Субъективная бессмысленность жизни
Субъективный смысл жизни был определен как витальная интенция субъекта, охватывающая и сопровождающая тот или иной отрезок жизни человека. Теперь мы можем поставить следующий вопрос — о конкретном содержании или характере этой интенции. Какие цели, страсти, мечты одушевляют жизнь наших современников? В свое время многие авторы смело отвечали на этот вопрос, утверждая, например, что советские люди видели смысл своей жизни в труде на благо общества, в построении светлого будущего и т.п. Почему ответы подобного рода казались столь плоскими и скучными? По‑видимому, не только потому, что они были очевидно ложными: в самом деле, нелегко было даже в то время встретить человека, который подчинил бы свою жизнь абстрактной и неясной идее. И не потому, что в этих ответах должное отождествлялось с сущим и желаемое выдавалось за реальность. Главный источник неудовлетворенности, как мы сейчас понимаем,— искусственность, надуманность таких категорических заявлений, ибо вопрос о том, в чем люди видят смысл своей жизни,— вовсе не теоретический, а эмпирический вопрос. Философ способен и обязан дать определение понятия «смысл жизни», но каков он у тех или иных людей, социальных слоев, групп, классов, в тех или иных странах, в ту или иную эпоху, философ сказать не может. Для ответа на этот вопрос нужны социологические, психологические, исторические исследования, которые скажут нам, например, какими идеями и страстями была одушевлена жизнь людей в России начала XXI в.
Но пусть социолог собрал материал и развернул пестрый веер самых разнообразных интенций, наполняющих смыслом существование конкретных индивидов: один посвящает свою жизнь воспитанию детей; другой вращает потный вал бизнеса; третий много лет собирает почтовые марки и, кроме филателии, ничем не интересуется; четвертый каждый день с утра ищет, где бы опохмелиться, и т.д., и т.п. Что делать с этой хаотичной, разноцветной картиной? Можно было бы попытаться дать какую‑то классификацию разнообразных интенций, но опять‑таки, кажется, это задача социолога. Мы можем лишь указать какие‑то центры притяжения, к которым тяготеют те или иные интенции, вновь апеллируя к свойствам деятельности. Деятельность всегда что‑то потребляет: нервную и физическую энергию действующего субъекта, вещество природы, средства. В то же время деятельность всегда что‑то преобразует, что‑то создает. Обобщая эти черты деятельности и распространяя их на жизнедеятельность человека, мы получаем два противоположных полюса, к которым тяготеют всевозможные конкретные интенции,— потребление и творчество. Эти понятия кажутся тривиальными и заезженными, но в данном случае трудно найти другие. Кроме того, мы не вкладываем в эти понятия никакого оценочного оттенка, т.е. не считаем, что творчество — это заведомо что‑то хорошее, а потребление — это обязательно плохо.
Однако прежде чем говорить об интенциях, тяготеющих к потреблению или творчеству, поговорим сначала о людях, жизнь которых вообще лишена витальной интенции и, следовательно, субъективно бессмысленна. Они обычно выпадают из поля зрения тех, кто пишет о смысле жизни, но такие люди теоретически должны быть, они есть и, как можно предположить, их довольно‑таки много.
Мы обращали внимание, что когда деятельность складывается из достаточно длинного ряда действий, случается, что каждое действие в этом ряду осмысленно, но деятельность в целом оказывается бессмысленной. Это особенно наглядно проявляется в тех случаях, когда деятельность побуждается некоей целью, которая в данных условиях оказывается принципиально недостижимой. Если, например, вы попали в лабиринт, из которого нет выхода, то все ваши попытки выбраться из него заведомо обречены на неудачу. И как бы хороши и остроумны ни были изобретаемые вами стратегические планы, все они бессмысленны, ибо не приведут к намеченной цели. Чем сложнее деятельность, чем более она растянута во времени, тем больше у нее шансов оказаться бессмысленной. Вы строите завод, чтобы он выпускал продукцию на уровне мировых стандартов, затрачиваете годы и миллионные средства на его сооружение, но пока вы строили, мировая технология ушла вперед и продукция вашего завода перестала быть нужной. Вы посвящаете годы упорного труда овладению некоторой специальностью, добиваетесь совершенства, но изменились условия и ваше мастерство лишается сферы применения. Усилия оказались бессмысленными!
