Как духовное упражнение, или Пессимизм и оптимизм у Марка Аврелия

Листая Размышления 1} Марка Аврелия, мы не можем не удивиться изобилию в них пессимистических заявле­ний. Горечь, отвращение, «тошнота», даже перед чело­веческим существованием, выражены там в порази­тельных формулах, например, в такой: «Каким пред­ставляется тебе омовение? Масло, пот, грязь, липкая вода — все вещи, возбуждающие брезгливость. Таковы же и каждая часть жизни, каждый предмет» (VIII, 24). Презрительные выражения такого рода прежде всего относятся к телу, к плоти, называемой «кровь да кости, бренное плетение из нервов, жил, артерий» (II, г). Они также применяются к вещам, которые люди рассматри­вают как ценности: «...это — труп рыбы, это — труп пти­цы или поросенка. Равным образом, фалернское вино — выжатый сок винограда, пурпур — шерсть овцы, окра­шенная кровью улитки, соитие — трение известных орга­нов и выбрасывание семени, соединенное с особыми спазмами» (VI, 13). Тот же взгляд без иллюзии направлен на человеческую деятельность: «Все блага, ценимые в жизни, суетны, бренны, ничтожны и подобны молодым псам, кусающим друг друга, и капризным детям, то сме­ющимся, то вновь плачущим» (V, зз)· Война, посред­ством которой Марк Аврелий защищает границы импе­рии, словно «паук, (который) горд, завлекши муху; <...> а кто — сарматов» (Ч, й о). На беспорядочное мельтешение человеческих марионеток Марк Аврелий смотрит без

сожаления: «Подумай, каковы эти люди, когда едят, спят, совокупляются, испражняются и т. д., а затем каковы они, когда корчат из себя важных господ, чванятся или гневаются и расточают укоризны с высоты своего вели­чия» (X, 19)· Человеческое мельтешение тем более смеш­но, что оно длится одно мгновение и сводится к малым вещам: «...то, что было вчера еще в зародыше, завтра уже мумия или прах» (IV, 48, з)·

Двух слов достаточно, чтобы резюмировать челове­ческую комедию. Все банально, все эфемерно. Все ба­нально, потому что нет ничего нового под солнцем: «Постоянно размышляй о том, что все происходящее ничем не отличается от происходившего ранее и име­ющего произойти в будущем. Пусть предстанут перед твоим взором целые периоды жизни и сходные друг с другом положения, которые известны тебе или из соб­ственного опыта или из истории более раннего време­ни, как-то: весь двор Адриана, весь двор Филиппа, Александра, Креза. Ибо повсюду здесь одно и то же, только действующие лица другие» (X, 2/)· Банальность, скука, доходящая до тошноты: «Постоянное повторе­ние представлений в амфитеатре и тому подобных ме­стах может под конец опротиветь, и однообразие сде­лать зрелище докучным. То же происходит теперь и всю жизнь. Ибо и вверху, и внизу — все одно и то же, и из одного и того лее. Но до коих же пор?» (VI, ^6). Че­ловеческие вещи не только банальны, но они также эфемерны. Марк Аврелий старается снова пережить посредством воображения человеческое мельтешение целых эпох прошлого времени (IV, 32), например, эпо­ху Веспасиана, эпоху Траяна: свадьбы, болезни, войны, праздники, торговля, сельское хозяйство, амбиции, ин­триги. Все эти человеческие массы и их деятельность угасли, и от них не остается больше и следа. Этот бес­конечный процесс разрушения Марк Аврелий пытается представить себе как «дым» человеческий (Ч, 18 и з1)-

* Марк Аврелий * "" >;

Утешится ли человек скоротечностью своего суще­ствования, надеясь пережить себя в том имени, которое он оставит потомкам, но что такое имя, «пустой звук и бездушное эхо» (V, зз)· И эта жалкая ускользающая вещь будет передана только поколениям, каждое из которых будет длиться только лишь мгновение в бес­конечности времени (III, i о). И чем тешить себя этой иллюзией, не лучше ли повторить себе вместе с Мар­ком Аврелием: «...сколько людей вовсе не знают и тво­его имени, сколько забудут тебя в самом непродолжи­тельном времени...» (IX, 30). И даже еще более опреде­ленно: «Скоро ты забудешь обо всем, и всё, в свою очередь, забудет о тебе» (VII, 21).

