ИЗ ГАРВАРДА В СИХУАТАНЕХО Ралф Метцнер

Первый раз я встретил Тимоти Лири осенью 1959 года, когда был на втором году аспирантуры по психологии в Гарвардском университете. Я слышал, что он полнос­тью разочарован результатами своих исследований эффективности психотерапии (они показали, что пси­хотерапия действует не лучше, чем простое течение времени), что его жена совершила самоубийство, что из-за всех этих событий у него личный кризис, заста­вивший его уйти с должности руководителя исследо­ваний в Больнице фонда Кайзера в Окленде, где он раз­работал широко используемые тесты межличностного поведения. Потом он переехал с двумя детьми в Италию, во Флоренцию, где встретил профессора Дэвида Мак-клелланда, директора Центра исследований личности

Ралф Мётцнвр, доктор философии, психотерапевт и профес­сор психологии в Калифорнийском институте интегральных иссле­дований. Один из пионеров в области исследования необычных со­стояний сознания, он был соавтором Тимоти Лири и Ричарда Алперта в книге «Психоделический опыт». Он автор книг «Карты сознания», «Наука Воспоминаний», «Раскрывающееся Я» и вскоре выходящей книги об аяхуаске. Его «Зеленая Психология» опубликована в изда­тельстве Inner Traditions в 1999 году.

в Гарварде, который предложил ему преподавательс­кую должность в Гарвардском университете.

Тим Лири внешне выглядел как классический про­фессор - седеющие волосы, массивные очки, слуховой аппарат, несколько отстраненный и слегка насмешли­вый вид. Его личный стиль был гениален, очень эффек­тен и популярен среди студентов. Затем, летом 1960 года, когда он проводил отпуск в Мексике, его друг-ан­трополог Лотар Кнаут познакомил его со «священными грибами», и этот опыт полностью изменил его жизнь. В своей автобиографической книге «Первосвящен­ник»³⁴ он описывает свой путь назад в эволюционном процессе до одноклеточной жизни и затем опять на­верх, через пласты океанической жизни, до амфибий и первых наземных животных. Поскольку ранее опыты с психоактивными растениями традиционно описыва-лись в мистических или мифических терминах, Лири, воз-можно, был первым, кто распознал и идентифицировал свои видения как эволюционные этапы или генетичес­кие воспоминания. Он решил тогда посвятить остаток жизни изучению мощных способностей психоактивных растений на сознание человека.

Когда он вернулся в Гарвард, он не мог говорить ни о чем другом. Вскоре он узнал, что «священные грибы» были известны ацтекам под названием теонанакатль, «плоть богов», и были объявлены дьявольским снадобь­ем Испанской Церковью во время завоевания Мексики. На протяжении нескольких столетий они считались не­существующими, мифическими или символическими атрибутами, пока не были вновь открыты в 1950 году Р. Гордоном Уоссоном. Уоссон был преуспевающий бан-кир, чей интерес к микологии подогревала его обожа­ющая грибы русская жена Валентина. После несколь-

³⁴ Timoti Leary, High Priest (New York: New American Library, 1968; Berkeley, CA: Ronin Publishing, 1995).

ких лет поисков в Мексике они встретили Марию Саби­ну, знаменитую мазатекскую curandera, и женщина-маг инициировала их во время ночной церемонии в забро­шенной, нищей горной деревушке в горах Оахака. Уос-соны были потрясены опытом и претерпели некую трансформацию сознания³⁵.

Вскоре после этого Р. Гордон Уоссон начал дружбу и сотрудничество с Альбертом Хофманном, гениальным химиком-исследователем. Примерно десятью годами ранее, в 1943-м, Хофманн обнаружил поразительные эффекты диэтиламида лизергиновой кислоты (ЛСД), вещества, которое он синтезировал в 1938 году в ходе своей исследовательской работы на фармацевтическую компанию Sandoz, в Базеле, Швейцария. После этого у Хофманна развился личный и профессиональный ин­терес к веществам этого типа. Взяв у Уоссона образцы мексиканских грибов, Хофманн смог идентифицировать и затем синтезировать психоактивный ингредиент, ко­торый он назвал псилоцибином, от гриба psilocybe.

Таким образом появился псилоцибин, активный ин­гредиент мексиканского галлюциногенного гриба, ко­торый потом был выпущен в таблетках фирмой Sandoz, имевшей отделение в Нью-Джерси. Фирма предложи­ла доктору Гарвардского университета Тимоти Лири снабдить его любым количеством этого вещества бес­платно, для исследовательских целей.

