Ирландское литературное возрождение
В биографии Джорджа Рассела, опубликованной Уильямом К. Маги под псевдонимом Джон Эглинтон в 1937 году, есть такие строки:
«Наверное, в любой стране расцвету литературы предшествует или сопутствует обострение интереса к религии... Легко увидеть, что и в Ирландии дела обстояли именно так, если учесть влияние теософского движения в Дублине на образ мыслей определённого круга ирландской молодёжи. Известно, что в этот период в Ирландии не было других религиозных движений, а Йейтс и Рассел, стоявшие во главе её литературного возрождения, были тесно связаны именно с теософией».
В книге "Ирландская литература и драма" Стивен Гуин говорит о том, что этим двум людям "предстояло сыграть ведущую роль в процессе литературного возрождения и оказывать влияние на всю интеллектуальную жизнь Ирландии своего времени" [91].
Рассел пишет Йейтсу в 1896 году: "Боги наполняют Ирландию огнем; повсюду, как это предсказывали Е.П.Блаватская и Джадж, появляются мистики. Мы можем сделать для Ирландии не меньше, а то и больше, чем Эмерсон для Америки" [92].
Эрнест Бойд в книге "Литературное возрождение Ирландии" говорит:
«Теософское движение стало своеобразным литературным, художественным и интеллектуальным центром, оказавшим воздействие даже на тех, кто к нему не принадлежал. Позднее на этой почве объединились самые живые умы эпохи, старики и молодёжь, от Джона О'Лири и Джорджа Сигерсона до Йейтса и AE*. Теософское движение содействовало сближению самых противоположных личностей и расширению круга интересе новой литературы, и ни одно из предшествующих национальных движений Ирландии не было столь результативным. То был интеллектуальный тигль, в котором крепли истинные и здоровые элементы национального и отпадали шлаки».
Бойд рассказывает, как возникло Теософское движение в Дублине. В начале 1885 года в доме Эдварда Даудена, автора "Жизни Шелли", на одном из приёмов, где присутствовал Йейтс,
«кто-то упомянул о недавно вышедшей необычной книге "Эзотерический буддизм" теософа А. П. Синнетта. Йейтс раздобыл себе экземпляр, а затем посоветовал прочесть её своему другу детства, Чарлзу Джонстону, который в то время собирался стать христианским миссионером. Джонстон прочел книгу и проникся взглядами её автора. С Йейтсом и ещё нecкoлькими друзьями они стали регулярно собираться и обсуждать различные теософские вопросы. Газета "Дублин юниверсити ревью" сообщила о том, что "в Дублине создано новое Общество для изучения восточных религий и теософии в самом широком смысле. Оно названо Герметическим обществом..."» [93].
В том же году Джонстон ездил в Лондон, где познакомился с Синнеттом и вступил в ТО. Затем вместе с Клодом Райтом [94] он принимал участие в создании Дублинской теософской ложи, влияние которой испытали многие ирландские писатели того периода.
«Со временем эти молодые энтузиасты, — пишет Бойд, — создали постоянный интеллектуальный центр, деятельность которого проявилась и в литературе ирландского возрождения. В журналах "Ирландский теософ", [а затем] "Интернационалист" и "Международный теософ" печаталось немало работ, занявших достойное место в современной англо-ирландской литературе» [95]. Первый и самый значительный из этих журналов, "Ирландский теософ", выходил с октября 1892 по сентябрь 1897 года.
Е.П.Б. писала Джорджине Джонстон (сестре Чарлза Джонстона), когда жила на Ланздаун-Роуд, 17:
«...Я радуюсь искренней жажде знаний у ирландских собратьев. Именно ирландцы неизменно были и остаются самыми лучшими членами ТО и моими самыми любимыми и надёжными друзьями. Когда в 1884 году все англо-индийцы поднялись против меня в Индии и несколько англичан, членов ТО, покинули меня, капитан Бэннон, кап[итан] О'Грейди и ещё пять-шесть других оставались самыми стойкими моими сторонниками и защищали меня как могли. Я доверяю ирландцам и я люблю ирландцев с 1851 года, с тех самых пор, когда в Греции Джонни О'Брайен спас мне жизнь, едва не пожертвовав своей собственной» [96].
