Лекция 7. «Критический рационализм». К.Р. Поппер.

С претензией на роль философии науки и одновременно научной философии выступает «критический рационализм».

Критический рационализм отталкивается от логического позитивизма, исследует не только проблемы познания, прогресса познания, но обосновывает и социально-политические идеалы и цели.

Главным представителем критического рационализма является Карл Раймонд Поппер, разрабатывающий свои взгляды в работах «Логика Исследований», «Нищета историцизма», «Открытое общество и его враги», «Предсказания и опровержения» и др.

Видными представителями этой школы философии являются также Дж. Агасси (США), Г. Альберт (Германия), У. Бартли (Великобритания), П. Фейерабенд, (США), И. Лакотос (Великобритания), Г. Шпиннер (Германия), Э. Топич (Германия) и др.

Взгляды К. Поппера, основоположника критического рационализма, сформировались, как он сам пишет, под влиянием теории относительности А. Эйнштейна, теории истории К. Маркса и «индивидуальной психологии» Альфреда Адлера.

Подобно своим предшественникам-неопозитивистам, Поппер считает своей задачей решение проблемы демаркации, разграничения науки и псевдонауки. В 30-е годы в «Логике исследования» (1935 г.) он анализирует методологические приемы (правила) исследования научных теорий. К. Поппер считает: эти приемы и правила – логическая структура, обусловленная психологическим ожиданием найти в исследуемом объекте, процессе и т.п. некие регулярность, закономерность и т.п. Эти правила, по мнению Поппера, можно назвать, правилами игры, именуемой «эмпирическая наука». Они отличаются от правил логики приблизительно так же, как правила игры в шахматы, которые никто не стремится рассматривать как отрасль логики. Поскольку правила логики являются правилами преобразования формул, то исследование правил шахматной игры можно было бы обозначить как «логику шахмат», (но не как просто «логику»); приблизительно таким же образом мы могли бы исследование правил научной игры, научной работы именовать «логикой исследования».

Научная игра, считает К. Поппер, осуществляется правильно, если в ходе ее обеспечивается прогресс познания, если следующие друг за другом теории становятся всё более генерализованными, т.е. если их «эмпирическое содержание» возрастает[20]. Поппер в этой связи выразил сомнение в обоснованности индуктивной логики, которая с точки зрения сторонников эмпиризма была единственной логикой, способной оправдать переход от единичных фактуальных утверждений к общим положениям науки. Он отверг позитивистский принцип верификации как критерий истинности теории. Не найдется ли в ходе опытной проверки какой-либо факт, который отнюдь не подтвердит, а, напротив, опровергнет теорию? Вполне может найтись. Именно поэтому К. Поппер вместо теории верификации выдвинул теорию фальсификации. Её суть: 1) подтверждение тогда должно признаваться таковым, когда оно является результатом рискованного предсказания, т.е. если мы ожидаем событие, несовместимое с этой теорией, - событие, которое опровергло бы эту теорию. В конечном счете теория принимается не потому, что получила позитивистское опытное подтверждение, а потому, что ее не удалось до сих пор опровергнуть. 2). Всякая «хорошая» научная теория является запретом. Чем больше теория запрещает, тем она лучше. 3). Теория, которая не может быть опровергнута никаким мысленно представляемым событием, является ненаучной.

Как известно, впервые индуктивное умозаключение поставил под сомнение еще Д. Юм (1711 – 1776 гг.) Если до сих пор каждое утро всходило солнце, вопрошал Юм, является ли это рациональным основанием для вывода, что оно взойдет и завтра? Д. Юм считал, что нет, не является. Апелляция к «законам природы» неизбежно ведет к порочному кругу, единственная причина, по которой мы верим в законы природы, - та, что они не подводили нас в прошлом. Но почему мы должны предполагать, что это влияет на будущее?[21] Однако, если с точки зрения логики принцип индукции несостоятелен, то в практической жизни, считает Юм, он вполне уместен, он определяется иррациональной склонностью людей к привычке; в данном случае к привычке верить, что день сменяется ночью, а ночь – днем.

Поппер, признавая отрицание Юмом принципа индукции достаточно ясным и убедительным, вместе с тем, как он пишет: «совершенно недоволен его психологическим объяснением индукции посредством привычки». Не чувственный опыт, рождающий психологически закрепляющий привычку, а соглашение, конвенция побуждают принять то или иное эмпирическое высказывание в качестве базисного.

Поппер полагает, что познание начинается не с восприятия или наблюдения, а с проблемы, под которой он понимает «напряжение», возникающее между знанием и осознанным незнанием» (Вспомним: «знающее незнание» Н. Кузанского). Во всяком случае, считает Поппер, «всякая проблема возникает посредством открытия того, что что-то в нашем мнимом знании не в порядке; или при логическом подходе посредством открытия внутреннего противоречия между нашим мнимым знанием и фактами; или, быть может, выражаясь еще вернее, посредством открытия кажущегося противоречия между нашим мнимым знанием и мнимыми фактами».

То есть, по К. Попперу, базисом познания являются ранее сформулированные теории (гипотезы). Не эмпирический факт подтверждает теории, а имеющаяся теория, гипотеза служит основой для соответствующего истолкования факта. Наблюдение всегда избирательно, предполагает сформулированную цель, интерес, точку зрения. Опыт по-прежнему решает судьбу теории, но только в негативном смысле; он опровергает ее положения.

