Бешеная коробка» глеба бейбарсова 3 страница

– Наши судьбы не связаны! – упрямо сказал Ванька, не желающий иметь ничего общего с Глебом. Сама эта мысль была омерзительной, точно ему предложили надеть чужое грязное белье.

Бейбарсов ухмыльнулся.

– Ты так считаешь? Ну в таком случае тебе сейчас и бояться нечего, – сказал он.

В руке у Глеба появился маленький, внешне нестрашный нож с деревянной ручкой и узким темным лезвием. С насмешкой глядя на Ваньку, Глеб раскрыл ладонь, немного помедлил и, по-прежнему не отрывая от Ваньки пристального взгляда, медленно провел диагональную кровавую черту от указательного пальца к мякоти.

Ванька стиснул зубы, ощутив тупую пульсирующую боль в руке. В первые секунды боль была совсем слабой, но с каждой новой пульсацией усиливалась. По пальцам в направлении ногтей наперегонки побежали красные капли.

Немного выждав, Бейбарсов подул на свою ладонь, и рана затянулась на глазах. Там, где она была, осталась лишь полоска розовой кожи. Зато у Ваньки кровь продолжала хлестать.

– Что, больно? У тебя будет заживать немного дольше. Ну да ты же у нас ветеринарный маг! Изобретешь себе компресс из мертвой коровы, – сказал Глеб с издевкой.

Ванька подумал, что даже в шутках Бейбарсова невольно тянет к дохлятине.

– Это ничего не значит, – сказал Ванька упрямо.

– Как это не значит?

– Плоть и дух существуют по разным законам. Повредивший плоти не повредит духу. Но не позавидуешь тому, кто в угоду страсти подчинил свой дух плоти. Он подобен скупцу, замуровавшему себя среди золотых слитков в трюме тонущего корабля, – сказал Ванька.

Он сам не знал, кто или что заставило его произнести эти слова и откуда вообще пришло к нему это знание. Бейбарсов дернулся, точно его ударили хлыстом по лицу.

– Что спасает тебя самого от зеркала Тантала? Как ты сопротивляешься? У тебя есть обереги? Поделиться можешь? – быстро и жадно спросил он.

Ванька покачал головой.

– Да нет у меня никаких оберегов! – сказал он, и это было правдой.

Бейбарсов всматривался в него с недоверием.

– Быть этого не может! Мы давно должны были слиться. Стать чем-то единым, схожим. Но мы по-прежнему разные. Где ты берешь силы, чтобы сопротивляться?

Ванька рассеянно слушал Бейбарсова, вполне понимал смысл его слов, но воспринимал их отрешенно. Ему вдруг вспомнился отец.

В тот далекий уже день он заскочил в стеклянный магазинчик за пивом – начинал он всегда скромно – и, выходя, зацепил дверью молодого парня. Аргументы слова как-то очень быстро перешли в аргументы действия. Причем первым врезал, кажется, отец Ваньки, и не факт даже, что был прав. История рода Валялкиных об этом умалчивает, зато не умалчивает она о том, что у парня оказалось трое друзей. Отец же был один. Шестилетний Ванька в расчет не шел. Его магические дарования проявлялись на том этапе разве что в способности съесть ровно на сто сосисок и одно ведро манной каши больше, чем ему предлагалось.

Ванька стоял и смотрел, как дерется его отец. Один против четверых. Жилистый, сухой, отец смело шел навстречу ударам, уклонялся, подныривал, наносил ответные. Даже когда ему сломали нос, отец продолжал драться. Разве что чуть больше набычился и мотнул головой.

Никакого особенного чуда не произошло. Количество в очередной раз победило качество, и приема против лома не оказалось. Отца свалили, хорошо отпинали ногами и убежали. Потом отец с Ванькой ехали в машине «Скорой помощи». Отец откашливал кровь и все пытался встать, а медбрат и водитель орали на него, чтобы он не пачкал салон машины. Отец лежал на носилках и подмигивал Ваньке быстро заплывающими глазами. Все, мол, в порядке, не дергайся! Мы им показали!

