Глава I. Цикл развития общества

Шри Ауробиндо

Человеческий цикл

Перевод: Андрей Шевченко ([email protected])

Глава IV. Открытие души нации

Главный смысл и цель жизни индивида заключаются в его стремлении к развитию собственного существа. Сознательно ли, полусознательно, или вовсе бессознательно, блуждая в потемках, он всегда стремится — и стремится справедливо — к самовыражению: обрести себя, открыть в себе закон и силу собственного существа и реализовать их. Это главная, верная и неизбежная цель человеческой жизни, ибо даже с учетом всех оговорок, при всех своих ограничениях человек — это не просто эфемерное физическое творение, некая форма разума и тела, которая возникает как целое и затем распадается, но бытие, живое могущество вечной Истины, проявляющий себя дух. Равным образом главный смысл и цель жизни общества, объединения людей или нации — это стремление к самореализации; человеческое сообщество справедливо стремится постичь свою суть, обрести понимание закона и силы собственного бытия и осуществить их во всей полноте, реализовать все свои потенциальные возможности, жить своей собственной самораскрывающейся жизнью. Причина все та же: ибо человеческое сообщество — это тоже существо, живое могущество вечной Истины, самопроявление космического Духа, и потому оно должно выразить и осуществить своим способом и по мере своих способностей особую истину, силу и предназначение космического Духа, заключенного в нем. Подобно индивиду, нация или общество имеют тело, органическую жизнь, нравственный и эстетический характер, развивающееся сознание, а за всеми этими видимыми качествами и проявлениями — душу, ради которой все они существуют. Можно даже сказать, что, подобно индивиду, нация или общество не обладают душой, но сами по сути своей есть душа. Это объединенная душа, которая после того, как она обрела свойственную лишь ей индивидуальность, должна становиться все более самосознательной и реализовывать себя во все большей полноте по мере развития своей коллективной деятельности, менталитета и органической выражающей себя жизни.

Эта параллель между индивидом и обществом справедлива во всех отношениях, ибо речь идет не просто о параллели, но об истинном тождестве их природы. Различие состоит лишь в том, что общественная душа гораздо более сложна, поскольку ее физическое существо слагается из великого множества ментальных индивидов, обладающих частичным самосознанием, а не является простым объединением клеток, существующих на уровне витального подсознательного. Именно поэтому формы, которые она принимает вначале, кажутся более грубыми, примитивными и искусственными; ибо перед ней стоит более сложная задача, ей нужно больше времени, чтобы обрести себя, она более текуча и не так легко поддается организации. Когда общественной душе удается выйти из стадии полубессознательного самоформирования, ее первое отчетливое осознание себя носит гораздо более объективный, нежели субъективный характер. А там, где это осознание субъективно, оно скорее всего поверхностно или неопределенно и неясно. Этот объективный характер самосознания общественной души очень ярко проявляется в привычном эмоциональном представлении о нации, которое сосредотачивается на самом внешнем и материальном ее признаке — географическом — и выражается в любви к земле, где мы живем, земле наших предков, земле нашего рождения: родине, patria, vaterland, janmabhu_mi. Когда мы приходим к пониманию, что страна — это только оболочка тела (хотя и очень живая оболочка, оказывающая влияние на всю нацию), когда мы начинаем чувствовать, что истинным телом являются люди, составляющие нацию как целое, и это тело вечно меняется, но всегда остается одним и тем же, подобно телу отдельного человека, — тогда мы уже находимся на пути к подлинно субъективному общественному сознанию. Ибо тогда у нас есть возможность осознать, что даже физическое существование общества есть некий субъективный процесс, а не просто объективная данность. По своей внутренней сути это великая объединенная душа, живущая жизнью души — со всеми открывающимися перед ней возможностями и опасностями.