Но что такое научная теория? Это как бы «сетка, которую мы бросаем, чтобы выловить «мир»; чтобы рационализировать, объяснить и подчинить мир». Такие понятия теории, как закон, причинность и т.п. есть лишь гипотезы, проявление «установки» человека на поиск «объясняющих теорий». Мы сами активно навязываем миру закономерности. «Мы пытаемся в нем отыскать подобия, схожести, и интерпретировать их с помощью высказываний о законах, которые мы сами изобрели». Естественно, потом мы можем их отбросить, если наблюдения покажут, что они являются ложными». К. Поппер подчеркивает, что доблесть ума заключается не в том, чтобы быть осторожным и избегать ошибок, а в том, чтобы бескомпромиссно устранять их. Быть смелым, выдвигая гипотезы, и беспощадным, опровергая их, - вот задача, цель критического рационализма. Вера, разумеется, простительная слабость, свойственная человеку по природе; ее нужно держать под контролем критики; но предвзятость, считает Поппер, - это преступление интеллекта. Отвергая «джастификационализм», отождествляющий научное знание с доказанным, апеллируя к фальсификационализму, подтверждающему теории посредством попыток опровержения, Поппер вместе с тем подчеркивает большое теоретико-позновательное значение «влиятельных метафизических концепций». Так, он считает: «Атомизм – это прекрасный пример непроверяемой метафизической теории, чье влияние на науку превосходило влияние многих проверяемых теорий… Самой последней и самой значительной до сих пор была программа Фарадея, Максвелла, Эйнштейна, де Бройля и Шредингера, рассматривавшая мир… в терминах непрерывных полей… Каждая из этих метафизических теорий функционировала в качестве программы для науки задолго до того, как стать проверяемой теорией. Она указывала направление, в котором следует искать удовлетворительные научно-теоретические объяснения, и создавала возможность того, что можно назвать оценкой глубины теории. В биологии по крайней мере в течение некоторого времени подобную роль играли теория эволюции, клеточная теория и теория бактериальной инфекции. В психологии можно назвать в качестве метафизических и исследовательских программ сенсуализм, атомизм (т.е. такая теория, согласно которой опыт складывается из далее неразлагаемых элементов, например, чувственных данных) и психоанализ. Даже чисто экзистенциональные суждения иногда наводили на мысль и оказывались плодотворными в истории науки, даже если не становились ее частью. В самом деле, мало какая теория оказала такое влияние на развитие науки, как одна из чисто метафизических теорий, согласно которой «существует вещество, способное превратить неблагородные металлы в золото (т.е. «философский камень»)», хотя эта теория была неопровержимой, и сейчас в нее никто не верит». В этой связи К.Р. Поппер особенно жестко критикует Витгенштейна за недооценку им метафизических, философских проблем, за их трактовку как неких «головоломок», вызванных неправильным употреблением языка. Язык затягивает нас в мухоловку. Философские проблемы, следовательно, имеют форму «Я в тупике». Цель философии – показать мухе выход из мухоловки, так говорил Л. Витгенштейн.

Витгенштейн, считает Поппер, преувеличивает пропасть между миром доступных описанию фактов и тем, что глубинно и не может быть высказано. Если Витгенштейн хочет исключить из рассмотрения вопросы типа: «Может ли что-то быть одновременно полностью красным и полностью зеленым?», то он должен объяснить, по каким основаниям, заявляет К. Поппер. Чтобы отделить приемлемые предложения от неприемлемых, необходима некоторая теория смысла. А это уже не головоломка, а серьезная проблема. Витгенштейн же отделывается от проблемы высказываниями типа: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать» или «Давайте перестанем нести трансцендентальную чепуху, когда все просто, как удар в челюсть». С точки зрения логических правил языка, продолжает К. Поппер, конечно, что-то не может быть одновременно красным и зеленым. Но вне его это допустимо (например, в языке племени, которое, правда, нам пока неизвестно).

Вряд ли можно назвать простыми головоломками такие сложные проблемы, какими являются, в частности, проблемы вероятности или бесконечности.

Вероятность – что это? – объективная составляющая реальности или результат того, что в силу ограниченности наших возможностей мы просто не знаем, что же должно произойти в будущем?

Д. Кейнс в книге «Трактат о вероятности» склонялся ко второму ответу. Пример, который он приводил: Если перед забегом вы знаете о двух спринтерах только то, что одному из них 25 лет, а другому – 50, то вы сочтете разумным сделать ставку на первого. Но если вслед за этим вы выяснили, что первый хил и слаб, курит и пьянствует, а второй – бывший чемпион, придерживается строгой диеты, продолжает заниматься спортом, то вы поставите на второго. Что же, эти двое изменились? Нет, - изменились ваши знания о них. Однако, наряду с этим существует и априорная статистическая вероятность. Например, вероятность того, что при броске игральной кости выпадет шесть, составляет одну шестую. И это, считает К. Поппер, не какое-то субъективное, субъективистское предположение, это объективная составляющая действительности; вытекающая из нее предрасположенность имеет устойчивый характер и может быть проверена наблюдением за достаточно большим количеством бросаний. В то же время одиночное высказывание типа: «вероятность того, что до 2050 года произойдет ядерная катастрофа, составляет один шанс из ста» - проверке не поддается и тем самым исключает себя из сферы науки.

Бесконечность. Как ее постичь?

В V веке до н.э. Зенон Элейский сформулировал ряд парадоксов, посредством которых утверждал, что ему удалось доказать, что движение либо невозможно, либо требует бесконечного количества времени. Так, например, - бегун никогда не сможет обежать по стадиону полный круг, ибо сначала он должен пробежать половину расстояния, потом половину оставшейся половины и так далее. Оставшееся расстояние все больше стремится к нулю, но никогда не достигнет его, последовательность бесконечна.

