Российская философия ХIХ века

К.Д. Кавелин. «Что мы русские до сих пор не имели философии и очень мало о ней заботились, хотя когда-то много о ней толковали, доказывает только, что нас еще ничто не заставляло глубоко задуматься; а когда раз такая необходимость явится, будут и у нас философские учения и сильно отзовутся в умах и сердцах потому, что вместо более или менее остроумного повторения того, что думали другие, они займутся анализом наших настоятельных, насущных вопросов и, следовательно, будут ответом на живые народные потребности» [118.279].

М Бакунин. [20.17 и 37]. «Философия! Сколько различных ощущений и мыслей возбуждает одно это слово; кто не воображает себя нынче философом… Да, шум, пустая болтовня – вот единственный результат этой ужасной, бессмысленной анархии умов, которая составляет главную болезнь нашего нового поколения, отвлеченного, призрачного, чуждого всякой действительности; и весь этот шум, и вся эта болтовня – все это происходит во имя философии. И мудрено ли, что умный, действительный русский народ не позволяет ослеплять себя этим фейерверочным огнем слов без содержания и мыслей без смысла; мудрено ли, что он не доверяет философии, представленной ему с такой невыгодной, призрачной стороны. … Нигде так сильно не является разноголосица, составляющая существенный характер нашей современной литературы, как в вопросе о философии». И далее у автора кладезь мыслей о науке и ее роли в жизни общества, что весьма важно для людей третьего тысячелетия. Особенно его положение «А что составляет ныне главную силу государства? Наука» [там же, с. 354 и далее].

А.И. Герцен. Его произведения содержат богатый материал по данной проблеме. Ограничусь некоторыми его мыслями.

«За будущее науки нечего бояться» [71.1.85]. Мысль стала мощью [71.2.223]. «На неразумье и невежестве зиждется вся прочность существующего порядка» [71.2.539].

«…Действительное признание истины требует новых мозгов, не увлеченных предыдущими» [Огарев, см. 71.2.541].

«Знания и понимание не возьмешь никаким coup d’Etat (государственным переворотом) и никаким coup de tete (безрассудным, смелым поступком)» [71.2.53].

«Они пренебрегают формою, методою потому, что знают их по схоластическим определениям» [71.1.224].

«…Метода в науке вовсе не есть дело личного вкуса или какого-нибудь внешнего удобства, что она, сверх своих формальных значений, есть самое развитие содержания, эмбриология истины, если хотите» [там же, с. 226].

«Восстание против Аристотеля было началом самобытности нового мышления. Не надо забывать, что Аристотель средних веков не был настоящий Аристотель, а переложенный на католические нравы…» [там же, с. 226].

«Генрих 1У говаривал: «Лишь бы провидение меня защитило от друзей, а с врагами я сам справлюсь…» [там же, с. 85]. Это теперь полностью применимо к философии, где ее друзья стали филодоксами.

«Массами философия теперь принять быть не может. Философия как наука предполагает известную степень развития самомышления, без которого нельзя подняться в ее сферу» [там же, с. 85].

«Натуралисты готовы делать опыты, трудиться, путешествовать, подвергать жизнь свою опасностям, но не хотят дать себе труда подумать, порассуждать о своей науке. Мы уже видели причину этой мыслебоязни: отвлеченность философии и всегдашняя готовность перейти в схоластический мистицизм или в пустую метафизику, её мнимая замкнутость в себе, её довольство, не нуждающееся ни природой, ни опытом, ни историей, должно было оттолкнуть людей, посвятивших себя естествознанию. Но так как всякая односторонность вместе с плодами производит и плевелы, то и естественные науки должны были поплатиться за узкость своего воззрения, несмотря на то, что оно было вытеснено узкостию противоположной стороны. Боязнь ввериться мышлению и невозможность знать без мышления отразилась в их теориях; они личны, шатки, неудовлетворительны; каждое новое открытие грозит разрушить их; они не могут развиваться, а заменяются новыми» [там же, с. 235].

