Карл Густав ЮНГ, Мишель ФУКО. Вот две иллюстрации этого процесса закрытия семьи, сопровождающегося нагрузкой семейного пространства ме­дицинской рациональностью

Вот две иллюстрации этого процесса закрытия семьи, сопровождающегося нагрузкой семейного пространства ме­дицинской рациональностью. Первая из них касается про­блемы признания. Родители должны следить, внимательно присматриваться, подбираться на цыпочках, срывать одея­ло, спать рядом [с ребенком]; но, как только порок обнару­жен, для его лечения они должны немедленно обратиться к врачу. Однако это лечение будет полноценным и эффектив­ным только в том случае, если больной с ним согласен и сам участвует в нем. Необходимо, чтобы больной признал свою болезнь, чтобы он оценил ее последствия, чтобы он согла­сился с необходимостью лечения. Словом, чтобы он при­знался. При этом во всех текстах этой кампании говорится, что признание ребенка не может и не должно совершать­ся перед родителями. Он должен признаться именно вра­чу: «Самым необходимым из всех доказательств является признание», — говорит Деланд. Ибо признание устраняет «последние сомнения». Оно делает «более полноценным» и «более действенным вмешательство врача». Оно не поз­воляет пациенту отказаться от лечения. Оно наделяет врача и «всех авторитетных лиц [...] таким положением, которое позволяет им идти прямо к цели и, следовательно, достичь этой цели». Один английский автор по имени Ламерт приво­дит очень интересную дискуссию о том, какому именно вра­чу следует признаваться: семейному врачу или специалисту. И делает заключение: нет, семейному врачу признаваться не следует, так как он слишком близок к семье. Передавать близким нужно лишь коллективные секреты, индивидуаль­ные же секреты нужно сообщать специалисту. Далее во всей этой литературе следует длинный перечень примеров изле­чения, достигнутого благодаря признанию врачу. Выходит, сексуальность, мастурбация ребенка, как объект постоян­ного родительского надзора, выяснения и контроля, в то же время становится объектом признания и дискурса только извне, со стороны врача. Внутренняя медикализация семьи и отношений «родители — дети» сопровождается внешней дискурсивностью в отношениях с врачом. Будучи окружена

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР

молчанием в пределах семьи, сексуальность становится яв­ной благодаря системе надзора. Но там, где она становится явной, о ней не следует говорить. О ней следует говорить за пределами этого пространства, у врача. Словом, детская сексуальность помещается в сердцевину семейной связи, в центр механизма семейной власти, но оглашение детской сексуальности одновременно смещается к медицинскому институту и авторитету. Сексуальность — это такая мате­рия, о которой можно говорить только врачу. Физическая интенсивность сексуальности в семье соседствует с дискур­сивной открытостью за пределами семьи, на медицинской территории. Именно медицина заговорит о сексуальности и разговорит сексуальность, тогда как семья обнаружит сексу­альность, ибо именно семья наблюдает за нею.

Другим элементом, свидетельствующим об этом сопря­жении семейной и медицинской власти, является проблема инструментария. Дабы воспрепятствовать мастурбации, семье надлежит стать передаточным агентом медицинско­го знания. Семья, в сущности, призвана быть не более чем посредником, своего рода приводным ремнем между телом ребенка и техникой врача. Этим и обусловлены варианты лечения, которые назначают врачи, но применять которые должна семья. В тех медицинских текстах и брошюрах, о которых я вам рассказывал, описывается множество таких вариантов. Были знаменитые ночные рубашки с застежка­ми внизу, которые, возможно, вы и сами еще застали; были бандажи. Был пресловутый пояс Жалад-Лаффона, который использовался несколько десятков лет и представлял собой своеобразный металлический корсет, надевавшийся на низ живота (в его разновидности для мальчиков была предус­мотрена глухая металлическая трубочка с несколькими от­верстиями для мочеиспускания, изнутри оклеенная мягкой тканью). Его следовало носить всю неделю, и в установ­ленный день висячий замок, с помощью которого он фик­сировался на теле, отпирался, чтобы ребенка можно было помыть. Этот пояс был распространен главным образом во Франции в начале XIX века. Были механические орудия,

