Атомистика. Левкипп и Демокрит

К числу направлений, испытавших сильное влияние со стороны элейской школы, принадлежала и атомистика, основанная Левкиппом и всесторонне развитая Демокритом.

Историческая судьба столь неблагосклонна была к имени Левкиппа, что уже спустя полторы сотни лет после его возможной кончины доксографы и философы не могли точно сказать, был ли на самом деле такой мыслитель. Аристотель и его последователи полагали, что Демокрит, в существовании которого никто не сомневался, заимствовал основные идеи атомистики от Левкиппа, а Эпикур уверял, что никакого Левкиппа вообще не было. В конечном счете воз­обладала точка зрения Аристотеля.

Место рождения Левкиппа точно не известно, и источники указывают сразу несколько городов, где он мог родиться. Одни говорят, что он родом из Элеи, другие полагают, что он родился в Абдерах, а третьи называют его родиной Милет. Левкипп — современник Зенона Элейского, ровесник Эмпедокла и Анаксагора, и можно предположить, что родился он около 500—490 гг. до Р. X.

Некоторые доксографы приписывают Левкиппу сочинения «Великий диакосмос» (иные связывают его с именем Демокрита) и «Об уме». Из последнего произведения сохранилась одна фраза: «Ни одна вещь не происходит попусту, но все на [некотором] основании и по необходимости». Уже очень рано доксографы перестали различать нюансы учений Левкиппа и Демокрита, объединили оба имени в одно устойчивое словосочетание «Левкипп и Демокрит» и пользовались этим словосочетанием всегда, когда нужно было определить авторство того или иного положения атомизма. Время и место смерти Левкиппа остались неизвестными.

О Демокрите мы знаем много больше. Он родился в городе Абдеры примерно в 70—60-е гг. до Р. X. Его отец (Гегесистрат, или Афинокрит, или Дамасипп) был очень состоятельным человеком, и богатство его было столь велико, что он мог принимать у себя в качестве гостя и постояльца Ксеркса и его свиту. За это Ксеркс оставил отцу Демокрита трех магов и халдеев в качестве наставников для его сыновей. У этих воспитателей Демокрит и получил начальное образование. Доксографы отмечают, что с малых лет Демокрит отличался трудолюбием, страстным желанием учиться и стремлением к уединению. После смерти отца два других брата присвоили себе большую часть его состояния, а Демокрит согласился на относительно скромную денежную сумму из наследства, которую он наме­ревался израсходовать на путешествия. Если верить свидетельствам, путешествия его были длительными и насыщенными. Демокрит посетил Египет (здесь он прожил, как сообщают Диодор и Евсевий со ссылкой на самих египетских жрецов, около пяти лет, учился у жрецов геометрии и астрологии), Вавилон, а Диоген Лаэртский говорит, что он дошел до Индии и Эфиопии ^[298]. Последним пунктом его путешествия были Афины. В городе он провел значительное время, посещал беседы Сократа, но Сократ, как говорят, так и не узнал Демокрита.

Домой, в Абдеры, он вернулся изрядно обедневшим и вынужден был жить на содержании у своего брата Дамаса. Всю свою жизнь он занимался философией и науками и находил в этом величайшее упоение. Произведений, приписываемых Демокриту, Диоген Лаэртский вслед за Фрасилом насчитывает более 60; ими были охвачены все области, какие могли в то время стать объектом научного исследования. Среди наиболее значительных его книг выделяют «Великий диакосмос» (приписываемый некоторыми Левкиппу), «Малый диакосмос». Демокрит снискал себе почет и славу среди своих сограждан и был премирован значительным для него денежным вознаграждением. Граждане Абдер — города с весьма скромной интел­лектуальной репутацией — почитали единственного своего мудреца, а после смерти он был погребен за государственный счет. Прожил Демокрит больше ста лет.