Объективистский взгляд на общество господствовал на Западе на протяжении всего исторического периода человечества; на Востоке он был достаточно распространен, хотя и не обладал абсолютным влиянием. Именно благодаря принадлежности нации и правители, и народ, и мыслители сознавали свой политический статус, протяженность государственных границ, свое экономическое благополучие и развитие, свои законы, общественные институты и проявление всех этих составляющих. По этой причине политическим и экономическим мотивам, как наиболее заметным, придавалось преобладающее значение, а история была хроникой их действия и влияния. Единственной субъективной и психологической силой, сознательно признанной и с трудом оспоримой, была субъективная и психологическая сила личности. Это преобладание было настолько велико, что большинство современных историков и некоторые политические философы пришли к выводу, что по закону Природы объективная необходимость есть единственный фактор, действительно определяющий историю, а все остальное — следствие или поверхностные случайные проявления ее действия. Считалось, что история как наука должна констатировать и оценивать обусловленные внешней средой мотивы политической деятельности, игру экономических сил, их проявление и направление развития общественных институтов. Те немногие ученые, которые по-прежнему признавали роль психологического фактора, сосредоточили все внимание на отдельных личностях и были не далеки от того, чтобы считать историю просто набором огромного числа биографий. Более истинная и всеобъемлющая наука будущего увидит, что такое положение дел в истории характерно только для периода слаборазвитого самосознания нации. И даже в такие периоды деятельность отдельных личностей, политические и экономические движения и реформы общественных институтов неизменно направляет скрытая за ними великая субъективная сила; но действует она большей частью на подсознательном уровне — скорее как подсознательное "я", нежели как сознательный разум. И только когда эта подсознательная сила общественной души выходит на поверхность, нация начинает обретать свое субъективное "я"; она начинает постигать, пусть еще неясно или неполно, свою душу.

Конечно, даже на поверхности коллективного сознания всегда смутно ощущается действие этой субъективной силы. Но если это смутное ощущение вообще становится сколько-либо определенным, то касется оно по большей части несущественных деталей и частностей: национальных особенностей, обычаев, предрассудков, явных ментальных тенденций. Это можно назвать объективированным чувством субъективного. Подобно тому, как человек привык рассматривать себя как физическое тело, наделенное жизнью, как животное, обладающее определенным нравственным или безнравственным характером, а любые творения ума считал неким изящным украшением, надстройкой над физической жизнью, а не чем-то существенным по природе своей или признаком чего-то существенного — так же, и в гораздо большей мере, общество относилось к той крохотной частице своего субъективного "я", которую научилось сознавать. В самом деле, оно всегда цепляется за свои национальные особенности, обычаи, предрассудки — но бездумно, в объективистской манере, принимая во внимание их самый внешний аспект и вовсе не стремясь исследовать глубже их суть, благодаря которой они существуют и которую бессознательно пытаются выразить.

Это характерно не только для нации, но и для любого сообщества. Церковь является организованным религиозным сообществом, и уж религия-то во всяком случае должна быть субъективной; ибо сам смысл ее существования — там, где она не превратилась просто в этическую доктрину, наделенную сверхъестественным авторитетом, — состоит в том, чтобы помочь человеку обрести и реализовать душу. Тем не менее почти вся история религии — за исключением эпохи ее основателей и их непосредственных последователей — была настойчивым утверждением объективного: обрядов, церемоний, власти, церковных правительств, догм, внешних форм веры. Примером может служить вся внешняя история религии в Европе, эта странная святотатственная трагикомедия разногласий, кровопролитных споров, "религиозных" войн, гонений, государственных церквей и всего прочего, что является прямым отрицанием духовной жизни. Лишь недавно люди начали всерьез задумываться над тем, что есть на самом деле христианство, католицизм, ислам и каков их сокровенный смысл, т. е. подлинная реальность и сущность.