И что же такое человеческий мир в совокупности реальности? Маленький уголок земли вмещает его, и сама земля есть лишь маленькая точка в огромности пространства, в то время как человеческая жизнь есть лишь преходящее мгновение в двойной бесконечности времени, простирающейся перед нами и позади нас. В этой огромности все вещи безжалостно уносит мощ­ным потоком метаморфоз, бесконечной рекой мате­рии и времени (IV, 43 )·

Таким образом, все человеческие вещи суть лишь дым и ничто (Ч, 3А). и за рамками веков и различий культуры кажется, что Марк Аврелий говорит созвучно Екклезиасту: «Суета сует,— все суета».

Не нужно поэтому удивляться, что многие историки говорили с некоторой снисходительностью о песси­мизме Марка Аврелия. П. Вендланд 2) говорит о его «мрачном смирении», Дж. М. Рист 3) о его скептицизме. Э. Р. Доддз 4) настаивает на вечной самокритике, которой подвергает самого себя Марк Аврелий. Он связывает это со сновидением императора, сообщенной нам Дионом Кассием 5). Тот увидел сон в ночь своего усыновления, что у него были плечи из слоновой кости. Это, согласно Э. Р. Доддзу 6), означает, что Марк Аврелий испытал в

II

острой форме то, что современные психологи называют кризисом идентификации личности. Недавно доктор Р. Дайи, психосоматик, и X. ван Эффентерре 7) сделали попытку в совместном исследовании диагностировать в «Случае Марка Аврелия» патологические аспекты психи­ческого и физиологического порядка. Опираясь на сви­детельство Диона Кассия 8), они предполагают, что Марк Аврелий страдал язвой желудка и что личность импера­тора соответствует психологическим корреляциям этой болезни: «Язвенник — это человек, замкнутый на самом себе, беспокойный, озадаченный <...>. Определенная ги­пертрофия „я" скрывает от него его соседей <...>, и по сути именно самого себя он ищет в других <...>. Совестливый до мелочей, он интересуется техническим совершен­ством управления больше, чем человеческими отноше­ниями, суммой которых должно было бы быть это уп­равление. Если он человек мысли, он будет склоняться к поиску обоснований, к поиску более высоких образов для подражания, к стоическим или фарисейским уста­новкам» 9), В глазах авторов этой статьи Размышления от­вечают потребности «самоубеждения», «оправдания в своих собственных глазах» 10).

Именно здесь предстает, я думаю, лучше всего, ошибка толкования, по причине которой можно поду­мать, что мы можем сделать из чтения Размышлений вы­воды касательно психологии императора-стоика. Это произведение представляют себе как некий личный дневник, в котором тот изливает свою душу. Достаточ­но романтическим образом воображают императора в трагической атмосфере войны против варваров, пишу­щего или диктующего вечерами свои расслабленные рефлексии о зрелище человеческих вещей или вечно старающегося оправдать себя или же убедить себя, что­бы поправить разъедающее его сомнение.

На самом деле, ничего подобного. Чтобы понять, что такое суть Размышлений, нужно прежде всего распознать

литературный жанр, к которому они относятся, и вновь поместить их в общую перспективу философско­го учения и жизни в эллинистическую эпоху и). В эту эпоху философия является главным образом духовным руководством: она направлена не на то, чтобы дать аб­страктное учение, но всякий «догмат» предназначен для преобразования души ученика. Вот почему философ­ское учение, даже если оно развивается в долгие изыс­кания или в обширные синтезы, неотделимо от бес­конечного возврата к фундаментальным догматам, представленным, если возможно, в коротких вырази­тельных формулах, в форме epitome или катехизиса, ко­торые ученик должен запомнить наизусть, чтобы не­престанно к ним возвращаться 12).

Соответственно, важный момент философской жиз­ни заключается в упражнении по медитации: «Обдумы­вай <...> днем и ночью» 13), как говорится в Письме Эпикура Менекею. Благодаря медитации, мы будем непрестанно иметь «под рукой», то есть в наличии, фундаментальные догматы школы, с тем чтобы душа находилась под их мощным психологическим воздействием. Медитация может принять форму письменного упражнения 14), ко­торое будет настоящим диалогом с самим собой: eis heaiiнon 15).

Значительная часть Размышлений Марка Аврелия соот­ветствует этому упражнению: нужно обеспечить живое присутствие в своем разуме фундаментальных догма­тов стоицизма. Это фрагменты стоической системы 16), которые Марк Аврелий повторяет для самого себя.