Согласно этой логике, атлет вообще не сдвинется с места так как, чтобы переместиться с линии старта в какую-либо точку, ему сначала необходимо достичь точки, находящейся на полпути к ней, а для этого сначала нужно достичь точки, находящейся в четверти пути и т.д. Логически он обречен остаться на старте. Еще парадокс: Ахиллес и черепаха. Ахиллес никогда не догонит черепаху, пока он добежит до места, с которого черепаха начала движение (а ей при старте дана была фора), она тоже проползет вперед и так до бесконечности.

Аристотель решил эти парадоксы, вводя понятие актуальный и потенциальной бесконечности. С его точки зрения смысл имеет только понятие потенциальной бесконечности. Делить дорожку стадиона можно на бесконечное число частей только потенциально, но не актуально.

В XIX веке немецкий мыслитель Кантор пришел к выводу, что наряду с потенциальной бесконечностью имеет смысл, то есть существует и актуальная бесконечность. Причем, по Кантору, два бесконечных множества равны между собой, если их элементы образуют пары с отношением один к одному.

Б. Рассел принял эту идею Кантора. Он приводит в качестве примера роман Лоренса Стерна: «Жизнь и мнение Тристрама Шенди, джентльмена». В романе Шенди описывает первые дни своей жизни; на что у него уходит два года. Он беспокоится, что с такими темпами никогда не закончит автобиографию. Рассел же считает, что если применить подход Кантора, то получается, что если Шенди будет жить вечно, то в летописи его жизни не будет упущен ни один день.

20-21 год дни 1-2

22-23 года дни 3-4

24-25 лет дни 5-6 и т.д. до бесконечности.

Опровергая Л. Витгенштейна, К. Поппер подчеркивает: «Я всегда верил, что существуют подлинные философские проблемы, а не просто головоломки. Если бы у философии не было серьезных проблем, ей просто не было бы оправдания. Тезис: «то, что глубоко, словами не высказать» - поверхностное решение проблемы глубины. Именно оно объединяет Витгенштейна – позитивиста и Витгенштейна – мистика…

Витгенштейн не показал мухе выход из мухоловки. Более того, в этой мухе, которая не в силах выбраться наружу, я вижу автопортрет самого Витгенштейна…» О «Философских Исследованиях» Л. Витгенштейна К.Р. Поппер отозвался так: «Мне было скучно, - скучно до слез». Все дело, однако, в том, что К.Р. Поппер критикует Л. Витгенштейна за идеи, от которых последний уже отказался. Л. Витгенштейн в «Философских исследованиях» уже четко указывает, что понятия и достоверности к ощущениям неприложимы. «Ощущения просто у меня есть». В этой своей работе он уже отказывается от теории языка как образа мира и отнюдь не отвергает метафизические проблемы. Напротив, он пытается с помощью рассудка провести границу между смыслом и бессмыслицей; да язык нередко мешает нам увидеть эту бессмыслицу, но язык же побуждает нас обратиться к невыразимому, к тайне, которую он показывает, но не может высказать. Именно в сфере невыразимого, мистического рождаются и решаются наиболее важные для человека и философии проблемы; Л. Витгенштейн подчеркивает: задача не в том, чтобы учить каким-то новым истинам, но - методу постановки проблемы. Но подобные же идеи обосновывает и сам К. Поппер.

Конечно, К. Поппер прав, отвергая общие предложения, являющиеся результатом индуктивных выводов. Например, общее предложение «все лебеди суть белые» не может быть верифицировано никаким сколь угодно большим числом частных предложений, ибо всегда достаточно увидеть одного небелого (черного) лебедя, чтобы исходное общее предложение было опровергнуто, фальсифицировано. Именно поэтому общие предложения должны быть заменены предложениями, содержащими запрет на некоторые возможные явления. В частности, общее предложение «все лебе­ди суть белые» должно быть заменено предложением «не может быть не-белого лебедя».

Такое предложение уже легко проверяется посредством обнару­жения «запрещенного явления»; в результате опровергается общее предложение, зачастую выступающее как «закон природы». По мнению Поппера, принцип логического позитивизма, объявлявший бессмысленными все высказывания, не удовлетворяющие критериям осмысленности («осмысленный» = аналитический или верифицируемый), сам проверки не выдержал, ибо утверждение «смысл высказывания – это способ его верификации» сам по себе в рамках собственных терминов, не истинно и не ложно и не поддается верификации. Его нельзя ощутить, увидеть воспроизвести в лабораторных условиях – именно поэтому, согласно критериям самих позитивистов, он лишен смысла.

Нельзя доказать, что научная теория истинна, но можно доказать, что она ложна, считает К. Поппер. Именно поэтому чтобы иметь право назвать теорию или гипотезу научной, истинной и т.п. и нужно попытаться ее опровергнуть. Таким образом, если представители «Венского кружка» использовали понятие верификации, чтобы отделить смысл от бессмыслицы, то Поппер понятие фальсификации применяет для того, чтобы отделить науку от ненауки или псевдонауки. Он не называет такие предложения, как, например, «Чайковский – выдающийся композитор» бессмысленными и не утверждает, что они сугубо субъективны; он просто считает, что такие предложения не относятся к сфере науки.

Реальный процесс познания, конечно же, - сложное, противоречивое явление. В процессе познания используются как индукция, так и дедукция. Как метод верификации, так и метод фальсификации. Поппер прав, отмечая недостатки индуктивного метода, но и метод фальсификации в отрыве от индукции также в достаточной степени ущербен. Фальсификационализм опровергает недостаточно обоснованные теории, однако он бессилен объяснить прогресс научного знания, базирующийся прежде всего все же на индукции. Индуктивно полученным выводам не всегда достает точности, но корректируются они все-таки не столько гипотезами, сколько более точными наблюдениями. 0тдельный отрезок познания, безусловно, может направляться какой-либо проблемой, теорией и т.п., однако подлинный прогресс знания обеспечивает связь с опытом, уточняющим старую теорию и побуждающим сформулировать и обосновать новую.