Но теперь эта новая психологическая тенденция общественного сознания заметно и быстро выходит на поверхность. Теперь у нас сформировалась конценпция души нации, и, что более важно, мы действительно видим, как нации ощупью ищут свои души, пытаются обрести их, всерьез стараются действовать исходя из этого нового чувства и превращать его в сознательную движущую силу жизни и деятельности общества. И, разумеется, данная тенденция наиболее сильно должна была проявиться в новообразовавшихся нациях или тех, которые борются за свою самореализацию вопреки политической зависимости или угнетенности. Им больше, чем кому-либо, необходимо почувствовать разницу между собой и другими, чтобы получить возможность отстоять и доказать свое право на индивидуальность как средство противодействия могучей сверхжизни, стремящейся поглотить или уничтожить ее. Именно потому, что жизнь таких наций развита слабо во внешних своих формах и при существующих неблагоприятных обстоятельствах ей трудно утвердиться собственными усилиями, у них есть больший шанс обрести свою индивидуальность и присущую ей силу самоутверждения в сфере внутреннего, субъективного или по крайней мере во всем, что имеет отношение к субъективному, психологическому миру.

Поэтому в нациях, оказавшихся в зависимом положении, тенденция к самопознанию проявилась наиболее сильно, создав в некоторых из них новый тип национального движения — как, например, в Ирландии и Индии. Именно в этом заключался глубинный смысл движения свадеши в Бенгалии и ирландского народного движения на его ранних стадиях, когда оно еще не стало чисто политическим. В Индии выделение Бенгалии в субнацию с самого начала было движением отчетливо субъективного характера, причем на последних стадиях своего развития это движение стало субъективным вполне осознанно. Движение 1905 г. в Бенгалии утверждало совершенно новую концепцию нации — не просто как страны, но как души, психологического, почти духовного существа, и даже руководствуясь экономическими и политическими мотивами, оно старалось оживить их этой субъективистской идеей и видело в них скорее средства самовыражения, чем некую объективную данность, существующую саму по себе. Однако не следует забывать, что на первых этапах эти движения осознанно руководствовались старыми мотивами, порожденными объективным и главным образом политическим самосознанием. Конечно, Восток всегда был более субъективен, чем Запад, и оттенок субъективизма мы можем видеть даже в политических движениях Востока — в Персии, Индии или Китае, и даже в очень неоригинальном движении возрождения в Японии. Но сознательным этот субъективизм стал лишь совсем недавно. Поэтому мы можем заключить, что сознательный и намеренный субъективизм некоторых наций был только признаком и предвестником изменений в масштабах всего человечества, и местные условия лишь способствовали его становлению, сам же субъективизм никак не зависел от этих условий и не являлся их следствием.

Этивсеобщиеизменения не вызывают никаких сомнений; они представляют собой одно из главных проявлений современных тенденций в жизни нации и общества. Сегодня все больше и больше наций принимает в качестве основного принципа своей жизни концепцию, которую Ирландия и Индия первыми облекли в окончательную формулу — "быть самими собой", столь отличную от побуждений и стремления зависимых или несчастных народов прошлого, которое сводилось скорее к желанию "быть как все". Эта концепция чревата великими опасностями и заблуждениями, но является важным условием осуществления того, что ныне стало требованием Духа Времени к человеческой расе: руководствуясь принципами субъективизма, она должна найти не только в индивиде, но и в нации, и в самом человечестве как целом сокровенное бытие, внутренний закон, свое подлинное "я" и жить в соответствии с ними, а не по искусственным стандартам. Эта тенденция подготавливалась повсюду и частично вышла на поверхность перед войной, но наиболее заметно обнаружилась, как мы уже говорили, в новых нациях вроде германской или в зависимых нациях вроде ирландской и индийской. Разразившаяся война повсюду с первых же дней вызвала немедленное — и в настоящее время носящее воинствующий характер — пробуждение того же глубинного самосознания. Достаточно примитивными были первые его проявления, зачастую подлинно варварскими и реакционными в своей примитивности. В частности, оно побуждало нации повторить ошибку германского народа, подготавливая их не только "быть собой", что совершенно справедливо, но жить единственно для и ради себя, а такое стремление за известной чертой становится губительным. Ибо для того, чтобы субъективистский век человечества принес свои лучшие плоды, нациям необходимо осознать не только свою собственную душу, но и души других наций и научиться уважать друг друга, оказывать друг другу помощь и извлекать из взаимного общения пользу не только экономическую и интеллектуальную, но и психологическую и духовную.