Уильям Батлер Йейтс (1865-1939)
Томас Элиот назвал Йейтса "одним из тех редких людей, чья личная история — это история их времени, одним из тех, кто являет собой часть сознания своей эпохи, понять которую без них просто невозможно" [97].
Йейтс познакомился с теософией в 1884 году, когда в Ирландию приезжали Мохини Чаттерджи и Олкотт. Е.П.Б. в это время была в Европе. Год спустя, учась в художественной школе, Йейтс прочел "Оккультный мир" и "Эзотерический буддизм" Синнетта. Впечатление от книг было настолько сильным, что он забросил свои занятия и целиком ушёл в теософию. Он стал председателем Герметического общества, а затем активно работал в Дублинской ложе ТО. В 1887 году семья Йейтса переехала в Лондон. Впервые он встретился с Е.П.Б., когда та жила в "Мейкотте", а потом бывал у неё на Ланздаун-Роуд и вступил в Ложу Блаватской, был также одним из первых членов Эзотерической секции, образованной в 1888 году.
Профессор Уильям И. Тиндалл в эссе "Трансцендентализм в современной литературе", опубликованном в 1942 году, анализирует отношение Йейтса к Блаватской:
«Эта выдающаяся женщина, в качестве посредника между Востоком и Западом, просветила Йейтса, который был готов к тому, чтобы принять то, что она могла ему предложить... Дарвин, Гексли и Тиндаль, жаловался он в начале 1880-х годов, отняли у него юношескую веру в Бога и ничего не дали взамен. Их доктрины и его собственный интеллект вынудили его принять материализм, он очень страдал от этого и всеми силами стремился к чему-то, что утолило бы неизбывное, иррациональное, страстное стремление его души. Церковь Ирландии более не могла ему помочь... В это трудное время он открыл для себя теософию, которая... вывела его душу на желанный простор, не унижая его интеллекта».
Тиндалл считает опыт Йейтса типичным для многих писателей того времени: "Для литературно образованного человека, блуждающего по бесплодной земле Т. С. Элиота или между двумя мирами [Мэтью] Арнолда, теософия стала любимым прибежищем..."
Письма Йейтса того периода свидетельствуют о его неподдельном интересе к Е.П.Б. Он просит Джона О'Лири:
«Зайдите к ней, когда будете в Лондоне. Она — самая человечная из всех; похожа на старую крестьянку и целиком предана делу, вся её жизнь — в огромном кресле с пером в руке. Много лет подряд она пишет по двенадцать часов в сутки» [98].
В его "Письмах на Нью-Айленд" есть такая характеристика:
«Е.П. Блаватская... женщина выдающейся учёности и сильного характера. Один лондонский остряк как-то назвал её вульгарной комедианткой загробного мира. Эта недобрая фраза, тем не менее, содержит в себе ту истину, что она всегда любила хорошую шутку — даже если шутили над ней самой» [99].
В "Оккультных заметках и дневниках" Йейтса можно прочесть следующее:
«Я верю, что учителя г-жи Блаватской — учителя в высшей степени праведные и знающие, и испытываю к ним всё то доверие, какое ученик испытывает к наставнику» [100].
Там же, в "Оккультных дневниках", Йейтс говорит о своём разочаровании в Эзотерической секции, где не производилось никаких оккультных опытов, и о том, как он настаивал, чтобы Е.П.Б. согласилась их проводить. Он знал, что Е.П.Б. считала подобные исследования опасными, поэтому удивился, когда она вдруг разрешила ему попробовать. Вот как он рассказывает об этом:
«Я всегда жаждал доказательств, но стыдился признаться в этом. В "Астрологии" Сибли я вычитал, что если сжечь цветок, а потом поместить пепел под стеклянный колпак в лунном свете, то возникнет фантом цветка. Я убедил в целесообразности этого опыта тех членов секции, которые жили более уединенно, и поэтому мог экспериментировать без помех, сжигая один за другим множество цветков» [101].