Ванька плакал, но гордился своим отцом. Потом отец как-то неправдоподобно быстро покатился под гору и пропал с горизонта. Ванька же, хотя и продолжал носить его подарок – желтую майку, очень скоро разобрался: чтобы драться с кем-то внешним, нужно разовое мужество. Чтобы жить и драться с самим собой – нужно мужество ровное и постоянное.

Жизнь – это забег на длинную дистанцию. Не спринт, а марафон. Человек, забывший учесть эту мелкую деталь, подобен охотнику, который бестолково выпустив все заряды в прыгающую по веткам синицу, оказался затем с пустым магазином перед шестью голодными волками.

Вспомнив о Бейбарсове, Ванька повернулся к нему. Тот, прищурившись, наблюдал за ним. Казалось, Ванькины мысли для него открытая книга.

– А она знает правду? Зачем нужна многоглазка ? – невинно поинтересовался Глеб.

Ванька поразился точности, с которой был нанесен удар. Откуда Бейбарсову вообще известно, зачем он, Ванька, ночами носится на пылесосе над заснеженными лесами? Тане Ванька сказал, что многоглазка помогает зажечь огонь в погасших драконах. И это было не совсем ложью. Это была та самая полуправда, которая во много раз лукавее открытой и явной лжи.

Ванька давно понял, что такого, как Бейбарсов, можно обезоружить только предельной, фактически граничащей с юродивостью искренностью. Везде, где есть хотя бы намек на лукавство, Глеб будет чувствовать себя как рыба в воде. Нельзя обмануть некромага, чей дар сам по себе есть боль и ложь.

Зло – лукавая сила. Оно, как червь, не имеет нравственного позвоночника. Вечно кривляясь, оно пародирует добро и, умело действуя чужим оружием, улавливает слабых. Если поручить злу закрутить гайку, оно не откажется взять ключ, но либо недокрутит ее, либо перекрутит.

– Раз ты задал вопрос, значит, ответ тебе известен. Многоглазка убивает всякое лукавство, неискренность, актерство. Человек, вдохнувший ее запах, будет отчетливо видеть все силки и капканы зла. И правду от него уже не скроешь, – сказал Ванька.

– Что? Без магии уже никак Таньку удержать не можем? «Колдуй баба – колдуй дед! Дай мне Таньку на сто лет»? – поддразнил Бейбарсов.

– Многоглазка не обладает приворотной магией, – хладнокровно парировал Ванька. – Но она позволяет заглянуть человеку в сердце. Если снаружи человек герой, а в сердце у него гниль – это сразу станет видно, будь на нем хоть двойные латы. Хочешь вместе найдем многоглазку и встанем перед Таней? И пусть победит тот, кто ей действительно нужен.

Ваньке почудилось, что при слове «гниль» щека Бейбарсова дернулась. Он резко толкнул ногой столик. Столик всхлипнул и уронил на пол телефонный аппарат. «Пи-и-и-и-и!» – заплакала трубка. Бейбарсов посмотрел на нее, и трубка перестала ныть. В номере запахло жженым пластиком.

Ванька понял, почему Гробыня называла Глеба Бейсусликовым. В минуты, когда Бейбарсов представлялся себе особенно грозным, рот у него как-то комично приоткрывался и передние зубы поблескивали смешно, как у суслика. Едва ли зоркая Склепова, у которой на каждого из ее знакомых была собрана мысленная папочка компромата, упустила эту деталь.

Бейбарсов вновь неосознанно коснулся рукой щеки и на миг не то чтобы поморщился, но как-то внутренне посерел. Ванька взглянул на него с тревогой, испытав странное, его самого удивившее чувство острой жалости. Именно жалости, а не ненависти и раздражения.

Все же он был ветеринарный маг. Ветеринарные маги всегда ощущают болезнь острее обычных медиков хотя бы потому, что пещерный медведь редко внятно объяснит, где у него бо-бо и вследствие какого нравственного кризиса он лезет на стены.

