Глава vi. о понимании человеческой

ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Основной тезис развиваемой нами концепции понимания состоит в том, что "понять" означает не "усвоить" смысл, а "придать", "приписать" его. В этом тезисе эксплицировано такое употребление понятия понимания в естественном языке, которое отождествляет это понятие с понятиями "ин­терпретации", "осмысления", "истолкования". Именно в этом смысле, как нам представляется, понятие понимания широко используется как в обще­ственных, так и в естественных науках и, следовательно, должно быть включено в общую методологию научного познания. Это можно и, по-видимому, нужно показать.

Представляется целесообразным начать с человеческой деятельности. По-видимому, понятие деятельности является одним из фундаментальных понятий методологии общественных наук. Однако когда говорят о деятель­ности, странным образом забывают о том, что необходимым предваритель­ным условием анализа всякой деятельности, ее структурирования и оценки является ее понимание. Практически все исследователи, анализирующие понятие деятельности или ее отдельные формы и виды, предполагают, что она всегда понятна, причем однозначно понятна. Во многих случаях такое допущение правомерно. Однако следует хотя бы осознавать, что это — до­пущение, справедливость которого нуждается в обосновании. Можно раз­рабатывать различные философско-методологические схемы деятельности, абстрагируясь от понимания, но применение этих схем к конкретной деятель­ности конкретных людей невозможно без понимания. Применение, например, правовых или морально-этических норм для оценки некоторого поступка су­щественнейшим образом опирается на понимание этого поступка: что это — обдуманное преступление или бездумная халатность?

В данном параграфе мы попытаемся ответить на вопросы о том, что значит понять деятельность и как мы это делаем. Возможно, наши рассуж­дения хотя бы отчасти прояснят, почему важно понять деятельность. Но прежде чем говорить о понимании человеческой деятельности, нужно хотя бы приблизительно описать то представление о деятельности, на которое мы будем опираться.

VI.1. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Сразу же подчеркнем, что мы вовсе не собираемся здесь давать какое-то новое определение деятельности. Это — не наша задача. Нас интересует воп­рос о понимании деятельности. Для обсуждения этого вопроса нам нужно не­которое представление о деятельности. Обратимся к имеющейся литературе.

Даже самое поверхностное знакомство с этой литературой показывает, что содержание понятия "деятельность" до сих пор недостаточно ясно, что имеются различные точки зрения по вопросу о том, что такое деятельность и какова ее структура, что, наконец, трудно найти простое, ясное и, вместе с тем, общепризнанное определение этого понятия. В этом, правда, нет ниче­го удивительного, почти с каждым философским понятием дело обстоит почти точно так же.

Одно из наиболее полных и подробных описаний общей структуры дея­тельности дано в рамках системного подхода М.С. Каганом. Этот исследова­тель рассматривает деятельность как специфически человеческую разновид­ность активности живого. "В самом деле, — пишет он, если биологическая активность животных не знает расчленения действующей особи и природы, на которую ее действия направлены, то человеческая деятельность, как спе­циально сформировавшаяся и культурно организованная активность, имеет в своей основе разделение действующего лица и предмета действия, т.е. субъ­екта и объекта... В этом смысле человеческая деятельность может быть оп­ределена как активность субъекта, направленная на объекты или на других субъектов, а сам человек должен рассматриваться как субъект деятельности"^1[153]. Автор выделяет три основных элемента деятельности: субъект, объект и са­му деятельность, т. е. энергию субъекта, направленную на объект. Л.П. Буева настаивает на включении в общую структуру деятельности также средств деятельности. "Орудия и средства деятельности представляют со­бой систему 'искусственных органов' общественного человека, без которых субъект деятельности является пустой абстракцией"^2[154], — утверждает она.

Все это, по-видимому, верно. Однако структурирование деятельности должно определяться целями анализа. Для наших целей в данном случае не важны ни средства, ни объект деятельности. Поэтому будем считать, что деятельность — это активность субъекта.