Атомистическая концепция Левкиппа вызревала в интеллектуальной среде, порожденной проблематикой элейской школы. Эта среда кроме Парменида формировалась, как уже говорилось выше, Зеноном Элейским, Мелиссом, Эмпедоклом и Анаксагором, о котором речь пойдет в дальнейшем. В творчестве этих мыслителей не обошлось без взаимовлияния, хотя и не всестороннего, а выборочного, если судить по логике этих учений и по «следам», оставленным учениями друг в друге. С достаточно высокой степенью вероятности можно утверждать, что Эмпедокл разрабатывал свое учение, находясь под сильным влиянием поэмы Парменида; при этом дошедшие до нас тексты Эмпедокла не обнаруживают никаких следов его знакомства с сочинениями Зенона, Мелисса и Левкиппа. С другой стороны, Зенона к созданию апорий против множественности и движения побудили, вероятнее всего, как раз построения Эмпедокла. В свою очередь, атомистика Левкиппа формировалась прежде всего под воздействием аргументов Зенона (против множественно­сти и движения) и Мелисса (о пустоте и движении). Наконец, Анаксагор, по-видимому, знал учения всех из здесь названных мыслителей: он был знаком с поэмой Парменида и с аргументами Зенона (апории типа «просяное зерно», «Дихотомия», против множественности); ему была известна и концепция Эмпедокла; а кроме того, во фрагментах Анаксагора содержатся высказывания полемического характера, направленные против атомистики.

Несмотря на ощутимую идейную зависимость, Левкиппа нельзя считать последователем элейцев в строгом смысле слова, поскольку он исходит из принципов, противоположных элейским. Левкиппа не устраивали вопиющая рассогласованность истины и мнения и пренебрежение последним у элейцев, как будто в теории речь идет о каком-то другом мире, а не о том, который мы видим. Как считал Аристотель, Левкипп был убежден, что у него есть такая теория (мысленное изображение истины), которая будет удовлетворять мнению и сделает возможным возникновение и уничтожение, движение и множественность вещей ^[299]. Левкипп в своих последующих рассуждениях исходит из допущения, что мнение и истина не только не безразличны друг другу, но должны быть тесно связаны, причем истина является как бы основанием всего происходящего во мнении. Это последнее может быть понято как некая проекция истины, а потому было бы логичным допустить между ними определенное соответствие. Это означает для исследователя, что наши догадки о сфере истины должны быть согласованы с мнением, а теоретические принципы должны быть такими, чтобы могли объяснить процессы, происходящие во мнении.

Руководствуясь этой методологической установкой, Левкипп склонен был признать наличие не-сущего, без допущения которого совершенно нельзя, как ему казалось, понять существующие в сфере мнения движение и множественность. Не-сущее (движение, множественность) есть не только во мнении, но и «по истине», и оно не менее реально, чем само сущее. Нужно отметить, однако, что не только к признанию не-сущего приводит Левкиппа указанная методологическая установка. Ей же он обязан и еще одной интерпретацией сущего — атомистичностью последнего. Атомистические идеи были навеяны не в последнюю очередь зеноновскими апориями против множественности (см. выше). Одна из таких сохранившихся апорий ставила исследователя перед необходимостью выбора между двумя нелепыми выводами, вытекающими из допущения множественности, а следовательно, делимости сущего. Надлежало либо принять, что в случае осуществленной беспредельной разделенности сущего оно окажется разложенным на «составляющие» его непротяженные точки или на ничто, либо следовало предположить существование неделимой величины (что весьма противоречиво) и объ­яснить причины ее неделимости.

Первый вывод не оставляет никакой возможности для построения сферы мнения. При допущении такой актуальной беспредельной разделенности мнение становится невозможным как факт: не было бы чувственно воспринимаемой реальности, не было бы вообще ничего. Левкипп, а за ним и Демокрит, видимо, принадлежали к числу тех мыслителей, которые считали логическую основу этой части апории безупречной, но при этом они не признавали ее фактической правильности, ибо для них существование чувственно воспринимаемой реальности было самоочевидным фактом. А раз существует мнение, то невозможна беспредельная делимость, ей должен быть положен предел, какими бы теоретическими изъянами ни грозило подобное допущение. Это обусловило движение Левкиппа и Демокрита по пути, предначертанному второй частью апории, и они сознательно признали фактическую правильность вывода о неделимой величине, отдавая себе отчет в его логической порочности.