Гарвардский Псилоцибиновый проект был начат с целью исследовать с психологической точки зрения по­разительные свойства этого вещества. С самого начала Тим Лири принял то, что он назвал «экзистенциально-

³⁵ R. Gordon Wasson, The Wondrous Mushroom: Mycolatry in Mesoamerica (New York: McGraw-Hill, 1980). Уоссон указывает на то, что перевод «плоть богов» неправильный и служил для обоснования церковных обвинений культа грибов в богохульстве: «Теонанакатль -это божественный или внушающий страх гриб, не больше и не мень­ше» (р. 44).

трансактивным» подходом к эксперименту. Он отказал­ся от безличной клинической атмосферы традиционных психиатрических экспериментов. Помня, что сам он принимал вещество в особой атмосфере, он знал, как важно иметь теплую, ободряющую обстановку в ходе опыта сотрясающих «я» откровений священного гриба.

Олдос Хаксли был тогда в MIT, и он немедленно стал советником в гарвардском Псилоцибиновом проекте. В 1953-м и в 1955-м Хаксли опубликовал две широко известные книги о своих мистических опытах с меска-лином, «Двери восприятия» и «Рай и Ад».

Хаксли описал свой опыт как «красоту красот», от­крывающую доступ к тому, что он назвал «Большое со­знание», которое скрывается за «редукционным клапа­ном» обычного эгоистического сознания. Олдос и Тим составили дружный дуэт и принимали вместе псилоци-бин в течение этого периода, работая вместе в некли­нической, дружеской, но от того не менее объективной и безопасной атмосфере.

Эксперименты в основном проходили в доме Тима Лири. Вначале в них принимал участие и доктор Фрэнк Бэррон, видный исследователь психологии творче­ства, который был единственным, кроме Лири, сотруд­ником Гарварда, принимавшим участие в этих экспе­риментах. Через некоторое время Фрэнк Бэррон вернулся в Беркли и прекратил непосредственное участие в проекте. Впоследствии другой профессор психологии, доктор Ричард Алперт, стал участником Псилоцибинового проекта. Он стал ближайшим со­трудником Лири на все остальное время психодели­ческих исследований в Гарварде и потом в Миллбру-ке. Их близкая дружба и партнерство дали основание для Лири сравнить их дуэт с архетипическими амери­канскими бунтарями и искателями приключений Томом Сойером и Геком Финном.

Некоторые из моих аспирантов в Центре исследо­ваний личности стали участниками Псилоцибинового проекта и рассказывали о сессиях в доме Лири. Слушая их разговоры, я заметил, что что-то изменилось в тоне их голосов - появилось какое-то новое качество, новая интенсивность чувств. Они говорили об экстазе, любви, о чем-то личном и одновременно объединяющем их. Это было весьма необычно слышать в строгой и циничной атмосфере Центра исследований личности.

Я был заинтригован. Но я остерегался наркотиков и зависимости от них. Я проэкзаменовал все, чта мог, по литературе на эту тему и обнаружил, к своему удивле­нию, что они не вызывают никакого привыкания и, кро­ме того, нет никаких свидетельств о психическом ущер­бе вследствие их употребления. Я решил попробовать. Возможность представилась, когда Тим решил, что на­ступило время выяснить возможность применения этих наркотиков для коррекции поведения. Он хотел дать их заключенным в виде реабилитационной терапии, осно­ванной на самопознании. «Давай посмотрим, удастся ли нам превратить уголовников в Будд», - как сказал он в узком кругу. Научные участники эксперимента тоже дол­жны были принимать наркотик, что меня вполне устраи­вало.

Таким образом, 13 марта 1961 года я пережил свой первый психоделический опыт. Был прохладный вос­кресный день, когда я пришел в дом Тима. В сессии так­же участвовали два других дипломника, Понтер Вейль и Лин К., а также жена Понтера, Карин, тюремный пси­хиатр, доктор Мэдисон Преснелл и его жена. После того как мы расположились в комнате, Тим дал каждому по шесть маленьких розовых таблеток, каждая из которых содержала по 2 мг псилоцибина. Сам он, возможно, принял меньшую дозу. У него уже выработалась полити­ка не акцентировать роль гида или учителя, а работать

го7

сообща, как партнеры-исследователи. Тем «в менее на всех сессиях, в которых мы принимали участие, Тим в основном задавал общий тон эксперимента.

Моя первая реакция была довольно апатичной... Я лежал на полу и выжидал, чувствуя себя очень рас­слабленно, но при этом и настороженно. Тим говорил, что вначале будет период некоторой дезориентации. Какое-то время я чувствовал свое тело словно подве­шенным в каком- то лимбе... Внезапно я обнаружил себя в совершенно новом магическом мире. Маленькие зе­леные нити грубого ковра плясали и извивались, слов­но масса червей, но смотреть на это было приятно. Огни, отражающиеся в стеклянной поверхности кофей­ного столика, сияли влажным свечением. Мебель, сте­ны, пол - все пульсировало и извивалось в медленных волнах, словно вся комната дышала. Я чувствовал себя словно внутри какой-то живой структуры, огромной клетки. При этом ритм волновых движений комнаты со­впадал с ритмом моего дыхания.

