Какое состояние сознания — благо?

Допустим, что жизнь после смерти существует. Эта жизнь не ограничена временем, длится вечно, и в ней по-прежнему существует сознательный опыт. Есть лишь одно существенное отличие: посмертный сознательный опыт вы можете выбирать лишь из того набора субъективных переживаний, которые испытали в нынешней жизни, — после смерти новых переживаний нет. С другой стороны, до смерти вы прошли через множество внутренних переживаний и состояний сознания, причем некоторые из них активно создавали сами, отправившись в кино или в поход, читая книги, принимая те или иные вещества или участвуя в медитациях. В сущности, большую часть сознательной жизни мы так или иначе заняты поиском состояний сознания, которые переживаем как приятные или ценные. Будем считать самой малой единицей сознательного опыта одно субъективное мгновение. Мы всегда переживаем одно мгновение, поскольку, если присмотреться, живем от одного осознаваемого мгновения к другому. При этом большинство ищет «значимого сейчас», этих маленьких «идеальных» мгновений счастья или переживания смысла.

Теперь у нас есть идея и вопрос для предварительного эксперимента. Идея состоит в том, что вам позволено избирать осознанные мгновения конечной жизни для внесения их в «программу вечности». После вашей смерти весь сознательный опыт этой программы будет проигрываться снова и снова в случайном порядке. Из него образуется ваша личная сознаваемая вечность. При жизни вы, подобно феноменологической Золушке, скажете горлинкам: «Хорошие в горшок, поплоше в зобок!» А теперь рассмотрим вопрос: если бы вам позволили выбирать раз и навсегда, если бы только вы могли отобрать хорошие зерна из золы мимолетности, с которой смешала их мачеха, какие мгновения вы бы выбрали? И главное: много ли мгновений, по вашему мнению, на самом деле стоило проживать — в том смысле, что их стоило бы пережить заново ? Мы в Майнцском университете Иоганна Гутенберга, провели первую серию маленьких предварительных экспериментов со старшими студентами-философами. Давид Басслер запрограммировал сервер СМС так, что в течение недели он посылал участникам эксперимента десять сигналов в день. Время сигнала выбиралось случайным образом. Участник должен был решить, было ли последнее мгновение перед осознаваемым ощущением вибрации таким, что его стоило бы взять в жизнь после смерти. Результат многих удивил. Число позитивных осознаваемых мгновений за неделю варьировалось от 0 до 36, а в среднем было 11,8, то есть почти 31% феноменологических случаев, а 69% или более двух третей моментов спонтанно признавались не стоящими повторения.

Если серьезно отнестись к идее этики сознания и нашему вопросу о природе ценности состояний сознания, придется для начала ввести концептуальное различие между субъективной и объективной ценностью осознаваемого мгновения. Возможно, что объективно ценный субъективный опыт — например, болезненный опыт жизни во внешнем мире или глубокое внутренее озарение относительно постоянно повторяющейся формы самообмана — субъективно будет признан непривлекательным и нестоящим. И наоборот, могут быть состояния, субъективно представляющиеся чрезвычайно значимыми, но совершенно не имеющие цены с точки зрения постороннего критика, например некоторые состояния, вызванные психоактивными веществами, или обманчивые состояния, причиной которых стала идеологическая обработка. Целью наших предварительных опытов было, в первую очередь, лучшее понимание механизма, посредством которого мы субъективно оцениваем переживание как приятное или ценное. При этом мы добивались максимально точной и простой системы оценивания, которая всегда будет относиться только к текущему мгновению и окажется по возможности независимой от философских теорий, мировоззрений и концептуальных предпосылок. Например, во втором эксперименте мы отказались от версии загробной жизни и «условий в вечности», заменив их следующим вопросом: «Хотели бы вы последнее осознанное мгновение [перед получением СМС] пережить заново в этой жизни?» Интересно, что при таких условиях позитивными были признаны лишь чуть более 28% мгновений, а почти 72% отвергнуты как не стоящие повторения.