Итак, истина, в представлении Левкиппа и Демокрита, включает в себя уже не один, а два момента — сущее и не-сущее, одинаково реальные и одинаково, как они считали, необходимые для понимания сферы мнения. Сущим они называли плотное, наполненное, непроницаемое вещество, а не-сущее виделось им как проницаемое, как пустота, имеющая место благодаря отсутствию непроницаемого. Непроницаемое существует в виде бесконечных по числу, мельчайших телец, бескачественных, т. е. не являющихся ни землей, ни ­водой, ни воздухом, ни огнем, не обладающих вкусом, запахом и цветом, зато имеющих вес, вечных ^[300] и неделимых. Неделимость является одной из важнейших характеристик этих первотел, благодаря которой они и получили названия «атомов». Причиной неделимости мыслилась предельно малая величина, отсутствие частей и неподверженность внешним воздействиям ^[301].

Если вещественно атомы однородны (т. е. «сделаны» из одного вещества), идеей ^[302] (видом) или, лучше сказать, внешним видом все они отличаются друг от друга. Виды атомов могут быть необычайно разнообразны, и их бесчисленное множество: правильной и неправильной геометрической формы, формы совсем негеометриче­ской, игольчатые, с зазубринами, ровные и кривые и т. д.

Каждый атом представляет собой самозамкнутое, самодостаточное, ни в чем не нуждающееся бытие. Он есть крошечное тело, описанное в терминологии Парменидова сущего, безжизненное, поскольку лишено какого-либо внутреннего содержания и структуры, и внутри себя неподвижное. Все отношения, в которые мог бы вступать атом, являются внешними для него, и ни с чем он внутренней необходимостью связан быть не может.

Атомы и пустота являются элементами для построения сложных тел: атомы суть строительный материал, а пустота — условие строительства. Всякая сложная вещь является результатом сцепления атомов друг с другом благодаря неровностям формы — различным крючкам, выступам и шероховатостям. Разнообразие сложных тел и их специфическая определенность обусловлена тремя моментами: многообразием форм атомов, участвующих в комбинации, порядком сцепления и положением, в котором они находятся в данной комбинации. Изменение хотя бы одного из трех моментов ведет к изменению вещью своего вида.

Само сцепление определенных атомов в известном порядке и положении означает возникновение («рождение» в обыденном понимании) той или иной вещи, а их разъединение воспринимается нефилософским сознанием как гибель. Рождения и смерти как возникновения из ничто и разрушения в ничто не существует; смерти нет, потому что нет рождения, и сцепляющиеся атомы не производят ничего нового, как не производят ничего нового случайно смешавшиеся между собой камушки, напоминающие своей связью животное или человека. Сложное образование — это только кажущаяся реальность, обладающая самостоятельностью лишь для мнения, по истине же только атомы являются носителями и выразителями бытия.

Космос как упорядоченная система связей разнообразных тел образуется случайно в процессе вечного движения. Случайность здесь не означает полного отсутствия причин, но подчеркивает лишь непровиденческий, нецелесообразный и незакономерный характер причинности. По мысли Демокрита, миры образуются тогда, когда вихри атомов всевозможных форм отделяются от бесконечного (см. выше примеч. 1 к с. 149) и устремляются в великую пустоту ^[303] (о причинах такого отделения от бесконечного атомисты, по общему мнению доксографов, ничего вразумительного не сказали). Атомы хаотично взаимодействовали между собой: одни — сцепляясь благодаря неровностям формы, а другие — отталкиваясь. В процессе взаимодействия атомы подчиняются одному лишь закону взаимного притяжения подобных (по виду) атомов друг к другу. Первыми образуются четыре традиционных стихии: земля, вода, воздух и огонь; все стихии состоят из атомов, а различие их качественных характеристик обусловлено специфической формой атомов. Сколько-нибудь определенно атомисты высказывались лишь об огне, предположив, что то, что мы воспринимаем как огонь на поверхности явлений, в сущности своей есть только результат взаимодействия очень маленьких, шарообразных атомов. Другие же стихии представляли собой смесь разнообразных по форме атомов, а качественное их различие обусловливалось главным образом величиной элементарных телец (скопление атомов значительной величины образовывало землю, атомы поменьше «рождали» воду, еще более мелкие и легкие — воздух ^[304]).