К такой «меморизации» догматов у императора-философа добавляются другие письменные духовные упражнения, на этот раз вполне традиционные. Прежде всего, это испытание своей совести, когда мы проверяем ход своего духовного развития 17). Затем, упражнение praemeditatio malorum 18), предназначенного для того, что­бы не оказаться застигнутым тем или иным событием

врасплох. Мы очень четко представляем себе возмож­ные неприятные события, и должны продемонстриро­вать сами себе, что в них нет ничего устрашающего.

Таким образом, Размышления Марка Аврелия являют­ся крайне ценным документом. Они доносят до нас за­мечательный пример жанра сочинения, вероятно ши­роко распространенного в античности, но призванного в силу самого своего характера к легкому исчезнове­нию: упражнения в медитации, записанные письменно. Как мы увидим сейчас, пессимистические формулы Марка Аврелия являются вовсе не выражением личных взглядов пресыщенного императора, но духовными уп­ражнениями, практиковавшимися в соответствии со строгой методикой.

В настоящем исследовании мы сосредоточим наше внимание на очень характерном духовном упражне­нии, состоящим в создании для себя точного представ­ления, «физики», предметов или событий. Его метод определяется в следующем тексте:

Следует давать определение или описание каж­дого представляемого предмета, чтобы без покрова и в расчленении всех частей видеть самою его сущность и называть его и все то, из чего он состоит и на что разложится, соответствующими именами. Ведь ничто так не содействует возвышенному настроению, как способность планомерного и ис­тинного проникновения во все встречающееся в жиз­ни и умение встать относительно него на такую точку зрения, чтобы сразу решить, какому миру и какая от него польза, в чем его ценность как для це­лого, так и для человека (III, 11).

Таким образом, упражнение заключается прежде всего в определении объекта или события в себе са­мом, таким, как он есть, отделяя его от условных пред-

ставлений, обычно составляемых о нем людьми. В то же самое время мы должны применять метод разделе­ния, который, как мы увидим далее, может принимать две формы: деление на количественные части, если объект или событие являются продолжительными и однородными реальностями, разделение на составные части, то есть на причинный элемент и материальный элемент в большинстве случаев. Наконец мы рассмот­рим соотношение объекта или события с целой вселен­ной, его место в ткани причин.

Часть метода, состоящая в определении объекта «в себе самом» и его настоящего имени, разъясняет нам некоторые внешне пессимистичные тексты, которые мы цитировали в начале данного исследования. Имен­но таковы определения пищи, вина, пурпура, сексуаль­ного союза (VI, 13) — намеренно сугубо «натуральные», технические, медицинские определения объектов, о которых идет речь. В частности, определение соития напоминает формулировку: «Половое совокупление есть малая эпилепсия»,— то, что Авл Геллий приписы­вает Гиппократу, а Климент Александрийский Демок­риту 19). Равным образом, когда Марк Аврелий безжа­лостно живописует интимную жизнь грубых людей, «когда (они) едят, спят, совокупляются, испражняются и т. д.» (X, 19), он старается дать физическое описание человеческой реальности. Тот же метод применяется к изображению смерти: «Что такое смерть? Если взять ее саму по себе и отвлечься от всего, что вымышлено по ее поводу, то тотчас же убедишься, что она не что иное как действие природы» (II, 12). Несколько раз мы встречаем в Размышлениях попытку дать «научное» наз­вание этому произведению природы, так чтобы это со­ответствовало общей теории космической физики: «О смерти: или рассеяние, если все атомистично, или угашение и изменение, если все едино» (VII, 32; ср.: VI, 4; ю; VI, 24; IV, ч)-

Такие изображения, отмечает Марк Аврелий, «дохо­дя до самых вещей и проникая в них, дают возмож­ность увидеть, каковы они на самом деле. <...> если какие-либо вещи кажутся нам безусловно заслуживаю­щими нашего одобрения, следует обнажить их, про­зреть всю их суетность и устранить ореол, придаваемый им россказнями» (VI, 13) 20).

Другой способ точного познания объектов состоит в разделении 21), либо на количественные части, либо на составные части. Размышления дают нам пример первого способа разделения:

Ты будешь относиться с презрением к веселой пес­не, к танцам, ко всем видам борьбы, если разделишь всю мелодию на отдельные звуки и относительно каждого задашь себе вопрос: «Не перед ним ли я не могу устоять?» Ведь ты постыдишься же ответить ут­вердительно, поступай соответственно этому с танцами, относительно отдельных движений и поло­жений, равно как и с борьбой во всех ее видах. По­мни же, что во всем, за исключением добродетели и ее действий, следует тотчас же переходить к рас­смотрению частей и из их расчленения черпать пре­зрение к целому. Примени то же самое и ко всей жизни (XI, г).