– Что у тебя с лицом? – спросил он.

– Ничего, – резко ответил Глеб и отступил еще дальше в тень.

Единственная лампочка, горевшая в коридоре, мигнула и погасла. Ваньке вспомнился телефон. Знакомство бытовых приборов с Бейбарсовым не заканчивалось для них ничем хорошим. Равно, как и людей.

– Покажи!

– НЕТ!

– Я же ветеринарный маг. Я могу помочь!

– Я не животное!

– Болезни у всех примерно одинаковые. Давай я посмотрю!

– Это ты так думаешь. Я сказал: НЕТ! Не подходи!

Глеб рывком распахнул всхлипнувшую раму. В комнату ворвался ветер со снегом. Бейбарсов шагнул на подоконник, повернулся к Ваньке лицом и стал медленно крениться назад.

«Кончай дурить!» – хотел сказать Ванька, но ощутил в горле странную сухость и сдавленность. Такую сдавленность, будто не Бейбарсов собирался выпасть из окна, но и он сам, Ванька, должен был упасть вместе с ним.

Хоть он и знал, что некромаги не умирают, все же эти фокусы ему не нравились. Мгновенных телепортаций не бывает.

– У нас с тобой осталось двенадцать дней! Отдай мне Таню, и, возможно, уцелеешь сам, – крикнул Бейбарсов.

Он откинулся так далеко, что пытаться сохранить равновесие было бесполезно. Надо отдать Глебу должное, он и не пытался. Бейбарсов был так высокомерен, что даже не согнул колен. На краткий миг тело его повисло перпендикулярно стене, а затем пятки отделились от подоконника.

Мгновение – и Ванька перестал его видеть. Несколько секунд он прождал удара о землю, вообще какого-то звука, но ничего не было. Ваньке не хотелось подходить к окну, но он подошел. Когда он выглянул, ветер швырнул ему в лицо колючую горсть снега. Ванька увидел вдали порт, перечеркнутый суетливыми мазками деревьев, точно кто-то наспех расписывал ручку с черной пастой и занесенный снегом газон под окнами гостиницы.

И, разумеется, никакого некромага – ни живого, ни мертвого. Очередной обман и дешевый фокус. Ванька захлопнул раму с равной смесью раздражения и облегчения.

В дверь постучали.

– Кто там?

– Горничная. У вас все нормально? Соседи слышали шум, а телефон в номере не отвечает.

– Я уронил стул, – ответил Ванька первое, что пришло на ум.

– Вам точно не нужна помощь?

– Ни мне, ни стулу, – заверил Ванька, озабоченно оглядывая порез на ладони и пытаясь вспомнить, каким заклинанием можно остановить кровь.

У тех двух, что он знал, были серьезные недочеты. После одного, ориентированного на зверей, на заживленном месте вырастала шерсть; другое же упорно восстанавливало строго четное число конечностей. В случае с отрубленной в бою рукой это бывает полезно, но тут-то случай не такой запущенный. Вздумай заклинание счесть пальцы конечностями, и у Ваньки станет либо четыре пальца, либо шесть.

– Если разбился графин – я уберу стекла, – продолжала горничная, обладавшая богатым воображением.

– Я сам, – повторил Ванька.

– Так он разбился или не разбился?

– Не разбился!

Горничная что-то пробормотала. Шаги удалились, недоверчиво замирая.

Ванька задернул шторы, сел на кровати и подогнул колени. Оттаивающий пылесос назойливо пах рыбой, и Ваньке пришлось выставить его за окно, чтобы не задохнуться. Как ни крути, а всесилие имеет побочные эффекты. Что касается магии, то это вообще один большой побочный эффект.

Собственные мысли представлялись Ваньке обрывками шпагата, которые он никак не мог связать в нечто единое. Теперь, после ухода Бейбарсова, визит Глеба напоминал Ваньке метания раненого зверя. Зачем Бейбарсов приходил? Что у него с лицом? Что это, наконец, за нелепый рассказ о прабабке и двоюродном деде Тани? Где Глеб мог с ними беседовать?

