Глава 4. Кресение и Космы. Степаныч

Для того, чтобы сделать представление о мазыкском понимании созна­ния достаточным для перехода к созданию общего описания сознания, по­жалуй, стоит рассказать о такой вещи, как Космы.

Космы прямо относятся к очищению сознания, потому что именно в них хранится то, что мазыки убирали из сознания как инородное. Вообще-то Космы — это длинные, спутанные пряди волос. Вот точно такими же могут быть и наши болезненные переживания, которые мешают нам жить. Их не­обходимо освободить от боли, которая заставляет нас возвращаться и воз­вращаться к месту и времени боли, то есть к каким-то воспоминаниям, тем

Основное— Море сознания— На берегу этнографии

самым не живя, а пере-живая. Как бы пере-прыгивая, пере-носясь через изрядные куски жизни, воспоминаний о которых мы избегаем.

Еще раз повторю, на этом понятии «косма» строилась мазыкское искус­ство очищения сознания, которое называлось Кресением. Впрочем, не толь­ко на этом понятии. Кресению учил меня еще Степаныч. Иными словами, для мазыков все обучение работе с сознанием начиналось не с теории, а с освоения очищения сознания. Без него никакая учеба, по их понятиям, была невозможна.

Итак, Кресение.

Слово «Кресение» производится от древнерусского «Крес», то есть огонь, а еще точнее, Живой огонь. Огонь, который вытирался из дерева в обрядо­вых или колдовских целях. Живой огонь считался у русских огнем очисти­тельным. Сквозь него, к примеру, прогоняли скотину, когда начинались моровые поветрия, вроде чумы или сибирской язвы. Вероятно, именно эта его очистительная способность и повела к тому, что мазыки сделали его именем очищения сознания.

Другое понятие — «Гвор». «Гвор сознания». Насколько я понимаю, Гвор — это шар или, скорее, пузырь. Иначе говоря, некое пространство, как капля, стремящееся стать шаром. Пространство, имеющее поверхность, в сущнос­ти, являющуюся своеобразной пленкой или кожицей. Гвор, как и капля, может терять свой круглый вид, если в него, как, в своего рода, мешок, насовать множество неровных вещей. Вот так из Гвора, то есть точного шара сознания, рождаются Космы. В сущности, Косма — это уродливо искажен­ный Гвор сознания или сплетение из нескольких изуродованных Гворов.

Что лично мне кажется необходимым отметить, так это то, что в самом выражении «Гвор сознания» заключается намек на никем еще не описывав­шееся свойство сознания. Его нельзя рассмотреть, если считать, что созна­ние — это работа нервной системы или способность быть восприимчивым. Но если сознание все-таки среда, вроде тонкоматериальной жидкости, то в нем могут возникать и существовать пузырьки. И эти пузырьки могут хра­нить вполне независимое от остального сознания содержание. Впрочем, не­что подобное возможно и в газах, как вихри, к примеру, и в энергетических полях. Шаровая молния, я думаю, такой же гвор электромагнитного поля.

Обычное человеческое сознание заполняется содержанием естествен­но, по мере нашего приспособления к жизни на Земле. Можно сказать, что это здоровое сознание и его не надо чистить. Это не совсем так, потому что наше воспитание и образование тоже может быть улучшено, для чего его надо вычистить и заменить на лучшее, но это лишь для избравших путь очи­щения. Обычному человеку это делать не обязательно, зато любому стоит излечиться от сумасшествий или явно инородных включений в сознание.

Подобные инородные включения назывались Одержимостями.Уже одно это слово показывает, что кресение уходит своими корнями в искусство изгнания духов. Не бесов, это чисто христианское понятие, а кресение, ско­рее, родилось в народной магии, а не в христианской. И опять, для того,

Глава 4. Кресение и Космы. Степаныч

чтобы его объяснить, потребуется понять, что такое дух и духи. Так что это разговор не для этой книги. Но без понятия одержимости духом кресение не объяснить. Значит, придется сказать несколько слов и о духе.

Когда мы говорим, что кто-то одержим духом, мы подозреваем, что этот дух обладает личностью и может считаться существом. Тем более, это относится к тому, что мы называем Злыми духами. А при одержимости все духи, которыми мы одержимы, злые. И при этом они заставляют нас вести себя каким-то образом, силой предписывают нам определенное поведение. Можно ли подобное не считать живым существом?!