Именно в этом методе анализа «протяженностей» на составные части и заключаются первоистоки одной из самых дорогих Марку Аврелию тем, а именно темы скоротечности настоящего момента 22). Мысль, кото­рую мы только что процитировали, действительно со­ветовала так: «Примени то же самое [рассмотрение ча­стей и их расчленение] и ко всей жизни». И мы видим, как Марк Аврелий конкретно применяет его: «Пусть не смущает тебя мысль о твоей жизни в целом» (VIII, 36). Равно как иллюзией является изображение песнопе­ния, как чего-то иного, чем последовательность нот,

танца — иначе, чем череда последовательных фигур, и эта пагубная ошибка, когда ты позволяешь беспокоить себя глобальным изображением всей своей жизни, на­коплением всех трудностей и всех испытаний, ожидаю­щих нас. Наша жизнь, как нечто протяженное, в конеч­ном счете делится до бесконечности 23). Каждое мгно­вение нашей жизни угасает, когда мы хотим его схватить: «Последнее же (настоящее) еще умалится, если ты ограничишь его им самим...» (VIII, 36). Отсюда многажды повторенный совет Марка Аврелия: «Не вы­ходи за пределы настоящего» (VII, 29). Это означает: старайся приоткрыть для себя, насколько бесконечно малым является мгновение, в котором будущее стано­вится прошлым.

Итак, используемый здесь метод состоит в изолиро­вании мыслью момента временной протяженности, потом в заключении от части к целому: песнопение — это только лишь ноты, жизнь — это только лишь убе­гающие мгновения. Мы находим применение того нее самого принципа в некоторых приведенных выше «пес­симистических» заявлениях. Мы делаем свое заключе­ние от одного момента к совокупности жизни, от уто­мительных спектаклей амфитеатра ко всей продолжи­тельности существования (VI, 46), от отвратительного вида воды в бане ко всей совокупности мгновений жиз­ни (VIII, 24). Что делает легитимным такое рассужде­ние? Это идея, что временное развертывание ничего не меняет в содержании реальности, то есть реальность вся целиком дается в каждое мгновение, иначе говоря, продолжительность совершенно однородна. Лучшей иллюстрацией этой концепции является следующая мысль: «Подумай о том, сколько явлений возникает в теле и душе каждого из нас в течение одного момента времени, и ты не будешь удивляться тому, если несрав­ненно более или, вернее, все сосуществует в том Еди­ном и Целом, которое мы называем Миром» (VI, 25).

Другой способ разделения состоит в том, чтобы различать сущностные составляющие объекта или события. Вот почему неоднократно Марк Аврелий пе­речисляет вопросы, которые нужно задавать себе в присутствии предстающей перед нами вещи. Таких вопросов — четыре, и они достаточно хорошо соответ­ствуют тому, что принято называть стоическими «кате­гориями»: каков материальный элемент вещи? Каков ее причинный элемент? Каково ее соотношение с кос­мосом? Какова ее естественная длительность? 24) И этот метод имеет своим следствием то, что событие или предмет располагается в физической перспективе, в общих рамках физической науки. Например, следую­щая мысль:

«Я состою из начала причинного и материального 25). Ни то ни другое не перейдет в небытие, как и не воз­никло оно из небытия. Поэтому каждая часть моего существа по изменении сделается какой-нибудь частью мира, последняя, изменившись, в свою очередь, сдела­ется другой частью мира, и так в бесконечность» (V, 13). В этой перспективе рождение и смерть индивида ста­новятся моментами универсальной метаморфозы, в которой находит удовольствие природа (IV, т,6), и кото­рую она ставит перед собой в качестве задачи (VIII, 6). Таким образом, видение неудержимой реки универ­сальной материи и бесконечного времени, уносящих человеческие жизни, в конечном счете, прибавляется к этому методу разделения. Благодаря ему, события, предстающие перед нами, страдания, оскорбления или смерть теряют свое чисто человеческое значение, по­скольку воссоединяются со своей настоящей физичес­кой причиной, первоначальной волей Провидения и необходимого сцепления обусловленных ею причин 2б). «Что бы ни случилось с тобой — оно предопределено тебе из века. И сплетение причин с самого начала свя­зало твое существование с данным событием» (X, 5)·