«Я как-то охраняю Таню. Как – не знаю, но охраняю. Я стена, которую Бейбарсов не может перешагнуть до тех пор, пока я сам, лично, не открою ему ворота», – с неожиданной ясностью подумал Ванька.

В дверь забарабанили.

– Ну кто еще там? Я сплю! – крикнул Ванька.

Он был убежден, что это опять горничная, вернувшаяся с подкреплением, и не собирался открывать.

Расплавленная ручка двери поникла и закапала на ковер алюминиевыми слезами. В номер ввалился Бейбарсов. На плечах его пиджака белой перхотью лежал снег.

– Утренняя пробежка? Выпрыгиваем в окно, возвращаемся через двери? – сказал Ванька.

Не отвечая, Глеб попытался толкнуть его в грудь. Ванька, привыкший иметь дело со зверями, которые гораздо координированнее людей, слегка провернулся корпусом, и Бейбарсов, не сохранив равновесия, неуклюже пролетел в глубь номера и упал.

– Не грохочи! Тут где-то рядом радист сидит. Сейчас снова настучит, что у меня в номере шум, – предупредил Ванька.

Глеб зашевелился на полу и сел, не глядя на него.

– Я кое о чем умолчал, – резко сказал он. – Ты стал моей тенью! Не ты смотришь на мир моими глазами, но я сам начинаю смотреть твоими! Я шел сейчас по снегу и понимал, что с каждым шагом ненавижу тебя все сильнее. Я ненавидел тебя так, что мне хотелось кусать снег. Я не думал возвращаться, но вернулся.

– Сочувствую, – кивнул Ванька. – И чем мне тебя обрадовать? Повеситься в туалете?

Бейбарсов мотнул головой, демонстрируя, что не нуждается в скромных одолжениях.

– Ты слышал, я говорил про двенадцать дней? Я хочу, чтобы ты исчез до этого времени. Или пусть исчезну я.

– И что ты предлагаешь? Дуэль? Пожалуйста!

Бейбарсов взглянул на него недоверчиво. Он казался раздосадованным, что Ванька согласился быстрее, чем было произнесено им, Глебом, само слово.

– Да, дуэль. К сожалению, из-за зеркала Тантала обычная дуэль между нами невозможна. Фактически она превратится в парное самоубийство, – сказал Бейбарсов.

– И какой выход?

– Когда невозможна прямая дуэль – возможна дуэль опосредованная. Я думал об этом. Здесь неподалеку есть местечко, где встречаются упыри. Представь, что случится, если мы ворвемся туда посреди вечеринки и немного их разозлим?

Ванька даже представлять себе ничего не стал. Упыри устроены с лаконичной простотой. Два выдвигающихся зуба, прогнивший мозг и ненасытный желудок.

Ванька трезво оценивал свои возможности. С одним-двумя упырями он еще справится, но если упырей будет больше десятка и все ломанутся толпой – финал заранее предрешен. Некромаг Бейбарсов находится в более выигрышном положении, а раз так, то такую «опосредованную» дуэль сложно назвать честной. Честная дуэль подразумевает равные возможности.

Бейбарсов жадно всматривался в него.

– Согласен? Или струсил?

Слова «струсил» Глеб мог бы и не произносить. Унижающий других унижает прежде всего себя. Унизить никого другого он не способен по определению.

– Когда? – спросил Ванька.

Морща лоб, Глеб оглянулся на окно.

– Мальчик рвется умереть?.. Сейчас день. Упыри отдыхают и по злачным местам не шляются. А вот в час или в два ночи будет в самый раз. Они активные, голодные, на охоту еще не выходили. Самое идеальное время. Где-нибудь в двенадцать я прилечу за тобой. Идет?

– Идет, – сказал Ванька. – А теперь как писали в старых романах: «Попрошу вас выйти вон!»

На этот раз Бейбарсов не стал эффектно удаляться через окно. Он коротко поклонился и вышел довольно необычно для некромага его уровня – через дверь.