Если уж даже деятельность бывает бессмысленной, то тем более может оказаться бессмысленной такая долгая череда дел и событий, как жизнь. Отдельные действия и целые периоды жизни индивида интенциональны, осмысленны, однако отсутствует общая витальная интенция, объединяющая все эти действия и периоды в нечто целостное. Индивид учится, работает, развлекается, женится и разводится, меняет квартиру и заводит собаку, но во всем этом отсутствует некоторая общая мысль, цель, страсть — стержень, на который нанизываются события жизни. В общем жизнь всякого человека формируется под влиянием двух основных факторов: субъективной интенции и внешних обстоятельств. Однако если внутренняя направленность отсутствует, то линия жизни, последовательность ее событий, их содержание зависят только от внешних факторов. Любая встретившаяся ситуация, первый встречный человек, новое впечатление захватывают человека и навязывают ему те или иные действия. Вследствие этого жизненный ряд событий оказывается хаотичным, даже противоречивым, ибо сегодня человек может совершить нечто противоположное тому, что он совершил вчера, и трудно прочертить линию, найти общую интенцию, в которую укладываются если не все, то хотя бы многие куски жизни такого человека. О такой жизни нельзя даже сказать, что она движется, что это — некоторый процесс, она просто изменяет свои состояния, но эти состояния не имеют между собой связи.
Русская литература дала много описаний бессмысленной жизни. Хрестоматийные школьные примеры — Онегин, Печорин, Обломов. В «Анне Карениной» у Толстого есть еще один типичный образец человека, жизнь которого бессмысленна, это — Стива Облонский. Учился он хорошо, говорит нам Толстой, но был ленив и закончил гимназию в числе худших. Однако благодаря родственникам и знакомым получил теплое место с хорошим окладом.
«Занимая третий год место начальника одного из присутственных мест в Москве, Степан Аркадьич приобрел, кроме любви, и уважение сослуживцев, подчиненных, начальников и всех, кто имел до него дело. Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во‑первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во‑вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что была у него в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они ни были, и в‑третьих,— главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок... Степан Аркадьич не избирал ни направления, ни взглядов, а эти направления и взгляды сами приходили к нему, точно так же, как он не выбирал формы шляпы и сюртука, а брал те, которые носят. А иметь взгляды ему, жившему в известном обществе, при потребности некоторой деятельности мысли, развивающейся обыкновенно в лета зрелости, было так же необходимо, как иметь шляпу... Степан Аркадьич получал и читал либеральную газету, не крайнюю, но того направления, которого держалось большинство. И несмотря на то что ни наука, ни искусство, ни политика собственно не интересовали его, он твердо держался тех взглядов на все эти предметы, каких держалось большинство и его газета, и изменял их, только когда большинство изменяло их, или, лучше сказать, не изменял их, а они сами в нем незаметно изменялись.»
Кто из нас не встречал подобных людей? Имя им — легион.
Нет в них никакого внутреннего отношения ни к чему, постоянства чувства и воли, какого‑то крючка, угла, за который можно было бы зацепиться. Подобно жидкости принимают они ту именно форму, которая требуется ситуацией, и тем обезоруживают окружающих. Стива не прочь приволокнуться за приглянувшейся ему женщиной, но он — далеко не тот ненасытный охотник за женщинами, который в своем упорном стремлении к новизне или наслаждению готов идти на риск и лишения. Здесь просто слабый инстинкт и благоприятная ситуация. И стремления сделать карьеру в нем нет, он лишен корысти и вообще какой‑либо устойчивой, длительной страсти. Очень верно Толстой изображает его как приятного, даже обаятельного человека. Лишенный внутреннего стержня, он легко приспосабливается к людям и обстоятельствам, никого всерьез не может задеть, столкнуться с чьим‑то интересом, ибо в нем самом нет никакого интереса. Он добр вследствие равнодушия. Каждый из нас попадал в ситуацию, когда был вынужден общаться с людьми и заниматься делом, совершенно ему безразличным. В таких ситуациях мы часто добродушны и легко приобретаем славу «хорошего парня», но эта доброта — плод равнодушия и стремления уберечь себя от лишнего беспокойства.
Бессмысленна жизнь, лишенная витальной интенции. Но должен ли сам индивид осознавать бессмысленность своей жизни? Знает ли Стива Облонский, что жизнь его лишена смысла? Вряд ли. Так имеем ли мы право говорить о бессмысленности его жизни, если для него самого каждый ее миг наполнен смыслом, пусть случайным и мимолетным?