Метод, предложенный Марком Аврелием, целиком и полностью меняет нашу оценку предметов и событий человеческой жизни. Обычно, когда люди хотят что-либо оценить, они применяют систему чисто человече­ских ценностей, зачастую унаследованную от традиции, искаженную страстями. Это то, что Марк Аврелий назы­вает ttнphos, раздутостью мнения (VI, 13). То есть можно сказать в некотором смысле, что метод «физического» определения стремится устранить антропоморфизм, если понимать здесь под «антропоморфизмом» то чело­веческое, слишком человеческое, что человек добавляет к вещам, когда он их себе представляет: «Не говори себе ничего сверх того, что сообщают первоначальные пред­ставления. Сообщается, что такой-то бранит тебя. Это сообщается, а что тебе вред от этого, не сообщается» * (VIII, 49)· Объективный факт представлен для нашего ознакомления: такой-то говорит то-то. Это и есть первое представление. Но большинство людей к нему добавля­ют сами второе представление, идущее изнутри, выра­жающееся во внутренней речи: «Это клеветническое слово является оскорблением для меня». К суждению су­ществования добавляется ценностное суждение, кото­рое для Марка Аврелия и стоиков не имеет основания в реальности, поскольку единственное возможное зло, способное поразить человека, это моральная ошибка, им совершенная:

«Итак, — заключает Марк Аврелий, — оставайся по­стоянно в пределах первых представлений, ничего не примышляя к ним сам от себя, и с тобой ничего не бу­дет. Или, еще лучше, при мысли, но как человек, знаю­щий все присходящее в мире» (VIII, 49)· Таким обра­зом, здесь имеется два этапа: прежде всего, нужно следовать первому, можно сказать, наивному представ­лению, то есть придерживаться определения объекта

Пер. А. К. Гаврилова.

или события, взятого в себе самом, не добавляя к нему ложной ценности; затем дать объекту или событию его настоящую ценность в той мере, в какой мы его соот­носим с его естественными причинами: волей Прови­дения и волей человека. Мы наблюдаем тут появление темы, дорогой для Марка Аврелия: это тема знаком­ства человека с природой; мудрец, практикующий ме­тод «физического» определения, все находит «натураль­ным», потому что он ознакомлен с путями природы: «Как смешон и невежественен тот, кто дивится чему-либо из происходящего в жизни!» (XII, 13)· «Все проис­ходящее так же обычно и известно, как роза весной и виноград осенью» (IV, 44)·

В конечном счете, именно в космическую перспек­тиву, перспективу универсальной природы снова поме­щаются объекты и события: «И широкий простор от­кроется перед тобой, если ты охватишь мыслью весь мир, подумаешь сначала о вечном времени, а затем о быстроте изменения, которому поочередно подлежат все отдельные вещи, о том, как краток промежуток между их возникновением и исчезновением, о бездне времени до их возникновения и беспредельности пос­ле их исчезновения» (IX, 32)· Взгляд души 27) будет совпадать с божественным взглядом универсальной природы 28). Равно как мы дышим окружающим нас воздухом, нам нужно думать Мыслью, в которую мы погружены 29).

Это трансформирование взгляда, происходящее через практику «физического» познания вещей, есть не что иное, как величие души. В приведенном выше тексте (III, 11) Марк Аврелий говорит об этом прямо: «Ведь ничто так не содействует возвышенному настроению, как способность планомерного и истинно­го проникновения во все встречающееся в жизни...» Марк Аврелий не дает пространного определения этой

Как духовное упражнение, или Пессимизм и оптимизм у Марка Аврелия - student2.ru

добродетели. Самое большое, что он отмечает (X, 8), это то, что термин hyperphron (можно перевести «благо­родный», «нестроптивый») подразумевает «превознесе­ние разумной части над медленными или порывисты­ми движениями плоти, над суетной славой, над смер­тью и тому подобным». Такое определение очень близко к определению, которое традиционно давали стоики величию души: «Величие души есть доброде­тель или знание, возвышающее нас над тем, что может случиться, что может произойти как с добрыми, так и со злыми» 30>, то есть над тем, что технический язык стоиков называл «безразличные» вещи. И в самом деле, для стоиков были безразличны вещи, которые не были ни хорошими, ни плохими. Для них единственным бла­гом была добродетель, единственным злом был порок. Добродетель и порок зависят от нашей воли, суть в на­шей власти, а все остальное — жизнь, смерть, богатство, бедность, удовольствие, боль, страдание, известность — не зависят от нас. Эти вещи, независимые от нашего хо­тения, и поэтому чуждые противополаганию добра и зла, были безразличными. Они приключались безраз­лично с хорошими и с плохими в силу исходного реше­ния Провидения и необходимого сцепления причин.