На деле же злой дух может быть духом любящей вас мамы или заботли­вого отца. Дело в том, что любой дух, если он вошел в ваше сознание и стал потреблять вашу жизненную силу, злой. Все, что отбирает у меня жизнен­ную силу, — зло. Я думаю, это объясняет, почему такие духи одержания называются злыми. Но что делает их в наших глазах живыми существами?

Та самая пленка или кожа гвора. Дух не может просто войти в наше сознание. Это может быть сделано только по законам сознания. А сознание принимает в себя только впечатления, превращенные в образы. Важная для понимания черта образа скрыта в самом происхождении этого слова. По крайней мере, так считали мазыки. Образ родственен слову обрез. Иначе говоря, он тоже есть своеобразный Гвор, имеющий отделяющую его от ос­тального сознания границу-пленку.

Дух другого человека — это своего рода состояние, в котором он пребы­вает и которое вкладывает в свои слова и поступки. Иногда мы чувствуем, что наш дух зол, иногда добр, но поскольку это имеет значение только для общения, обидев кого-нибудь, мы просто извиняемся, и все зло исчезает. Ведь оно — всего лишь слова, взгляды и жесты.

Но если это же самое состояние сознания превратится в Гвор, то есть в образ сознания и получит кожу, оно становится неким существом, живу­щим в сознании. И ему все равно, как много слов оно знает, Дух не оратор, но он будет жить, и время от времени как образ действия захватывать Око Мережки. И тогда вы сами озвучите его слова своим голосом и заполните его действия своим телом. Так этот дух воплотится, а вы окажетесь одержимы.

Суть Кресения — в выжигании таких духов из сознания. Это и есть нача­ло очищения. Кресение — очень разнообразная и богатая работа. Но если вернуться к работе с Космами, то она особенно зрелищна. Мазыки, как и некоторые из современных физиков и философов, считали, что сознание обладает пространственностью, хотя и отличающейся от физической. Толь­ко в отличие от ученых, они это не предполагали, а видели.

Представьте себе работу по очищению сознания человека, когда у него вызывается переживание, которое нужно убрать. Переживание это хранится в Косме. Каков размер космы и нашем обычном состоянии, сказать точно трудно. Она убрана в память и как бы отсутствует в этом мире. Снаружи торчит только настороженный Усик, который пробудит духа, если узнает подходящие условия. Но если переживание разбудить, то Косма прорывает-

Основное— Море сознания— На берегу этнографии

ся через Мережку в мир и занимает такой объем пространства, какой запом­нился тебе, когда входил дух.

Вспомните себя, когда вас затаскивает в переживания. Иногда все мы ловим себя на том, что начинаем, чуть ли не в вслух, с кем-то спорить, корчить хари и размахивать руками. И нам очень неловко, если в это время нас кто-то спрашивает: Вы что-то сказали?

Человек, погруженный в Коему своего переживания, живет в том мире, который в нее влился, когда входил дух. Он видит то, что было тогда, слы­шит то, что тогда звучало. Это очень похоже на сумасшествия или аутизм. Но в Кресении это управляемое сумасшествие, поскольку кресный — так зовут ведущего очищение — видит дух. А дух, которого разглядели, бессилен. Как кресный ты находишься как бы в его мертвой зоне. Тебя нет для него.

И вот кресный телесно входит прямо внутрь того, что видит кресник, как в некое вполне физическое пространство. Более того, он может ввести туда другого человека, и тот тоже начинает видеть содержание переживания. Но ведь это значит, что посторонние люди могут не только видеть образы твое­го сознания со стороны, они могут входить в них и пребывать там вместе с тобой...

Я сейчас описываю не то, что делали со мной старые мазыки, а то, чему сам обучаю на семинарах по народной психологии. Эти работы засня­ты, и я не единственный, кто их делает. Что делали старики, я расскажу в главах о Кресении. Но представление об ином, чем научное, понятии созна­ния, я думаю, дано. И если это так, то цель этих глав достигнута.