В центре вихря медленно вращаются, а затем и вовсе останавливаются большие и тяжелые атомы, образующие в своем скоплении землю. Стягиваясь к центру и «уплотняясь», они выдавливают меньшие и более легкие атомы на периферию вихря, образуя воду. Атомы воды из своей среды выталкивают еще более легкие, которые образуют воздух, и т. д. ^[305] Снаружи космос-вихрь окружен оболочкой, сплетенной из якореобразных атомов ^[306]. Светила первоначально представляли собой влажные и грязеобразные соединения разнообразных атомов, которые, носясь в воздухе и высохнув, впоследствии воспламенялись от быстроты движения ^[307]. Земля имеет форму барабана — круглая в поперечнике и вогнутая в середине ^[308]. Каждый космос шарообразен ^[309], и таких космосов бесконечно много. Гибель определенного мира сопровождается переходом не в мировую первоматерию, которая заключает в себе потенциальную возможность стать миром, а в другой мир ^[310]; разрушение одного мира есть одновременно создание мира иного. Иные миры могут отличаться от мира данного, но могут быть точной копией его, и таких подобных миров может быть бесконечное множество. Поэтому в универсуме существует бесконечное множество Демокритов, абсолютно точно повторяющихся в разных мирах, но не могущих повториться в пределах одного мира ^[311]. Миры гибнут от механического столкновения с другими мирами.

В вопросе о происхождении жизни Демокрит придерживался теории ее самозарождения и полагал, что живые существа, включая человека, возникают из влажной грязи под воздействием теплоты. Жизненность (одушевленность) обусловлена наличием в этих существах атомов определенной формы. Трактовка Демокритом природы души столь своеобразна и поучительна, что на ней следует остановиться подробнее.

Согласно общим представлениям, обусловленным обычным наблюдением за живыми существами, душа, если ее рассматривали в качестве начала жизни, обладала рядом специфических свойств, среди которых наиболее очевидной для внешней созерцательности являлась способность спонтанного, самопроизвольного движения, делающая ее источником движения связанного с ней тела. Сюда же следует отнести и свойство «вездеприсутствия» души в определенном теле, когда одна душа присутствует одновременно в различных точках одушевляемого тела, как бы пронизывая его, и, наконец, свойство теплоты, сопутствующее живому. С этими и некоторыми другими фактами наблюдения Демокрит должен был привести в соответствие свои принципы, что означало необходимость моделирования указанных свойств души с помощью формы атомов.

По мнению Демокрита, лучше всего описать «поведение» души по отношению к телу можно с помощью атомов, имеющих необычайно малые размеры и шарообразную форму. Шарообразность должна объяснить самодвижение такого атома и соответственно души, ибо из всех фигур шар самый неустойчивый и, следовательно, подвижный, поскольку касается плоскости только в одной точке ^[312]. Кроме того, отсутствие углов и неровностей делает шарообразную форму вместе с микроскопическими размерами залогом способно­сти атома беспрепятственно проникать через какие угодно тела (точнее, сцепления первотел) и помогает объяснить свойство вездеприсутствия души. Непрерывное и очень быстрое движение является источником теплоты. Таким образом, самостоятельной психической реальности не существует; то, что мы воспринимаем как душу, является результатом взаимодействия совершенно бездушных шарообразных атомов с себе подобными и с атомами иных форм. Эти же шарообразные атомы составляют тело огня, так что душа, по мнению Демокрита, есть теплота (огонь), и в этом он был согласен со многими натурфилософами.

Эти атомы в большом количестве содержатся в воздухе и проникают в тело животного или человека в процессе дыхания. Попадая в тело живого существа и продолжая двигаться с большой скоро­стью, они толчками о внутренние органы приводят их в движение, которое «снаружи» воспринимается как самопроизвольные действия животного ^[313]. Прекращение дыхания прерывает доступ новых порций шарообразных атомов внутрь тела, усиливающееся снаружи давление исторгает из последнего оставшиеся атомы «души», что и означает смерть. Однако смерти (неподвижности, отсутствия теплоты) в абсолютном смысле слова среди сложных тел не существует, поскольку в любой вещи найдется определенное количество шарообразных атомов, являющихся носителями в том числе и душевных свойств. Поэтому Демокрит считал, что все предметы обладают кое-какой душой, даже неживые, с обыденной точки зрения, тела, например камни. Ну а все одушевленные тела ощущают ^[314] и мыслят, а ощущения составляют основу мышления. Душу Демокрит отождествлял с разумом ^[315], хотя собственно-разумную часть, сосредоточенную в области груди, он отличал от неразумной, разлитой по всему телу.