«Воззрения Аристотеля не достигло такой наукообразной формы, которая бы, находя все в себе и в методе, поставила бы его независимо от самого Аристотеля; оно не достигло той зрелой самобытности, чтобы совсем оторваться от лица, и, следовательно, не могло перейти во всей полноте к его преемникам, – перейти как такое наследие, которое стоило бы только развивать и вести стройно вперед. В науке Аристотеля, как в царстве ученика его, Александра Македонского, единство животворящее, средоточие, к которому все относилось, не было полной принадлежностью ни науки, ни царства; им недоставало всего того, что в них привносила гениальность мысли и исполина воли. Возможность империи Александра лежала в современных ему обстоятельствах, но действительность ее была в нем; со смертию его она распалась; последствия ее были верны и обстоятельствам и лицу, но царство как органическое целое, как социальная индивидуальность не могло удержаться. Так же точно учение Платона и его предшественников представляло Аристотелю возможность подняться на ту высоту, на которую его взвел его гений; но гениальность – дело личное; нельзя требовать, чтобы каждый перипатетик, например, имел бы такой талант, который поднял его на тот пьедестал, на котором стоял Аристотель, потому что он был гений. Следствием всего этого было формальное, подавторитетное изучение самого Аристотеля вместо усвоения духа, животворящего его науку. Ученики его тогда только могли бы понять, усвоить себе воззрение Аристотеля, когда бы они так стали на его почве, чтоб вовсе не заботились о его словах, а вели бы далее самое дело; но для этого надобно было, чтобы доля, принадлежавшая гениальной личности, перешла в безличность методы, т.е. людям надобно было прожить еще две тысячи лет. В наше время подвиг Гегеля состоит именно в том, что он науку так воплотил в методу, что стоит понять его метод, чтобы почти вовсе забыть его личность, которая часто без всякой нужды высказывает свою германскую физиономию и профессорский мундир Берлинского университета, не замечая противоречия такого рода личных выходок с средою, в которой это делается. Но это появление личных мнений у Гегеля до такой степени неважно и неуместно, что никто (из порядочных людей) не останавливается перед ними, а его же методою бьют наголову те выводы, в которых он является не органом науки, а человеком, не умеющим освободиться от паутины ничтожных и временных отношений; из его начал смело идут против его непоследовательности с твердым сознанием, что идут за него, а не против него. Чем более влияние лица, тем более вырезается печать индивидуальности частной, тем труднее разобрать в ней черты родовой индивидуальности, а наука-то и есть родовое мышление; потому она и принадлежит каждому, что она не принадлежит никому.

Эфирное начало, тонкое влияние духа, глубокого и полного живым пониманием, носившееся над творениями Аристотеля, тотчас низверглось, попавшись в холодильник рассудочного понимания его последователей. Слова его повторялись с грамматической верностью, но это была маска, снятая с мертвого, представившая каждую черту, каждую морщину трупа и утратившая теплые, колеблющиеся формы жизни. Аристотель не мог привить свою философию так в кровь своих современников, чтоб сделать ее их плотью и кровью; ни его последователи не были готовы на это, ни его метода: он из простой эмпирии поднимает предмет свой до многосторонней спекуляции и, истощив его, идет за другим; он, как рыболов, беспрестанно погружает голову в воду, чтобы исторгнуть оттуда что-нибудь, вывести на свежий воздух и усвоить себе; совокупность этих усвоений дает тело его науке, но средство этого претворения – опять его личность, добавляющая своей мощью недостаток методы, ибо открытая метода его – просто формальная логика, скрытое начало, связующее все творения Аристотеля, если и просвечивает, то, наверное, можно сказать, нигде не выражено в наукообразной форме; оттого-то ближайшие последователи, усвоив себе то, что передавалось наукообразно, утратили все, что принадлежало орлиному взгляду гения. Неполнота или недостаток великого мыслителя обличаются не в нем, а в последователях, потому что они держатся в неотступной и строгой верности буквальному смыслу слова, тогда как гениальная натура, по внутреннему устройству души своей, переходит во все стороны за формальные пределы, хотя бы они были поставлены ее собственной рукой; это перехватывание за пределы односторонности, даже современности, и составляет яркое величие гения. Аристотель, так же как и Платон, потускнели в философских школах, следовавших за ними; они остаются какими-то осеняющими свыше тенями, недосягаемыми, высокими, от которых все ведут свое начало, к которым все хотят прикрепиться, но которых никто не понимает в самом деле» [там же, с. 305-307].