Таким образом, говорить, что метод «физического» определения порождает величие души, все равно, что сказать, что он для нас раскрывает, будто все, что не есть добродетель, безразлично. И это явным образом подчеркивается в следующей мысли Марка Аврелия:

Душа обладает способностью устроить жизнь наи­более совершенным образом, если только человек будет безразлично относиться к вещам без­различным. Безразлично лее будет относиться тот, кто каждую из этих вещей рассматривает в расчлене- ? нии 31), а не в целом виде и помнить, что ни одна из

них нс навязывает нам убеждения о себе и не при­ступает к нам, но что они недвижимы, составляем же суждение о них мы сами... (XI, 16).

Значение изучаемого нами метода предстает тут в ином свете. Определять или разделять объект чисто «физическим» способом, сообразным «физической» ча­сти философии, это отделить от него ложную цен­ность, которую ему приписывало человеческое мнение. Это значит признать его как «безразличный», то есть не зависящий от нашей воли, но зависящий от божествен­ной воли, и это значит переместить его из банальной и мелочной сферы человеческих интересов в неизбеж­ную сферу порядка природы.

Читатель обратит внимание на формулу «быть безразличным к безразличным вещам». Нет уверенно­сти, что всякий стоик принял бы ее. В самом деле, стоики допускали, что среди безразличных вещей воз­можен выбор, что некоторые «предпочтительны» в силу их большей или меньшей сообразности с приро­дой: они, например, предпочитали мир войне, спасение родины ее разрушению. Но формула «быть безразлич­ным к безразличным вещам» напоминает определение конца жизни согласно Аристону Хиосскому, еретиче­скому стоику III века до Р. X.: «Жить в безразличии по отношению к безразличным вещам» 32). Аристон хотел этим сказать, что, помимо добродетели, не существует вещей, предпочтительных по природе; вещи могут предпочитаться только в силу обстоятельств 33). Как хорошо показал Ж. Моро 34), Аристон хотел быть абсо­лютно верным фундаментальному принципу стоициз­ма, признающему только лишь добродетель единствен­ным Благом, единственной ценностью. Его желание, чтобы разум был способен признавать свой долг в каж­дом обстоятельстве, не имея потребности в познании природы. Но однако мы знаем, что именно чтение со-

чинений Аристона и вызвало обращение Марка Авре­лия в философию 35).

С другой стороны, надо уточнить смысл, который Марк Аврелий придает этому безразличию к безразлич­ным вещам. Оно состоит в том, чтобы не делать разли­чия; оно есть равенство души, а не отсутствие интереса и привязанности. Безразличные вещи небезынтересны для мудреца, совсем наоборот — ив этом-то и заключа­ется главное благодеяние метода «физического» опреде­ления — начиная с того момента, когда мудрец открыл для себя, что безразличные вещи не зависят от воли че­ловека, но от воли универсальной природы, они приоб­ретают для него бесконечный интерес, он их принимает с любовью, но все с одинаковой любовью, он их находит красивыми, но все с одинаковым восхищением. В этом и заключается один из сущностных аспектов величия души; но именно в этом Марк Аврелий и глубоко отли­чен от того, что мы знаем об Аристоне Хиосском, каким бы ни было его влияние. Последний отвергал «физиче­скую» часть философии зб), ибо хотел обосновать дол­женствование так, чтобы оно было независимо от позна­ния природы. Напротив, Марк Аврелий основывает ве­личие души и безразличие к безразличным вещам на созерцании физического мира. Духовное упражнение «физического» определения, которому мы посвящаем настоящее исследование, и является именно претворе­нием физической части стоической философии.

Тесную связь между величием души и познанием при­роды можно прежде всего найти у Сенеки 37). В предис­ловии к своему трактату, озаглавленному Естественные вопросы, он излагает полезность этого физического иссле­дования; это будет именно величие души: «Добродетель, к которой мы стремимся, — вещь, конечно, превосход­ная, но не потому, что свобода от зла сама по себе состав­ляет благо, а потому, что она освобождает душу, подго­товляет ее к познанию небесных вещей и делает ее

достойной того, чтобы приобщиться к Богу» 38)- В этом стоики соединялись с платонической традицией, откры­той знаменитым текстом Государства39), который сам Марк Аврелий цитирует следующим образом: «Думаешь ли ты, что душе возвышенной и объемлющей своим взо­ром все время и все сущее, жизнь человеческая покажет­ся чем-нибудь значительным?» (VII, 3 5)· Величие души здесь связано с некоторым полетом ума далеко от зем­ных вещей. Хотя Марк Аврелий, цитируя этот текст, дал понять, что он сам поддерживает платоническую тради­цию, все же его концепция умозрительных основ вели­чия души радикально отличается от платонической темы воображаемого парения души. И в самом деле, сто­ицизм предоставляет Марку Аврелию физику конкрет­ного события, hketnunc, и прежде всего именно эта физи­ка дает основу для добродетели величия души.