Что же это за активность, в чем ее специфика? Психолог видит специфику деятельности в ее мотивированности. Всякая деятельность, считает А.Н. Леонтьев, побуждается и направляется мотивом, в этом состоит ее отличительная особенность: "деятельности без мотива не бывает", — пишет он^3[155]. Таким образом, человеческая деятельность — это мотивированная активность субъекта. Мы не будем считать деятельностью такую активность, за которой не стоит мотива, т.е. движения спящего человека, непроизвольные жесты, действия, обусловленные расстройством психики и т.п. По-видимому, такое понимание деятельности согласуется не только с определением М.С. Кагана, но и с определением Л.П. Буевой: "Деятельность — это способ су­ществования и развития общества и человека, всесторонний процесс преоб­разования им окружающей природной и социальной реальности (включая его самого) в соответствии с его потребностями, целями и задачами"^4[156].

А.Н. Леонтьев расчленяет деятельность на ряд последовательных дей­ствий, каждое из которых направлено на достижение конкретной цели: "действия, осуществляющие деятельность, побуждаются ее мотивом, но яв­ляются направленным на цель"^5[157]. Между деятельностью и действиями нет жесткой, однозначной связи: одно и то же действие может входить в разные деятельности, в то же время одна деятельность может быть осуществлена посредством разных цепочек действий. Скажем, вы хотите утолить голод — это мотив, побуждающий вас действовать. Вы направляетесь в магазин — это действие, подчиненное общему мотиву и направленное на достижение конкретной цели — купить продукты. Вы приносите продукты домой и го­товите обед — новое действие с новой конкретной целью, но с тем же мо­тивом. Затем съедаете приготовленный обед — еще одно действие, после которого мотив угасает. Те же самые действия могут быть элементами дру­гой деятельности, если они подчинены иному мотиву. В магазин вас может погнать не стремление утолить голод, а, например, стремление совершить кражу или желание навестить родственников. В то же время утолить голод можно и посредством другой цепочки действий.

Следует заметить, что различие между деятельностью и действием отно­сительно. Пусть, например, некоторая деятельность М осуществляется по­средством такой цепочки действий: А ® В ® С. В свою очередь, каждое из этих действий само складывается из еще более элементарных действий, ска­жем, действие А представляет собой ряд а ® в ® с. В таком случае а будет действием по отношению к А, которое должно рассматриваться как деятель­ность по отношению к а. Но по отношению к более сложной деятельности М деятельность А будет лишь действием. Имеются ли абсолютно простые дей­ствия? — На этот вопрос трудно ответить утвердительно. Скорее всего, каж­дое конкретное исследование ограничивается каким-то своим уровнем анали­за и принимает соглашение считать некоторые действия далее неразложимы­ми атомарными единицами. Нам такие атомарные единицы не понадобятся.

Мотивы и цели деятельности, с точки зрения А.Н. Леонтьева, не совпа­дают: "Генетически исходным для человеческой деятельности, — пишет он, — является несовпадение мотивов и целей. Напротив, их совпадение есть вторичное явление: либо результат приобретения целью самостоятельной побудительной силы, либо результат осознания мотивов, превращающего их в мотивы-цели. В отличие от целей мотивы актуально не осознаются субъек­том: когда мы совершаем те или иные действия, то в этот момент мы обычно не отдаем себе отчета в мотивах, которые их побуждают"'. В дальнейшем мы не будем проводить этого различия и ограничимся лишь сознательными мо­тивами-целями. Всякая деятельность соединена с. сознательным мотивом и представляет собой единство двух сторон: внешней и внутренней. Внешняя сторона деятельности есть некоторая физическая активность субъекта — активность, которая направлена на внешнее окружение субъекта и которую можно наблюдать и фиксировать. Внутренняя сторона деятельности обра­зуется мотивами и целями, которым подчинена физическая активность.

Из этого следует, что наиболее существенное, что отличает одну дея­тельность от другой, есть мотив. Конечно, деятельности могут отличаться используемыми средствами, предметами, на которые они направлены, це­почками конкретных действий, из которых они складываются, и т.п. Но важнейшим критерием, позволяющим отличить одну деятельность от дру­гой, является различие в мотивах. Все остальное может совпасть: предметы, средства, характер активности субъекта, последовательность отдельных действий, но если мотивы разные, мы имеем дело с двумя различными дея-тельностями. Это хорошо известно юристам: убийство, скажем, с заранее обдуманным намерением — это одно деяние, а то же самое убийство в це­лях самообороны — совсем другое. Поэтому следствие и суд уделяют столь большое внимание выяснению мотивов совершенного поступка, ибо порой только мотив отличает преступление от легкомыслия или неосторожности. На таком критерии настаивает и А.Н. Леонтьев: "Отдельные конкретные виды деятельности можно различать между собой по какому угодно при­знаку: по их форме, по способам их осуществления, по их эмоциональной напряженности, по их физиологическим механизмам и т.д. Однако, главное, что отличает одну деятельность от другой, состоит в различии их предме­тов. Ведь именно предмет деятельности и придает ей определенную на­правленность. По предложенной мной терминологии предмет деятельности есть ее действительный мотив"^7[158].