Подобное надругательство над природой обеспокоило других членов секции. Йейтс явно не собирался умерять свой пыл, и поэтому его вежливо попросили уйти. Он покинул движение в 1889 году.
В своей знаменитой автобиографии, в разделе "Четыре года: 1887-1891", Йейтс рассматривает свои взаимоотношения с Е.П.Б. [102]. Он говорит также о герметическом ордене "Золотой Рассвет" и об одном из его главных основателей Магрегоре Мейдерсе, каббалисте и теософе, авторе книги "Разоблаченная Каббала" [103]. Когда в 1922 году вышла в свет новая редакция автобиографии Йейтса (под названием "Трепет покрова"), Мойра, жена Мейдерса и сестра известного французского философа Анри Бергсона, возмущённая тем, как анализирует Йейтс жизнь и творчество её покойного мужа, писала поэту:
«[Ваши] неточности могут быть следствием того, что Вы описали события и впечатления многолетней давности, полностью утратив представление об оригинале Вашего портрета... Я также обратила внимание на то, как Вы пишете о Е.П.Б. — другом великом первопроходце, облегчившем путь Вам и мне. Вам так и не удалось разглядеть душу за этими глазами, хотя Вы блистательно описали её оболочку» [104].
Если, однако, судить по отрывкам, приведённым ниже, то и Йейтсу временами удавалось уловить отблеск подлинной сущности Е.П.Б.:
«Вечерами она сидела у маленького столика, покрытого зелёным сукном, и постоянно чертила на нём кусочком белого мела. Она чертила символы, подчас предполагавшие шутливое объяснение, иногда же это были непонятные фигуры, но вообще-то мелок предназначался для записи счёта при раскладывании пасьянсов. Сквозь открытые в залу двери виднелся огромный стол, за которым её последователи и гости, иногда в немалом количестве, собирались вечерами на вегетарианский ужин, а она подбадривала их или посмеивалась над ними из соседней комнаты. Натура великая и страстная... она производила впечатление на любого, кто обладал хоть каким-то внутренним богатством, будь то мужчина или женщина. Она, казалось, не терпела формализма и крайностей абстрактного идеализма в окружавших её людях, так что порой взрывалась, бранясь и щедро раздавая прозвища: "Да вы просто олух, хотя всё ж теософ и собрат...".
Помимо истово верующих, готовых слушать любые доктрины, чтобы только ещё более укрепляться в пуританских воззрениях своего викторианского детства, с пол-Европы и со всей Америки к ней являлись чудаки, желавшие выговориться. Один американец сказал мне: "Она стала самой знаменитой женщиной в мире как раз потому, что сидела в большом кресле и давала нам говорить".
Одна женщина всё твердила, что несёт в себе "божественную искру", пока г-жа Блаватская наконец не прервала её: "Да, душечка, в вас действительно есть божественная искра, и если зазеваетесь, то услышите, как она захрапит!"...
Почти всегда в ней присутствовала радость, которая... была нелогичной, непредсказуемой и в то же время доброй и терпимой. Как-то вечером я заглянул к ней и не застал её дома, однако её ждали с минуты на минуту. Она выезжала на побережье, чтобы подышать морским воздухом. Наконец она появилась с небольшой свитой последователей, тут же уселась в своё большое кресло и принялась разворачивать свёрток, обёрнутый в коричневую бумагу. Любопытствующие столпились вокруг. Внутри оказалась огромная семейная Библия. "Это подарок моей служанке", — пояснила она. "Как, Библия, и даже без комментариев?" — не удержался кто-то. "Ох, дети мои, — ответила она, — что толку давать лимоны тому, кому хочется апельсинов?"».
