создать «новую» религиозную философию, отождествляя ее с метафизикой.
Примечания
*На одноименную книгу С.Н. Булгакова «Трагедия философии (философия и догмат)» была ссылка в моей монографии «Русская религиозная философия и классическая метафизика. Рождение новой формы религиозной философии» //http://www.vashakniga.org/phylosophy/ (Опубликована: 9-02-2016). В ней было отмечено: «Рассматривая классическую философию как ересеологию, о. Сергий Булгаков видит ее трагедию в том, что она не осознает свои мистические истоки (является богословием), хотя «вслед за древним Парменидом, исповедует: “Одно и то же есть мысль и то, о чем она мыслит” … А это означает, что разум отправляется не от пустого места и не начинает свою нить из самого себя, как паук, но исходит из мистических фактов и метафизических данностей. Иначе говоря, всякая философия есть философия откровения — откровения Божества в мире» [18, с. 328].
**Как писал Э. Шредингер, и среди ученых попадаются здравомыслящие люди: «… Книги сэра Чарльза Шеррингтона, который был человеком высочайшего гения и в то же время (редкий случай!) здравомыслящим ученым» [25, с. 55].
*** «Философия и философоведение не одно и то же. Философами, как и поэтами, рождаются, а философоведами становятся» //Чанышев А. Н. Философия Древнего мира. – М., 1999. – С. 14.
**** «…Знания, которыми владели мазыки, назывались Хитрой наукой. Как я впоследствии выяснил, народ называл хитрой наукой колдовство. Но это верно лишь отчасти, так сказать, на взгляд внешнего наблюдателя, к примеру, деревенского сказочника. В действительности, хитрая наука включала в себя и знания о колдовстве, в котором различались волшебство, чародейство, знахарство, целительство и гадания или предвидение судьбы. Но Дядька учил и науке думать и науке побеждать. В науке побеждать он был явным поклонником Суворова, которого чрезвычайно уважал. А вот были ли у него предшественники в науке думать, я не знаю, хотя он читал Платона и Аристотеля. К стыду своему, должен признаться, что я впервые начал читать Платона не в университете, а тогда, когда меня пристыдил этот деревенский дед. Он мне и дал "Апологию Сократа" для начала...» // Шевцов А. Основы Науки Думать. Том 4. Мышление // http://biblioteka.roscha-akademii.ru/Nauka-Dumat-Myshlenie.448.htm
В рецензии «Психология на пороге революции» на книгу А. Шевцова "Прикладная культурно-историческая психология" профессор Института изучения Европы Тамканского университета (Тайвань), доктор исторических наук, Почетный резидент Китайской Республики на Тайване В. В. Малявин отмечает синкретизм мазыкской философии: «Интересно, что во многих отношениях субкультура мазыков и офеней разительно напоминает традицию, давшую жизнь боевым искусствам в Китае» //http://www.ashevtsov.ru/recenzija-maljavin.htm