По мысли Демокрита, все чувственно воспринимаемое постигается на ощупь, а каждое из чувств является лишь особым видом осязания ^[316]. Собственно осязание происходит при непосредственном воздействии самого предмета на органы чувств, а все остальные ощущения имеют место при воздействии на рецепторы особых образов, отделяющихся от предмета. Каждый предмет источает со своей поверхности мельчайшие частицы, которые находятся друг с другом в той самой связи, в какой они пребывали в самом предмете (без такого допущения атомисты не смогли бы объяснить ощущения и восприятия на расстоянии от источника — запах, в особенности зрение). Поэтому вся свокупность этих частиц имеет внешний вид самого предмета. Отделение этих образов ( ) происходит непрерывно, и излучаются они предметом во все стороны. Образы могут быть очень долговечны и способны удаляться от источника излучения на значительные расстояния. С возрастанием последнего ясность этих образов ослабевает, однако они не исчезают совсем и продолжают наполнять собой пространство, так что в каждой точке последнего содержится бессчетное множество образов от всевозможных предметов. Наиболее ясные из них мы воспринимаем в бодрствующем состоянии с помощью глаз, а те, которые утратили свою ясность, воздействуют на нас во время сна. Человек в любое время пронизывается этими невидимыми образами, но в бодрствующем состоянии не воспринимает их из-за того, что органы чувств испытывают в это время сильное воздействие со стороны ярких образов, и их восприятие подавляет восприятие образов слабых. Когда человек засыпает, он делается способным воспринимать невидимые глазом образы, которые и составляют содержание сновидения ^[317].

Но все это — пока что только описание механизмов, с помощью которых должна, по мысли Демокрита, осуществляться психическая жизнь. Самое сложное состояло в том, чтобы само содержание психической жизни поставить в зависимость от характеристик атомов. И нельзя сказать, что с этой задачей атомисты справились с успехом.

Содержание ощущений атомисты нашли возможным объяснить с помощью форм, порядка и положения атомов. К примеру, ощущение белого цвета возникает у нас, как уверяют атомисты, в результате падения света на поверхность, состоящую из довольно ровных и несколько плосковатых атомов, которые соединены между собой так, что они не отбрасывают друг на друга тени. Ощущение же черного цвета, наоборот, появляется в том случае, если луч света падает на поверхность, состоящую из неровных, шероховатых и т. п. атомов, каждый из которых отбрасывает тень на соседние атомы. Отсутствие тени в одном случае и ее наличие в другом воспринимается нами субъективно как белое и черное ^[318]. Цвета как такового вне восприятия не существует.

Примерно так же обстоит дело и с описанием природы вкуса. Появление сладкого вкуса связано с попаданием на рецепторы атомов, имеющих шарообразную форму и не слишком мелкие размеры, благодаря чему атомы проникают всюду без насилия ^[319]. Острый вкус определяется угловатой формой атомов, имеющих мелкие размеры, и т. п. ^[320] Сами же по себе предметы не сладкие и не горькие… Все свойства предметов, кроме тяжести и той или иной степени проницаемости, чисто субъективного происхождения и существуют только в воспринимающем существе: сладкое только считается ­таким, горькое только считается таким, теплое только считается таким, холодное только считается таким, цвет только считается таким, по истине же существуют лишь атомы и пустота ^[321]. Одним из факторов, подтверждающих субъективную природу качественных характеристик, Демокрит считал относительность последних. Ведь не всем живым существам представляется одно и то же, но то, что одним сладко, другим горько, третьим кисло, а четвертым едко и т. д. ^[322]