Карл Густав ЮНГ, Мишель ФУКО

как, например, палочка Вендера, изобретенная в 1811 г. и представлявшая собой вот что. В деревянной палочке дела­лась выемка, ее внутренние стороны гладко обтачивались, и получившаяся узкая скобка надевалась на половой орган мальчика, а затем привязывалась веревочкой. По словам Вендера, этого было достаточно, чтобы предотвратить вся­кое сладостное ощущение. Хирург Лалеман предлагал вво­дить в уретру мальчиков постоянный зонд. Если я не ошиба­юсь, он же в самом начале XIX века использовал для борьбы с мастурбацией акупунктуру, во всяком случае, вводил в по­ловые органы иглы.

Разумеется, были химические средства, например опиа­ты, применявшиеся Давила, ванны и клизмы с различными растворами. Весьма сильнодействующее средство изобрел Ларрей, хирург Наполеона. Это средство заключалось в следующем: в уретру мальчика вводили раствор того, что Ларрей называет (я не знаю точно, что это такое) субкар­бонатом соды (что это — бикарбонат? — непонятно). По­ловой член перед этим туго перевязывался у основания, чтобы этот раствор субкарбоната соды оставался в уретре и не попадал в мочевой пузырь; это вызывало расстройс­тва, которые требовали нескольких дней или даже недель лечения, и в это время ребенок не мастурбировал. Приме­нялось прижигание уретры, а для девочек — прижигание и удаление клитора. Если я не ошибаюсь, в самом начале XIX века Антуан Дюбуа отрезал клитор одной больной, которую безуспешно пытались лечить иными способами, связывая ей руки и ноги. Она лишилась клитора «одним прикосно­вением скальпеля», — сообщает доктор Дюбуа. Успех был «полным». В 1822 г. Грефе, опять-таки после безрезультат­ного лечения (больной прижигали голову, то есть при помо­щи огня нанесли ей рану, рубец на голове, после чего вли­вали туда виннокаменную кислоту, чтобы рана не заживала, однако мастурбация не прекратилась), также провел ампу­тацию клитора. И «здравый рассудок» больной, — который находился в помутнении и даже, я думаю, так никогда и не развился (это была слабоумная), — «бывший, в некотором

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР

роде, заложником [порока], после этого начал быстрое раз­витие».

Разумеется, и в XIX веке велись дискуссии о правомер­ности этих кастраций или квазикастраций, однако Деланд, видный теоретик мастурбации, утверждает в 1835 г., что «такое решение отнюдь не противоречит морали, напротив, оно вполне отвечает самым строгим моральным требова­ниям. Удаляя половой орган, поступают так же, как и при всякой ампутации: жертвуют второстепенным ради главно­го, частью ради целого». «Какой же вред может причинить женщине удаление клитора?» — спрашивает он. «Наиболь­ший вред» такой ампутации заключается в том, что женщи­на, подвергшаяся ей, попадет «в и без того многочисленную категорию» женщин, «невосприимчивых» к удовольствиям любви, «что не мешает им становиться хорошими матерями и образцовыми [rectius: преданными] супругами». Еще и в 1883 г. хирурги, к примеру Гарнье, практиковали ампутацию клитора у девочек, которые предавались мастурбации.

Так или иначе во всем том, что есть все основания назвать активным физическим преследованием детства и мастурба­ции в XIX веке, которое, не возымев таких оке последствий, носило размах, аналогичный преследованию колдунов в XVI-XVII веках, складывается взаимодействие и преемс­твенность медицины и больного. При посредничестве семьи налаживается контакт медицины и сексуальности: семья, обращаясь к врачу, принимая, одобряя и применяя в случае необходимости назначенное им лечение, сопрягает, с одной стороны, сексуальность и, с другой стороны, медицину, ко­торая доселе практически не имела дела с сексуальностью, подбираясь к ней разве что окольным и опосредованным пу­тем. Семья становится проводником медикализации сексу­альности в своем собственном пространстве. В итоге наме­чаются сложные отношения своеобразного раздела: с одной стороны, есть молчаливый надзор, недискурсивная нагруз­ка тела ребенка родителями, а с другой стороны, есть внесе-мейный, научный дискурс, а именно — дискурс признания, ограниченный областью медицинской практики, наследу-