Пример развития Германии и ее агрессия против других стран оказали огромное влияние на развитие наций. Ее пример состоял в том, что никакая другая нация не пыталась с такой осознанностью, так методично, так разумно и, если судить по внешней стороне дела, так успешно найти себя и реализовать свою энергию, жить своей жизнью и максимально использовать свои собственные силы. Ее агрессия сыграла свою роль потому, что сама природа и провозглашенные лозунги нападения вызывали в качестве защитной реакции подъем самосознания в подвергшихся нападению народах и заставляли их задуматься, в чем кроется источник этой могучей силы, и понять, что они сами должны сознательно искать ответную силу в тех же глубинных источниках. В то время Германия являла самый замечательный пример нации, готовящейся к субъективистскому веку, поскольку, во-первых, она обладала определенным видением — к сожалению, скорее, интеллектуальным, нежели просветленным, — и мужеством действовать сообразно этому видению — опять-таки, к сожалению, больше витальным и интеллектуальным, нежели духовным; и, во-вторых, будучи полновластной хозяйкой своей судьбы, смогла организовать собственную жизнь так, чтобы выразить собственное видение себя. Исходя из внешней стороны событий, мы не должны делать ложного вывода, будто сила Германии была создана Бисмарком или направлялась кайзером Вильгельмом II. Появление Бисмарка во многих отношениях стало скорее несчастьем для растущей нации, ибо под его твердой и сильной рукой ее субъективизм вылился в форму и действие слишком рано. Будь подготовительный период субъективизма более длительным, германской нации, возможно, не пришлось бы пожинать столь губительные плоды, пусть человечество и лишилось бы при этом столь впечатляющего примера. Подлинный источник этой великой субъективной силы, которая так сильно исказилась в своем объективном проявлении, заключался не в государственных деятелях и солдатах Германии — в большинстве своем довольно невзрачных людях — но в ее великих философах Канте, Гегеле, Фихте, Ницше, великом мыслителе и поэте Гете, великих композиторах Бетховене и Вагнере, а также во всем том в душе и характере Германии, чтоv они выражали. Если главные достижения нации почти полностью лежат в двух сферах, философии и музыке, то ей явно предназначено возглавить переход к субъективизму и принести великие плоды добра или зла на заре субъективистского века.

Это одна сторона предназначения Германии; вторая определялась деятельностью ее просветителей, педагогов, ученых, общественных деятелей. Эта нация издавнаславилась своим прилежанием, добросовестным усердием, верностью идеям, честным и неутомимым духом трудолюбия. Народ может обладать великими врожденными талантами, и все же, если он пренебрегает развитием низшей стороны нашей сложной природы, он будет не в состоянии построить тот мост между идеей и воображением и реальной жизнью, между видением и силой, который и делает реализацию возможной; высокий дар народа может стать источником радости и вдохновения для окружающего мира, но сам он не сможет войти во владение собственным миром, пока не выучится более скромному умению. В Германии этот мост был возведен, хотя боvльшая его часть представляла собой темный тоннель над пропастью; ибо при передаче от субъективного ума философов и поэтов к объективному уму ученых и общественных деятелей идеи искажались. Примером такого искажения служит неверное применение, которое Трейчке нашел учению Ницше в области национальных интересов и международной политики и которое глубоко возмутило бы самого философа. Но так или иначе, передача идей существовала. Более полувека Германия занималась субъективным самоанализом, обращая пытливый взор на себя саму, вещи, явления и идеи в поисках истины своего собственного существа и истины мира; и еще полвека она занималась кропотливым научным исследованием в поисках объективно существующих средств для упорядочения своих реальных или мнимых достижений. И эта деятельность дала результаты, результаты поистине впечатляющие и великие, однако в некоторых направлениях приняла уродливые и губительные формы. К сожалению, именно эти направления оказались теми самыми магистральными путями, сбиться с которых означало уклониться от цели.