«А ведь он снова держался ко мне только одной щекой», – запоздало подумал Ванька.

Глава 3

РАТНАЯ МАГИЯ

В этой жизни нас постоянно, почти ежесекундно отвлекают от главного. Чаще это просто мелочные дела, пуржащие глаза рваными бумажками забот. Навязчивая мошкара, лезущая в рот и уши. Мы отвлекаемся, размахиваем руками в иллюзии прежде передавить мошкару, а после уж идти, но она все пуржит и навязчиво пристает, пока мы не превратимся в сплошную рану. Значит, надо просто идти, не обращая внимания на мошкару и не расчесывая укусов.

Сардапанал Черноморов

К утру ударил мороз, и утонувший в сугробах Тибидохс стал походить на вмерзшую в лед черепаху. Таня подошла к окну.

Буян было не узнать. Еще вчера с утра ботинки квасили в парке мокрую глину, сейчас же как-то разом, без перехода, установилась зима. Прозрачный сухой мороз при полном безветрии гулко сохранял звуки. Казалось, дыхание звенит, а скрип снега, вообще всякий случайный звук дробными горошинами раскатывается до самого побережья.

Опасаясь, что школа замерзнет, домовые спешили растопить печи. Теряя на лестнице поленья, они носились с охапками дров как угорелые. Из окна Таня видела, как из труб поднимается дым. Казалось, он оживляет все, к чему прикасается. Если смотреть сквозь дым, чудилось, что черепица на крышах шевелится, как драконья чешуя.

Усыня, Горыня и Дубыня, три тибидохских лоботряса, топтались у подъемного моста. От Поклепа они получили приказ отгрести от ворот снег. Усыня и Горыня худо-бедно трудились, то и дело прерываясь, чтобы растереть рукавицами отмороженные носы. Дубыня же, ухитрившийся сломать о лоб Горыни изготовленную из целой мачтовой сосны лопату, за отсутствием орудия производства соскучился и стал бросать снежки.

Первым снежком он начисто снес сохранившиеся развалины сторожки Древнира, которым Сарданапал уже год как пытался придать статус памятника культурного наследия. Второй снежок безобидно сгинул в лесу, третий же неожиданно для хозяина (для ослов большинство подобных вещей всегда происходят неожиданно) высадил раму в личной комнате доцента Горгоновой.

Сообразив, что случилось, Дубыня охнул и, закрывая голову руками, понесся по парку, ломая деревья. Скрыться он не успел. Рассерженная Медузия выскочила на балкон, вскинула перстень, и безобразия прекратились за временным превращением Дубыни в червя.

Тане сама собой вспомнилась шутливая задачка для первого курса, придуманная Тарарахом:

«Циклоп, находящийся в хорошей спортивной форме, может пинком отправить болонку на семьдесят метров, что в двести раз меньше количества волос в бороде у лешего. Сколько зубов выбил Дубыня Горыне своей палицей и какова средняя длина дождевого червя?»

Таню охватило вдруг бесконечное неконтролируемое счастье. Оно было подобно внутреннему дуновению, точно один из вчерашних ветерков-мародеров забрался к ней в ухо и теперь выметал из нее тоску и дурное настроение.

Она бросилась к футляру, откинула крышку, схватила контрабас и смычок. Рваные звуки разлетались по комнате, непредсказуемо видоизменяя реальность. В комнате то мелькали фиолетовые цветы, то с потолка начинал накрапывать дождь, то из-под кровати доносилось тоскливое мычание.

Перстень Феофила Гроттера негодующе закашлялся, отплевывая возмущенные искры. Это был намек, что Таня так толком и не научилась преображать реальность, используя контрабас и смычок. В конце концов, маголодии, флейтой ли, не флейтой ли произведенные, – удел светлых стражей. Все же прочие, вторгаясь в их исконную область, подобны табуну коней, пришедших записываться в кружок выпиливания лобзиком.

Неожиданно вместе с женой заявился поручик Ржевский, показал билет и чинно уселся на кровать, сложив на коленях руки.