Последние исследования обнаружили, что многие животные способны страдать, потому что обладают осознаваемой я-моделью, так что наш нынешний способ обращения с животными не может быть оправдан с этической точки зрения. Но как нам узнать, воспринимает ли самосознающее, но лишенное речи животное некие условия содержания или некое обращение с ним как болезненное переживание? Ответ прост: достаточно проверить, станет ли животное, обладая свободой выбора, добровольно входить в то же состояние. Но если обратить тот же вопрос к длинной цепи мгновений нашей жизни и ответить с максимальным вниманием к себе и честностью, то мы получим два удивительных феноменологических наблюдения. Они интересны также с философской точки зрения. Во-первых, оказывается, что, хотя осознаваемые мгновения тяжкого страдания в нашей жизни редки, мы на уровне деталей считаем, что нашу жизнь в среднем проживать не стоит. Это верно в самом простом смысле — мы на самом деле не хотели бы заново пережить большинство мгновений, составляющих нашу осознанную жизнь. При ближайшем рассмотрении и на основании чисто субъективных критериев мы бы выбрали лишь малую долю «хорошего зерна» из золы злой мачехи, даже если бы нам, как в сказке, «помогали все птицы небесные». Второе любопытное феноменологическое наблюдение состоит в том, что это открытие задевает нас лишь на очень короткий срок. Почти сразу внушительная активность я-модели на когнитивном и автобиографическом уровне восстанавливает устойчивость самооценки. «Главное вовсе не в отдельных гедонистических ощущениях: ценность сознательного опыта определяется всем контекстом моей жизни, моими личными целями и желаниями в широких временных рамках», — тут же говорим мы себе. Мы принимаемся философствовать: «Дело не в средней оценке и не в наборе очков — на самом деле важны только пиковые переживания», — или нам вдруг приходит в голову, что «большая часть осознаваемых мгновений на самом деле нейтральна, а вовсе не неприятна и не несет никаких страданий!». Может быть, мы сочтем, что, «хотя большинство мгновений моей жизни либо окрашены негативно, либо довольно скучны, зато я пишу диссертацию, которая внесет вклад в сокровищницу человеческого познания, а эпистемический прогресс гораздо важнее, чем насыщенная программа вечной жизни». Все это немного похоже на выступление спикера федерального правительства Германии, подводящего итог дебатам. Если отнестись к этому феноменологическому наблюдению серьезно, то напрашивается неловкий вывод: возможно, основная функция я-модели высшего уровня состоит в том, чтобы постоянно подгонять организм, создавать функционально адекватную форму самообмана, придавая уродливым подробностям жизни приятный блеск путем создания грандиозного внутреннего рассказа — «нарративной я-модели». Заметим, что мы встречались с понятием «нарративная я-модель» в четвертой главе, когда рассматривали блуждание мысли. Мне кажется, что существует глубокая внутренняя связь между самообманом, сознательным опытом тождества во времени и нашим постоянно блуждающим сознанием.

Конечно, на данном этапе поднимается вихрь философских проблем: коль скоро переживание приятного мгновения непременно требует новизны и неожиданности, не будет ли этот «аспект новизны» отсутствовать в программе вечной жизни? Как его можно восстановить, не повредив остального? Будет ли позволено выбрать одно, самое лучшее мгновение жизни и поставить его на бесконечный автоповтор? Имеет ли смысл изучение индивидуальных «мгновенных снимков» сознания без нарративной я-модели, или любая попытка выделить и проанализировать отдельный момент вне широкого контекста темпоральной динамики изначально ведет к заблуждению? И вообще, существует ли такая штука, как интроспективное знание? Не может ли быть, что любое внутреннее решение за или против повтора подвержено хотя бы косвенному, но очень сильному влиянию теорий и, в конечном счете, формируется нашими убеждениями? С какой стати нам доверять своим нормативным суждениям, если они настолько субъективны? И, если сам я оцениваю сознательный опыт как «позитивный» или «ценный», с какой стати мне следовать этой интуиции? Может быть, по-настоящему в жизни важно вовсе не то, что случилось счесть ценным или стоящим мне?