Итак, говоря в дальнейшем о деятельности, мы будем иметь в виду физическую активность субъекта, побуждаемую некоторым сознательным мо­тивом и состоящую из отдельных действий, каждое из которых имеет свой мотив-цель. — Это довольно упрощенное представление о человеческой деятельности. Мы ничего не говорим о средствах деятельности, отвлекаем­ся от неосознанных мотивов, для нас безразличен предмет деятельности, мы исключаем из рассмотрения духовную деятельность, игру и т.п. Однако мож­но надеяться, что какие-то существенные черты всякой человеческой деятельности вошли в наше представление. Если это так, то последующие рас­суждения в значительной мере сохранят свою справедливость и при более полных определениях деятельности.

VI. 2. СУБЪЕКТИВНЫЙ СМЫСЛ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Субъективным смыслом деятельности будем называть ее сознатель­ный мотив. Поскольку для нас всякая деятельность связана с некоторым мотивом, постольку всякая деятельность носит осмысленный характер, нет "бессмысленной" деятельности. Из того, что "понять" означает "приписать смысл", тотчас же следует, что понять деятельность значит приписать неко­торой внешней активности субъекта внутренний смысл — мотив. Если мы не можем этого сделать, мы не можем сказать, что имеем дело с деятельностью. В одной из своих работ^8[159] Г.Х. фон Вригт доказывает, что мотив — он назы­вает это "интенцией" — нельзя считать причиной действия именно потому, что действие и интенция связаны логически, т.е. говоря о действии или дея­тельности, мы всегда говорим о некотором целостном процессе, одной сто­роной которого является двигательная активность, а другой — интенция. Если активности нельзя приписать интенцию, то ее нельзя считать деятельностью. Отсюда: если некоторую активность мы понимаем как деятель­ность, значит мы приписываем ей какой-то мотив, интенцию.

Однако из того, что некоторую физическую активность мы поняли как деятельность, т.е. приписали ей какую-то интенцию, еще вовсе не следует, что мы поняли ее как определенную деятельность, т. е. приписали ей опреде­ленную интенцию. На этот момент почти не обращают внимания, а между тем он чрезвычайно важен. Конечно, если мы смотрим на некоторую физическую активность с точки зрения действующего субъекта, так сказать, "изнутри", то, поняв некоторое свое движение как действие, имеющее мотив, мы уже знаем, какой это мотив. Здесь понимание физической активности как интенциональ-ной деятельности и ее понимание как определенной деятельности слиты во­едино. Но если встать на точку зрения внешнего наблюдателя, что мы уви­дим? — Лишь "внешнюю", физическую, двигательную активность субъекта. Мы можем согласиться с тем, что эта активность носит осмысленный характер, является деятельностью. Но каков смысл этой деятельности, ка­кова ее интенция? Понимание этого требует дальнейших предположений.

На первый взгляд может показаться, что особых трудностей здесь нет. В обществе выработаны и закреплены определенные правила, нормы, на­выки поведения и деятельности, обусловленные как природой самих вещей, так и уровнем и характером развития общественной практики. Усваивая их в детстве, все мы учимся действовать так, как принято в обществе, к кото­рому мы принадлежим. Поэтому в миллионах стандартных ситуаций люди пользуются одними и теми же стереотипами поведения, что значительно облегчает понимание их действий. Увидев, например, человека, идущего с пустыми ведрами, мы рассуждаем примерно так: "Ага, вот идет человек с пустыми ведрами. В ведрах обычно носят воду. Значит, этот человек хочет принести воды". Чаще всего мы оказываемся правы.