Заключение

Я не хочу множить примеры необычного понимания сознания. Для того, чтобы показать, из какого понятия я исходил, начиная изучать сознание вообще, рассказано достаточно. Мазыкское понимание сознания — всего лишь одна грань большого понятия, которое и без него ощущается настолько стран­ным, что Наука вынуждена признать, что для нее сознание — парадокс и загадка. Так что, познавая сознание со странных сторон, я не так уж далек от его научного понимания. Одной странностью больше...

Независимо от того, что я начинал с овладения сознанием на деле, сегодня уже ясно, что любой человек, который захочет понять сознание, должен так или иначе выйти за привычные научные рамки и принять ка­кую-то необычную точку зрения. Необычная точка зрения может оказаться неверна, но есть и возможность найти решение загадки сознания. Единствен­ное место, где сознание понять нельзя, — это общепринятые точки зрения. Это доказано несколькими сотнями лет безуспешных попыток...

804

итоги

Печальный вывод: эта книга была не нужна!

Итак, я завершаю свое длинное путешествие, и меня охватывает печаль. Как много лишнего и ненужного было в моей голове! Если бы написание книги не было одновременно освобождением от того, что содержалось в моем сознании, я мог бы разочароваться в себе и своей жизни. Я с ужасом думаю о тех людях, которые носят в своих головах все то, о чем я здесь писал. Носят, а не выкидывают!

Из всей этой безмерной книги, которую я, к тому же, всячески старал­ся сократить, для дальнейшего исследования себя нужны буквально несколько заключительных глав. Все остальное — лишь Наука...

Судите сами. Если мы не хотим выглядеть учеными, а действительно осваиваем очищение, нам можно смело отбросить все, что связано с орга­низмом и психикой, потому что тело и сознание оказываются единственны­ми доступными для очищения вещами. Психика и организм — это искусст­венные понятия, созданные для того, чтобы говорить на особенном языке. А значит, они не более чем блестящие звезды на плаще циркового чародея. В действительности их просто нет.

Что касается очищения, я думаю, тут все очевидно. Осознать однажды, что изрядная часть того, во что ты непререкаемо верил, просто не существу­ет, как детские ужасы, живущие в темных углах твоего дома, — это уже очищение. И это дает облегчение, потому что человеку, избравшему не быть своим среди ученых, а очищаться, можно больше не принуждать себя знать все это. Тем более, что это и нельзя знать. Можно только помнить.

Следующим обретением очищения оказалось то, что и с очищением тела все так неясно. А из-за этой неясности вполне можно отбросить множе­ство лишних забот, связанных с телом. Не надо пить таблетки, пока не зна­ешь, чем в действительности болеешь и чем это лечится. Не надо делать процедуры, пока не решил, что же ты хочешь от своего тела. Пока не задал себе несколько исходных вопросов.

Беречь тело, лечить, откармливать, чтобы в него было легче всаживать пули или мечи, глупо и странно. Тело — это орудие, данное мне для выжи­вания на этой планете. Но зачем мне нужно на ней выжить? Чтобы сохранить свое тельце до старости? Иначе говоря, я воплощаюсь в тело, чтобы служить ему и обеспечивать его выживание на Земле? Странно, все страннее...

Или же тело дается мне, чтобы я выжил здесь и что-то сумел благодаря этому? Например, чему-то научиться, что-то познать? Обрести какой-то опыт?

Но разве учится тело? Разве знания и опыт хранятся в нем? Нет, они накапливаются либо душой, либо сознанием.

Взаимодействие с миром через механизм стимул—реакция спасает тело, но никак не объясняет, зачем я в нем. И уж тем более, зачем я пришел. А зна­чит, зачем все это чистить.

Итоги

Вопросы эти непросты, но даже то, что на них сложно ответить, ведет к облегчению, потому что в итоге ты понимаешь, что ответ хранится в тво­ем сознании. И, значит, нет смысла даже мучить себя вопросами о чем-то другом, даже о теле или очищении, пока не понял, что такое сознание. По мере того, как ты последовательно задаешься вопросами, они сами собой отпадают, и остается лишь та часть меня, которую я осознаю собой, то есть собственно сознание. Цель моего существования скрывается где-то здесь, соответственно, здесь и ключик к загадке того, что есть я, что я такое.