Конечно, можно сказать, что последний результат деятельности, о которой идет речь, — война, разруха, жестокая реакция, ведущая к появлению жестко организованного, закованного в броню, агрессивного и грозного нацистского государства — не только ошеломляет, но и служит ясным предупреждением о необходимости оставить этот путь и вернуться к прежним и более безопасным формам жизни. Но неверное использование великих сил еще не довод против невозможности их верного применения. Возвращение назад невозможно; на самом деле любая попытка вернуться назад есть заблуждение. Мы все должны предпринять ту же попытку, которую сделала Германия, но, учитывая все ее ошибки, сделать это иначе. Поэтому нам следует проникнуть взором за кровавую пелену войны и черный дым смятения и хаоса, поглотивших ныне мир, чтобы увидеть, где и почему Германия потерпела неудачу. Ее неудача, которая сегодня очевидна по тому обороту, какой приняли ее действия, приведшие в настоящее время к полному краху, была очевидна уже с самого начала для ищущего истины беспристрастного мыслителя. С Германией случилось то, что порой случается с ищущим на пути Йоги, искусства сознательного обретения своего "я", — пути, чреватого опасностями куда более серьезными, чем те, которые обычно окружают среднего человека, — когда он следует за ложным светом навстречу своей духовной гибели. Германия ошибочно приняла свое витальное эго за свое истинное "я"; она искала свою душу, но нашла лишь свою силу. Подобно Асуру, она провозгласила: "Я есть мое тело, моя жизнь, мой разум, мой характер" и привязалась к ним с титанической силой; особенно настойчиво она провозгласила: "Я есть моя жизнь и мое тело", а большей ошибки не может совершить человек или нация. Душа человека или нации есть нечто более великое и более божественное; она выше своих орудий, и ее нельзя заключить в формулу физического, витального, ментального существования или формулу характера. Если ее таким образом ограничить — даже если фальшивое социальное устройство будет воплощено в бронированном социальном теле человеческого коллектива, этаком гигантском динозавре, — это может лишь подавить рост внутренней Реальности и привести к разложению или вымиранию, которые берут верх над всем, лишенным гибкости и умения приспосабливаться к среде.

Совершенно очевидно, что наряду с истинным есть ложныйсубъективизм, и заблуждения, к которым предрасположена субъективистская тенденция, столь же велики, как и скрытые в ней возможности, и вполне могут привести к тяжким бедствиям. Для того, чтобы устранить опасности, которые ожидают человечество на этой стадии общественной эволюции, необходимо ясно понять различие между истинным и ложным субъективизмом.

Глава XIII. Разум и религия

Итак, может показаться, что разум является неполноценным, зачастую неэффективным, даже несостоятельным и в лучшем случае весьма частично просвещенным водителем человечества в том великом устремлении, в котором заключается истинная суть человеческого прогресса и внутреннее оправдание земного существования человека как души, разума и тела. Ибо это устремление заключается не просто в попытке выжить и занять свое место под солнцем, как это свойственно животным, не только сохранить это место и научиться извлекать из негонаибольшую витальную и эгоистическую или общественную пользу для эффективной деятельности и удовольствия индивидуального, родового или коллективного эго, как это свойственно семействам животных и насекомых (например, в пчелином улье или муравейнике) — хотя в большем масштабе и более разнообразными способами, характерными для разумного животного; это также стремление (гораздо больше присущее нашему человеческому началу, отличному от начала животного)достичь гармоничного внутреннего и внешнего совершенства и — как мы в конце концов понимаем — на высочайших его высотахоткрытьбожественную Реальность, сокрытую за нашим существованием, и совершенную, идеальную Личность, заключенную внутри нас, и формировать человеческую жизнь по их образу и подобию. Но если это так, тогда ни эллинистический идеал многосторонней философской, эстетической, моральной и физической культуры, который был создан просвещенным разумом человека и совершенствовался лучшими умами свободногообщества, ни современный идеал продуктивной культуры и процветающей экономической цивилизации, который был создан коллективным разумом и организованным знанием человечества, не может быть высочайшей или величайшей целью социального развития.