Д. Юм, безусловно, был прав в своем скептицизме. Действительно регулярно повторяющийся post hoc никогда не сможет обосновать propter hoc (После этого, но не по причине этого). Из постоянного восхождения солнца утром вовсе не следует, что оно взойдет и завтра; и действительно, современная наука знает, что настанет момент, когда солнце не взойдет. Доказательство необходимости, причинно-следственной связи в конечном счете коренятся в практической деятельности человека; если я смогу сделать некоторое post hoc, то оно становится тождественным с propter hoc, то есть если я могу вызвать определенную последовательность явлений, то это тождественно доказательству их необходимой причинно– следственной связи.

К. Поппер сужает содержание опыта, сводит его к наблюдению, к чувственным показателям. Вследствие этого он не смог разрешить юмовскую проблему индукции, не сумел удовлетворительно ответить на вопрос Лакатоса: почему человеку не стоит прыгать с Эйфелевой башни? Под действием гравитации человек упадет на землю и разобьется – это подтверждено многочисленными несчастными случаями и самоубийствами. Однако, из того, что это повторялось бессчетное множество раз, логически, как должен считать Поппер, вовсе не следует, что очередного прыгуна ждет такая же участь. То есть, если не верить, что прошлое хотя бы отчасти позволяет судить о будущем, то нет причин не прыгать. Но не верить практике бессчетно повторяющейся – это абсурд. Бесспорно, веру надо держать под контролем. Но и неверие в практический опыт также нужно держать под контролем. Иначе оно также может превратиться в «предвзятость», а последняя – это, по мнению Поппера, «преступление интеллекта».

Основоположник «научного рационализма» Г. Башляр безусловно прав, считая, что в научном мышлении индуктивизм и дедукционизм, эмпиризм и рационализм органично взаимосвязаны, Эмпиризм без ясных, согласованных и дедуктивных законов немыслим, рационализм без ощутимых доказательств, в отрыве от непосред­ственной действительности не может полностью убедить. Мыслить научно - значит занять своего рода промежуточное эпистемологическое поле между теорией и практикой, между математикой и опытом. Научно познать закон природы – значит одновременно постичь его и как феномен, и как ноумен, и как явление, и как «вещь в себе».

Претендуя на объективное познание окружающего мира, К. Поппер дистанцируется от таких философов, как Р. Декарт, Дж. Беркли, Д. Юм, Б. Рассел, Р. Карнап и др., для которых познание, как считает К. Поппер, - психологический процесс, идеи - субъектив­ные состояния.

Особенно остро критикует К. Поппер приверженцев «социологии знания», которые вместо того чтобы понять идеи, фигурирующие в соперничающих теориях, наблюдают социопсихологические образцы поведения. Поппер часто рассказывал об одном «социальном психологе», докторе Х., который изучал поведение группы ученых. Он пришел на семинар физиков, чтобы заниматься исследованиями по психологии науки. Он наблюдал «возникновение лидера», «создание кругового эффекта» в одних случаях и «защитную реакцию» в других, корреляции между возрастом, полом и агрессивностью поведения и т. п.… В конце его увлеченного повествования Поппер спросил: «А какая проблема обсуждалась в исследуемой вами группе?» Доктор Х. Был изумлен таким вопросом: «О чем вы спрашиваете? Я не прислушивался к тому, о чем они говорили! И какое это имеет значение для психологии познания?» Я много раз, продолжает К. Поппер, оспаривал тезис К. Мангейма, считавшего, что имеется существенное различие с точки зрения объективности между исследователями природы и исследователями общества; Мангейм утверждал, что легко быть объективным в естествознании, но трудно или почти невозможно возвыситься до объективности в социальных науках; это удел «свободно парящих умов», над которыми не довлеет традиция. Я считаю, пишет К. Поппер, что критика, публичность и соревновательность, присущая научной действительности, вполне могут обеспечить объективность в социальном познании. В сущности, только они и обеспечивают объективность как в социальных науках, так и в естествознании.

Подлинное научное исследование, в том числе и философское, - это исследование знания «в объективном смысле», подчеркивает Поппер. Предмет объективного познания, прежде всего – «проблемы, теории, аргументы как таковые. Знание в этом смысле совершенно независимо от чьих-либо претензий на знание; оно независимо также от чьего-либо убеждения или расположения к согласию с ним, или к утвержде­нию его, или к действию. Знание в объективном смысле есть знание без познающего: это знание без знающего субъекта».

С целью обеспечить объективность познания Поппер, ссылаясь на Платона, обосновывает концепцию «трех миров».

«Я следую тем интерпретаторам Платона, которые полагают, что платоновские формы или идеи онтологически отличаются от тел и сознаний, так же как и от «идей в сознании», т.е. от сознательного и бессознательного переживания; платоновские формы или идеи конституируют собой третий мир sui generis. Они представляют собой возможные или действительные объекты мышления – Intelligibilia. Intelligibilia столь же объективны, сколь и Visibilia, каковыми являются физические тела и фак­тические или возможные видимые объекты».