– Мы пришли на концерт! Не прекращайте играть, маэстро! Мы есть, но нас все равно что нету! – сказал он.

Недолеченная Дама закивала, поднося к глазам лорнетку.

Не обращая на них особого внимания, Таня развлекалась с контрабасом до тех пор, пока Маша Феклищева, проходившая по коридору, не постучала в дверь ладонью и весело не крикнула:

– Эй! Кто там моих любимых кошечек пытает?

Таня опустила смычок. Уже возвращая контрабас в футляр, она обнаружила на дне гребень, который когда-то давно одолжила Милюле. Между зубцами застряла высохшая пиявка. Таня поклялась, что больше ничего никогда не даст Милюле.

С другой стороны, как можно не дать, когда тебя просят? Жадность – не заурядный порок, а бесплатная подписка на деградацию. Главный принцип жизни – отдать больше, чем берешь. Больше любви, больше внимания, больше сердечности. Дарить без надежды на ответный подарок и улыбаться, не стараясь получить возвратную улыбку. При всех других условиях пасьянс бытия не раскладывается.

Выпрямившись, Таня огляделась. Поручик Ржевский с Недолеченной Дамой исчезли. Должно быть, отыскали себе другое развлечение. Под ногами что-то зашелестело. Таня обнаружила, что один из звуков контрабаса распахнул ящик стола, вытряхнув на пол его содержимое.

Пришлось все собрать, а собирая, пересмотреть. Конспекты. Тетради. Старые фотографии три на четыре и десять на пятнадцать, матовые и глянцевые, с которых сегодняшней выросшей Тане показывала язык прежняя озорная малютка Гроттер. На самых старых фотографиях она была еще с сероватой, похожей на шлепок гречневой каши родинкой на носу. За спиной ее маячила круглолицая Пипа с собранными в кучку глазками.

Последней Таня подняла с пола толстую пачку писем от настойчивого англо-саксонского подростка Пуппера. Письма сохраняли запах фиалок, своей подозрительной устойчивостью наводивший на мысль, что Гурий прыскал бумагу приворотным одеколоном.

Сейчас купидоны из Англии прилетали к Тане не то чтобы редко, но с предсказуемо равным интервалом. Ощущалось, что писать Тане стало для Гурия привычкой, скрашивающей его размеренный быт. Иногда Таня представляла, что произошло бы, прими она однажды предложение Пуппера стать его женой. С одной стороны, Гурий обрадовался бы, а с другой – озадачился, кому он теперь будет писать по вторникам и субботам?

В субботних письмах Гурий обычно сообщал, что мечтает уйти из драконбольной команды и, отвоевав у самой доброй тети право на самостоятельность, зарабатывать рекламой реактивных метел и гонками на выживание. Ко вторнику жизнь вновь начинала устраивать Гурия, и он ставил Таню в известность, что из команды уходить не собирается, равно как и порывать с тетей, а вместо гонок на выживание намеревается заняться тренерской работой и благотворительностью, так как многие африканские гномики до сих пор не имеют зонтика над головой и собственного английского разговорника.

В финале письма Гурий всякий раз вежливо интересовался, не произошло ли в личной жизни Тани каких-либо полезных изменений.

Как-то Таня, не удержавшись, поделилась этим с позвонившей ей Гробыней.

– Прям детский сад! Всему надо учить! – зевнула Склепова. – Ну ответь ему что-нибудь в духе: «Прости, дорогой! Я очень занята. Консервирую бледные поганки, читаю литературу по воспитанию кошки и едва ли могу быть тебе чем-либо полезна. Твоя Тэ».

Писать так Таня отказалась.

– Не могу. Жалко его. Буквы не поднимаются, – сказала она и больше в разговорах с Гробыней эту тему не поднимала.

Среди чопорных британских конвертов случайно встретилась и забавная открытка от Шурасика, отправленная с помощью тиражирующего заклинания:

«Всех, имеющих гендерное, социальное, психосоциальное, профессиональное или какое-либо иное отношение к Восьмой Марте, поздравляю с упомянутым праздником. Ваш Шурасик».