Субъективизация качеств вызвала нарекания со стороны оппонентов Демокрита, часто справедливые. Теофраст, например, увидел противоречие в том, что Демокрит подчеркивал субъективность качеств и одновременно настаивал на том, что эти качества определяются формой, весом, размером и т. п. характеристиками атомов, которые совсем не субъективны, а составляют сферу истины. И тут Демокрита не спасла бы оговорка о том, что «субъект»-то тоже состоит из атомов, а следовательно, и от особенности их формы зависит определенность качества. Ведь дело в том, что, по Демокриту, воспринимающей способностью обладают только шарообразные атомы (неясно, правда, как это возможно), а они у всех существ практически одинаковые. Поэтому Теофраст говорит и еще об одной нелепости — отвергать объективную природу качеств даже то­гда, когда всем, воспринимающим одно и то же, оно представляется одинаковым ^[323]. Впрочем, эти и другие аргументы, какими бы меткими и остроумными они ни казались, не достигают цели, поскольку акцентируют внимание на частностях и не выходят вполне за пределы принципов, всецело разделяемых античными мыслителями. Между тем Демокритово учение о душе с максимальной силой обнаруживает весьма слабую объяснительную способность не только атомистического принципа, но и общегреческой методологической аналитико-редукционистской установки, в соответствии с которой греки стремились душу — реальность внутреннюю, субъектную — представить как нечто внешнее, как только объект. Демокриту лучше других удалось высветить это слабое место в методологии потому, что выбранное им начало (атом) с максимальной силой концентрирует в себе чисто объективные характеристики: оно представляет собой объект в чистом виде, объект по преимуществу, абстракцию объекта, в нем нет ничего внутреннего, ничего субъективного.

Демокрит лучше иных философов понял, что душевные переживания существуют только в субъективном восприятии, или во мнении, если пользоваться его терминологией, и здесь нельзя не усмотреть его правоты и преимущества перед остальными. При этом Демокрит не мог допустить самостоятельного существования психеи (как она видится изнутри — в интроспекции, а не извне — при внешнем наблюдении) и стремился растворить ее в объектности, описав субъективные переживания на таком языке, который пригоден только для описания объекта; он пытается свести живое к безжизненному, душу к бездушному и показать психическую реальность совершенно несамостоятельной и не существующей по истине, как чистый феномен пространственного перемещения и механиче­ского столкновения безжизненных атомов. Жизни на самом деле нет, нет ощущений, чувств, нет любви и ненависти, есть только атомы и пустота. Нечто является нам живым, мыслящим, чувствующим только потому, что наша чувственность (зрение) слаба и не в силах проникнуть дальше поверхности явлений. Если бы мы располагали более тонкой чувственностью, то могли бы видеть (как полагали Эмпедокл с Анаксагором), что то, что являлось нам чем-то живым, на деле есть просто смешение и перемещение атомов.

Однако всякий раз при конкретной попытке синтезировать из примитивных форм вещества психические состояния обнаруживается принципиальная невыводимость последних, и потому видимость объяснения и доказательности в своих построениях Демокриту удается сохранить только благодаря тому, что он сознательно стремится не замечать ни к чему не сводимого своеобразия психики и молчаливо предпосылает своим рассуждениям то, что должно быть показано как результат этих самых рассуждений. Взять, к примеру, его описание процессов ощущения. В психической жизни центральным элементом (неделимым и ни к чему не сводимым, своего рода атомом) является субъект, т. е. тот, кто ощущает, для кого существуют сладкое, горькое, боль и т. п., — носитель психических состояний. В рамках атомистики такой центр психической жизни в качестве самостоятельного допущен быть не может, и он, конечно же, должен быть выведен как функция от атомов и пустоты. Но ничего похожего на такое понятие найти в построениях Левкиппа—Демокрита невозможно, и так и неясно из их учения, кто же может обладать способностью ощущать, переживать наслаждение и страдание. Шарообразный атом? Но он неделим, лишен внутренней структуры, ничего в себя не впускает, неспособен к изменениям, а потому безжизнен и не может воспринимать. Для него всякое отношение является внешним и безразличным. Вряд ли можно считать таковым субъектом и связь, в которой находятся замкнутые в себе атомы: она так же всецело внешняя и безжизненная, как и сами атомы, создающие такую связь. Кому же больно и для кого существуют сладкое, кислое?.. Ответить на этот вопрос в рамках атомистической концепции практически невозможно без грубых натяжек, и будь Демокрит более последовательным, он не смог бы вообще говорить не только о субъекте, но и об ощущении без ощущающего, которое (ощущение) непонятно, кому принадлежит. Но «маленькая» непоследовательность, состоящая в молчаливом предпосылании своим рассуждениям того, что должно быть результатом этих рассуждений — ощущений, находимых в нашем внутреннем опыте в готовом виде, — позволяет Демокриту придать своим по­строениям черты правдоподобия и убедительности.

