Формы суждения и категории Канта
Учение Канта о категориях исходит из совершенно иных оснований, и перечень категорий у Канта оказывается совсем не таким, как у Аристотеля. Как ни странно, Кант уверяет, что преследует ту же цель, что и Аристотель, но, если не довольствоваться слишком широким и туманным смыслом этого заявления, он заблуждается. К сожалению, для трех из четырех своих классов категорий Кант заимствует ярлыки у трех из аристотелевских десяти категорий, но, как мы увидим, «количество», «качество» и «отношение» означают для этих двух философов совершенно разные вещи.
Кант начинает с того, что составляет каталог форм суждения, то есть каталог отдельных случаев, в которых высказывания могут отличаться или не отличаться друг от друга, не содержательно, а по форме. Он не пытается определить понятие формы и не дает иного обоснования своего каталога, кроме ошибочной ссылки на традиционную логику, в достижениях которой он усматривает истину в последней инстанции.
Все высказывания, по Канту, делятся: (1) по «количеству», то есть по объему своих субъектов, на общие, частные и единичные (соответствуют формам «все», «некоторые» или «этот»); (2) по «качеству» — на утвердительные, отрицательные или бесконечные; (3) по типам отношения — на высказывания вида «s есть р», «если р, то q» и «р или q»; (4) по трем типам «модальности» — высказывания существования, возможности и долженствования. Эти формы суждения еще не категории, но это отправной пункт, из которого Кант, несколько загадочным образом, предполагает вывести последние.
В принципе, подход Канта гораздо более продуктивен, чем подход Аристотеля. Но, к сожалению, реализовал он его далеко не лучшим образом. Подгруппа «бесконечных» суждений — это иллюзия; существует несколько типов «общих» суждений, но та их разновидность, которую рассматривал Кант, проходит, скорее, по разряду гипотетических суждений; деление суждений на ассерторические, проблематические и аподиктические неверно, так как последние два — частные случаи гипотетических; деление суждений на категорические, гипотетические и дизъюнктивные — пересекающееся и явно неполное, поскольку (а) то, что имел в виду Кант, это различение простых и сложных высказываний, и (б) из последнего разряда он опустил конъюнктивные высказывания типа «р и q».
Только для простых высказываний справедливо, что они должны быть утвердительными или отрицательными, общими, частными или единичными, тогда как в двухэлементных — конъюнктивных, дизъюнктивных или гипотетических — входящие в них простые высказывания могут быть разными. Различие между дизъюнктивными и гипотетическими формами суждения ошибочно. Не проведено четкого различия между общими (general) и необщими (non-general) высказываниями; не определено место высказываний типа «семь коров пасутся в поле», «большинство мужчин носят пиджаки» или «Джон, возможно, мертв». Наконец, среди простых сингулярных высказываний не различены высказывания о свойствах и высказывания об отношениях.
Аристотелевская категория предикатов отношения полностью игнорируется. По сути дела, унаследовать из аристотелевского учения о категориях Канту не удается почти ничего, так как он не замечает категориальных различий (type-differences) внутри субъектно-предикатных высказываний и использует названия «качество», «количество» и «отношение» лишь так, как это ему нужно для его совершенно иных целей. Например, у Аристотеля «зеленый», «сладкий» или «честный» означают качества, тогда как у Канта «качество» означает утвердительную или отрицательную форму высказывания. «Количество» для Аристотеля — название группы предикатов, обозначающих величину или размер; для Канта оно указывает на логическую форму высказывания, определяемую словами «всякий», «некоторый» или «этот». Наконец, аристотелевские «отношения» — это предикаты вроде «двоюродный брат такого-то», «выше», «больше, чем», тогда как для Канта это то, что выражено такими связками, как «если… то», «или», а также (как ему следовало бы добавить) «и».
При этом все-таки надо признать, что Кант понимал важность для исследования категорий и типов некоторых фактов, на которые Аристотель в этом отношении не обращал внимания. Он понимал, что существует множество аспектов, в которых высказывания могут формально походить или отличаться друг от друга. Как мы видели, в учении Аристотеля о категориях роль таких слов, образующих логические формы, как «всякий», «некоторый», «любой», «если… то», «или», «и», «не», осталась незамеченной, и средневековые его последователи отправили их в архив под снисходительным ярлыком «синкатегорематических». Учение Канта (хотя сам он этого не заметил) возвращает их из архива логики на ее рабочий стол.
Аристотель, вообще говоря, склоняется к тому, что, хотя существует некоторое ограниченное множество типов факторов, есть только один способ их сочетания. (В своей теории предикабилий он почти догадывается, что для общих высказываний могут быть разные способы сочетания, но это не повлияло на его теорию терминов.) Кант видит, что существует бесчисленное множество способов сочетания, определяющих и определяемых видами вступающих в сочетание факторов. Аристотель предлагает «алфавитную» теорию факторов и простого их «комбинирования»; Кант же предлагает теорию «синтаксиса» этих комбинаций и, соответственно, «синтаксическую» теорию типов их факторов — по крайней мере, так я интерпретирую его загадочные упоминания о «функциях объединения».