По Попперу, первый мир - мир наблюдаемых физических и социальных объектов, второй мир - мир состояний сознания отдельного или нескольких индивидуумов; третий мир - мир интеллигибилий или мир идей в объективном смысле. По мнению Поппера, все три мира взаимодействуют. Второй мир - мир субъективных идей является посредником между физическим миром и миром объективного знания. Однако, решающий фактор взаимодействия всех «трех миров» - «третий мир», т.е. мир знания «в объективном смысле». Воздействуя на людей, преобразуясь в их сознании в субъективные идеи (второй мир), третий мир изменяет и первый - физический мир. Не люди, носители субъективных идей, изменяют мир, но именно объективные философские и научные теории решающим образом воздействуют на этот мир, при этом люди, воспринимая эти теории, как правило, не имеют должного представления о возможных последствиях их применения. Эти возможности, по мнению К. Поппера, «спрятаны» в самих объективных идеях и теориях. Люди, стремясь понять эти идеи, пытаются, конечно, уяснить и возможные последствия их применения, но это, как правило или зачастую, не удается.

Разумеется, возникает вопрос: почему третий мир - автономен, ведь так или иначе он - продукт деятельности людей? Поппер не видит здесь никакого неразрешимого противоречия. Как мед является продуктом жизнедеятельности пчел, так и третий мир - непреднамеренный результат человеческой деятельности.

Бесспорно, заявляет К. Поппер, генетически «третий мир» - продукт человека, но, тем не менее, по своему онтологическому статусу он автономен и имеет реальное значение для развития цивилизации и человечества. Допустим, заявляет он, что вся материальная культура, а также все наши знания исчезли, но сохранились библиотеки. В такое случае цивилизация имеет шанс возродиться. Но если погибнут и библиотеки, то никаких шансов на возрождение цивилизации уже нет[22].

Как возник «Третий мир»? По К. Попперу, это необходимая стадия «лингвистической эволюции». На определенной ступени всеобщего эволюционного процесса язык становится главным эволюционным фактором. Функции языка совершенствуются и развиваются от экспрессивной к сигнальной (у животных) и к дескриптивной (у человека), высшая функция языка, по мнению К. Поппера, - аргументативная: именно язык путем выдвижения теорий и гипотез, их критического обсуждения и эмпирической проверки способствует решению возникающих проблем.

К. Поппер в данном случае чрезмерно абсолютизирует, гипостазирует, онтологизирует инвариантное содержание или значение теорий, гипотез и методологий.

Как очевидно, К. Поппер принцип развития в «третьем мире» выводит из дарвиновского учения об общей эволюции мира. Попперовская трактовка эволюционного учения такова (и, по его мнению, следовательно, таковы и правила методологии рациональной критики теорий):

а) все организмы постоянно вовлечены в решение проблем, точно так же как и эволюционная последовательность организмов – филы;

б) эти проблемы являются проблемами в объективном смысле; они не обязательно должны иметь соответствующее отражение в сознании;

в) решение проблем всегда осуществляется методом проб и ошибок; новые реакции, новые формы, новые органы, новые формы поведения, новые гипотезы возникают в качестве проб и контролируются, путем элиминации ошибок (все - и амеба, и А. Эйнштейн – действуют в духе метода проб и ошибок; различие между амебой и Эйнштейном заключается в том, что «Эйнштейн сознательно ищет элиминации ошибок… Он сознательно критичен к своим теориям… Амеба же не может быть критичной по отношению к своим ожиданиям или гипотезам; они является ее частью.

г) единичный организм (гипотеза, теория) представляет собой «как бы наконечник копья эволюционной последовательности организмов, к которой он принадлежат (его фила): он сам - приблизительное решение, проба в новой нише окружающей среды, выбор среды и модификация ее».

Рациональное зерно в концепции «трех миров» К. Поппера, конечно, есть: ученый различает объективное содержание знания и субъективные формы его выражения, его существования. Однако, он, все же чрезмерно, как отмечалось выше, онтологизирует процесс познания, логику научного исследования. В данном случае уместно вспомнить К. Маркса, который критиковал Гегеля за то, что он отделял мышление от субъекта. «Если нет человека, то и проявление его сущности не может быть человечным…»[23]

Вместе с тем, К. Поппер, недооценивая диалектическую связь познания и практики, не признает объективный характер истины, вообще возможность ее достижения. «Мы ищем истину, но мы не знаем, когда ее найдем». Для него истина имеет всего лишь регулятивный характер. «Законы природы – наши изобретения». Любая позиция, состоящая в признании объективного содержания законов, вызывает у Поппера отторжение как свидетельство метафизики, онтологизма, эссенциализма и т.п.

В свое время Ф. Энгельс, возражая Дюрингу, считавшему, что подлинные истины вообще неизменны, утверждал, что познание вещей по самой своей природе относительно и потому для нас «раз навсегда утрачивает всякий смысл требование окончательных решений и вечных истин; мы никогда не забываем, что все приобретаемые нами знания по необходимости ограничены и обусловлены теми обстоятельствами, при которых мы их приобретаем. Вместе с тем нам уже не могут больше внушать почтения такие непреодолимые для старой, но все еще весьма распространенной метафизики противоположности, как противоположности истины и заблуждения… Мы знаем, что эти противоположности имеют лишь относительное значение: то, что ныне признается истиной, имеет свою ошибочную сторону, которая теперь скрыта, но со временем выступит наружу; и совершенно также то, что признанно теперь заблуждением, имеет истинную сторону, в силу которой оно прежде могло считаться истиной»[24].

И, как уже выше отмечалось, важной чертой критического рационализма является стремление научно, рационально объяснить историю, явления общественной жизни. Один из главных тезисов социальной философии К. Поппера: учение об исторической необходимости есть чистейший предрассудок; предска­зать ход истории невозможно.