Такая ошибка делается им не единожды и «применяется» также при описании процесса образования разнообразных качеств из бескачественных атомов. И здесь иллюзия объяснения возникает оттого, что ключевое понятие берется как качественное, а не как состоя­ние бескачественных атомов. В примере, описывающем природу белого и черного цветов, таким понятием является «свет». Без него объяснения не состоялось бы. Между тем сам «свет» фигурирует здесь как некое качество, как способность освещать, а должен был бы вначале сам получить объяснение, исходя из формы, порядка и положения плотных, не могущих рассеиваться и ничего из себя не излучающих атомов. Легко представить себе, что описать при таком допущении природу цвета становится практически невозможно.

Недостатков, подобных указанным, много, и все они имеют довольно серьезное значение, поскольку свидетельствуют о том, что Демокрит не смог преодолеть пропасти между миром истины и миром феноменов и не показал-таки механизма, последовательно (без скачков, без допущения возникновения из ничто) объясняющего порождение бескачественными атомами многообразия качественных состояний. Если такого перехода от мира истины к миру мнения нет, то человек волей-неволей оказывается прочно замкнут в последнем — в мире непосредственных мнимых переживаний: ведь атомы и пустота человеку непосредственно не даны. Всякое же суждение, притязающее выйти за пределы ощущений в область истины, справедливо может рассматриваться как сомнительное. Это обстоятельство не могло не оказать обратного, негативного влияния на атомизм, и прежде всего на теорию познания.

Учение о познании Левкиппа и Демокрита представляло собой проекцию атомистического принципа в область познавательных отношений, а поэтому все его достоинства и недостатки могут быть поняты только в связи с достоинствами и недостатками их физиче­ской доктрины. По мере обнаружения сложных моментов в фи­зической части учения менялась и гносеология. По крайней мере, некоторые сделанные самими атомистами оценки и суждения, касающиеся природы и возможностей нашего познания, столь различны и несогласованны между собой, что их разумно отнести к разным этапам в эволюции взглядов Левкиппа и Демокрита и иначе как развитием осознания внутренних проблем самой атомистики определить нельзя.

Наши познавательные способности, а соответственно и пути познания, делились, по представлениям атомистов, на два вида — на познание с помощью ощущений и мышление. Познание через ощущения рассматривалось ими как путь «темный», или незаконнорожденный, вероятно, потому, что он ограничивал человека только сферой феноменов — реальности производной и субъективной. Мыслящее же познание в противоположность первому названо подлинным и законнорожденным потому, что лишь с его помощью можно было «заглянуть» по ту сторону ощущений и обозреть мир истины — первых начал. Он вступал в действие тогда, «когда нужно обращаться к более тонкому и недоступному чувственности» ^[324].

Критерием для истинного познания являлось понятие ^[325], т. е. ­определенные логические правила построения мысли, о которых нам, к сожалению, ничего не известно и которые Демокрит, возможно, наметил в своем произведении «Канон». Однако оказывается, что одного этого критерия недостаточно для постижения истины, ибо в противном случае атомисты мало чем отличались бы от элеатов, веривших, что познание истины гарантируется строгим следованием нормам чистого мышления. Левкипп и Демокрит полагали, что и ощущения, несмотря на свою «темноту», могут и должны способствовать постижению неявного и имеют для этого свой собственный критерий. Таковым считалось само явление, поскольку оно есть как бы окно в неявное и за его «спиной» стоит истина. Явление должно быть основой мышления и теоретических построений, и именно с явлениями надлежит согласовываться мышлению. Это не означает, что мышление не может выходить за пределы явлений; наоборот, мысль должна выходить из сферы мнения, но только с соблюдением того условия, чтобы предложенные мышлением первоэлементы были способны объяснить феномены в процессе их теоретической реконструкции. Поэтому-то каждая способность важна и каждая должна занимать свое место. А ниспровергателям ощу­щений в пользу мышления (видимо, элеатам) Демокрит адресовал в одной из своих книг любопытный монолог ощущений, обращенный к мысли, после того как последняя подвергла их унижению и критике: «Жалкая мысль! От нас ты взяла [все], на что ты опираешься, и нас же ниспровергаешь? Ниспровергая нас, ты падаешь сама» ^[326]. Эта обличительная речь ощущений вполне согласуется с первоначальной позицией Левкиппа, который пришел к допущению существования атомов, пытаясь согласовать апории элейцев именно с явлениями.