Сознание. Как много в этом слове... Хотя, если вспомнить мое путеше­ствие, не так уж и много чего-то действительного. Моря сознания, по мере их изучения, суживались и сжимались, как та самая Бальзаковская шагрене­вая кожа. Все эти дутые объемы наук о сознании оказались на поверку пус­тыми, точно пена. Откуда же они взялись?

Просто в этой части океана, похоже, все подстроено так, чтобы никто не мог плыть дальше и постоянно возвращался к острову Эола. Ловушка бесконечного возвращения и топтания на месте. И еще какой-то ядовитый туман, либо зелье, подмешанное в еду и отбивающее память, как в гостях у Цирцеи. В итоге ты не только не помнишь, откуда ты и куда, но даже не накапливаешь воспоминания о многократно пройденных отрезках все того же пути. Качество не накапливается, и исследователя сознания постоянно сбрасывает все к тому же началу, будто у него в голову встроена заезженная картезианская пластинка. И так несколько веков.

Давайте вспомним, что за острова мы проплывали в путешествии по морям сознания. Ведь вода не имеет отличий, значит, запоминать путь мож­но было лишь по островам, кусочкам тверди посреди неопределенности и расплывчатости.

Во-первых, мы, отправляясь в путь, так сказать, оттолкнулись от на­родного понимания сознания.

Казалось бы, куда уж проще, всегда помнить, что «вышли мы все из народа», то есть в основе всех наших представлений лежит переданное нам воспитанием, а вовсе не образованием, исходное понятие сознания. Без него мы просто не могли бы узнавать, что речь идет о сознании, когда кто-то использует слово «сознание». Но почему же мы ничего не чувствуем, когда говорим: сознание? Может, его и нет совсем?

Мы ничего не чувствуем и когда говорим «воздух», или «свет», или «вода». Почти ничего. И не потому, что не чувствуем в действительности, а потому, что не имеем права чувствовать. Ведь это стихии или среды, в которых мы живем. Их надо освоить как можно раньше и как можно луч­ше, а потом перевести в неосознаваемую часть своего образа мира, чтобы они не отвлекали нас от насущных задач, иначе можно так увлечься этими ощущениями, что не почувствуешь что-то смертельно важное для выжива­ния. Хотя бы выживания тела. А если тело не выживет, я не решу тех задач, ради которых в него воплощался. Сначала надо научиться выживать в теле,

Печальный вывод: эта книга была не нужна/

чтобы не было как с Архимедом, который так и не решил важнейшей задачи своей жизни, потому что не научился чувствовать приближающихся солдат.

Отключение осознавания стихий — это вымораживание участков созна­ния, вроде анестезии, заморозки участков тела, чтобы они стали нечувстви­тельными. Благодаря этой заморозке мы можем полнее собраться в остав­шейся живой части сознания и, благодаря этому, успешнее решать задачи, которые решает эта часть сознания.

Но однажды перед нами встает выбор: либо признать, что я научился выживать и теперь могу заняться собой, и вернуть то, чем временно пожер­твовал, либо продолжать выживать все успешнее, вымораживая все боль­ший объем сознания или души.

Ученые почему-то избрали напрочь забыть, что они вообще смогли на­чать разговор о сознании только потому, что у них было исходное понятие сознания. Им так важно было успешно продвинуться в Науке, что, заявляя об изучении сознания, они применили к себе анестезию. Вместо того, чтобы повернуться вспять и принять решение возвращать себе естественно имею­щуюся способность ощущать сознание, они заявили: народное понимание неверно, потому что вульгарно. То есть народно. А верно научное. Наука же считает сознанием то, о чем говорил Декарт, когда сказал: я мыслю.

Вот так мы оттолкнулись от твердого берега и доплыли до первой торча­щей из вод скалы: сознание как-то связано с мышлением.

А поскольку Декарт, говоря: я мыслю, — имел в виду не собственно мышление, но разум, то, значит, разум, как и мышление, как-то относится к сознанию.

