Сознание как предмет психологического исследования

Для решения этой проблемы полезно напомнить достижения отечественной науки сравнительно недавнего прошлого. История проблемы сознания в отечественной психологии еще ждет своего исследователя. Схематически она выглядит следующим образом. После плодотворного предреволюционного периода, связанного с именами С.Н. Булгакова, Н.А. Бердяева, В.С. Соловьева, П.А. Флоренского, Г.И. Челпанова, Г.Г. Шпета, внесших существенный вклад не только в философию, но и в психологию сознания, уже в ранние 20-е гг. проблема сознания начала вытесняться. На передний план выступила реактология со своим небрежением не только к проблематике сознания, но и к самому сознанию и психоанализ со своим акцентом на изучении подсознания и бессознательного. Оба направления тем не менее претендовали на монопольное право развития подлинно марксистской психологии. Началом 20-х гг. можно датировать зарождение деятельностного подхода в психологии. С.Л. Рубинштейн также связывал этот подход с марксизмом, что, кстати говоря, было более органично по сравнению с психоанализом и реактологией. Проблемами сознания частично продолжали заниматься П.А. Флоренский и Г.Г. Шлет, работы которых в то время, к сожалению, не оказали сколько-нибудь заметного влияния на развитие психологии. В середине 20-х гг. появились еще две фигуры. Это М.М. Бахтин и Л.С. Выготский, целью которых было понимание сознания, его природы, функций, связи с языком, словом и т. д. Для обоих марксизм был тем, чем он являлся на самом деле, т. е. одним из методов, средств понимания и объяснения.

В 30-е гг. страна практически потеряла сознание и даже бесознательное как в прямом, так и в переносном смысле (Л.С. Выготский скончался, М.М. Бахтин был сослан, затем стал заниматься литературоведением, П.А. Флоренский и Г.Г. Шлет погибли в лагерях; З. Фрейд был запрещен, психоаналитические службы закрыты). Менялся, конечно, и облик народа: деформировались общечеловеческие ценности. Точнее, происходила их поляризация. С одной стороны, «Нам нет преград...», с другой — парализующий страх, уживавшийся с требованием жертвенности: «И как один умрем...». Утрачивалась богатейшая палитра высших человеческих эмоций, культивировались низменные: беспредел человеческой жестокости, предательство, шпиономания и т. д. (см. более подробно [10]). Культура, интеллигентность тщательно скрывались или маскировались цитатной шелухой, уходили в подтекст. В этих условиях заниматься сознанием стало опасно, и его изучение ограничилось такими относительно нейтральными нишами, как исторические корни возникновения сознания и его онтогенез в детском возрасте. Последователи Л.С. Выготского (А.Н. Леонтьев, А.Р. Лурия, А.В. Запорожец, П.И. Зинченко и другие) переориентировались

на проблематику психологического анализа деятельности и психологии действия. Так же, как и С. Л. Рубинштейн, они достаточно органично, интересно и продуктивно связывали эту проблематику с марксизмом. Затем им пришлось связывать эту же проблематику с учением об условных рефлексах И. П. Павлова, даже с агробиологией Лысенко — всех добровольно-принудительных, но, к счастью, временных связей не перечислить.

Возврат к проблематике сознания в ее достаточно полном объеме произошел во второй половине 50-х гг. прежде всего благодаря трудам С.Л. Рубинштейна, а затем и А.Н. Леонтьева. Нужно сказать, что для выделения сознания в качестве предмета психологического исследования в равной степени необходимо развитие культурно-исторического подхода и деятельностного подхода к сознанию и психике.