Открытка была вполне в духе Шурасика. Вроде как и не поздравление, но одновременно поди докажи, что поздравления не было.

Закончив уборку, Таня взглянула на грифельную доску. В центре доски настойчиво мерцал вопросительный знак. Убедившись, что Таня его заметила, знак на мгновение превратился в укоризненный перст Медузии Горгоновой, погрозил Тане и растаял.

«Ратная магия!» – вспомнила Таня, бросая тревожный взгляд на часы.

Время еще было. Заглянув к Ягуну и договорившись встретиться с ним и с Лотковой за полчаса до одиннадцати, Таня прошла по галерее и оказалась там, где широкая мраморная спираль с застывшими, точно из морской пены вылепленными перилами, вела вниз, в подземелье.

Таня остановилась, размышляя, а затем стала быстро спускаться. Последнее время она частенько гуляла в подземельях. Ей нравились гулкая музейная сырость подвалов, неподвижность воздуха, глуховатое эхо шагов и весомая округлость никогда не видевших солнца камней.

Когда Таня устала бродить, она зашла в одну из рукотворных пещер и присела на мраморную плиту. Во время последней магической войны в Тибидохсе размещался лазарет. Умерших нередко хоронили тут же, в подземных гробницах.

«Не обращайте внимания! Наша Гроттерша обожает бродить по кладбищам!» – услышала Таня далекий детский голос. Кто сказал это? Гробыня? Хотя какая разница, если это правда. Таня действительно любила магические кладбища. Перед спокойной мудростью, которая смотрела с каждой плиты, все сиюминутные заботы и проблемы казались смешными.

Таня сидела, впитывала тишину, слушала, как где-то падают капли, просачивающиеся сквозь толщу камня, и размышляла. Мыслей было много, и серьезных, но сменяли они друг друга бессистемно. Из темных влажных стен выплывали, вспыхивали и погасали лица.

Неожиданно что-то заставило Таню обернуться и всмотреться в стену. На расстоянии вытянутой руки в скале было вырублено углубление. Заглянув, Таня обнаружила внутри медный котел. Хотя огня под ним не было заметно, стенки котла дышали жаром. Внутри что-то озабоченно бурлило и пыхтело. Крышка подскакивала, и вообще выглядело все так, будто котел давно готов взорваться и ждет лишь зрителя.

– Абдулла! – окликнула Таня, решив узнать у всезнающего джинна, что это такое.

Как выпускнице Тибидохса, ей не составляло хлопот мысленно связаться с библиотечным джинном. Абдулла не отозвался, зато без всякой видимой связи откликнулся Гуго Хитрый. Его красные помидорные щеки зажглись на соседней плите. Судя по древней, на санскрите сделанной надписи, под плитой был похоронен темный маг, во время одного из неудачных ритуалов сожранный своей тенью.

– Приветствую тебя, Татиана! Почто ты с таким недоверием приглядываешься к своим тезкам? – с клоунскими ужимками произнес Гуго.

Таня с недоумением моргнула.

– С чего ты взял?

Гуго поправил парик и принялся наматывать его букли на палец.

– Ничего личного! Обобщение. Мне тут недавно пришло в голову, что у человека двойственное отношение к тезкам. С одной стороны, недоверчивое, потому как другой Андрей или другая Лена явно самозванцы и настоящий носитель этого имени только ты, а в то же время кажется, что только тезки его и понимают. Не так ли, Татьяна?

Таня засмеялась. Зная, что Гуго, как и Ягун, наделен даром болтать бесконечно, убаюкиваясь собственными речами, она решила немного его притормозить.

– Я, между прочим, звала Абдуллу. Ты разве Абдулла? – спросила она.

Гуго последовательно оглядел себя, начиная с левой ноги, поразмыслил и предположил, что насколько он властен над фактами, Абдуллой он не является.

– А где Абдулла?

Гуго Хитрый заулыбался и, сделав характерное движение указательным пальцем над правым ухом, сообщил, что джинн ушел в астрал и обратно его следует ожидать только в сопровождении галдящей толпы муз.