В этих экстраординарных изменениях восприятия не было ничего пугающего, наоборот, это было очень приятно. Подспудно сохранялась уверенность, что все-таки эта комната имеет твердые стены и пол и т. д. Обыч-ный мир не был отменен, он был расширен, продлен, оживлен и сделался бесконечно более интересным. К примеру, я был полностью поглощен разглядывани­ем мерцающих граней предметов и удивительно кра­сивых световых узоров. Энергия пульсировала и вилась по краям предметов и изливалась из них. Телефон был подлинным чудом, кристаллической скульптурой, инк­рустированной бриллиантами и жемчугом, и при этом он дышал, двигался, видоизменялся, словно живой.

Одновременно с этим необыкновенным праздни­ком чувств Понтер и я включились в какое-то вербаль­ное взаимодействие, серьезно-шутливый обмен фило-

софскими' репликами, от которого нас сотрясали при­ступы смеха. Слова и идеи взрывались в мозгу, рождая многоуровневые волны значений, вызывая каскады чувств и физических ощущений. Глубокие философс­кие вопросы рождались и растворялись в потоках па­радоксов и абсурдных загадок, сопровождаясь конвуль­сивным смехом...

Когда я закрывал глаза, фантастически прекрасные и сложные геометрические узоры переплетались за моими веками, разворачиваясь, переплетаясь, двига­ясь с большой скоростью. Время от времени появля­лись образы прекрасных камней или каких-то частей тел, но ни один из образов не существовал достаточно долго, чтобы стать чем-то определенным. Я чувствовал, будто мои глаза излучают белый горячий свет; мой рот, органы чувств на лице и на всем теле светились, вспы­хивали, сверкали жидким светом, мои нервные окон­чания потрескивали белым свечением; кровь в моих венах кипела, как потоки лавы. Моя кожа обнимала меня, оборачивала меня, будучи при этом сухой и влаж­ной одновременно, горячей и холодной, это было по­чти невыносимо приятное ощущение.

Момент паники, который я вскоре испытал, иллюс­трирует мощную способность психоделика усиливать чувства. Когда я взглянул на лица окружающих, они были светлы, и сильны, и чисты. «Вот так, наверное, выгля­дят архангелы», - подумал я. Все были словно обнаже­ны, лишены оболочки из притворства, недомолвок и лицемерия. Каждый был честен перед самим собой и не испытывал стыда. Я смотрел на них без смущения и с искренним восхищением. В этот момент все лица были подсвечены мягким зеленоватым светом. Я по­смотрел на Карин через комнату и сказал ей, что она прекрасна и что я люблю ее. Она только молча взгляну­ла на меня в ответ. Потом она встала, намереваясь выйти

из комнаты (возможно, в туалет). Я начал паниковать. Я стал умолять ее не уходить, убеждая, что могут случить-ся ужасные вещи, если она уйдет. Лин, которая сидела рядом со мной, сказала, что все будет в порядке, но я все больше и больше расстраивался, уговаривая Карин не выходить из комнаты. Карин сказала, что-она сейчас вер-нется, но я сказал: «Нет, нет, не уходи!» Она спросила: «Что случится, если я уйду?» Я ответил голосом, полным отча-яния: «Случится что-то ужасное, я не знаю... музыка оста­новится». Тут она вышла из комнаты, и этот момент иден-тифицировался в моем сознании с сильнейшим чувством потерянности, которое я когда-либо испытывал - это был момент острой муки. Но когда она вышла, я внезапно ус­покоился и почувствовал себя прекрасно, сам этому уди-вившись. Я сказал Лин: «Она вышла, и все в порядке». И Лин ответила: «Да, все в порядке».

Затем, крепко обняв Лин, я почувствовал, что рез­ко уменьшаюсь в размерах... Я быстро двигался назад во времени, к детскому сознанию.

Я действительно на какой-то момент почувствовал себя ребенком, вплоть до ощущения детской бутылоч­ки у себя во рту. И потом так же быстро я вернулся во взрослое состояние настороженности.

В какой-то момент я заметил, что интенсивность пе-реживаний идет на убыль, словно медленно сглажива­ется. Мое тело чувствовало приятное тепло и успоко­енность. Я понял, что мое нормальное восприятие мира было задушено многими запретами, которые я каким-то образом принял. Например, я вышел на крыльцо и увидел там коробку. Я заглянул внутрь, обнаружил в ней мусор и немедленно отвернулся. Затем я понял, что не должен был отворачиваться, что это было нормально смотреть на ее содержимое, что у меня всегда есть выбор, что я не связан системой правил и запретов, определяющих, что можно, а что нельзя делать.