К. Поппер отвергает методологический коллективизм Платона, Гегеля и Маркса, с точки зрения которого индивид только пешка, какое-то незначительное орудие в общем развитии человечества, противопоставляет ему методологический индивидуализм. Он доказывает, что история - это решения и действия отдельных людей, что последствия этих решений и действий невозможно предвидеть и, тем более, невозможно априори объяснить никакими законами общественного развития.

Особенно резко критикует К. Поппер марксизм, обвиняет его в «эссенциализме», в необоснованном стремлении познать некую объективную «сущность» социальных явлений, в «историцизме», в необоснованной попытке толковать историю как прогрессивное восхождение к некой высшей ступени, как последовательную смену общественно-экономических формаций и т.д. и т.п. Согласно Попперу, настоящая наука, во-первых, открыта для самого тщательного исследования, во-вторых, делает только те предсказания, которые можно проверить.

«Долгосрочные предсказания могут быть выведены из научных условий предвидений только в том случае, если применить их к системам, которые можно считать хорошо изолированными, устойчивыми и повторяющимися. Такие системы в природе встречаются очень редко, и современное общество, несомненно, не принадлежит к их числу. Общество меняется, развивается. Это развитие в основном неповторимо». Поэтому, подчеркивает К. Поппер, «искать закон «неизменного порядка» эволюции в рамках научного метода нельзя ни в биологии, ни в социологии. Эволюция жизни на Земле, или эволюция человеческого общества, представляет собой уникальный исторический процесс. Мы можем допустить, что такой процесс протекает в соответствии с разного рода каузальными законами, например, законами механики, химическими законами, законами наследственности, законом естественного отбора и т.д. Однако описание этого процесса не есть закон, а лишь своеобразное историческое утверждение. Всеобщие законы формулируют положения относительно какого-то неизменного порядка, то есть относительно всех процессов определенного рода… Но мы не можем рассчитывать ни на проверку всеобщей гипотезы, ни на то, чтобы найти естественный закон, приемлемый для науки, если вечно будем ограничиваться наблюдением одного уникального процесса. Наблюдение оного уникального процесса не может нам также предвидеть его будущее развитие»[25].

Псевдонаука (неомарксизм, психоанализ и т.п.) – либо отказывается подвергать себя проверке (то есть не делает ясных предсказаний, благодаря которым ее можно опровергнуть)[26], либо делает предсказания, а потом подыскивает оправдания свидетельством, явно идущим вразрез с этими предсказаниями.

В стране с самым сильным пролетариатом так и не произошла революция? «Да, но это потому что…» У истории нет сценария, исторический прогресс невозможен, возможен лишь прогресс человеческой личности, считает К. Поппер. Он требует решительно отказаться от марксизма, от такой социальной науки, которая утверждает, что необходимо де изучать такие социальные целостности, как классы, нации, общества, цивилизации и т.п.

По мнению К. Поппера, «так называемые социальные целостности» отнюдь не являются эмпирическими объектами; по Попперу, «хотя и существуют такие эмпирические объекты, как собравшиеся здесь люди, но совершенно ошибочно полагать, будто такое обозначение, как «средний класс», может быть употреблено в качестве символа для какой-либо подобной эмпирической группы. На самом деле символы такого рода являются идеальным объектом, существование которого зависит от ценностных предположений. Соответственно веру в эмпирическое существование таких социальных целостностей, как коллектив, которую можно назвать наивным коллективизмом, следовало бы заменить требованием, чтобы анализ социальных феноменов, включая коллективы, проводился как исследование индивидов или их действий и отношений».

Как очевидно, Поппер опирается в данном случае на идеи баденской школы неокантианства, представители которой исключали ценности из сферы научного познания. Они утверждали, что научному и ценностному познаниям соответствуют различные методы; номотетический (генерализирующий) – метод научного познания и идиографический (индивидуализирующий) – метод ценностного познания. Первый метод относится к наукам о природе, в которой есть общее и повторяющееся, и, следовательно, можно открыть законы, второй – применим к наукам о культуре (истории и обществе), события которой индивидуальны, не знают ничего повторяющегося. М. Шелер, Н. Гартман и др. также разделяли научные истины и ценности глубокой пропастью, утверждали, что ценность не есть нечто реальное, эта идеальная, воображаемая сущность. Да и представители логического позитивизма также считали, что дескриптивные суждения науки несовместимы с прескриптивными (предписывающими) ценностными суждениями.

Подобно К. Попперу, Э. Топич также характеризует историческое познание с позиций ценностного «нормативизма». По его мнению, человек, люди действуют на исторической сцене «без всякой оглядки на мировой разум», на «некие» объективные законы, а лишь в соответствии со своими субъективными представлениями о ценностях и нормах поведения, «Ценности и нормы, - утверждает Э. Топич, - устанавливает только создающий эти ценности, действующий че­ловек или признаваемый им авторитет, и никакая теория не может это положение подтвердить, оправдать или опровергнуть.

Вопросы об истинной ценности, о справедливом праве не являются проблемами познания». Основания для разделения истины и ценности, конечно же, есть. Истина – адекватное знание об объекте. Ценность выражает значение объекта для человека, т.е. в данном случае объект воспринимается через потребности и интересы человека. Но ведь потребности и интересы человека объективно обусловлены (осознает он это или нет), следовательно, уже поэтому вполне могут быть выражены, фиксированы в системе понятий и даже законов.