Об Учителях Йейтс вспоминает так:
«[Домочадцы Е.П.Б.], по-видимому, ощущали их присутствие и говорили о них так, словно те были важнее зримых обитателей дома. Когда г-жа Блаватская бывала более тихой, менее оживлённой, чем обычно, это означало, что "Учителя сердятся"; они выговаривали ей за какую-нибудь ошибку, она же неизменно каялась. Однажды и я, кажется, очутился в их присутствии или в присутствии одного из их посланников. Было около девяти вечера; вокруг её большого стола, покрытого скатертью, сидело с полдюжины человек. Комната вдруг наполнилась запахом ладана. В эту минуту кто-то спустился сверху, но ничего не почувствовал — похоже, на него это воздействие не распространялось, — но и я, и остальные ощутили очень сильный запах. Г-жа Блаватская объяснила, что это обычное индийское благовоние и что к нам пришёл один из учеников её "Учителя"; очевидно, ей не хотелось больше говорить об этом, и она переменила тему. Дом действительно был романтический, и я расстался с ним не по своей воле» [105].
Ни в автобиографии, ни в других своих сочинениях Йейтс ничего не говорит о том, как повлияла Блаватская на его творчество. Однако современные писатели приводят множество примеров того, что такое влияние имело место** [106]107.
Так, Ричард Эллман, известный биограф Джойса, в книге "Йейтс: человек и маска" пишет:
«Что касается конкретных учений, то Йейтс молча воспринял б'ольшую часть того, во что верили теософы, хотя по понятным причинам предпочел ссылаться не на Блаватскую, а на Бёме, Сведенборга и другие авторитеты, которых теперь принялся читать... Оказали ли её идеи непосредственное воздействие или дремали в его сознании, но они дали основу для его мысли, и работа "Видение", в которой впоследствии нашли отражение его философия и теология, изобилует элементами теософии...».
Приведя примеры других возможных заимствований, Эллман продолжает:
«Оккультные и религиозные традиции, сведённые вместе теософией, содержали много разумного и даже глубокого... Йейтс теперь намеревался систематизировать свои познания, объединить собственные интуитивные прозрения с интуитивными прозрениями великих поэтов и мистиков, экспериментировать и доказывать существование оккультного мира, и описывать этот мир точнее и изящнее, чем это сделала г-жа Блаватская... Теософия снабдила его мечом и щитом, и он отправился в путь, как Дон-Кихот, хотя и не без колебаний, чтобы сражаться с ветряными мельницами современной жизни... Несмотря на то, что в конце концов он отошёл от теософии, пять или шесть лет, отданных ей, в том числе три года активной работы рядом с основательницей организации, не могли пройти для него бесследно» [108].
Творчество принесло Йейтсу успех и славу. В 1923 году он получил Нобелевскую премию по литературе.
В черновиках автобиографии Йейтс пишет о Е.П.Б.: «Помню, как беспокоилась она, чтобы её молодёжь не перетрудилась». А потом добавляет: «Однажды я нечаянно услышал, как она говорила неизвестному мне грубияну, которому не понравилась моя болтливость: "Нет, нет, он очень чувствителен"» [109]. В другом месте Йейтс говорит, что одной из причин, почему его тянуло к Е.П.Б., было, возможно, то, что лишь её присутствие спасало его "от умственных тревог и волнений". Ещё он отмечает её чувство юмора, отсутствие фанатизма и невероятное прямодушие.
Е.П.Б. неоднократно удерживала Йейтса от психических опытов. Он успокаивал ирландского писателя Джона О'Лири: "Не бойтесь, что я вдруг займусь месмеризмом. Он интересует меня, но не слишком. Не бойтесь, что г-жа Блаватская приобщит меня к подобным делам, — она сама категорически против них, страстно ненавидит спиритизм и утверждает, что медиумизм и безумие одно и то же" [110].