Это, возможно, было самое значимое откровение во всем этом опыте: открытие, что я был связан внут­ренними запретами, что то, что можно, а что нельзя, определялось не внешними силами и что свобода вы­бора остается за мной. Чтобы опробовать свою вновь обретенную свободу, я принялся лепить снежки и бро-сать их в занавешенное окно комнаты, в которой нахо­дилась вся группа. Мне было очень весело. Тим, оче­видно, понял мое настроение, он ухмыльнулся и принялся кидать какие-то маленькие оранжевые поду­шечки в окно, отвечая на мои снежки. Эта игра родила во мне ощущение свежести и внезапной чистоты, я чув-ствовал себя невероятно счастливым.

Этот первый опыт с псилоцибином оказал огромное влияние на мою жизнь. Я никогда раньше не испытывал ничего подобного, никогда не был ближе к своему ис­тинному я и никогда раньше не испытывал такую остро­ту мыслей и чувств. Одновременно я внимательно на­блюдал за людьми и предметами вокруг себя и не терял связи с той реальностью, которой является наш обыч­ный мир. Наоборот, обыкновенное восприятие тоже усилилось и ожило. Это была полная чушь - называть эти наркотики «галлюциногенными», в том смысле, что галлюцинация это что-то, чего на самом деле нет.

Теперь я увидел, как сенсорный феномен может зависеть от временного смещения констант восприя­тия - нервных механизмов, которые сохраняют види­мые формы и размеры вещей постоянными, даже ког­да оптический образ определенно меняется. Вот иллюстрация: во время сеанса я лежал на полу, а Пон­тер играл с мячом на другом конце комнаты. Вот он упу­стил его, и мяч покатился ко мне. Когда мяч приблизил­ся, он невероятно вырос в размерах, заняв всю сетчатку глаза. Так же, как и волнение и «дыхание» объектов, за

которыми я мог следить движением глаз, легкие ритми­ческие сокращения благодаря наркотику многократно усиливаются. Все процессы, которые фильтруют и регу­лируют восприятие, были подавлены. Как выразился Хаксли, «редукционный клапан сознания» был отключен.

Неделю спустя после моей инициации мы начали тюремный проект. Мой второй наркотический опыт про­ходил за тюремными стенами. Мы хотели избежать того, чтобы заключенные чувствовали себя подопытными кроликами в эксперименте безумного профессора, и мы решили, что некоторые участники проекта примут наркотик вместе с ними. Мое первое путешествие в тюремной обстановке, среди заключенных, было посе­щением ада. Беспокойство возрастало до размеров ужаса, одиночество - до заброшенности в недра зем­ли, дискомфорт становился агонизирующим отчаяни­ем, и все это сопровождалось ужасными видениями жадных машин-монстров. Ко всему этому добавлялось чувство, что ты пойман в ловушку и изолирован от мира...

Откуда-то очень издалека я услышал слабый голос, который тихо произнес: «У меня чувство полного оди­ночества во вселенной, только я». Человеческий голос. Здесь были другие! Осторожно и недоверчиво я открыл глаза. Сцена, исполненная невероятного покоя, пред­стала моим взорам. Понтер и двое заключенных сиде­ли у окна, тихо беседуя, освещенные лучами послепо­луденного солнца. Один заключенный умиротворенно лежал на кровати, читая газету и покуривая. Двое дру­гих тихо сидели за шахматами. Меня обдало волной покоя и мира. Тюремные стены показались иллюзией: весь мир был широко распахнут. Объекты опять приоб­рели необычно глубокое измерение, словно воздух между мной и ними стал кристаллическим. У людей были спелые зеленоватые лица и сияющие глаза. Кто-

то сказал; «Одно во всем», - и каким-то странным об­разом это единство всего стало самой сутью, сутью всех чувств - одна радость, одна печаль, один ужас, одно удовольствие.

Внезапно возник хаос. Психиатр сказал: «Все воз­вращаются к тюремному распорядку, смена караула, всем выйти из камеры». Было что-то безумное в том, как все принялись собирать свои вещи, сгребать в кучу одежду, пытаясь собрать воедино свои размытые ин­дивидуальности, чтобы сделать их вновь пригодными для тюремного режима. Когда мы пересекали тюрем­ный двор, я заметил, что охранники наблюдают за нами. «Спокойно, веди себя нормально», -сказал я себе. Ког­да за нами с лязгом и звоном ключей захлопнулись тя­желые двери, зловещая странность происходящего накрыла тенью все наши мысли.