Однако кантовские категории не совпадают с его формами суждения. Каким-то неясным образом они оказываются проекциями этих логических форм на сферы естественных вещей и событий. Естественные факты — то есть факты, устанавливаемые посредством их наблюдения или их припоминания, посредством индуктивных или каузальных умозаключений из наблюдений, — воплощают всегда определенные структурные принципы, которые каким-то образом восходят к таблице форм суждения. Природу составляют протяженные вещи, занимающие определенное место в пространстве в определенный момент времени, движущиеся или покоящиеся в соответствии с законами причинности. Все эмпирическое должно, а все неэмпирическое не может быть реализацией этих категорий. Метафизические высказывания, таким образом, грешат против категориальных правил.
Здесь нет надобности рассматривать таинственную Метапсихологию, с помощью которой Кант пытается разом доказать, и что так должна быть устроена Природа, и что мы можем знать, что она так должна быть устроена. Было бы уместнее представить различия, которые Кант якобы находит между своими логическими типами и категориями или естественными типами. Он, похоже, ошибочно предполагал, что существует два вида фактов и высказываний — логические и научные — и что формы последних — как бы приемные дети первых. Но это было бы абсурдным мнением, поскольку логические формы просто абстрагированы от некоторых отчасти схожих, отчасти различных высказываний, родословную которых, очень похоже, следует возводить непосредственно к книгам, написанным естествоиспытателями, историками, математиками и теологами. Так что предполагаемое различение, мне кажется, несколько надуманно.
Кант не помогает нам решить техническую проблему — как, абстрагируясь от конкретных факторов, представить и выразить в символической форме их однородность и разнородность. Не объясняет он и структуры категорий, отсылая нас к традиционной логике.
Прежде чем оставить историю вопроса, мы должны обратить внимание на одно предположение, которое вместе с Аристотелем и Кантом некритично разделяют многие современные философы. А именно: предполагается, что существует конечный перечень категорий или типов, например ровно десять (или восемь) типов терминов или ровно двенадцать форм суждения, так же как существует ровно двадцать шесть букв в английском алфавите и ровно шестьдесят четыре клетки на шахматной доске. Это чистой воды миф. В шахматной теории известно много гамбитов, но нет их полного перечня, и, хотя в английском языке существует множество разнообразных грамматических конструкций, их законченная классификация невозможна.
Схоластика — это вера в существование какой-то священной скрижали, на которой перечислены все категории, но мне не известны никакие основания для подобной веры.
В конце концов я не думаю, что какого-нибудь символизма формальной логики достаточно, чтобы охватить все возможные различия типов и форм. Но, разумеется, определенный символизм может быть вполне адекватен для того, чтобы представить все различия типов, с которыми мы сталкиваемся в ходе какого-то конкретного исследования.
Обобщение темы
Когда высказывание является не истинным или ложным, а бессмысленным и абсурдным, хотя его лексика соответствует принятым нормам и его грамматическая структура правильна, мы говорим, что оно абсурдно потому, что по крайней мере одно из составляющих его выражений не принадлежит к типу выражений, соединимых данным способом с другими выражениями в этом высказывании. Такие высказывания, можно сказать, посягают на границы типов и нарушают правила, регулирующие отношения типов. В последнее время логики обратили внимание на определенного рода категориальные сбои, имеющие место в высказываниях типа «Я лгу» или «Несоразмерное несоразмерно». Эти случаи интересны, потому что абсурдность таких высказываний не очевидна, но обнаруживает себя, порождая противоречия или порочный круг, тогда как абсурдность высказывания типа «Суббота находится в постели» очевидна сразу, еще до того, как мы могли бы получить какое-нибудь противоречие, допустив, что это высказывание истинно.
Кроме того, вполне здравые, на первый взгляд, рассуждения могут привести нас к формулировке высказываний первого типа, тогда как к предложениям второго типа могло бы привести лишь желание сказать какую-либо чепуху. Иными словами, некоторые из категориальных сбоев заключают в себе подвох. Именно они вынуждают нас обратить внимание на категориальные правила; что касается остальных высказываний, то мы учитываем эти правила еще до того, как обращаем на них внимание. Однако было неверно ограничивать теорию типов теорией некоторых специальных категориальных правил.