В тех же черновиках читаем:
«Она часто предостерегала меня от крайностей в вере или практике. Как-то вечером я молча сидел среди её гостей, занятых беседой, и вдруг заметил странный красный свет, падавший на картину в соседней комнате, которую я мог видеть сквозь створчатую дверь. Я направился было к картине, но когда подошёл ближе, она исчезла. Я вернулся на место, и [ Е.П.Б.] спросила: "Что это было?" "Картина", — ответил я. — "Гоните её прочь". — "Её уже нет". "Вот это правильно, — сказала она, — я думала, это медиумизм, а это только ясновидение". "А в чём разница?" — поинтересовался я. — "Если б это был медиумизм, она бы осталась вопреки вам. Опасайтесь этого...» [111].
Йейтс обязан Е.П.Б. и опытом другого рода. В "Дневниках леди Грегори" упоминается о том, как на одном из вечеров (3 ноября 1925 года) зашла речь
«о первой попытке выступления Йейтса в парламенте***, которое Биррел**** назвал чудесным... Я спросила Йейтса, где он научился ораторствовать, и он ответил, что много выступал в небольших теософских кружках, в которых состоял. Но лучший урок он получил от г-жи Блаватской. Как-то раз он... подготовился к выступлению особенно тщательно и записал свою будущую речь, а потом прочел её перед собравшимися. Его выслушали в гробовой тишине, и тут до него дошло, что никто не понял ни слова. Г-жа Блаватская подозвала его к себе и сказала: "Дайте-ка мне текст. А теперь встаньте-ка вон туда и расскажите всё своими словами". Он выступил снова, и с огромным успехом» [112].
Джордж Уильям Рассел (AE) (1867-1935)
Британский исследователь Рейнор Джонсон пишет о Джордже Расселе в книге "Свет и Врата":
«Если величие заключается в том, чтобы стать олицетворением духовности в глазах других людей, то AE, пожалуй, можно считать величайшим из современных ему ирландцев... Все, кто встречался с ним, чувствовали, что он "другой" — не от мира сего, словно пришёл он к нам из мира более древнего и более мудрого и знает его гораздо лучше, чем наш... Он обладал острейшим сочувствием к человеку... Он [писал]: "Помню глубокий покой, охвативший меня, когда интуиция шепнула, что Христос, Прометей — что они в каждом сердце, и что мы все приняли на себя бремя мира, подобно Христу, и провидели, подобно Прометею, муки и боль того труда, который он возложил на себя, пока хаос не будет укрощен и преобразован в некое подобие божественного замысла"» [113].
О том, как AE познакомился с теософией, пишет его биограф Генри Саммерфилд:
«В художественной школе Рассел начал писать стихи. Вскоре после этого, в мае 1884 года, в Метрополитен-скул появился новый студент, сразу привлекший его внимание. Этот изящный, темноволосый, небрежно одетый юноша был года на два старше Рассела и выглядел и говорил как поэт. Почти сразу в его речах появилась г-жа Блаватская и её древние гималайские Учителя».
Этим молодым человеком был Йейтс. Несколько позже Рассел, "ожидая какого-то приятеля... разговорился с незнакомцем по имени Чарлз Джонстон, который оказался однокашником Йейтса". Это знакомство вновь привлекло его внимание к теософии [114].
Близкий друг AE помнит его в те годы "неуверенным в себе и молчаливым юношей", который, однако, "воспринимал теософию удивительно быстро, словно "известный ему прежде, но забытый урок, и теперь только вспоминал его, понимая его более глубоко, чем раньше". Через неделю он уже принимал участие в спорах старших студентов и читал лекции по предмету своих новых-старых исследований" [115].
Саммерфилд продолжает:
«Основные представления о теософии он почерпнул из статей У.К.Джаджа в журнале "Путь" и из "Люцифера" Е.П.Б.... Потом наступил черёд великих её творений: "Тайная Доктрина", "Голос Безмолвия" и "Ключ к теософии". "Купаясь в этом океане, — говорил он, — я мог только гадать, чем заслужил право родиться в такие времена, когда подобная мудрость открывается каждому, кто выпросит, одолжит или стащит какую-нибудь из этих книг"» [116].