Откровения этого опыта были, возможно, даже более глубокими, чем во время первого сеанса. Я начал видеть, как работает фактор внушаемости: чувства страха, вины или гнева могли быть вызваны случайными замечания­ми, и эти негативные эмоции могли радикально изменить ход эксперимента. Напротив, теплое слово или ободря­ющая рука на плече могли вызвать чувство настоящего комфорта у кого-то, страдающего от внутренней боли. Мы вошли в контакт со всеми осужденными, со­гласившимися принять участие в эксперименте. Мы рас­сказали им о том, как мало мы пока знаем об этом лекар­стве, о наших собственных опытах, и сформулировали цель: добиться инсайта, который позволит им вырабо­тать некриминальный взгляд на мир за стенами тюрь­мы. Соглашение также подразумевало психиатричес­кие интервью и психологические тесты до и после сеансов, а также письменные отчеты по каждому отдельному опыту.

Результаты этой работы с тридцатью заключенны­ми были опубликованы³⁶. Хотя не было особого сниже­ния количества рецидивов преступности, тем не менее имели место значительные изменения личности. Приме­чательно, что сами осужденные всегда оценивали сеан­сы как полезные, даже в тех случаях, когда они бывали болезненными. Несмотря на ужасные предостережения многих профессионалов, не было ни одного проявления насилия. На самом деле в ходе наших экспериментов мы выяснили, что субъектами, наиболее склонными к наси­лию, являются сами психиатры и теологи, которые зап­равляют массовой репрессивной системой.

(Год или около того спустя сила фактора внушения была вновь продемонстрирована мне, на этот раз в иро­ническом ключе. Мой приятель-психиатр позвонил мне из Нью-Йорка, находясь в середине своего ЛСД-трипа, прося у меня помощи и поддержки. Незадолго до того вышла статья в медицинском журнале, предупреждаю­щая о возможных «неблагоприятных реакциях» на ЛСД, в ней приводилось девять таких случаев. Мой друг, на­ходясь под действием наркотика, уже представил себе следующий номер журнала, где его опыт должен был описываться как десятый.

Психиатры, ориентированные на патологические психические состояния, особенно опасались «негатив­ного национального программирования» психоделиков, как назвал это Джон Лилли.)

В ходе моей работы в тюрьме некоторые заключен­ные вызвали у меня чувства симпатии и уважения. Эл

³⁶ Timothy Leary et al. "A New Behavior Change Program Using Psilocybin", Psychotherapy: Theory, Research and Practice 2 (2), 1965, p. 61-72. Отчет Лири см.: High Priest, p. 191-211. См. также статьи Rick Doblin, "Dr. Leary's Concord Prison Experiment: A 34-year Follow-Up Study" и Ralph Metzner, "Reflections on the Concord Prison Project and the Fotlow-Up Study", опубликованные в спецвыпуске журнала Hallucinogen: The Journal of Pcychoactive Drugs.

был человеком с угрюмым лицом и мускулатурой штан­гиста. Во время одного сеанса вся группа была растро­гана, наблюдая, как он полностью впал в сознание ма­ленького мальчика с сияющими глазами, невинно удивляясь и восхищаясь фотографиями в книге «Семья человека» или подставив руку под струю из крана и на­блюдая, как вода протекает сквозь пальцы.

Дональду было за пятьдесят, он отбывал 20-летний срок за вооруженное ограбление. Во время одного из сеансов он видел линии и узоры, за которыми он очень пристально наблюдал, так как увидел в них лабиринты своей жизни. «Что это может значить?» - спросил он, и после долгого молчания сам ответил на свой вопрос, медленно, запинаясь, но тщательно подбирая слова. «Неужели это - это наш бог? Мы только все время пыта­емся хорошо выглядеть в собственных глазах». Мы дол­го с ним разговаривали. Осужденные с большими сро­ками заключения, которые остались в тюрьме после окончания проекта, организовали учебную группу. Они продолжали регулярно встречаться еще многие годы, работая над самопознанием и самопомощью, становясь гидами и помощниками для более молодых заключен­ных. Такова была сила первоначального откровения.

Кроме работы в тюрьме, мы продолжали и свои личные эксперименты. Тим открыл для студентов-выпускников, участвовавших в Псилоцибиновом проекте, свободный доступ к наркотику, поставив условием, что сеансы бу­дут структурированы и организованы и что по каждому из них будут представлены письменные отчеты. Мы чес­тно заполняли длинные опросники после каждого сеан­са, писали отчеты и заполняли тесты. Я особенно инте­ресовался потрясающими изменениями в восприятии времени, вызываемыми наркотиком, и составил не­сколько экспериментальных тестов, которые во время

сеансов всегда начинали казаться невыносимо смеш­ными. Так или иначе, результаты опросников были изу­чены и проанализированы и впоследствии опубликова­ны в психологических журналах³⁷.