– Ну что, выдергивать его? – предложил он.

Таня покачала головой. От рассерженного Абдуллы ответов не дождешься. Разве что свежеиспеченных проклятий из заветной тетради.

– Я хотела спросить про этот котел, – сказала она.

Гуго перескочил на противоположную сторону надгробия. Мелькнули пышные банты на туфлях.

– Ого! Да это копилка Древнира! Кто ее тут поставил, интересно?

– Копилка? По-моему, это кипящий котел!

Гуго хихикнул.

– Ты опять попалась на внешность предмета, детка! В магическом мире все относительно. У фиалки может быть душа топора, вот только рубить ею дрова не советую! Дрова, увы, будут смеяться, а фиалка смертельно оскорбится. Если ты видишь копилку котлом, да еще кипящим, у тебя все крайне запущено.

– Почему?

Гуго Хитрый обернулся. Проделал он это очень своеобразно, лентой намотавшись на надгробие.

– Потому что это копилка несовершенных добрых дел, несостоявшихся поступков, отыгранных назад благих намерений, неоказанной помощи, внутренней путанности и так далее. Копилка того хорошего и светлого, что могло состояться, но не состоялось. Однако все это, как ты понимаешь, никуда не исчезло и стало твоим долгом, который будет непрерывно накапливаться, пока его не заплатят.

– А если вообще не заплатят?

– Заплатят. Здесь или не здесь, но обязательно заплатят, – заверил ее Гуго. – Пока же каждый, кто смотрит в эту нишу, видит что-то свое. Такова была воля Древнира. У него тоже, увы, были долги.

– А что видишь ты?

Гуго вымученно улыбнулся и как-то слишком лихо дернул за букли свой парик.

– Да ничего! Только треснувшую глиняную копилку. Это потому, что в этом мире у меня никаких дел уже нет. Ни добрых, ни злых. Я старый несуществующий болтун из собственной книжки. Я потому и торчу в этом мире, что в том, другом, меня не ждут никакие особенные бонусы.

– Да ладно, не скромничай! – сказала Таня, остро ощутив в голосе Гуго горечь.

Гуго не ответил. Он вскинул голову, прислушался и, взмахнув руками, растаял. Таня вновь хотела позвать его, но внезапно к мерному звуку капель добавился новый, лишенный ритмичности и потому беспокоящий звук. Кто-то шел по коридору в ее сторону. Не желая ни с кем встречаться, Таня беззвучно отодвинулась в дальний угол, поджала колени и затаилась за надгробием.

Из полумрака Таня увидела Медузию и Великую Зуби. Чем-то огорченная Зуби смотрела себе под ноги.

– Я работаю ступенькой, и это чудовищно грустно. Хотя бы потому, что на тебя все время наступают, – недовольно произнесла она.

В пустом коридоре голос ее разнесся гулко и отчетливо.

– Ступенькой? – переспросила Медузия.

– Представь, что существует скала, на вершине которой ровное плато. Подняться на скалу можно только по вырубленной в скале лестнице. Тибидохс – такая лестница. Я – одна из ее ступеней. Тысячи учеников наступают на меня, берут мои знания, поднимаются ввысь и – исчезают на плато, которого я даже не вижу. Вниз не спускается никто. Да и зачем благодарить ступеньку? За что? За то, что наступил на нее? Они переросли нас и исчезли где-то там, наверху.

Пока Зуби говорила, они уже миновали нишу. Таня скорее услышала, чем увидела, что Медузия остановилась и всем телом повернулась к Зуби.

– Ну-ну! Что за детский сад? «Переросли» – громко сказано. То, что заяц прыгает на вершине горы, еще не означает, что заяц выше горы. В остальном же, дорогая, ты меня удивляешь! Благодарности ожидают только попрошайки, подсказавшие тебе название улицы, на которой сидят с протянутой рукой. И не притворяйся, что не знаешь этого. У тебя обычная депрессия.

Наши рекомендации