В письме от 17 октября 1922 года, адресованном Б.П.Вадья, ведущему теософу Индии, Рассел рассуждает о том, что теософам необходимо участвовать в других общественных движениях, дабы "привнести в них духовность". "Я пытаюсь делать это, — пишет он, — в экономических и культурных движениях Ирландии, с которыми связан".
Рассел активно поддерживал Ирландское сельскохозяйственное общество сэра Хораса Планкетта. В течение восьми лет он объездил все графства Ирландии, разъясняя фермерам преимущества кооперативов. Двадцать лет он проработал редактором журнала "Ирландский гомстедер (фермер)", десять лет выпускал журнал "Ирландский государственный деятель". Он приобрёл такой огромный опыт в этой области, что консультировал двух британских премьер-министров, а в самые мрачные дни Великой депрессии министр сельского хозяйства США Генри Уоллес пригласил его совершить поездку по Америке с лекциями о "Новом курсе" президента Рузвельта, чтобы морально поддержать фермеров, сражавшихся с нищетой.
Когда он был в Нью-Йорке, Поэтическое общество дало ужин в его честь. Выступавшие все как один говорили, что AE — самый любимый человек в Ирландии [117]. Его почитали не только как поэта и прозаика, он был известен и как художник.
Встречался ли Рассел с самой Е.П.Б.? Среди тех, кто считал, что такое знакомство состоялось, был Джеймс Прайс, который вспоминает, что познакомился с Расселом во время его частых посещений Лондонской штаб-квартиры ТО [118]. Патрик Боуэн утверждает, что эти посещения "стали возможны благодаря стараниям Чарлза Джонстона и миссис Джонстон, племянницы Е.П.Б.". Однажды в присутствии Йейтса и AE кто-то выразил сомнение в подлинности феноменов Блаватской, и Рассел по дороге домой заметил: "Пусть говорят, что хотят, но я сам видел, как она делала некоторые удивительные вещи" [119].
В тот период, когда Йейтс и Рассел были связаны с теософией, они были лучшими друзьями. Но, как отмечает Колин Уилсон в книге "Мистерии":
«После 1890 года пути Йейтса и Рассела разошлись. Йейтс стал членом ложи "Золотой Рассвет", Рассел же к ритуальной магии относился с недоверием. Он не отрицал основных принципов магии, однако в глубине души оставался — как явствует из его работ — мистиком, целиком поглощённым своим видением фундаментального единства вселенной, и был уверен, что индивидуальное сознание есть только составная часть совокупного сознания человечества.
Впрочем, различие между Йейтсом и Расселом не только в этом. Мистические и религиозные прозрения Рассела глубже того, что когда-либо довелось испытать Йейтсу. Йейтс всегда был трезвым и расчётливым, им руководило интеллектуальное любопытство и желание возвести мост между миром мистика и миром обычного человека. В результате Йейтс — крупнейший поэт, а Рассел — второстепенный» [120].
Некоторые из писавших о Расселе полагают, что интерес AE к теософии и его связь с Дублинской ложей ТО были всего лишь юношеским увлечением. Как указывает Боуэн, его действия и слова свидетельствуют о другом: "С 1898 по 1933 гг., пока AE не покинул Ирландию, он поддерживал там ядро серьёзных исследователей, которое называлось Герметическим обществом. В одном из ранних писем к Боуэну AE пишет:
«Иногда в Обществе было много членов, иногда — мало. Оно то разрасталось, то таяло, то снова росло, люди приходили и уходили; я же был внутренне удовлетворён тем, что все они в той или иной мере окунулись в эту купель теософских идей. У меня не было собственной доктрины, не было ничего, кроме того, чему учили Е.П.Б., У.К.Джадж, Бхагавадгита, Упанишады, Патанджали и ещё один-два источника... Я всеми силами старался придерживаться принципов изучения, завещанных Е.П.Б. и У. К. Дж[аджем]» [121].