Это бесспорно, потому что здесь у нас еще присутствует узнавание, которое возможно только в том случае, если исходное, народное понятие еще не совсем пропало из виду. Ученые, отталкиваясь от исходного понятия в сторону научного, еще видели и узнавали в том, о чем говорили, призна­ки сознания. А что это значит?

То, что никакого сознания, кроме слова «сознание», нет. Есть какое-то явление действительности, которому люди, в течение тысячелетий его на­блюдавшие, дали имя «сознание». Но ему могли дать и другое имя. Напри­мер, душа или алайя-виджняна. Случайность. Но если можно было дать дру­гое имя, то, наверное, можно сменить или отобрать и это. Что тогда произойдет?

Что и произошло. Мы берем имя, по которому узнавалось явление, и начинаем использовать его для обозначения чего-то другого. Например, для обозначения того, о чем пишут философы сознания. И вот я говорю: созна­ние, — и человек простой, неученый видит то, на что указывает это имя в народной культуре, а человек образованный — то, на что оно указывает в Науке.

Это значит, что перед его умственным взором встают страницы книг, где говорится о том, для чего Науки решили использовать народное слово «сознание». Причем, очень похоже, каждая называет этим заимствованным именем что-то свое. Вполне возможно, даже действительно существующее,

Итоги

но неведомое явление, для которого просто не было имени. Назови его хотя бы словом «нечто», и уже не было бы путаницы с сознанием. «Нечто» само по себе, сознание само по себе. Тогда становится возможным исследование. Кто первым внес эту сумятицу в умы ученых, я не знаю, но они описа­ли кучу разных вещей и всем им дали имя сознание. Так родились школы, понимающие «сознание» по-разному и требующие от своих последователей помнить, что именно вкладывается в это имя. Проходит время, и ученый так приучает себя к выживанию у новых берегов, что исходное, народное поня­тие сознания даже не всплывает в его сознании, точно окончательно скрыв­шаяся за дымкой земля.

Тем не менее, то, как мы думаем, с очевидностью входит в сознание. В этом сходятся все. Хотя Декарт в большей мере говорил не о мышлении или разуме вообще, а о рефлексии, то есть о способности думать о себе, об осознании себя.Отсюда родились понятия интенциональности, то есть на­правленности сознания,и его тождественности. То есть об ощущении, что всегда, в любом воспоминании, в любом времени ты знаешь, что это был ты, и до сих пор переживаешь прошлое с болью или наслаждением, будто оно все еще не ушло. Во всех своих воспоминаниях ты тождествен себе сегод­няшнему. Просто это ты.

Но из понимания сознания как мышления появляются и другие его черты, которые были закреплены в научных описаниях. С одной стороны, сознание имеет содержания — те же мысли, воплощенные в образы.Они же впечатления, ощущения и образы. Но, с другой, и само мышление постоян­но течет, и уж тем более ощущение или впечатление или переживание — это процессы,то есть нечто, что длится и развивается.

Видение сознания как действия — акта или процесса, с одной стороны, а с другой, как содержаний и пространства для этих содержанийцелые века приводило Науку в замешательство и даже заставляло ссориться целые шко­лы. Между тем, избрать что-то одно, просто выкинув другое, не получалось. Эти черты сохранялись из века в век, и эта живучесть понимания сознания и как действия и как содержания, дает основание предположить, что тут в научное понятие прокралось что-то из действительности. Иначе говоря, это следующие острова твердой почвы в море сознания.

Их разделяет туман, и поэтому они не узнаются учеными как проявле­ния одного и того же, но при этом они действительные черты сознания.

Ну и, возможно, твердым островом, который еще едва видится в этом море, станет полевое понимание сознания физиками.

Вот, в сущности, и все, что установила Наука в отношении сознания. Все, в чем сходится большинство исследователей.

Все остальное — прекрасные прозрения одиночек, которые не призна­ны научным общественным мнением. Вроде видения сознания светом, как оно пришло Карпову. Или предположения Мераба Мамардашвили о том, что сознание «не между ушами, а между нами». Или мысль Ирины Беско­вой, что исследование сознания Наукой ведется слишком узко, без учета

Мозг и сознание. Искорка надежды

того, что так называемая экстрасенсорика, возможно, тоже составляет его часть. Всех не перечислишь, да и нет смысла, потому что книга и была по­священа им.