Событие настоящего момента, которое метод количе­ственного анализа временного содержания делал почти мимолетным, вновь получает, благодаря методу анализа на основные составляющие, можно сказать, бесконеч­ную ценность. И в самом деле, если мы будем анализиро­вать причины каждого события, оно представляется вы­ражением воли природы, развернутой или отраженной в сцеплении причин, составляющих судьбу. «Очертить кружком настоящее», это сначала освободить воображе­ние от страстных представлений, сожаления и надежды, освободиться таким образом от треволнений и бесполез­ных забот, но в особенности, это значит практиковать настоящее упражнение по «присутствию Природы», возобновляя в каждое мгновение согласие нашей воли с Волей универсальной Природы. То есть, вся моральная и философская деятельность сосредоточивается в мгнове­нии: «Достаточно наличности правильного убеждения, действия, имеющего целью общее благо, и настроения, благожелательного ко всему, что происходит в силу внешней причины» (IX, 6).

Можно сказать, что вещи, рассмотренные в этой пер­спективе, преобразованы. Между ними мы больше не делаем «различия»: они равным образом принимаются, и их равным образом любят: «„Любит дождь земля; любит его и священный эфир" 40). Мир любит создавать то, что должно возникнуть. Поэтому я говорю миру: „Я люблю то лее, что и ты". И разве не в том же смысле говорят: „Такой-то вещи любо то-то?"» 41) (X, 21).

Совсем недавно все казалось банальным, утомитель­ным, даже отвратительным по причине вечного повто­рения человеческих дел, длительность была однород­ной; каждое мгновение содержало в себе все возмож­ное. Но теперь то, что было скучно или пугало, принимает иной вид. Все становится знакомо для чело­века, отождествляющего свое видение с видением при­роды: он больше не чужой во Вселенной. Ничто не удивляет его, потому что он не «отверженец Града» 42). Он принимает, он любит каждое событие, то есть каж­дое настоящее мгновение, благожелательно, с благо­дарностью, с пиететом 43). Слово hнleos, дорогое Марку Аврелию, хорошо выражает этот внутренний климат, и именно этим словом заканчиваются Размышления: «Уйди же из жизни, сохраняя благожелательность, как благожелателен и тот, кто отпускает тебя» (XII, 35)·

Таким образом, преобразование взгляда несет с со­бой примирение между человеком и вещью. Во взгля­де человека, знакомого с природой, все снова обретает новую красоту, и именно реалистическую эстетику Марк Аврелий развивает в следующей мысли:

Следует обратить внимание и на то, что даже и при­входящее к произведениям природы обладает какой-то привлекательностью и заманчивостью. Так, на пече­ном хлебе местами имеются трещинки, и хотя эти рас­щелины некоторым образом чужды цели пекарского искусства, однако они как-то уместны и особливо

возбуждают аппетит к еде. Точно также и плоды смо­ковницы лопаются, достигнув наибольшей зрелости, а в переспелых маслинах самая близость гниения сооб­щает какую-то особую прелесть плоду. Низко склонен­ные колосья, хмурое чело льва, пена, бьющая из пасти вепря, и многое другое, далеко не миловидное, если рассматривать его само по себе, сопутствуя тому, что произведено природой, способствует общему впечат­лению и влечет к себе; так что тому, кто обладает вос­приимчивостью и более глубоким проникновением в происходящее в Целом, едва ли что-нибудь и из сопут­ствующего произведениям природы не покажется не­которым образом неуместным. На пасти живых зве­рей он будет взирать с неменьшим удовольствием, чем на изображенные, в подражание природе, художника­ми и ваятелями; а разумными очами своими он смо­жет узреть как особый расцвет и красоту старца и ста­рухи, так и привлекательность ребенка. И много есть такого, что ведомо не всякому, но открывается лишь тому, кто действительно сблизился с природой и ее делами (III, й) 44>.