Рассел жил в соответствии со своей философией, и именно это и привлекало к нему людей. После его смерти "Айриш таймс" писала, что похоронная процессия, сопровождавшая урну с прахом Рассела на кладбище, растянулась больше чем на милю. Саммерфилд рассказывает:
«Какая-то женщина, судя по всему скромного достатка, положила к его могиле роскошный букет цветов. Выяснилось, что в самом начале его семейной жизни она работала прислугой в его доме. Случилось так, что она оказалась "в интересном положении", но хозяин не выгнал её на улицу, помог ей. Когда её спросили, сколько же стоили цветы, которые она принесла, она ответила: "Я б за него жизнь не пожалела"» [122].
Джеймс Джойс (1882-1941)
Трудно найти столь несхожих меж собой людей, как AE и Джеймс Джойс. Однако в 1902 году, стремясь войти в литературные круги Дублина, Джойс первым делом представился Расселу. Ричард Эллман приводит эту историю в биографической книге "Джеймс Джойс". Однажды августовским вечером, часов в десять, Джойс постучался в дверь дома AE:
«Когда никто не откликнулся на его стук, он принялся прогуливаться взад-вперёд по улице, пока не увидел, что Рассел вернулся. Было уже около полуночи, но Джойс, не желая отказываться от задуманного, снова постучался и спросил, не слишком ли позднее для беседы время. "Поговорить никогда не поздно", — мужественно отозвался Рассел и пригласил его в дом. Они сели, и Рассел вопросительно посмотрел на гостя. Джойс, казалось, никак не мог объяснить, зачем пришёл; тогда Рассел начал говорить сам и вскоре осведомился: "Ну как, ещё не осенило?" Оказалось, что нет.
Тогда Рассел объяснил Джойсу, что его жизнь поделена между тремя сферами: экономикой, литературой и мистикой. Может быть, Джойса интересует экономика? Нет, это была не экономика. Наконец Джойс, смущаясь, произнёс то, что готовил заранее как смелую наступательную речь: что он считает возможным, чтобы в Ирландии мог родиться аватар. Он, по всей вероятности, имел в виду себя, но Рассел понял его так, что при виде хозяина, удобно устроившегося в кресле и дымящего трубкой, Джойс пришёл к заключению, что его собеседник никак не может быть аватаром. Тем не менее он проговорил ещё не один час».
Эллман считает, что Джойс обратился к Расселу главным образом потому, что тот "располагал полезной информацией по восточной философии, и к тому же через него можно было выйти на других писателей". Они коснулись и теософских предметов, "хотя Джойс скептически относился к теософии и считал её прибежищем разочарованных протестантов... Тем не менее он всерьёз интересовался такими темами из теософии, как циклы, реинкарнация, последовательная смена богов и вечная правера, лежащая в основе всех преходящих религий".
Когда разговор зашёл об ирландской литературе, продолжает Эллман,
«[Джойс] заметил, что у Рассела имеется пара удачных лирических стихов, и посетовал, что Йейтс стал писать на потребу толпе. Не менее пренебрежительно отзывался он и о других. Поддавшись на уговоры Рассела, Джойс согласился прочесть свои стихи, но сперва дал понять, что мнение Рассела, каким бы оно ни оказалось, его совершенно не волнует. Рассел нашёл, что в стихах есть свои достоинства, однако посоветовал Джойсу отойти от традиционных и классических форм».
Напоследок Рассел обронил: "...у вас внутри недостаточно хаоса, чтобы создать из него [собственный] мир", и позже вспоминал об этом с превеликим удовольствием [123]. Ведь ко времени создания "Улисса" у Джойса нашлось достаточно хаоса, чтобы необратимо изменить мир западной литературы. Даже те из литераторов, кто не выносит Джойса, не могут не считаться с ним. "Он сделал невозможной небрежность в выборе слов", — отмечает Тед Муни [124]. "Я с ужасом думаю о знаменитой книге "Улисс", которая являет собой крайнюю грань реализма, — говорит AE, — и вместе с тем испытываю к ней уважение. Если бы Джойс написал Чистилище и Рай к тому Аду, что представляет из себя "Улисс", это стало бы одним из величайших литературных творений" [125].