По Герцену «Метода важнее всякой суммы познаний».

«В действительности вообще нет никаких строго проведенных межей и граней, к великой горести всех систематиков…» [71.1.251]

«…Метода в науке вовсе не есть дело вкуса или какого-нибудь внешнего удобства, что она, сверх своих формальных значений, есть самое развитие содержания, – эмбриология истины, – если хотите» [71.1.225].

Ушинский К.Л.Только система дает полную власть над нашими знаниями. Голова, наполненная бессвязными знаниями, похожа на кладовую, в которой сам хозяин ничего не отыщет [см. 286.355].

Д.И. Менделеев. «Начиная с Декарта, Галилея и Ньютона, дело в высших, если можно сказать, областях понимания изменилось и привело к тому заключению, которое можно формулировать словами: то «теоретическое» представление, которое не равно и не соответствует действительности, опыту и наблюдению – есть или простое умственное упражнение, или даже простой вздор и права на знание никакого не имеет. Знанием в строгом смысле должно назвать в настоящее время только то, что представляет согласие теории с «практикой» …» [185.94].

«Древние и даже средние века были сильны воинством и его завоеваниями, а наступившие времена черпают свою силу от науки и промышленности и от их завоеваний …» [185.174].

«Идеалы наши не сзади, а впереди ...» …» [там же, с. 361].

«… Логичность же мышления и выражения мыслей должны входить во все и всякие предметы школьного преподавания. Правильность мысленного построения вот уже целые века – со времен бэконовских – проверяются не тем одним, что дает разум, но, сверх того, наблюдением и опытом, к которым и должен приучать реализм. Диалектические рассуждения – без опытной проверки – всегда приводили к самообману или иллюзии, к высокомерию или самомнению, к розни между словом и делом, а поэтому и к карьерному эгоизму …» [там же, с. 384].

«Дело развития и роста народного просвещения немыслимо без широкого развития науки вообще» …» [там же, с. 403].

Д.И. Менделеев давно (еще в 1882 году) высказывал идеи о необходимости реформирования академии наук.

«Одно собрание фактов, даже и очень обширное, одно накопление их, даже и бескорыстное, даже и знание общепринятых начал не дадут еще метода обладания наукою, и они не дают еще ни ручательства за дальнейшие успехи, ни даже права на имя науки в высшем смысле слова» …» [там же, с. 461].

В. А. Сухомлинский. Будьте воспитателями ума своего ребенка, учите его мыслить [см. 274.3.432].

В.Г. Белинский. "Всякое органическое развитие совершается через прогресс, развивается же органически только то, что имеет свою историю, а имеет свою историю только то, в чем каждое явление есть необходимый результат предыдущего и им объясняется".

Г.В. Плеханов"По образному выражению Г В Плеханова, революционная идея является своего рода динамитом, который не заменят никакие взрывчатые вещества в мире" [228.95].

Н.А. Бердяев (1874-1948). «Поистине трагично положение философа. Его почти никто не любит. На протяжении всей истории культуры обнаруживается вражда к философии, и притом с самых разнообразных сторон».

К.А. Тимирязев. «В настоящем веке успех будет обеспечен не за нацией атлетов и классиков, но за страной тех людей, кто, получив воспитание в строгих методах науки, будет обладать знанием и, что еще важнее, живостью ума, необходимой для того, чтобы черпать из всем доступной неистощимой сокровищницы природы» [277.165]. Наука определяет «за какой из наций останется первенство …» [там же, с.172].

«Наукой победишь» – был последний завет родной стране престарелого ученого, покидавшего пост президента так горячо любимого им общества [там же].

В.И. Вернадский(1863-1945). «Научная мысль как планетарное явление» В. И. Вернадского является фактом метанаучного исследования. В ней сказано, что он впервые выступил с ней в 1902 году и потом всю жизнь работал над ней, но она так и осталась в форме заметок и т.п. Она отражает тот уровень науки. У него много идей, которые надо преемственно сохранить в метанауке.

«Не вошла еще в жизнь научная мысль; (мир живет) под разным влиянием еще неизжитых философских и религиозных навыков, не отвечающих реальности современного знания» [45.19].