Тем временем стало ясно, что наш обычный иссле­довательский подход в этих экспериментах нуждается в чем-то еще, возможно, самом главном. Реально зна­чимые аспекты эксперимента были полностью невер­бальными и неконцептуальными и проскальзывали сквозь наши категории, как вода через сито.

Эти эксперименты убедили нас, что содержание наркотического опыта - это только частично, даже ми­нимально, функция самого наркотика. Более важными факторами были внутренние установки, ожидания и чув­ства, также как внешняя атмосфера и эмоциональный настрой. Тим назвал это set and setting и годы спустя это было широко принято в профессиональных кругах, занимающихся изучением психоделиков. В противовес этому существует прямо противоположная теория, от­стаиваемая представителями власти и закона, объявив­шими «войну наркотикам», что только наркотик сам по себе вызывает все эти видения и путешествия.

Интересно рассмотреть интерпретационные моде­ли, применяемые разными группами нашего общества для истолкования изменений в сознании, вызываемых наркотиками. Самой первой была психомиметическая психиатрическо-фармакологическая модель, утверж­давшая, что наркотический опыт моделирует психоз, и соответственно к нему и относившаяся.

Конкурировал с этой моделью интерес, который про­являли ЦРУ и армия к возможному использованию этих веществ как оружия для промывки мозгов и контроля над

³⁷Timothy Leary, George Lrtwin, and Ralph Metzner, "Reactionsto Psitocybirt Administered in a Supportive Environment", Journal ofNervours and Mental Disease 137 (6), 1963, p. 561-573.

сознанием. В шестидесятые многие исследователи подо­зревали, что такие работы ведутся, и только в семидеся­тые они стали достоянием гласности³⁸. Интерес военных к ЛСД пошел на убыль, когда стала ясной непредсказуемость наркотика: невозможно предсказать, не станут ли одурма­ненные им солдаты медитирующими пацифистами, безум­цами-агитаторами или атавистическими троглодитами.

Кроме того, была галлюциногенная модель, кото­рая рассматривала наркотики как инструменты для изу­чения мозговых механизмов визуального восприятия и ассоциированных ментальных состояний. Этот подход был предложен работой немецкого исследователя Ген­риха Клювера в 1920-х годах и американским психофар­макологом Рональдом Зигелем в 1980-х годах³⁹.

Затем, однако, было обнаружено, что те самые нар­котики, которые вызывают у некоторых людей психозы, на душевнобольных, алкоголиков или наркоманов ока­зывают благотворное влияние. Были разработаны две модели психотерапии с применением этих наркотиков. В европейской литературе вещества были определены как психолитические (растворяющие сознание); этот подход подразумевал использование этих веществ в до­полнение к психоанализу. Вторая модель была разрабо­тана в Северной Америке, особенно благодаря работам Абрама Хоффера и Хэмфри Осмонда, которые успешно использовали разовые сеансы с высокими дозами для лечения алкоголизма и других зависимостей. Осмонд, познакомивший Олдоса Хаксли с мескалином, и изоб­рел термин психоделики («открывающие душу»)⁴⁰.

³⁸ Martin Lee and Bruce Shlain, Acid Dreams: The CIA, LSD and the
Sixties Rebellion (New York: GrovePress, 1985).

³⁹ Heinrich Kluever, Mescal and Mechanisms of Hallucinations
(Chicago: University of Chicago Press, 1966); Ronald K. Siegel, Intoxication:
Life in Pursuit of Artificial Paradise (New York: E.R Outton, 1989).

⁴⁰ Lester Grinspoon and James Bakalar, Psychedelic Drugs
Reconsidered (New York: Basic Books, 1979).

Эта модель была близка к той, которую мы применя­ли в Гарварде, за исключением того, что мы были меньше заняты индивидуальной психотерапией с использовани­ем психоделиков. Мы использовали термин «расширяю­щий сознание» для наркотика и опыта, эхом этого терми-на стал «пробуждающий сознание» язык групп за женское освобождение в 1970-х годах. Эта модель предлагала: обеспечь безопасный, поддерживающий set and setting с небольшим числом равноправных участников, и экспери­мент почти наверняка будет радостным и продуктивным. Тем временем другая группа исследователей в Менло-Парк, Калифорния, включавшая Уиллиса Хармана, Май-рона Столароффа, Роберта Могара, Джеймса Фэйдимэ-на и других, разработала концепцию креативности для наркотического опыта, предлагая архитекторам, худож­никам, дизайнерам и ученым работать над решением но­вой проблемы во время сеанса⁴¹.