Стюарт Гилберт писал книгу "Улисс" Джеймса Джойса в Париже, постоянно общаясь с самим автором прославленного романа. Говоря о соприкосновении Джойса с теософией и ирландскими теософами, Гилберт рассказывает:
«Когда нам случилось обсуждать... увлекательную Разоблаченную Исиду г-жи Блаватской, [Джойс] спросил, читал ли я что-нибудь из работ Синнетта... Естественно, я понял намёк и вскоре раздобыл "Эзотерический буддизм" и "Рост души". Несомненно, Джойс почерпнул некоторые идеи из этих добротно написанных книг» [126].
В эссе "Госпожа Блаватская", опубликованном зимой 1971 года, Рассел Голдфарб сопоставляет отношение Джойса к творчеству Е.П.Б. с отношением к ней Эрнеста Риса, друга Йейтса:
«Г-жа Блаватская не пыталась обратить Эрнеста Риса, и, в свою очередь, знакомство с её книгами не укрепило его веры в неё. Его скептицизм отразился в "Улиссе" Джеймса Джойса в словах Дж. Дж. О'Моллоя, обращенных к Стивену Дедалу: "Скажите откровенно, что вы думаете об этой толпе герметистов, поэтов опалового безмолвия: как вам старший мистик AE? Пошло всё это от старушенции Блаватской. Славная была трюкоделица".
С другой стороны, если Рис был лично знаком с Е.П.Б. и отвергал её, то Джеймс Джойс читал её труды и черпал в них идеи. Поясняя те места романа, где Джойс пишет об астральной душе, о перевоплощении, Кут Хуми и элементале Е.П.Б., Стюарт Гилберт в книге "Улисс Джеймса Джойса" постоянно ссылается на "Разоблаченную Исиду"» [127].
Идея перевоплощения — одна из центральных, или, по определению Гилберта, установочных тем "Улисса". Гилберт обращает внимание читателя на то, что "невозможно уловить смысл "Улисса", его символизм, значение лейтмотивов, если не понимать эзотерических теорий, которые лежат в основе этой книги... Улисс изобилует ссылками на вечное возвращение людей и вещей, и многие тёмные места легко понять, если помнить об этом" [128].
Эллман приводит ряд других установочных тем книги, позаимствованных из теософии. Он также отмечает, что в романе "Поминки по Финнегану" они составляют некую "полутайную" доктрину, содержащую, среди прочего, и идею циклов. Американский поэт Юджин Джолас говорит о том, что в "Поминках" Джойс "отобразил вращение колеса жизни и создал героя вне Времени: [это] непрерывное творение и возвращение" [129].
Леон Идел в книге о Джойсе утверждает:
«Всё у Джойса, начиная с его проповедей об Аде в "Портрете художника в юности" и кончая последними словами в "Поминках по Финнегану", перекликается с темой Жизни, Смерти и Воскресения; в его сознании всегда присутствовала идея о циклах истории как изначальном мериле жизни Человека» [130].
"Портрет художника" завершается пламенными словами главного героя Стивена Дедала, бросающего вызов жизни: "Я иду, чтобы в миллионный раз испытать реальность опыта и выковать в кузнице моей души несотворённое сознание моей расы... древний отче, древний мастер, будь мне опорой ныне и присно и во веки веков" [131].
В исследовании, посвященном "Улиссу" и "Поминкам по Финнегану", М.Дж.Ходжерт приходит к следующему выводу: "Джойс, как и Йейтс, усмотрел в оккультизме подходящий каркас для своих наиболее серьёзных литературных концепций" [132].