«История научного знания еще не написана …» [там же, с. 31].

«Взрыв» научной мысли в ХХ столетии подготовлен всем прошлым биосферы и имеет глубочайшие корни в ее строении [там же].

«Впервые ставится задача проникновения научного знания во все человечество» [там же, с.36].

«Примат научной мысли в своей области – в научной работе – всегда существует, признается ли он или нет, безразлично» [там же, с. 37].

«Наука есть создание жизни» [там же, с. 38].

«Познать научную истину нельзя логикой, можно лишь жизнью. Действие – характерная черта научной мысли. Научная мысль – научное творчество – научное знание идут в гуще жизни, с которой они неразрывно связаны …» [там же, с. 39].

«Мы можем говорить о науке, научной мысли, их появлении в человечестве – только с того времени, когда отдельный человек сам стал раздумывать над точностью знания и стал искать научную истину для истины, как дело своей жизни, когда научные искания явились самоцелью» [там же, с. 49].

«Философская мысль оказалась бессильной возместить связующее человечество духовное единство. Духовное единство религии оказалось утопией … И как раз в это время, к началу ХХ в., появилась в ясной реальной форме возможность для создания единства человеческая сила – научная мысль, пережившая небывалый взрыв творчества» [там же, с. 51].

Научная методика – логика и математика [там же, с. 51]. «Математика и логика суть только главные способы построения науки» [там же, с. 57]. «Тысячелетним процессом своего существования философия создала могучий человеческий разум… создала отрасли знания, такие, как логика и математика, - основы нашего научного знания» [там же, с. 61].

Советская философия

В советский период существовали разные течения философской мысли. Официозная философия была на словах мэловской, а фактически – антимэловской. В ее истории было много рационального. В целом, ее следует считать высшим уровнем достижением философии. Особенно важно следующее положение Самойлова: «Все марксисты, которые воодушевлены верою в силу диалектического метода в познании природы, если они при этом специалисты-естественники в какой-нибудь определенной области естествознания, должны на деле доказать, что они, применяя диалектическое мышление, диалектический метод, в состоянии пойти дальше, скорее, с меньшей затратой труда, чем те, которые идут иным путем! Если они это докажут, то этим без всякой борьбы, без лишней бесплодной оскорбительной полемики, диалектический метод завоюет себе свое место в естествознании. Естествоиспытатель прежде всего не упрям. Он пользуется своим теперешним методом только и единственно потому, что его метод есть метод единственный. Такого естествоиспытателя, который желал бы пользоваться худшим методом, а не лучшим, нет на свете. Докажите на деле, что диалектический метод ведет скорее к цели, – завтра же вы не найдете ни одного естествоиспытателя не диалектика» [А.Ф. Самойлов, см. 327].

«Научная мысль могущественным образом меняет природу… Созданная в течение всего геологического времени, установившаяся в своих равновесиях биосфера начинает все сильнее и глубже меняться под давлением научной мысли человека… Очевидно, эта сторона хода научной мысли человека является природным явлением» [44.1989].

Пролеткульт (1917-1932 гг.) не был простой вульгаризацией, но не избежал ее, а поэтому закономерно имел не только начало, но и конец. И не следует бояться идти далее в провозглашенных тогда направлениях перехода к науке как идеологии народа. Особое значение имеет идея С.К. Минина «Философию за борт» [см. 198], вызвавшая критику филодоксов. В 1920-е годы активно обсуждалась бесплодность обычной философии и необходимость ее замены наукой [см. 192].

Традиционным содержанием диалектического мышления считали приемы:

n единство исторического и логического;

n движение от абстрактного к конкретному;

n индукцию и дедукцию или движение от единичного к всеобщему и обратно;

n движение от простого к сложному.

Все это – разные аспекты ТДМ и их можно показать на основе книги А. Шептулина. К сожалению, их не всегда адекватно объясняли как приемы ДЛ. Даже у А. Шептулина путаница по этому вопросу.

Рассказ И. Ефремова «Сердце змеи» – «возникла диалектическая логика как высшая стадия развития мышления» [99].

Потребность в философии возрастает [См. 291]:

- (Когда): в периоды общественных смут;

- (У кого): у мизерной доли общества;

- (Зачем): как орудие разработки новой идеологии.