Бесспорно, Вольтер был прав, когда писал в своем «Философском словаре»: «Ни математика, ни экспериментальная физика не знает сект. Человек, исследующий отношение между конусом и сферой, не принадлежит к секте Архимеда. А тот, кто видит, что квадрат гипотенузы в прямоугольном треугольнике равен сумме квадратов двух других сторон, не принадлежит к секте Пифагора. Когда вы говорите, что кровь обращается в теле, что воздух имеет вес, что солнечный луч – это пучок семи по-разному преломляющихся лучей, вы не примыкаете тем самым ни к секте Гарвета, ни к секте Торичелли, ни к секте Ньютона, вы просто соглашаетесь с продемонстрированной ими истиной».

Истина в естествознании, действительно, не зависит от интересов отдельных людей или их коллективов; конечно, если они честные и порядочные люди. Но интересы людей, тем не менее, могут искажать и истины естествознания. Не случайно, Т. Гоббс отмечал, что если бы формула: сумма трех углов треугольника равна 180° задевала интересы каких-либо людей, они ее не признали бы. Неслучайно, по поводу учения Ч. Дарвина о происхождении человека велись и продолжают вестись острые споры, ибо это учение задевает интересы церкви и многих людей. И все же интересы и ценности людей отнюдь не всегда противоречат истине. Напротив, интерес честных и порядочных людей и, конечно же, людей образованных, ориентированы на поиск истины. И важно то, что из-за приверженности людей тем или иным интересам и ценностям эти законы могут неверно толковаться.

Руководствуясь принципом методологического индивидуализма, исходя из решений и действий отдельных индивидов, приверженцы критического рационализма обосновывают политику частичных дел, частичных, постепенных реформ т.д. и т.п. как главный фактор гуманистического преобразования общества. Прогресс и в обществе достигается методом проб и ошибок.

В книге «Предположения и опровержения» К. Поппер так объясняет необходимость политики частичных дел, частичных реформ: «Работать для устранения конкретного зла лучше, чем стремиться к реализации абстрактных идеалов. Не нужно пытаться достичь счастья политическими средствами. Лучше стараться устранить конкретные несчастья. Говоря практическим языком: боритесь за ликвидацию нищеты непосредственными методами, например, обеспечьте каждому человеку минимум дохода. Или боритесь против эпидемии и болезней, создавая больницы и медицинские школы. Боритесь против неграмотности так же, как вы боретесь против преступлений. Но делайте всё это непосредственными средствами. Установите, что вы считаете назревшим недугом общества, в котором вы живете, и старайтесь терпеливо довести до сознания людей, что мы можем избавиться от этого зла».

Вместе с тем, К. Поппер подчеркивает, что всегда отстаивал право свободно оперировать и спекулятивными теориями, всегда выступал против того, чтобы ограничиваться «научными» теориями познания и особенно против всевозможных форм сенсуалистического эмпиризма. «Я боролся против того, чтобы социальные науки подражали естественным наукам, я отстаивал мысль, что позитивистская теория познания обнаруживает свою несостоятельность даже в анализе естественных наук, которые, на самом деле, отнюдь не сводятся лишь к обобщению фактов, а существенным образом связаны с теорией, со спекуляцией».

Разумеется, политика «частичных дел», «постепенный работы» и т.п. возможна лишь в условиях демократии, продолжает Поппер. Демократия влечет за собой рациональную установку: Я могу ошибаться, а ты можешь быть прав, и, приложив совместные усилия, мы можем приблизиться к истине. Бесспорно также, что демократия предполагает возможность выбирать правительство. И все же, считает Поппер, это – не достаточное условие. Гитлер пришел к власти законным путем; он – получил пост канцлера из рук парламента.

«В «Открытом обществе», продолжает Поппер, я предложил заменить платоновский вопрос: «Кто должен управлять государством?» принципиально другим: «Как создать конституцию, которая обеспечит смену правительства без кровопролития?» Этот вопрос ставит во главу уже не способ избрания правительства, а возможность его смещения».

К. Поппер решительно выступил против расизма и национализма: Я не верю в идею рая, мне ненавистны любые формы расизма и национализма. Он не раз выступал с резким протестом против политики Израиля в отношении арабов. Он заявлял: «Я вынужден стыдиться своего происхождения». Всякий национализм и расизм есть зло, и еврейские национализм – не исключение, подчеркивал он.

К. Поппер категорически возразил Т. Адорно и Ю. Хабермасу, утверждавшим, что он, благодаря своей методологии, защищает статус-кво. Я всегда выступал против Гегеля, его философию тождества (что действительно, то разумно) характеризовал как «моральный и легальный позитивизм». И это факт, что моя социальная теория, отдающая предпочтение частичным и постепенным реформам, остро противостоит моей теории метода, которая по своей сущности является теорией научной и интеллектуальной революции.

Я сторонник революции, осуществляемой разумом, подчеркивает К. Поппер. С точки зрения Дарвина, организмы эволюционируют, проходя путь проб и ошибок, и их неудачные пробы (неудачные мутации) устраняются путем устранения организмов, носителей этих ошибок.

В том же духе попперовской теории проб и ошибок рассуждает и немецкий последователь К. Поппера Г. Альберт: «Исследование имеющихся взглядов по политической проблематике привело нас к тому, чтобы отказаться от каких-либо форм политической теологии и обратиться к мышлению, свойственному традициям естественно-научного познания, которое в определенной мере можно также рассматривать как образец для рационального анализа и решения социальных проблем».

Именно такой метод, осуществляющийся посредством разработки альтернативных социально-технологических конструкций, подчеркивает далее Г. Альберт, и является наилучшим образом политического мышления и действия.

В книге «Просвещение и управление» он еще раз подчерки­вает, что только критический рационализм может обосновывать рациональную социальную политику, потому что он не приемлет ориентацию на какое-то мнимое «общее благо», существующее независимо от индивидуальных интересов, и ориентируется на связь реалистической социальной критики, направленной на удовлетворение индивидуальных потребностей, с социально-технологической, реформирующей, позитивной социальной наукой, чьи альтернативные анализы только и могут быть основой поли­тических программ и реалистических альтернатив, рождающихся в политических дискуссиях.