Эллинистический идеал нашел приблизительное выражение в старом латинском изречении: "В здоровом теле здоровый дух". А под здоровым телом греки подразумевали не подверженное болезням прекрасное тело, пригодное для разумного использования и наслаждения жизнью. Под здоровым же духом они подразумевали ясный и уравновешенный разум и просвещенный, хорошо воспитанный интеллект — воспитанный с точки зрения древнего, а не современного образования. Тогда человеческий ум не стремились заполнить всей доступной информацией и идеями, не формировали под прессом научного знания и в духе рациональной утилитарности, подготавливая человека к эффективному отправлению социальных и гражданских обязанностей, служению нуждам общества, профессиональной деятельности или интеллектуальному труду; целью было развить в нем все человеческие способности — интеллектуальные, моральные, эстетические — научить правильно распоряжаться ими и использовать их свободно, разумно и гибко в решении всех проблем и во всех практических вопросах философии, науки, искусства, политики и общественной жизни. Древнегреческий ум был философским, эстетическим и политическим; современный ум является научным, практическим и утилитарным. Древний идеал придавал особое значение здоровой целесообразности и красоте и старался построить утонченную и рациональную человеческую жизнь; современный идеал придает очень мало значения — или совсем не придает — красоте, его интересует только процесс, чисто рациональная и практическая целесообразность, полезная приспособляемость, и он старается построить упорядоченную, обеспеченную информацией и наиболее эффективную в этом смысле жизнь. Оба идеала признают, что человек есть отчасти ментальное, отчасти физическое существо, причем ментализированная физическая жизнь является сферой его деятельности, а разум — его высочайшим качеством и предельной способностью. Но если мы до конца пойдем по новому пути, который открывают перед нами наиболее прогрессивные тенденции субъективистского века, то он приведет нас назад, к еще более древней истине и идеалу, превосходящему как эллинистический, так и современный. Ибо тогда мы постигнем ту истину, что человек есть дух в становлении, который стремится здесь постичь и осуществить себя в формах разума, жизни и тела; и тогда мы ясно увидим перед собой более великий идеал сознательной, озаренной собственным светом, собою владеющей и собою управляющей души, пребывающей в чистом и совершенном уме и теле. Более широким полем деятельности, целью поисков души, будет не ментализированная физическая жизнь, с которой начал человек, но новая одухотворенная жизнь, внутренняя и внешняя, через которую совершенное внутреннее выражает себя в совершенном внешнем существовании. За давним стремлением человеческого разума к совершенной культуре и рациональному обществу открывается старый религиозный и духовный идеал, надежда на Царство Небесное внутри нас и град Божий на земле.

Но если душа есть истинный правитель жизни и если ее духовное обретение себя, ее постепенное, широчайшее и величайшее, всеобъемлющее осуществление силой духа следует признать конечной целью нашей эволюции, то тогда — поскольку инстинктивное существо человека, находящееся ниже уровня разума, конечно, не располагает средствами достижения этой высокой цели и поскольку мы поняли, что и сам разум не является достаточным светом и силой, — в человеке должно присутствовать существо высшего плана с присущими ему силами — способностями освобожденной души, духовными волей и знанием, превосходящими разум и разумную волю, которые и делают возможной полную сознательную самореализацию человека. Мы должны помнить, что наша цель в самореализации состоит в полном раскрытии Божественного внутри нас, в совершенной эволюции скрытого божественного начала в индивидуальной душе и коллективной жизни. В противном случае мы могли бы просто вернуться к старой идее индивидуальной и общественной жизни, которая была по-своему велика, но не обеспечивала все необходимые условия для нашего совершенствования. Такова была идея одухотворенного типического общества. Она строилась на том предположении, что каждый человек имеет свою собственную особую природу, порожденную каким-то одним элементом божественной природы и этот элемент отражающую. Характер каждого индивида, его этический тип, его воспитание, род занятий, его духовные способности должны формироваться или развиваться в пределах, заданных этим особым элементом; совершенство, которого человек ищет в этой жизни, должно соответствовать закону данного элемента. Теория древней индийской культуры (практика здесь не всегда совпадала с теорией, как это бывает в любой сфере человеческой деятельности) основывалась на этом предположении. Она разделила людей в обществе на четыре сословия (учитывая одновременно духовное, психическое, этическое и экономическое существо человека) — браминов, кшатриев, вайшьев и шудр, которые, соответственно, представляли духовного и интеллектуального человека, деятельного человека воли, витального, гедонистического и экономического человека и материального человека; все общество, объединяющее эти четыре составные класса, представляло совершенный образ Бога-творца и деятеля.

