Развертывание «пред-вопроса»: «Как обстоит дело с бытием и с нашим пониманием бытия?»

Итак, вопрос «Почему вообще есть сущее, а не наоборот — ничто?» понуждает нас к вопросу: «Как обстоит дело с бытием?».

Мы спрашиваем теперь о чем-то, что по большей части остается для нас пустым звуком и порождает опасность, что, спрашивая дальше, мы станем жертвой словесных идолов. Тем необходимее в связи с этим уяснить для себя с самого начала, как обстоит дело с бытием и с нашим пониманием бытия. При этом прежде всего важно все время иметь в виду, что бытие сущего мы не можем непосредственно воспринять ни при сущем, ни в сущем, ни вообще где бы то ни было.

Призовем на помощь некоторые примеры. Там, на противоположной стороне улицы, находится здание реального училища. Нечто сущее. Мы можем осмотреть здание снаружи, со всех сторон, обойти его изнутри от подвала до чердака и увидеть все, что там есть: коридоры, лестницы, классные комнаты и их обстановку. Повсюду мы находим сущее, и даже вполне упорядоченное. Где же бытие этого реального училища? Училище ведь есть. Здание есть. Если что-то и имеет отношение к этому сущему, то это его бытие, но, однако, внутри сущего мы его не находим.

Бытие не состоит и в том, что мы рассматриваем сущее. Здание стоит на своем месте, даже если мы его и не рассматриваем. Мы можем его обнаружить только потому, что оно уже есть. Кроме того, как кажется, бытие этого здания вовсе не для всех одинаково. Для нас, наблюдателей и прохожих, оно иное, чем для учеников, которые в нем сидят, не потому что ученики видят его только изнутри, но потому что, собственно говоря, для них это здание есть то и таково, что и каково оно есть. Бытие подобных зданий можно как бы обонять, и даже по прошествии десятилетий запах все еще ощутим. Он передает бытие сущего намного непосредственней и правдивей, чем описание или осмотр. С другой стороны, наличие здания не зиждется на этом невесть где витающем пахучем веществе.

Как обстоит дело с бытием? Можно ли бытие видеть? Мы видим сущее, мел, лежащий здесь. Но видим ли мы бытие так же, как цвет, свет или темноту? Или, может быть, мы слышим, обоняем, вкушаем и осязаем бытие? Мы слышим, как несется по улице мотоцикл. Мы слышим, как глухарка скользит в полете между деревьями на склоне горы. Но слышим мы, собственно, только шум работающего мотора, только шум, который производит глухарка. Описывать сверх этого чистый шум нам тяжело и непривычно, ибо он как раз и не есть то, что мы обычно слышим. [По сравнению с простым шумом,] мы слышим всегда больше. Мы слышим летящую птицу, хотя, в строгом смысле, следовало бы сказать: глухарка не есть нечто слышимое, не есть некий звук, который можно было бы встроить в звукоряд. Так обстоит дело и с другими чувствами. Мы дотрагиваемся до бархата, шелка; мы сразу же видим их как то или иное сущее. Одно суще иначе, чем другое. В чем располагается и состоит бытие?

Однако мы должны быть осмотрительней и помнить об окружении, которое бывает уже или шире и в котором мы находимся ежедневно и ежечасно, сознательно и бессознательно, о том окружении, которое постоянно сдвигает свои границы и в конце концов прорывается сквозь них. Надвигающаяся из-за гор сильная гроза «есть» или, что здесь то же самое, «была» ночью. В чем состоит ее бытие?

Далекая гряда холмов под открытым небом... Это «есть». В чем состоит бытие? Когда и кому оно открывается? Путнику ли, который любуется пейзажем, крестьянину, который из него и в нем черпает свои будни, или метеорологу, который составляет прогноз погоды? Кто из них постигает бытие? Все и никто. Или же все то, что эти люди улавливают в гряде холмов под высоким небом, суть каждый раз лишь некие открывающиеся взгляду ее виды, не самая гряда, как она «есть» сама по себе, не то, в чем состоит ее собственное бытие? И кто должен постичь это последнее? Или же вообще противу всякого смысла, противу смысла бытия спрашивать о чем-то таком, что скрывается за этими видами? Не в этих ли видах заключается бытие?