Все это приводит к вопросу, можно ли вести осмысленный разговор об «объективной ценности» тех или иных состояний сознания. Лично я не думаю, что мы сумеем узнать такие объективные ценности или закрепить их, установив окончательные критерии их обоснования. Именно это, среди прочего, составляет часть проблемы, которую мы хотим решить.

Этика сознания

Нейроэтика важна, но ее одной недостаточно. Я предлагаю новую ветвь прикладной этики — «этику сознания». В традиционной этике мы спрашиваем: «Какой поступок хорош?» Теперь следует спросить еще и: «Какое состояние сознания — хорошее?» Я вполне сознаю множество возникающих осложнений24. Тем не менее идея «этики сознания» сохраняет важность как цель, которой следует достичь в будущем. Однако ее приходится строить на довольно слабом основании. Все, что нам под силу, — это с открытым умом вместе изучать, каким образом систематическая культивация определенных состояний сознания могла бы улучшить нашу жизнь и общество, и насколько она в реальности достигает конечной цели первоначальной этической идеи. Чтобы завязать беседу — и дать старт будущей дискуссии, — я хотел бы представить три такие цели. Их преимущество в том, что с ними согласится почти все человечество. Эти три цели представляют собой уменьшение страдания, самопознание и увеличение психической автономии. Я интуитивно полагаю, что желаемое состояние сознания должно удовлетворять, по меньшей мере, трем условиям: оно должно сводить к минимуму страдание (не только человеческое, а всех существ, способных страдать); оно должно в идеале обладать эпистемическим потенциалом (то есть должно включать компонент озарения и расширять знание); и его поведенческие следствия должны увеличивать вероятность в будущем ценных переживаний. Третье условие — увеличение психической автономии. В этике сознания речь идет не только о феноменальных переживаниях. У нее более широкий контекст.

Этика сознания дополнит традиционную этику, сосредоточившись на тех действиях, основная цель которых — это изменение состояния сознания той или иной личности. Учитывая новые возможности таких действий и связанный с ними риск и учитывая то, что у нас в этой области отсутствует интуитивная мораль, ее (то есть этики сознания) задача заключается в том, чтобы оценить этическую ценность разных видов субъективных переживаний как таковых. Можно назвать это рациональным поиском нормативной психологии или «нормативной нейрофеноменологией». Если натуралистический взгляд на Homo sapiens порождает технологии сознания, нам придется иметь дело с вопросами нормы. Развитие этики сознания позволит нам объединить этические дискуссии касательно широкого круга проблем, созданных новым историческим переходом, под одной общей темой. Как только мы займемся вопросами о том, что есть человек, и чем он должен стать , то суть дела сведется к одному-единственному вопросу: какое состояние сознания — благо?

Уменьшение страдания

Несколько раз в этой книге, особенно в седьмой главе и начале этого раздела, показывалось, что осознаваемое страдание, вероятно, более распространено, чем многим из нас хотелось бы признать25. Поэтому важным критерием хорошего состояния сознания является его способность снижать осознанно переживаемое страдание — особенно в будущем, а также и у других созданий, способных страдать26.