Вполне возможен и другой принцип разделения типического общества. Но каким бы ни было его устройство или разделение, типический принцип не может служить основанием для идеального человеческого общества. Даже по индийской теории он не применим ни в периоды высочайшего расцвета человечества, ни в эпохи его упадка; он не может служить принципом построения общества ни в идеальном веке человечества, веке совершенной Истины (Сатьяюге, Критьяюге), когда человечество живет по некому закону высокой и глубокой реализации своих божественных возможностей, ни в железном веке человечества (Калиюге), когда оно погружается в жизнь инстинктов, импульсов и страстей, а вырождающийся разум становится на службу низшей жизни человека. Этот слишком жесткий принцип разделения общества применим скорее к промежуточным эпохам человеческого цикла, в которые человек старается сохранить хотя бы несовершенную форму своего истинного закона, своей дхармы — при помощи силы воли и силы характера в Третаюге, при помощи закона, установленного порядка и застывшей конвенции в Двапараюге. Тип не являет человека во всей его полноте, он фиксирует и выделяет обычно ярко выраженные стороны его активной природы. Но каждый человек заключает в себе всю совокупность божественных возможностей, и потому шудра не может быть жестко ограничен своей принадлежностью к сословию шудр, как и брамин — своей принадлежностью к сословию браминов, поскольку в каждом из них заключены потенциальные возможности и стремление к совершенству, свойственные другим элементам божественной природы человека. В Калиюге эти потенциальные силы могут действовать в условиях невообразимого хаоса и анархии нашего существа, за которыми скрывается наше смутное стремление прийти к новому принципу организации. В промежуточные эпохи принцип организации может довольствоваться ограниченным совершенством, подавляя одни элементы нашей природы, чтобы усовершенствовать другие. Но закон Сатьяюги заключается в широком раскрытии всей истины нашего существа в процессе реализации самопроизвольной и самодостаточной духовной гармонии. Этого можно достичь только в ходе эволюции (насколько позволяют нам наши способности, развивающиеся по мере нашего продвижения по все более широким виткам эволюции) духовных планов нашего существа и раскрытия присущих им света и силы, знания и божественных возможностей.