Портал раннероманской церкви есть нечто сущее. Как и кому открывается его бытие? Искусствоведу, который осматривает и фотографирует этот портал во время экскурсии, настоятелю, который в день праздника проходит через него со своими монахами, или же детям, которые летом играют в его тени? Как обстоит дело с бытием этого сущего?

Государство — оно есть. В чем состоит его бытие? В том, что полиция хватает подозрительных, или же в том, что в имперском министерстве столько-то машинок выстукивает текст под диктовку государственных секретарей и советников? Или же государство «есть» в переговорах фюрера с английским министром иностранных дел? Государство есть. Но где же прячется бытие? Есть ли оно вообще где-нибудь?

Вот картина Ван Гога: пара грубых крестьянских башмаков больше ничего. Картина, собственно говоря, ничего не изображает. И все же с тем, что там есть, сразу же оказываешься лицом к лицу, как будто ты сам поздним осенним вечером, когда в кострах догорает картофельная ботва, взяв мотыгу, устало бредешь с поля домой. Что здесь суще? Холст? Мазки? Цветовые пятна?

Что во всем том, что мы только что назвали, есть бытие сущего? Как мы, собственно, с нашими нелепыми запросами и умничаньем уживаемся в этом мире?

Ведь все то, что мы назвали, есть, и однако, едва мы хотим схватить бытие, всякий раз происходит так, будто мы запускаем руки в пустоту. Бытие, о котором мы здесь вопрошаем, почти такое же, как ничто, хотя бы мы каждую минуту и сопротивлялись, оберегая себя от необходимости сказать, что все сущее как бы не есть.

Но бытие остается ненаходимым, почти таким же, как ничто, лучше сказать, совсем таким. Слово «бытие» в конце концов всего лишь пустое слово. Оно не подразумевает ничего действительного, осязаемого, реального. Стало быть, его значение есть лишь несуществующий туман. Значит, в конечном итоге Ницше совершенно прав, когда такие «высшие понятия», как бытие, называет «последним дымком улетучивающейся реальности» (Gцtzendдmmerung, VIII, 78). Кто же захочет погнаться за таким туманом, словесное обозначение которого есть лишь наименование великой химеры? «В самом деле, ничто не обладало по сию пору более наивной силой убедительности, чем химера бытия...» (VIII, 80).

«Бытие — туман и химера, заблуждение?» То, что Ницше говорит здесь о бытии, не есть замечание, брошенное вскользь в пылу подготовительной работы над его сокровенным, так и не завершенным произведением. Скорее это для него ведущее понимание бытия, начиная с самой ранней поры его философской работы. На нем держится и им определяется его философия с самой ее основы. Но эта философия и теперь хорошо защищена от неуклюжих и досужих домогательств пишущей братии, которая нынче обступила Ницше и становится все более многочисленной. По-видимому, худшее злоупотребление его работами еще впереди. Когда мы говорим здесь о Ницше, мы не хотим иметь со всем этим ничего общего; и со слепой героизацией тоже. Для этого наша задача — куда более важная и одновременно трезвая. Она состоит в том, чтобы в хорошо организованной атаке на Ницше впервые полностью развить все то, что добыто им самим. Бытие есть туман, заблуждение. Будь это так, нам оставалось бы только вывести отсюда, что от вопроса «Почему есть вообще сущее, а не наоборот — ничто?» следует отказаться. Ибо зачем же спрашивать, если то, о чем спрашивается, всего лишь туман и заблуждение?

Говорит ли Ницше истину? Или же он сам — последняя жертва долгих блужданий и потерь, но в качестве таковой жертвы и нераспознанное свидетельство новой необходимости?

В бытии ли причина, что оно так запутано, в слове ли дело, что оно остается таким пустым, или же причина в нас самих — в том, что, производя и преследуя сущее, мы выпали при этом из бытия? Не обстоит ли дело так, что причина даже не в нас, нынешних, и не в наших ближайших и отдаленных предшественниках, но в том, что с самого начала проходит через всю европейскую историю, через то свершение, в которое никогда не проникнет взор ни одного историка и которое все же свершается — и в прошлом, и нынче, и в будущем? А что, если человек, если народы в своих величайших происках, в своей величайшей искусности находятся в определенном отношении к сущему, но тем не менее, сами того не ведая, давно уже выпали из бытия, что, если именно в этом глубочайшая и действеннейшая причина их упадка? [Ср. Sein und Zeit, § 38, особ. S. 179f].