Кажется, мы имеем на это право, ибо наличие или отсутствие витальной интенции в жизни того или иного индивида носит до некоторой степени объективный характер и не зависит от того, осознает ли сам индивид осмысленность или бессмысленность своей жизни. Он может никогда не думать о том, зачем живет на свете, и жить при этом вполне осмысленно. И, напротив, встречаются люди, которые на каждом шагу трещат о своих высоких жизненных целях, но их жизнь пуста и бессмысленна. Вообще говоря, значительное число людей, по‑видимому, никогда не задается вопросом о смысле своего существования. До осознания бессмысленности своей жизни нужно вырасти, суметь взглянуть на свою жизнь как бы со стороны, охватить ее в некоторой полноте, иметь мужество спросить себя: «А зачем все это?» Далеко не все оказываются способными на такой взгляд, но если бы однажды они задали себе этот вопрос, многие не смогли бы на него ответить. Общая бессмысленность жизни осознается редко.
Но она часто чувствуется. Кто из нас не переживал периодов, когда жизнь представляется пустой, бессмысленной рутиной, скучным спектаклем, лишенным интриги? Остро переживают бессмысленность своей жизни подростки и юноши, которые до поры живут под руководством родителей, учителей, старших товарищей, но однажды осознают в себе самостоятельную личность и задаются вопросом: «А в чем мое призвание?» Этот вопрос и поиск ответа на него — выбор задачи, цели, нравственного идеала — кардинальный пункт в формировании личности. Если ответ не найден, жизнь может оказаться бессмысленной, а человек так и останется до конца дней инфантильным ребенком, игрушкой обстоятельств, исполнителем навязанной ему роли. Всю жизнь мы можем тянуть постылую лямку, лишь иногда, по воскресеньям, когда повседневная рутина ненадолго отступает, вдруг начать мучиться беспричинной тоской и скукой: привыкнув следовать внешнему принуждению, мы уже не знаем, куда себя деть, когда это принуждение ослабевает. В такие минуты с путающей ясностью перед нами предстает бессмысленность нашего существования.
Но еще тоскливее и безнадежней осознание бессмысленности жизни в старости, когда на склоне дней человек впервые задает себе вопрос: «Зачем, ради чего я жил?» И если ответа нет, то трудно что‑либо исправить. Кончилась круговерть повседневно навязываемых извне дел, имеющих сиюминутный, ситуационный интерес, человек остается один на один с собой, а в душе нет ничего, что могло бы придать смысл существованию. И если раньше человек мог — перед другими людьми и даже перед самим собой — прикрывать бессмысленность своей жизни какими‑то общественными целями, хотя бы они и не были его личными целями, то теперь он лишен этой возможности и ему становится ясно, что жить‑то, в сущности, незачем. Поэтому так страшен для многих выход на пенсию: он оставляет человека наедине с собой, освобождает его от внешнего принуждения, но эта свобода ему уже не нужна. Свобода, пришедшая слишком поздно, убивает человека точно так же, как убивает она кролика, всю жизнь просидевшего в клетке, которого однажды выпускают попрыгать на зеленом лужке: он умирает от разрыва сердца.
Отсутствие смысла жизни — часто вовсе не вина, а несчастье человека, обусловленное теми условиями, в которых ему приходится жить. Об этом говорят, в частности, результаты одного из направлений психиатрии — логотерапии, которая свою основную задачу видит в том, чтобы помочь людям обрести смысл жизни. Создатель логотерапии, австрийский психиатр В. Франкл, во время Второй мировой войны попал в фашистский концлагерь и там на собственном опыте и опыте других узников убедился в том, насколько важно для выживания в экстремальных условиях иметь какую‑то цель, задачу, к решению которой человек считает себя призванным. И как слаб и хрупок тот, у кого такой жизненной задачи нет. Отсюда Франкл сделал общий вывод о том, что «основное дело человека вовсе не в получении удовольствия или избегания боли, а скорее в видении смысла своей жизни. Поэтому человек готов даже страдать при условии, что его страдание имеет смысл»[138]. В то же время его многолетние клинические наблюдения показывают, как много среди нас людей, жизнь которых лишена витальной интенции, лишена смысла.
Но если наличие смысла жизни оказывается столь важным, что позволяет выжить даже в концлагере, то почему так много людей, жизнь которых лишена этого смысла?