Смысл образов «подполье» и «подпольный человек» в повести Достоевского «Записки из подполья»

И «лишний человек», и «подпольный» от «избытка рефлексии» оказывались в ее порочном круге, качественное же отличие первого от второго, вероятно, проистекало от различных степеней ее силы и интенсивности. Если самолюбие «лишнего человека» еще оставалось «мелким», и он под воздействием каких-либо внешних факторов еще мог как-то справиться со своим «преувеличенным» рефлексирующим «я» и вернуться в действительность, то «парадоксалист» как будто уже совсем замыкался в созданном им самим для собственного «я» «подполье» своего сознания.

Попытки «парадоксалиста» путем дальнейших рассуждений возместить относительность добра, восстановить устойчивые моральные ориентиры, напротив, заставляют его осознавать все большую относительность понятий добра и зла, которые в перспективе бесконечно развивающейся рефлексии как будто сближаются и начинают даже подменять друг друга. Отчего «подпольный человек» и теряет постепенно способность «исправляться» и надежду на спасение и уже не видит в этом никакого смысла или необходимости.

С конца XIX в. постепенно рос интерес к этой повести. Мироощущение «подпольного человека», генетически связанного с «лишними людьми» 1840—1850-х годов, заключало в себе ростки позднейшего буржуазного индивидуализма и эгоцентризма. Художественное открытие Достоевского, впервые указавшего на социальную опасность превращения «самостоятельного хотения» личности в «сознательно выбираемый ею принцип поведения», на рубеже XIX и XX вв. получило подтверждение в ницшеанстве, а позднее в некоторых направлениях экзистенциализма.

Плодотворная (гуманистическая) и негативная (антигуманистическая) грани позиции «Подпольного человека» в повести Достоевского «Записки из подполья»

Полемизируя с социалистами-утопистами через «подпольного человека», который критикует их рационалистические концепции, Достоевский отрицает взгляды тех, кто отвергает близкие ему почвеннические идеи. По его замыслу, через «двойное отрицание», как бы «от обратного», утверждается в «Записках» «потребность веры и Христа».

Зачем же Достоевскому понадобился такой необычный метод утверждения христианской веры?

Может быть, потому, что парадоксальный ход мысли «подпольного человека» лучше убеждал в том, что «человеческое счастье больше зависит от волевых порывов, чем от рационалистических доводов».14 И сам Достоевский, безусловно, разделял подобное суждение, поскольку считал, что к вере во Христа не ведут строгие логические заключения, а что к ней обращаются в процессе свободного волеизъявления.

Парадоксом как особой формой рассуждений воспользовался «подпольный человек», чтобы «утвердить свое интеллектуальное превосходство»,15 тогда как Достоевскому, вероятно, чрезвычайно важным показалось, что парадокс, подчеркивая пределы рационального, тем самым расширяет сферу духовного. Подобной интерпретации парадокса созвучна знаменитая максима Достоевского о Христе, высказанная в письме к Н. Д. Фонвизиной от 1854 г. и ставшая, на мой взгляд, одним из истоков художественного замысла «Записок из подполья»: «...если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» (28 1, 176). Задуманный писателем «парадоксалист» и должен был помочь доказать, что истину нельзя мыслить вне Христа.

Заставляя своего героя в качестве «головного», теоретического тезиса проповедовать доведенную до логического предела программу крайнего индивидуализма, Достоевский наметил уже в первой части «Записок из подполья» и возможный, с его точки зрения, выход из этого состояния. Воображаемый оппонент «подпольного человека» говорит ему: «Вы хвалитесь сознанием, но вы только колеблетесь, потому что хоть ум у вас и работает, но сердце ваше развратом помрачено, а без чистого сердца — полного, правильного сознания не будет» (с. 479—480). Очевидно, в доцензурном варианте эта мысль была развита еще более определенно. По утверждению автора, места, где он «вывел потребность веры и Христа» (см. выше), были запрещены.

Творческий путь Островского

Создатель русского национального театра.

46 оригинальных пиес, 7 – в соавторстве, 40 переводов и переделок с 6 европейских языков.

Родился и вырос в Москве. В юности ещё был страстным книгочеем – у отца была огромная библиотека. Мать умерла, мачеха уделяла больше внимание обучению детей музыке и языкам.

В результате: Островский – знаток античности, истории русского театра, фольклора, летописей, переводил Шекспира и Сервантеса, как и Плавта, Сенеку, Макиавелли, Софокла. Создал «Опыт волжского словаря» - словарь русского языка.

Учитывал особенности венецианского и неаполитанского диалектов при переводе разных итальянских драматургов – ВООБЩЕ МОЗГЪ.

Учился на юрфаке. Отец (адвокат) ужасно хотел сделать сына юристом, но Островский бросил универ(из-за театра и столкновения на экзамене с тупым профессором).

И всё же отцу удалось запечь его в Коммерческий суд (1845-51) – парень много почерпнул оттуда из жизни чиновников и купцов.

Начал свой путь с рассказов и очерков.

1) Первый период – Московитянинский: 1852-55 – комедии.

«Свои люди – сочтёмся», «Бедная невеста», «Не в свои сани не садись», «Бедность - не порок», «Не живи, как хочется».

Сотрудничал с «Московитяном», увлекался почвенническими идеями А.А.Григоровича.

Мотивы народного веселья, пословичные (если умно – паремийные) заглавия, славянофильские симпатии. См.41 билет.

2) Печатается в «Современнике», сближается с Некрасовым.

Грустнее, «Доходное место» - комедия, но печальная. Переклички с «Бедной невестой»: только тут «бедный жених», Василий Жадов, бессребреник. Напоминает Чацкого – настроен идеально и воинственно.

Вдова Кукушкина – в соответствии с фамилией рада выдать дочку за Жадова, хотя и предрекает Полине бедность.

Есть Белогубов – почти Молчалин.

Dues ex machina – Жадов уповает на Бога, чтобы взяточник боялся не только не тюрьмы, но и осуждения, Вышневский внезапно наказан, Полина возвращается к мужу.

Разоблачаются чиновники.

Перестаёт писать комедии, появляются «Не сошлись характерами!» и трилогия о Бальзаминове, которые почему-то называются «картины из московской жизни» - очень странный жанр.

«Гроза» - жанровое своеобразие: драма в пяти действиях.

3) 1862-69 – покупает Щелыково, там хорошо работается. Пишет на исторические темы.

Стихотворные хроники «Козьма Захарьич Минин, Сухорук», «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», «Тушино» - тоже очень странный жанр.

Эпическая отстранённость.

«Комедия в стихах» - Островский называл жанр пьес «Воевода», «Комик XVII столетия».

«Снегурочка» (1873) – «весенняя сказка» - вдохновила на спектакль (музыку писал Чайковский), Римский-Корсаков – оперу, над декорациями которой работали Васнецов, Левитан, Коровин.