Позвольте мне очертить основную мысль, введя в наше рассуждение новую рабочую концепцию — НФ-отпечаток («NP-footprint»), Считать ли некое состояние сознания хорошим, в значительной степени определяется тем, насколько велик его НФ-отпечаток. «НФ» расшифровывается как «негативная феноменология», то есть весь класс неприятных или мучительных состояний сознания. Их можно определить просто как те состояния сознания, которые ощущающее существо не хотело бы повторять, если бы у него был выбор. С другой стороны, идея отпечатка давно в ходу, когда речь заходит об этике окружающей среды. «Экологический отпечаток» — это простая метафора и в то же время концептуальный инструмент, который в принципе поддается дальнейшей дифференциации. Это индикатор долговременности, связывающий потребление ресурсов с производящей способностью планеты, мера человеческого спроса в экосистеме Земли. В то же время экологический отпечаток можно вычислить не только для отдельного человека или домашнего хозяйства, но и для целой нации — оценить как экологический отпечаток можно даже продукты производства и услуги. В частности, экологический отпечаток — это индикатор справедливости, поскольку строится на предположении, что все люди должны иметь в своем распоряжении равные ресурсы. Если бы, например, все люди жили как немцы, нам бы потребовалась не одна планета, а 2,8 Земли, потому что немецкий экологический отпечаток занимает 5,09 гектара. Между тем справедливый экологический отпечаток — 1,9 гектара. Таким образом, экологический отпечаток может служить и подобием валюты, с помощью которой измеряется спрос на биосферу, а именно на все ресурсы и потенциал их использования. Мне кажется, что нечто подобное требуется и в этике сознания. Тоннель эго — наша внутренняя среда, следовательно, то, о чем говорит этика сознания, можно назвать «внутренней экологией».

Этический принцип уменьшения страдания утверждает, что мы должны стремиться к уменьшению страдания для всех сознающих, способных страдать существ. Для этого в первую очередь нужно уменьшить свой собственный НФ-отпечаток. Создавая или культивируя некое состояние сознания, мы должны спрашивать себя: уменьшает оно мой НФ-отпечаток или увеличивает общее количество страдания в мире? Какой НФ-отпечаток оставляет псилоцибиновое состояние сознания? Насколько велик НФ-отпечаток алкогольного состояния? Как насчет приятного состояния, создаваемого путем поедания мяса? Хорошие действия и хорошие состояния сознания — это те, которые минимизируют страдание не только для конкретного субъекта, но и для всех способных страдать существ. Итак, важнейшим вопросом всегда будет: сколько осознанного страдания создаст данное состояние сознания не только для меня, но и для всех людей, способных страдать животных — и даже потенциальных искусственных субъектов. Чрезвычайно важно включать в этот список и потенциальных переживающих субъектов, то есть будущие человеческие личности, будущих животных, способных страдать, и, как мы уже видели, возможные постбиотические системы — такие как сознающие роботы и аватары. Их число — и следовательно, риск причинить вред — может оказаться куда больше, чем мы привыкли думать. Поэтому этика сознания касается не только тех НФ-отпечатков, которые мы оставляем в своей жизни, но и тех, которые оставлены нами в я-моделях других существ — как в настоящем, так и в будущем.

Самопознание

В предыдущей главе мы видели, что одна из положительных сторон нового образа человечества заключается в огромной глубине нашего феноменального пространства состояний. Множество его измерений невероятно увеличивает пространство состояний сознания для каждого человека. Мы редко замечаем этот факт, между тем свобода наших действий сейчас расширяется новыми технологиями сознания. Обратите внимание, что мы еще и не начинали по-настоящему систематически испытывать измененные состояния сознания ради их эпистемического потенциала.