Г. Шпиннер, наряду с технологией частичных дел, постепен­ной работы и т.д. и т.п., обосновывает идею политического плюрализма. Он выводит ее из идеи теоретического плюрализма. Г. Шпиннер полагает, что, поскольку нет никакого предопределенного начала и никакого предопределенного конца в процессе познания, постольку в познании возможен только теоретический плюрализм, задачей которого является выявление альтернативы повсюду и везде. По его мнению, плюралистическая модель познания в сфере политической деятельности неотвратимо способствует формированию «гуманистическое этики» и рождению «философии демо­кратии». Теоретический же монизм, считает он, напротив, способствует авторитарным, тоталитарным извращениям.

Таким образом, постепенное преобразование социальной жизни, регулирование развития общества, осуществляемое в границах возможного – вот политическое кредо К.Р. Поппера, Г. Альберта и других «критических рационалистов», В любом слу­чае тотальное преобразование общества, подчеркивают они, не может быть признано как разумная целеустановка[27].

Именно в свете этих идей критический рационализм и стал в конце 70-х начале 80-х гг. ХХ в. образцом политического мышления социал-демократии. Ее политические и идейные лидеры в духе критического рационализма настойчиво подчеркивают свой отказ от всякого рода философских спекуляций, от всяких глобальных анализов, от критики общественной системы в целом и т.д. и т.п. Главное для них - социальная инжене­рия, политика реформ, постепенное, нереволюционное преобра­зование общества в духе «основных ценностей», прежде всего таких, как свобода, солидарность, справедливость, демократия.

П. Фейерабенд, один из самых острых критиков К. Поппера, полагает, что вряд ли можно жить и заниматься научной деятельностью, руководствуясь принципами критического рационализма, сформулированными К.Р. Поппером.

Экстраполяция этих принципов на сферу этики, политики, обыденной повседневной деятельности «может удовлетворить схоластического философа, глядящего на жизнь сквозь очки своих специфических проблем и распознающего ненависть, любовь, счастье лишь постольку, поскольку они попадают в эти проблемы. Но, если мы примем во внимание интересы человека, и прежде всего проблему свободы (свободу от голода, отчаяния, гнетущих мыслительных систем, а не академическую свободу «воли»), то окажется, что мы идем наихудшим путем.

П. Фейерабенд утверждает, что попперовская критико-рационалистическая методология лишает человека его истинно человеческих свойств, создает из него чудовище.

Именно поэтому реформа науки, реформа методологии должна быть иной; наука и методологии должны быть более субъективными, более анархическими.

Если К. Поппер полагает, что наука имеет абсолютно рациональный характер, что иррациональный, социологический и психологический аспекты присущи только физическому и социальному миру и миру субъективных идей, то П. Фейерабенд считает, что иррациональные моменты являются существенной частью самой науки. По его мнению, «правила, созидающие порядок в третьем мире, скорее всего не имеют отношения к созиданию порядка в мозгах живых людей... Бесчисленные отклонения от прямой и довольно скучной стези рациональности, наблюдаемые в действительной науке, необходимы, если мы желаем достигнуть прогресса с капризным и ненадежным материалом (инструменты, мозги, ассистенты и т.д.), находящимся в нашем распоряжении».

К. Поппер, отмечает П. Фейерабенд, прав, критикуя логических позитивистов за превращение науки в вечное, неподвижное, изо­лированное царство норм. Он прав, представив науку не как законченную систему суждений, но как процесс исследования, как непрерывный рост научного знания. Однако, его ошибка, по мнению П. Фейерабенда, в том, что он свя­зывает развитие науки с некоторыми фиксированными правилами и рациональность сводит исключительно к этим правилам.

Может быть, эти правила и повысят профессиональную квалификацию ученого, но при этом будут препятствовать его разви­тию как человека, нанесут ущерб гуманизму в целом. Таково мнение П. Фейерабенда.

Науке, считает П. Фейерабенд, необходима «анархическая эпистемология», или «теория ошибок». Она должка учитывать и отражать сложный и противоречивый характер развития знания. Такой подход более соответствует также и потребностям свободного человека, которого закон и порядок достаточно часто угнетают[28].

К. Попперу и неопозитивистам весьма остро противостояли и противостоят представители «франкфуртской философско-социологической школы» (Т. Адорно, М. Хоркхаймер, Т. Маркузе, Ю. Хабермас).

В частности, Ю. Хабермас справедливо указывает: нельзя абсолютизировать эмпирическо-аналитический метод. Лишь теоретико-познавательная рефлексия по поводу интересов и целей познания формирует установки сознания, от которых зависят решения относительно методологических рамок всей системы исследования. Хабермас отмечает, что сегодня любая система научного исследования имеет политическое значение, ибо сфера деятельности любого ученого непосредственно связана и с другими науками и с обществом в целом.

В современном обществе нельзя рассчитывать только на неполитические частичные реформы. Во-первых, потому что власть является исключительно политической, а во-вторых, потому что в этом обществе живут неполитические граждане, не способные образовать никакой критической общественности.

Именно поэтому нужно стремиться к созданию всеохватывающей философской теории общества, критикующей его, нацеленной на его гуманистическое преобразование. Разумеется, эта теория должна опираться на науку, использовать результаты отдельных точных наук. Познание, интересы и практика образуют целостную связь общественной жизни и поэтому всегда должны восприниматься как тотальность, подчеркивает Ю. Хабермас.