Несмотря на здравость заявленных здесь предложений о критериях, в атомистике было несколько подводных камней, угрожа­ющих гносеологическому оптимизму Левкиппа и Демокрита. Атомисты стремились отличить мышление от ощущений и в функциях, и по целям (возможно, это ранняя их позиция), но рано или поздно должно было выясниться, что различаются между собой ум (орган мышления) и душа (орган ощущения) только в сфере феноменов, а на уровне истины они тождественны, ибо здесь нет ничего, кроме атомов и пустоты; мышление между тем не в меньшей степени, чем ощущение, должно рассматриваться как результат взаимодействия тех же самых шарообразных атомов. И со временем Демокриту все труднее становилось сопротивляться неизбежному выводу из своей физики, согласно которому ум и душа (мышление и ощущение) есть одно и то же. Об этом свидетельствуют многие ^[327], а Аристотель делает из такого отождествления вывод, что, по Демокриту, истина (предмет ума) и феномены (предмет ощущений) — одно и то же ^[328].

Отождествление души и ума в отношении их источника (шаро­образные атомы) неизбежно вело к ограничению умственной деятельности сферой феноменов, и «выхождение» за ее пределы сводилось на деле к декларированию, что-де существуют атомы и пустота и что из них образуются все вещи. Такое декларирование опрометчиво было бы рассматривать как постижение истины, ибо последнее требует установления в каждом конкретном случае конкретных причин того или иного феномена (это и есть соответствие теоретических положений явлениям). А между тем такое установление было, мягко выражаясь, затруднено и невозможностью перехода от бескачественных атомов к качественным ощущениям, и множественностью возможных причин, а следовательно, и множественностью функ­циональных значений связи между атомами и явлениями (атомы бес­конечно многообразны, и неизвестно, какими их параметрами задается то или иное конкретное ощущение). Такое бессилие ума проникнуть в мир истины если и не должно было с необходимостью привести к отождествлению истины и феноменов, как об этом говорит Аристотель, то по крайней мере способствовало появлению у Демокрита некоторых сомнений в способности человека знать истину. Поэтому-то и говорит Демокрит, что ничего мы отчетливо не знаем, каково оно по истине: истина лежит в пучине (в бездонном колодце) ^[329]. Бездну же исчерпать невозможно.

На неоднозначность связей между явлениями и истиной указывала и смущающая Демокрита относительность наших ощущений, когда один и тот же предмет представляется по-разному различным существам (и даже одному и тому же в разное время) и, наоборот, когда разные предметы вызывают одинаковые ощущения. Не будучи в состоянии в каждом конкретном случае установить зависимость между ощущениями и параметрами атомов, Демокрит заключал, что либо ни одно ощущение не соответствует истине, либо связь их нам не ясна ^[330]. Мы не знаем, какой по истине является каждая вещь, но не знаем также, какой она не является ^[331]. Ничего непреложного мы не воспринимаем, но лишь нечто изменяющееся в зависимости от того, как организовано наше тело, и от того, что к нему притекает в виде образов ^[332].

В контексте этих сомнений вполне понятным выглядит утверждение (приписываемое, впрочем, прежде всего Сократу): «Я одно лишь знаю, что я ничего не знаю» ^[333]. Даже если это утверждение приписывается Демокриту по ошибке ^[334], все же дух Демокритова мироощущения им передан достаточно точно. Вероятно, элементы легкого скептицизма не были чем-то неожиданным в рамках атомизма и усиливались по мере продумывания его основных принципов; а один из последователей Демокрита — небезызвестный Метродор — сформулирует одно из центральных положений своей доктрины так: «Никто из нас ничего не знает, не знаем мы даже и того, знаем ли мы о чем-нибудь или не знаем» ^[335]. Да и преемственность философов показывает, что скептики прежде всего были последователями Демокрита.

В этических поучениях Демокрита несогласованность между истиной и феноменами видна в гораздо большей степени, чем в любой другой части доктрины. В них он обсуждает то, что с позиции его понимания истины невозможно даже помыслить — удовольствия и неудовольствия, желания, — и даже предполагает, как сообщает Климент, существование цели ^[336]. Эти активные душевные состояния объяснить с позиции атомистической теории еще сложнее, чем «пассивные» в