В первой главе мы видели, что научный способ приобретения знаний, возможно, не единственный. Но если действительно существуют виды знания, не выразимые в предложениях, то они могут состоять в особенных способностях — например, в знании, как делать что-то правильно. Британский философ Гилберт Райл в этом контексте делал различие между «знать, как» и «знать, что». Это простое концептуальное различие может оказаться существенным, когда речь идет о медитации, увеличении психической автономии и эпистемическом потенциале измененных состояний сознания в общем. В отношении нелингвистических и неинтеллектуальных форм самопознания мы, возможно, сталкиваемся просто с определенными способностями — способностями к внутреннему действию. Чем больше у человека таких способностей, тем больше у него пространство самостоятельных умственных действий. Чем больше таких умений освоил человек, тем больше новых форм субъективных переживаний ему доступно. Это верно не только в отношении успешной психотерапии. Тот, кто научился, например, на курсах медитации справляться с внутренней тревогой, неотступным сомнением в себе или особо сложными эмоциями, тот освоил новое умение. Это умение основывается на нелингвистической форме самопознания и потенциально увеличивает внутреннюю автономию. «Знание, как» — это практическое знание, и, конечно, для внутренних действий такое знание тоже существует. Тот, кто на курсах медитации или под влиянием классических галлюциногенов, подобно Олдосу Хаксли, научился видеть в тонких, бесконечно мягких движениях листьев на ветру или в нежном мерцании проточной воды «непрекращающееся преходящее, которое в то же время есть чистое Бытие», — тот попросту приобрел новую способность. Эта способность состоит в том, чтобы, возможно, вспомнить предыдущее состояние и вновь направить внимание на определенный аспект собственного восприятия. Это может привести, например, к тому, что, хотя бы в некоторой степени, данному человеку впредь всегда, уже без курсов медитации и без психоактивных веществ, будут доступны совершенно новые способы переживания природы. Во всяком случае, он теперь обладает знанием, что у него есть такая способность и такие внутренние возможности действовать. Это означает, что его я-модель весьма существенно изменилась. «Культура сознания» означает в данном контексте также расширение я-модели посредством повышения своей психической автономии и посредством культивации новых способностей к внутреннему действию.

Однако следует уяснить то, что старинный философский проект самопознания должен реализовываться в совершенно иных рамках и граничных условиях. Это особенно верно в отношении ненаучных форм познания — то есть тех, которые передаются не речью и не теориями, а посредством упомянутых более тонких психических умений.

Тоннель эго возник как биологическая система репрезентации и обработки информации, включенная в социальную сеть коммуницирующих тоннелей эго. Теперь же мы видим себя запутавшимися в плотной паутине технических систем представления и обработки информации. С пришествием радио, телевидения и Интернета тоннель эго включился в пульсирующее глобальное облако информации, для которого характерен быстрый рост, постоянное ускорение и собственная автономная динамика. Оно диктует нам ритм и темп жизни. Оно беспрецедентно расширяет наше социальное окружение. Оно уже начало перестраивать наш мозг, отчаянно пытающийся адаптироваться к этим новым джунглям — к информационным джунглям, к экологической нише, которая отличается от всех, в которых когда-либо обитал наш вид. Возможно, и наше телесное восприятие изменится, по мере того как мы будем учиться управлять множеством аватаров во множестве виртуальных реальностей одновременно, погружая свои осознаваемые «я» в совершено новые сенсомоторные циклы. Можно предположить, что все больше социальных взаимодействий будет происходить между аватарами, и мы уже знаем, что социальные взаимодействия в киберпространстве усиливают ощущение присутствия больше, чем самая совершенная графика или другие технические детали. Возможно, мы наконец придем к пониманию того, чем с самого начала была большая часть нашей сознательной социальной жизни, а именно взаимодействием образов, высоко опосредованным процессом, в котором психические модели личностей каузально воздействуют друг на друга. Возможно, мы научимся видеть в коммуникации процесс, во время которого мы пытаемся оценить динамические внутренние модели, созданные другими мозгами, а также контролировать их содержание и развитие во времени.

Для тех, кто много с ним работает, Интернет уже стал частью я-модели. Мы используем его как внешний носитель памяти, как когнитивный протез и средство эмоциональной саморегуляции. Мы думаем с помощью Интернета, он помогает нам определить наши желания и цели. Мы учимся работать в «многозадачном» режиме, объем нашего внимания сокращается, а многие наши социальные взаимодействия приобретают на удивление «бестелесный» характер. «Онлайн-аддикция» в психиатрии стала техническим термином. Согласно исследованию, проведенному министерством здравоохранения, на 25 сентября 2011 года в Берлине около 560 000 жителей Германии страдали интернет-зависимостью — больше, чем игровой зависимостью. По данным южнокорейского правительства, 18% подростков и 9,1% всех взрослых страдают этой зависимостью, и число их постоянно растет. Многим молодым людям (в том числе многим студентам) требуется содержание в виде картинок и краткосрочное чувство вознаграждения, они страдают дефицитом внимания и уже не способны сосредоточиться на старомодной информации, переданной сериями символов: им стало трудно читать обычные книги. В то же время нельзя не признать богатства новой информации, возросшей гибкости и психической независимости, подаренных нам Интернетом. Ясно, что объединение сотен миллионов человеческих мозгов (и созданных этими мозгами тоннелей эго) в новой медийной среде уже начало менять саму структуру сознательного опыта. Куда заведет этот процесс, предсказать невозможно.