Тем не менее, понимание деятельности всегда гипотетично, ибо возможность ошибки сохраняется даже в наиболее простых, обыденных ситуациях. Эта возможность обусловлена тем, что связь между мотивами и физической активностью не является однозначной. Если бы она была од­нозначной, т.е. мотив был всегда связан с одним и только одним видом фи­зической активности, а некоторая активность была побуждаема всегда од­ним и только одним мотивом, ошибок в понимании деятельности быть не могло. Увидев человека с пустыми ведрами, мы с уверенностью могли бы утверждать, что он идет за водой. Однако такой однозначной связи нет. И с ведрами можно ходить не только за водой, но и по грибы, и за картошкой. Поэтому мы можем лишь предполагать, что имеем дело с той, а не иной деятельностью, и стремимся подтвердить наше предположение дополни­тельными данными.

Здесь можно спросить: а результат? Разве не устраняет он всех сомне­ний в отношении интенции деятельности и не делает наше понимание со­вершенно безошибочным? Чтобы оценить роль результата в понимании деятельности, предположим вначале, что результат не достигнут. Фон Вригт считает, что результат является необходимым элементом действия и если он не достигнут, то вообще нельзя говорить, что деятельность была осуществлена: "Связь между действием и его результатом является внут­ренней, логической, а не каузальной (внешней). Если результат не материа­лизовался, действие просто не было осуществлено. Результат есть сущест­венная "часть" действия. Грубая ошибка — думать, что действие является причиной своего результата"^9[160]. Несколько ниже фон Вригт поясняет: "На­пример, акт открывания окна есть свершение. Его результатом является со­бытие (изменение), состоящее в открывании окна (изменении от состояния закрытости к состоянию открытости). Если бы окно не было открыто, то с точки зрения логики было бы ошибочно говорить, что агент совершил акт открывания окна. Это могла быть лишь попытка (проба) открыть окно"^10[161].

С этим, конечно, трудно согласиться, и на ум сразу же приходит сле­дующее возражение. Если всякое действие необходимо включает в себя ре­зультат, то это означает, что не бывает безрезультатных, безуспешных дей­ствий. Все действия оказываются результативными. Но ведь это не так, и каждый по собственному опыту знает, как часто мы действуем безуспешно. Однако рассуждение фон Вригта интересно тем, что это — рассуждение человека, рассматривающего действие со стороны и пытающегося описать видимую физическую активность субъекта как определенную деятельность. Конечно, для действующего субъекта ясно, что он совершает именно такое, определенное действие, скажем, открывает окно. Интенция его действия ему самому ясна. Поэтому даже если действие не привело к результату, он все равно квалифицирует его как действие открывания окна, хотя и безус­пешное. Но что делать наблюдателю, старающемуся понять действие со стороны? Он не видит результата и может строить самые различные предположения об интенции этого действия. Слишком велик разброс возмож­ных интерпретаций. — Вот на что указывает рассуждение фон Вригта. На­пример, мы видим человека, сидящего с удочкой на берегу. По-видимому, человек ловит рыбу. Но ничего не вылавливает. Час сидит, два сидит — ни­чего, результата нет. Так можно ли сказать, что он ловит рыбу? А может быть, он просто отдыхает? Или проигрывает в уме шахматную партию? Или занят чем-то другим, а может быть, вообще ничем не занят? В одном из рассказов Честертона все наблюдатели были уверены, что человек ловит рыбу, а он был убит и закреплен в позе удильщика. Фон Вригт поэтому во­обще отказывается понимать безрезультатные действия. Но фактически люди всегда пытаются делать это. Мы не можем с уверенностью устано­вить мотивировку физической активности, если нет результата, — это правда, однако мы способны высказать гипотезу о том, какой она могла бы быть. Хотя, конечно, наше понимание безрезультатного действия всегда будет в высшей степени гипотетичным: опираясь на свой индивидуальный смысловой контекст, мы приписываем физической активности субъекта не­который смысл, но это — догадка, гипотеза.