Религиозно-мистический подход к психоделикам, ко­торый с самого начала был сильно выражен в работах Л ири, вне всяких сомнений, был стимулирован его разговорами и сотрудничеством с такими людьми, как Олдос Хаксли, Алан Уотте и Хьюстон Смит, которые принимали участие в проекте. Этот подход возник еще во время гарвардского периода в эпохальном эксперименте Уолтера Панке «Стра­стная пятница», тщательно контролируемом научном изу­чении религиозного опыта, вызванного наркотиками (опи­сан ниже). Этот опыт легв основу духовно ориентированной ЛСД-терапии с неизлечимыми раковыми больными в гос­питале Спринг Гроув в Балтиморе, которая была органи­зована и описана чехословацким психотерапевтом Станис­лавом Грефом⁴². Религиозно-мистическая парадигма,

⁴¹ Стивене Дж. Штурмуя небеса: ЛСД и американская мечта. М.::
Ультра.Культура, 2003.

⁴² Гроф С, ХэлифансДж. Человек перед лицом смерти. М.: Изд-
во Трансперсонального института, 1996.

конечно, присутствует и в сделанной Лири адаптации «Ти­бетской книги мертвых» и «Дао дэ цзин» как путеводите­лей в психоделическом эксперименте. Здесь мы видим древние тексты, в которых специально усиленные опыты рассматриваются как инициации - прообразы состояний и уровней сознания, позже усвоенные йогическими, маги­ческими или духовными практиками. В своем потрясаю­щем исследовании Уоссон, Хофманн и античник Карл Рук представили свидетельства того, что элевсинские мисте­рии могли вдохновляться спорыньей, содержащей ЛСД-подобные алкалоиды⁴³.

Сеансы, которые мы проводили, довольно быстро привели нас к глубокому конфликту с нашими собствен­ными взглядами. Те из нас, кто практиковал традицион­ную психотерапию, обнаружили, что межличностные вза­имодействия оставались почти полностью на ментальном уровне. Они даже близко не достигали духовной интен­сивности и эмоциональной силы псилоцибинового опы­та. В особых состояниях сознания, вызванных наркоти­ком, вы могли видеть собственные психологические проекции воплотившимися (видимыми): ваши чувства и мысли могли появиться на стене перед вами или на лице друга, представленными в живых цветах, как в цветном кино. Если в группе возникали какие-то страхи или пара­нойя , вы могли ощущать их физически, как липкие щупаль­ца, наощупь пробирающиеся от одного человека к друго-му, окутывая его болотными миазмами подозрительности и недоверия.

Экспериментальный сеансе высокими дозами пси-лоцибина, который мы провели в 1963 году, высветил некоторые из этих сложных процессов и связанных с ними рисков. Тим Лири при этом продемонстрировал свой свободный, юмористический, но тем не менее

⁴³ Timothy Leary and Richard Alpert, "The Politics of Consciousness Expansion", Harvard Review, 1 (4), 1963, p. 33-37.

заботливый стиль проведения наших опытов. Тим дал нам большую свободу в сеттинге сеансов. Несколько че­ловек из нашей группы, имеющие двухлетний опыт зна­комства с псилоцибином, решили провести сеанс с по­вышенными дозами, для того чтобы проверить, можно ли сравнить эффект с действием ЛСД, который мы тоже начали применять в последнее время. Некоторые при­няли по 40 мг, я - 60 мг, а Джордж Литвин с его духом пионера-первопроходца решил принять 80 мг. Эти дозы, самые высокие из всех, которые мы ранее применяли, все равно были ниже токсического уровня. На этом се­ансе, однако, я был наиболее близок к самоубийству за все годы работы с психоделиками.

Когда наркотик начал действовать, Джорджа жес­токо затрясло. Я смотрел на него и видел, что его лицо странным образом исказилось, словно состояло из от­дельных плоскостей, как на какой-нибудь причудливой картине Мориса Эшера. Когда он заговорил, его голос был каким-то нечеловеческим, словно его рот был на­бит металлом. Он говорил, что обнаружил кнопку, ко­торая включает и выключает его сердце.

Когда я оглядел комнату, я увидел движущиеся по­токи энергетических частиц, пронизывающие всю ком­нату, циркулируя между мною и другими людьми. Мы все были частью этого движения, обмениваясь потока­ми энергии. Они были знакомы мне по сеансам с гри­бами, когда я видел их как светящиеся, вибрирующие филигранные сети. Но на этот раз их интенсивность на­пугала меня. Когда страх усилился, энергетические потоки перестали двигаться и застыли, образовав ре­шетку, наподобие тюремной. Внезапно я почувствовал себя пойманным в ловушку, как муха в гигантской ме­таллической паутине. Я не мог произнести ни слова, чтобы рассказать о том, что со мной случилось, мой голос был словно парализован. Все в комнате, вклю-

чая Джорджа (который больше не трясся), были словно заморожены до неподвижности этой металлической сетью-клеткой.