Ложность натуралистических трактовок сознания и инкапсуляции его в индивиде понимали М.М. Бахтин и Л.С. Выготский. Первый настаивал на полифонии сознания и на его диалогической природе. Второй говорил о том, что все психические функции, включая сознание, появляются в совместном, совокупном действии индивидов. Трудно переоценить роль различных видов общения в возникновении и формировании сознания. Оно находится не столько в индивиде, сколько между индивидами. Конечно же, сознание — это свойство индивида, но в не меньшей, если не в большей мере оно есть свойство и характеристика меж- и над-индивидных или трансперсональных отношений. Интериоризации сознания, прорастанию его в индивиде всегда сопутствует возникновение и развитие оппозиции: Я — второе Я. Это означает, что сознание отдельного индивида сохраняет свою диалогическую природу и, соответственно, социальную детерминацию.

Не менее важно преодоление так называемой мозговой метафоры при анализе механизмов сознания. Сознание, конечно, является продуктом и результатом деятельности органических систем, к числу которых относятся и индивид, и общество, а не только мозг. Важнейшим свойством таких систем, согласно К. Марксу, является возможность создания недостающих им функциональных органов, своего рода новообразований, которые в принципе невозможно редуцировать к тем или иным компонентам исходной системы.

В нашей отечественной традиции А.А. Ухтомский, Н.А. Бернштейн, А.Н. Леонтьев, А.В. Запорожец к числу функциональных, а не анатомо-морфологических органов отнесли живое движение, предметное действие, интегральный образ мира, установку, эмоцию и т. д. В своей совокупности они составляют духовный организм. В этом же ряду или, скорее, в качестве суперпозиции функциональных органов должно выступать сознание. Оно, как и любой функциональный орган, обладает свойствами, подобными анатомо-морфологическим органам: оно эволюционирует, инволюционирует, оно реактивно, чувствительно. Естественно, оно приобретает и свои собственные свойства и функции, о которых частично шла речь выше. Это диалогизм, полифоничность, спонтанность развития, рефлексивность.

В соответствии с идеей Л.С. Выготского сознание имеет смысловое строение. Смыслы укоренены в бытии (Г.Г. Шпет), существенным аспектом которого являются человеческая деятельность, общение и действие. Смыслы не только укоренены в бытии, но и опредмечиваются в действиях, в языке — в отраженных и порожденных образах, в метафорах, в символах.

От определения свойств и функций сознания очень трудно перейти к очерчиванию предметной области, представляющей сознание в собственном смысле слова. Указания на многочисленные эмпирические феномены явно недостаточны, в то же время несомненно, что исследование процессов формирования образа мира, происхождения и развития произвольных движений и предметных действий, запоминания и воспроизведения, мыслительной деятельности, различных

форм общения, личностно-мотивационной сферы, переживаний, аффектов, эмоций дает в качестве побочного результата знания о сознании. Но эти знания упорно не складываются в целостное сознание. В каждом отдельном случае оно появляется и исчезает. От него, как от Чеширского Кота, остается одна улыбка. Но все же остается. Если предметная область, называемая сознанием, не дана непосредственно, ее нужно принять как заданную, сконструировать (хотя бы нарисовать мелом на доске). Разумеется, столь сложное образование, обладающее перечисленными (не говоря уже о скрытых и неизвестных) свойствами и функциями, должно было бы обладать чрезвычайно сложной структурой. В качестве первого приближения ниже будет предложен вариант достаточно простой структуры. Но за каждым из ее компонентов скрывается богатейшее феноменологическое и предметное содержание, огромный опыт экспериментального исследования, в том числе и функционально-структурные, моделирующие представления этого опыта. Все это накоплено в различных направлениях и школах психологии. Нам важно не столько подвести итоги этого опыта, сколько показать, что на этой структуре может разыгрываться живая жизнь сознания. Структура — это, конечно же, не сознание, ею могут обладать и самовоспроизводящиеся автоматы, не имеющие определенной задачи. Как сказал И. Северянин:

Поэма жизни — не поэма:

Поэма жизни — жизнь сама!

Но из структуры должны быть выводимы важнейшие функции и свойства сознания. Тогда она выполнит свою главную функцию — функцию «интеллигибельной материи».

Наши рекомендации