Теперь мы находимся весьма далеко от пессимисти­ческих заявлений, процитированных в начале нашего исследования. И однако эти пессимистические заявле­ния составляли часть того же самого духовного упраж­нения, что и гимны красоте Природы, только что зачи­танные нами. И те и другие соответствуют духовному упражнению, в котором нужно определить в самом себе объект, предстающий перед нами, разделить его на коли­чественные или составные части, рассматривать его в перспективе, свойственной физической части филосо­фии. Это духовное упражнение «физического» опреде­ления и должно сделать нас безразличными перед без­различными вещами, то есть заставить нас отказаться

делать различия между вещами, зависящими не от нас, а от воли универсальной Природы. Больше не делать раз­личие, это прежде всего отказаться от присвоения опре­деленным вещам ложной ценности, поскольку они бу­дут измеряться только в человеческом масштабе. В этом смысл внешне пессимистических заявлений. Но когда мы больше не делаем различие, мы открываем для себя, что всякие вещи, даже те, что казались нам отталкиваю­щими, имеют одинаковую ценность, если мы их будем измерять в масштабе универсальной Природы. Это зна­чит смотреть на вещи тем же самым взглядом, каким смотрит на них Природа. В этом смысл оптимистиче­ских заявлений, воспевающих красоту всех естественных явлений, и также выражающих любящее согласие с во­лей Природы. Эта внутренняя установка, посредством которой душа не делает различий, остается равной — пе­ред вещами, соответствует величию души.

Сам Марк Аврелий был пессимистом или оптими­стом? Страдал ли он язвой желудка 45)? Размышления не позволяют нам ответить на этот вопрос. Они знакомят нас с духовными упражнениями, которые были тради­ционными в стоической школе, но почти ничего нам не открывают по поводу «случая Марка Аврелия».

Один из ключей

к «Размышлениям» Марка Аврелия:

три философских топоса (topoн) по Эпиктету

Литературная ценность Размышлений Марка Аврелия пользуется справедливым признанием. Энергия фор­мул, живость выражений, строгость тона на каждой странице задерживают внимание читателя. Однако в первом приближении структура Размышлений от него ускользает. Кажется, что эти сентенции следуют друг за другом безо всякого порядка, по воле впечатлений и душевного состояния императора-философа. Кстати,

зачем искать порядок в череде Размышлений, не претен­дующих на систематическое изъявление?

Однако в настоящем исследовании мы хотели бы по­казать, что за внешней беспорядочностью скрывается строгий закон, объясняющий содержание Размышлений. Кстати, этот закон ясно выражен в троичной схеме, по которой часто составлены некоторые сентенции. Но эта схема была изобретена не Марком Аврелием: на са­мом деле она в точности соответствует трем философ­ским топосам (topoо), выделенным Эпиктетом в своих Бе­седах. Именно эта троичная схема и лежит в основе ком­позиции Размышлений императора: каждая сентенция развивает либо один, либо два, либо все три из этих очень характерных топосов.

I. Троичная схема по Марку Аврелию

Ее легко можно распознать в следующих трех тек­стах (каждую тему этой троичной схемы мы обозначи­ли цифрами й, 2, з, что позволяет каждый раз их опре­делять):

VII, 54: Всюду и всегда в твоей власти...

(й) довольствоваться благочестиво своим наличным жребием,

(г) относиться справедливо к находящимся налицо людям,

(3) и исследовать внимательно наличные представ­ления, дабы не проникло в них ничего несооб-

разного

46)

IX, 6: Для тебя достаточно то, что...

(з) есть сейчас постигаемое (объективное) 47>

признание, (ж) есть сейчас общественное деяние,

(й) есть сейчас в душевном складе благорасполо-

жение ко всему, что происходит в соответствии с причинностью.

VIII, 7: Природа же разумного ... на правильном пути, (й) когда не соглашается ни с ложью, ни с неяс­ностью в представлениях (pbantasiat),

(2) если направляет стремления (hormaf) исключи­тельно на общее благо,

(3) склонность (orexis) и отвращение питает только к тому, что зависит от нас самих, и без ропота

приемлет все ниспосылаемое ей общей

природой.

В этих трех «мыслях» легко распознать идентичную тройственную структуру. Первое правило относится к установке, которую нужно иметь по поводу событий, проистекающих из хода универсальной природы, из действия «внешней причины», из порядка космоса. Нужно принимать с радостью, благочестием и готовно­стью все, что зависит от универсальной природы, и же­лать только лишь то, что зависит от нас, то есть — для стоик

Наши рекомендации