Мы лучше поймем, что собой представляют это высшее существо и высшие способности, если снова рассмотрим, как разум относится к тому стремлению к абсолютному, которое свойственно другим нашим способностям и противоречащим друг другу элементам нашего сложного существования. Давайте исследуем, в частности, отношение разума к супрарациональному и инфрарациональному в них — к двум крайностям, между которыми наш интеллект является своего рода посредником. Духовное, или супрарациональное, на высотах своих всегда обращено к Абсолютному; в своей безграничной протяженности Абсолютное, пребывающее в светоносной бесконечности, своей особой силой реализует бесконечное в конечном, вечное единство — во всем фрагментарном и разнородном. Следовательно, наша духовная эволюция есть восхождение от относительного к абсолютному, от конечного к бесконечному, от фрагментарного к единству. Человек в процессе своего духовного становления начинает выявлять доступные его восприятию силы абсолютного в относительном и овладевать ими, он ощущает всепроникающее и безмятежное присутствие бесконечного в конечном, открывает снимающий все противоречия закон совершенного единства во фрагментарном и разнородном. Духовная воля, действующая в его внешней, равно как и внутренней жизни и сфере деятельности, должна осуществить великое примирение, снимающее противоречие между скрытой и вечной реальностью и ограниченными видимостями мира — мира, который стремится эту реальность выразить, но, выражая, как будто отрицает ее. Таким образом, нашими высшими способностями являются те, которые делают это возможным, поскольку несут в себе сокровенные свет, силу и радость, позволяющие постичь эти вещи на уровне непосредственного знания и опыта, осознать и превратить в обычные и постоянные акты воли, сделать их доступными для всех частей нашей природы. С другой стороны, основы и истоки инфрарационального теряются в темной бездне Подсознательного; инфрарациональное поднимается на поверхность в инстинктах и импульсах, которые в действительности являются примитивными и более или менее случайными интуициями подсознательного физического, витального, эмоционального и сенсуального ума и воли в нас. Оно направляет усилия на поиск четких определений, на самосозидание, на приведение в некий конечный порядок своего туманного знания и неясных тенденций. Но оно также обладает инстинктом и силой бесконечности, из которой происходит; оно содержит смутные, ограниченные и неистовые желания, которые побуждают его устремляться за силами абсолютного и претворять их или едва заметное их проявление в свое конечное действие; но оно не может по-настоящему преуспеть в этой отчаянной попытке, поскольку действует в невежестве своем, а не в знании. Жизнь разума и разумной воли занимает промежуточное положение между этими высшей и низшей сферами. С одной стороны, разум обращен к жизни инстинктов и импульсов, просвещает ее и помогает ей прийти на более высоком плане к конечному порядку, которого она неосознанно ищет. С другой стороны, он стремится ввысь — к абсолютному, вовне — к бесконечному, вглубь — к Единому, но при этом не в состоянии охватить и глубоко постичь их реальность; ибо он может видеть их лишь в свете косвенного и слабого понимания, поскольку пребывает в относительном и, будучи сам ограниченным и конечным, может действовать только путем определения, разделения и ограничения. Эти три силы бытия — супрарациональная, рациональная и инфрарациональная — присутствуют, но в бесконечно разнообразных по силе проявлениях, во всей нашей деятельности.

Ограниченность разума обнаруживается самым поразительным, самым характерным, самым наглядным образом, когда он сталкивается с той великой системой психологических истин и опыта, которую мы пока не рассматривали, — с религиозным существом человека и его религиозной жизнью. На эту сферу интеллектуальный разум взирает со смущением и недоумением иностранца, который слышит незнакомый язык, не в силах понять ни слов, ни их смысла, ни духа и видит повсюду уклад жизни и образ мышления и действия, абсолютно чуждые его опыту. Он может попытаться выучить этот язык и понять эту странную и чуждую ему жизнь; но это потребует от него неимоверных трудов и усилий, и он не добьется успеха, пока не забудет все, что знал раньше, и не станет единым по духу и по природе своей с уроженцами этой небесной империи. До тех же пор все его старания понять и перевести их речь на собственный язык соответственно собственным концепциям будут приводить в худшем случае к полнейшему непониманию и искажению смысла. Для людей духовного опыта все попытки позитивного критического разума проанализировать явления религиозной жизни подобны лепету младенца, который старается облечь жизнь взрослых в форму своих привычных представлений о мире, или вопиющему невежеству несведущего ума, который считает уместным снисходительно или враждебно критиковать труды глубокого мыслителя или великого ученого. Даже в лучшем случае эти тщетные усилия разума помогут выявить и объяснить только внешнюю сторону вещей, которые он пытается исследовать; дух ускользает от него, глубинная суть остается вне поля его зрения, и в результате этого значительного изъяна даже в объяснении внешней стороны вещей нет подлинной истины и оно кажется правильным только по виду.

Лишенный помощи интеллектуальный разум, сталкиваясь с явлениями религиозной жизни, естественным образом склонен занимать одну из двух позиций, каждая из которых является заблуждением и свидетельствует о крайней поверхностности и самонадеянности интеллекта. Он либо видит в религии просто массу суеверий, мистический вздор, мешанину из невежественных варварских пережитков (таков был дух крайнего рационалиста, теперь, к счастью, если еще не исчезнувший окончательно, т