Что нам делать при таком обороте дел? Ответ, с точки зрения этики сознания, прост: нам следует понять, что новые средства коммуникации — тоже технологии сознания, и снова спросить себя, какое из состояний сознания есть благо.

Родственной проблемой является проблема управления вниманием. Способность направлять внимание на среду, собственные чувства и чувства других — эволюционно развившаяся особенность человеческого мозга. Внимание — это ограниченный, но абсолютно необходимый ресурс для хорошей жизни. Внимание необходимо нам, чтобы по-настоящему слышать других — и даже самих себя. Внимание нужно, чтобы по-настоящему наслаждаться приятными ощущениями и чтобы эффективно учиться. Оно нужно, чтобы по-настоящему присутствовать при сексе, чтобы любить и просто любоваться природой. Наш мозг за день способен выдавать лишь ограниченное количество этого ценного ресурса.

На сегодняшний день реклама и индустрия развлечений атакует самую основу нашей способности к переживанию, втягивая нас в непроглядные и сбивающие с толку медийные джунгли. Они покушаются на наш скудный ресурс внимания, причем делают это все более настойчиво и обдуманно. Конечно, они все больше используют в своих целях новые знания о человеческой психике, собранные нейро- и когнитивными науками (одним из новых уродливых жаргонных словечек является «нейромаркетинг»). Психолог Рой Баумайстер говорит об истощении эго («Ego Depletion »), подразумевая, что эго устает или иссякает. Он имеет в виду, что самоконтроль — то, что раньше часто называлось просто «силой воли», — это единый и ограниченный ресурс. Этот ресурс со временем истощается в зависимости от того, насколько часто человеку приходится вкладываться в контроль над своим поведением, и сколько энергии он на это тратит. Сила воли подобна мускулу, который утомляется от перенапряжения. Коммерческая и рыночная индустрия в наши дни избирательно бомбардирует именно эту часть я-модели, поскольку ее цель — истощенное эго, психически ослабевший потребитель, покупающий все, в чем не нуждается. Вполне возможно, что такая постоянная перегрузка, созданная новой медийной средой, в недолгом времени уничтожит также и некоторые аспекты естественно развившейся у нас и еще не слишком отточенной способности к психическому самоопределению — например, способность управлять вниманием и контролировать внутреннюю деятельность, рассмотренные нами в главе 4. Истощенное эго в конце концов станет и думать то, чего думать не собиралось.

Самые первые результаты влияния мы уже можем распознать. Они состоят в эпидемии дефицита внимания у детей и молодежи, в «синдроме выгорания» у людей среднего возраста, в нарастающем уровне тревожности у большей части населения. Если теория я-модели не ошибается, и сознание являет собой пространство деятельности внимания, и если (как обсуждалось в главе 4) верно также то, что субъективное переживание контроля и удержания фокуса внимания являет собой один из самых глубоких уровней феноменального чувства самости, то мы становимся свидетелями не только организованной атаки на пространство сознания как таковое, но и социального распространения мягкой формы деперсонализации: предпринимаются попытки забрать у нас контроль над нашим вниманием. Новые средства массовой информации могут создать новую форму бодрствующего сознания, напоминающую лишь ослабленные состояния субъективности — смесь сновидения, деменции, опьянения и инфантилизма.

Наши рекомендации