Задать вопрос «К какому типу или категории принадлежит то-то и то-то?» значит спросить «В какого рода истинные или ложные высказывания может входить то-то и то-то и на каком месте оно может находиться в них?». В семантическом плане это значит «В какого рода неабсурдные предложения может входить выражение „то-то и то-то“ и какое место оно может занимать в них?» и, наоборот, «Какого рода высказывания стали бы абсурдными, если бы выражение „то-то и то-то“ было подставлено вместо одного из их факторов?». Я предпочитаю слово «абсурдные» словам «бессмысленные» (nonsensical) или «лишенные значения» (meaningless) по той причине, что двумя последними выражениями иногда характеризуют пустой набор звуков или грамматически неправильные конструкции. Кроме того, не так давно они стали употребляться в полемических целях в пользу одной конкретной теории. Слово «абсурд» удачно ассоциируется с reductio ad absurdum, и даже оттенок иронии в этом слове скорее на пользу, чем во вред — ведь множество шуток, по сути, основаны на легковесной игре с категориями.
Что типизируют категории?
Только о выражениях мы можем сказать, что они абсурдны, или же отрицать это. В природе нет ничего абсурдного. Даже проявления мышления — мнения, предположения, понятия — нельзя характеризовать как абсурдные или неабсурдные, ибо то, что абсурдно, — немыслимо.
По этой причине в целом стоило бы рассуждать логически, применяя язык семантики, и строить наши теории и исследования так, чтобы всегда было ясно, что мы задумываемся над тем, соединимы ли такие-то и такие-то выражения таким-то и таким-то способом с другими выражениями.
Опасность состоит, конечно, в том, что мы можем непреднамеренно допустить, будто наши рассуждения сами собой совпадают с грамматическими требованиями, а также, словно это одно и то же, считать, что «существительное во множественном числе не сочетается с глаголом в единственном» и что вместо многоточия в выражении «… можно» можно подставлять «то, что ты сейчас говоришь», но не «то, что я сейчас говорю».
Тогда мы сказали бы, что абсурд является результатом неправильного соединения не выражений, а того, что они выражают, хотя на правильность этого соединения влияет и то, как мы оперируем с этими выражениями.
Не существует, однако, и не может существовать никакого объединяющего имени для всех сигнификатов (significata) выражений, поскольку это означало бы, что все сигнификаты принадлежат к одному типу. Именно в этом заключался коренной недостаток «идей» (в терминологии Локка) или «объектов» Мейнонга — слов, с помощью которых пытались выполнить эту невыполнимую задачу.
Другие обычно употреблявшиеся названия также имеют свои неудобства. Слово «термин» сохраняет некоторые из своих традиционных ассоциаций и, если вообще его стоит использовать, может употребляться для обозначения индивидов, свойств и отношений. Словом «концепт» не охватываются ни индивиды, ни целые высказывания, ни даже сочетания концептов. Поэтому я использую термин «пропозициональный фактор» (рассчитывая, что он устраняет все возможные категориальные двусмысленности), чтобы обозначить им любое выражение, простое или сложное, которое можно подставить вместо пропуска в той или иной схеме предложения (или то, что может быть значением переменной в той или иной пропозициональной функции). И если меня спросят, существуют ли пропозициональные факторы, много ли их, являются ли они ментальными объектами, на что они похожи, я отвечу: все эти вопросы нелепы, потому что «фактор» — это всего лишь место встречи всех категориальных двусмысленностей.
Конечно, можно и обойтись без такого слова. Оно выполняет чисто стенографические функции. Вопрос о том, к какой категории следует отнести факторы, может быть, по сути, представлен как проблема: каково совместное значение (co-significance) определенных классов выражений. Однако если идиома «фактор» (так же как идиома «идея») не гарантирует нас от мифологических ловушек, то семантические идиомы могут привести нас к смешению логических и семантических проблем.
Два пропозициональных фактора принадлежат к разным типам или категориям в том случае, если существуют такие схемы предложений, что если выражения этих факторов поочередно подставлять вместо одних и тех же знаков пропуска, то в результате высказывания будут в одном случае осмысленными, в другом — абсурдными. Возникает соблазн сказать, что справедливо и обратное: два фактора принадлежат к одному типу, если они могут заполнить один и тот же пропуск. Но, увы, это не совсем корректно, поскольку факторы «Я» и «автор этой статьи» могут быть взаимозаменимыми подлежащими множества значимых предложений, но ими обоими нельзя заполнить пропуск в высказывании «…никогда не писал этой статьи». Это говорит о том, что все-таки не совсем правомерно утверждать, что каждый знак пропуска в определенной схеме предложения указывает категорию всех своих возможных подстановок. Если же знак пропуска допускает различные категориальные подстановки, то он сам является категориально двусмысленным, чего можно было бы избежать за счет более совершенного символизма. Ведь тот факт, что данный пропуск может быть заполнен подстановками, между которыми существуют определенные формальные различия, сам по себе говорит о типах этих подстановок.