Я чувствовал, что мое сознание тоже парализова­но. Я не мог заставить себя думать, чтобы понять, что же на самом деле происходило. Я не мог понять, было ли происходящее реальным или это было галлюцина­цией, вызванной наркотиком (экспериментальная пси­хиатрия называет это «дереализацией»). Я решил, что надо постараться заставить себя позвонить по телефо-ну Тиму и попросить его о помощи. Гюнтер Вейль, чув­ствуя мои затруднения, вызвался помочь мне набрать номер.

Телефонный аппарат вибрировал и трясся, словно безумное рыбное желе. Каким-то образом мы дозво-нились до Тима. Яхотел, чтобы он помог мне разобрать­ся с «реальностью»: «Скажи мне что-нибудь реальное, Тим. Что у вас там происходит?»

Тим немедленно все понял и ответил: «Ну, Джек сидит на столе и ест гамбургер, Сьюзи смотрит теле-визор, с бигудями в голове, Майкл пьет пиво». Мне ста-ло чуть легче. Это были послания от «реальности». Тем не менее я сказал ему, что нам нужна помощь, и спро­сил его, не сможет ли он прийти.

В ожидании Тима я боролся с паникой, убеждая себя, что, когда он придет, он освободит нас из этой ужасной паучьей сети, в которую мы попали. Я чувство-вал себя так, словно я ничего не слышу и не понимаю. Как будто из меня вынули душу, и я не то что биологи­ческий организм, нет - я просто механическая кукла или машина.

Я так обрадовался, когда увидел, что Тим наконец пришел. Сквозь липкую металлическую паутину, которая меня опутывала, я увидел, как он входит в дом. Но тут я с ужасом увидел, что его движения слабеют, становятся

механическими, роботоподобными, голос его делает­ся тоньше, и я опять впал в полное отчаяние, когда по­нял, что он тоже попался в эту паутину. Это было задол-го до того, как мы научились помогать людям, попавшим в состояние острого психоза, устанавливать с ними кон-такт и выводить их из него. Тим с друзьями просто уло­жили меня на диван, надеясь на лучшее. Корки Литвин присела на край дивана и гладила меня по плечу, обо­дряя и успокаивая.

Через несколько часов объективного времени и адскую вечность времени субъективного, интенсив­ность опыта пошла постепенно на спад. Я помнил, что принял наркотик, и понимал, что действие его начина­ет проходить. Я опять чувствовал себя живым челове­ком, хотя меня еще потрясывало, когда я вспоминал о том, что мне пришлось испытать. Нам надо было на-учиться вытаскивать человека из психотического ада так же, как мы научились подготавливать его к экстатичес-ким переживаниям небесного блаженства.

По мере продвижения наших экспериментов, по-пре­жнему под эгидой Псилоцибинового исследовательс­кого проекта Гарвардского университета, мы неуклон­но приближались к использованию религиозных и мистических концепций и образов для истолкования нашего опыта. Несмотря на то, что эти идеи были чуж­дыми нашей первоначальной гуманистической психо­логической ориентации, сама природа наших экспери­ментов подталкивала нас к ним. Иногда, когда Тим обсуждал с группой наши опыты, он казался одухотво­ренным почти мессианским пылом, что производило сильное впечатление на его слушателей. В то же время тема лидерства, с ее сложным комплексом идеализа­ции и разочарования, постепенно поднимала свою уродливую голову.

Один странный, но поучительный сеанс, состояв­шийся холодной ноябрьской ночью 1961 года, с этой точки зрения, был особо запоминающимся. Нас было шестеро, собравшихся в квартире Дика Алперта: Дик, Тим, Майкл Кан, Джордж Литвин, его жена Корки и я. Позже должны были прийти Гюнтер Вейль и музыкант Мэйнард Фергюсон со своей женой Фло. Все были в отличном расположении духа. Мы никогда раньше не употребляли вместе психоделики и сейчас собрались, чтобы сделать это.

Наши мысли стали серьезными, почти мрачными. По дороге сюда мы с Майклом говорили об идее греха против Святого Духа - что может быть признано гре­хом, которому нет прощения. Мы говорили об этом как о чем-то, вроде универсального проекционного теста для Средневековья - что именно человек мог расцени­вать как свой величайший грех в те времена. Теологи­чески это было прерогативой дьявола - заставить че­ловека сделать нечто, что навсегда отсечет его от источника красоты и спасения.

Во время сеанса Майкл вернулся к этой теме и вновь начал обсуждать ее. Джордж, у которого был ве­ликий талант к практическим деталям, очень заинтере­совался тем, где именно пролегает та граница, после которой грех становится смертным грехом. Он спросил Тима как единственного представителя католичества: «Что делает Церковь, когда <