Однако, вопреки мнению фон Вригта, даже результат не делает нашу гипотезу вполне достоверной! В конце концов, результат — не более того. Когда мы решаем, что можно считать результатом, а что — нельзя, мы опираемся на свою гипотезу о смысле деятельности. Но допустим, гипотеза оказалась неверной — тогда то, что мы приняли за результат деятельности, для самого субъекта таковым не является, ибо он занят не той деятельно­стью, которую мы ему приписали. Вернемся опять к нашему рыболову. Мы видим: сидит человек с удочкой. Интерпретируем его действия так, что он ловит рыбу. Он забрасывает удочку в разные места, меняет наживку, плюет на червяка, словом, совершает все манипуляции, характерные для рыболо­ва. — Это подтверждает нашу гипотезу, и мы все больше убеждаемся в том, что правильно поняли его поведение. Но вот рыба забилась на крючке! Мы рассматриваем это как результат: субъект ловил рыбу и, наконец, поймал. Сделает ли это нашу гипотезу, наше понимание несомненным? Фон Вригт ответит: да, действие с уверенностью можно квалифицировать как ловлю рыбы. Но вдруг наш рыболов вместо того, чтобы с радостным трепетом по­ложить пойманную рыбу в ведро, огорченно швырнет ее обратно в реку? Вот и рухнула наша гипотеза. Оказывается, мы совершенно не поняли дей­ствий субъекта. На самом деле он взялся доказать, что в этой реке нет ры­бы, или репетирует роль рыболова для кинофильма, или что-нибудь еще.

Таким образом, понять деятельность, т.е. опираясь на свой собствен­ный индивидуальный смысловой контекст, приписать физической активно­сти другого человека некоторый смысл, вообще говоря, нетрудно. Тем бо­лее, что окружающие нас люди, как правило, действуют в соответствии с общепринятыми нормами, и тот смысл, который мы приписываем их дей­ствиям, будет не очень сильно отличаться от того, который они сами приписывают этим действиям. Следует все же помнить о том, что даже в этих случаях возможны ошибки и наше понимание деятельности другого инди­вида гипотетично. Риск ошибки возрастает, когда мы пытаемся понять дей­ствия людей, принадлежащих к иной, чуждой нам культуре. Их индивиду­альные смысловые контексты будут сильно отличаться от нашего, и смысл, который они приписывают своим действиям, может существенно отличать­ся от того, который приписали бы этим действиям мы. Может оказаться, что иногда мы вообще не сможем приписать никакого смысла тем движе­ниям, которые, по-видимому, для людей иной культуры имеют смысл. В та­ком случае мы просто не поймем этих движений. Поэтому у фон Вригта были некоторые основания сравнить понимание поведения с пониманием языка. "Можно было бы сказать — пишет он, — что интенциональное по­ведение похоже на использование языка. Это — жест, под которым я что-то подразумеваю. Точно так же, как использование и понимание языка пред­полагает языковое сообщество, понимание действия предполагает сообще­ство учреждений, практики и технического оснащения, в которое вводят посредством обучения и тренировки. Его можно было бы назвать житей­ским сообществом. Мы не можем понять или телеологически объяснить поведение, которое нам совершенно чуждо"^11[162].

Понимание даже знакомых видов деятельности имеет различные уров­ни. Когда мы поняли отдельное действие, т.е. приписали физической актив­ности некоторую интенцию или мотив, — это лишь первый, простейший уровень понимания. Вспомним, что действие обычно представляет собой элемент более сложной деятельности, подчиненной некоторому общему мотиву. Понять действие как элемент более сложной деятельности, т.е. приписать ему более глубокий мотив, — значит перейти на второй, более глубокий уровень понимания.

Например, действия рабочего на предприятии мы можем сначала по­нять как осуществление некоторой операции, скажем, токарной, фрезерной, слесарной и проч. Второй шаг будет состоять в понимании этой операции как элемента цепочки операций по изготовлению некоторого изделия. Пер­вая интенция рабочего — осуществить данную операцию. Его вторая, более глубокая, интенция — изготовить определенный продукт. Можно пойти еще дальше и спросить: какова его еще более глубокая интенция? Понима­ние деятельности на таком уровне требует уже проникновения в экономи­ческую структуру общества, знания общественных отношений. Таким обра­зом, для того, чтобы вполне понять некоторую деятельность, т.е. приписать ей ряд все более глубоких индивидуальных мотивов, мы должны знать структуру и отношения того общества, к которому принадлежит действую­щий индивид, ибо его индивидуальный смысловой контекст, из которого сам он черпает мотивы своей деятельности, является отражением того общества, в котором он живет и действует. И реконструировать этот контекст мы можем только путем реконструкции существующих общественных от­ношений. Другого пути у нас нет. Но это еще не все.

VI. 3. ОБЪЕКТИВНЫЙ СМЫСЛ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Выше мы говорили об индивидуальном смысле деятельности и о ее понимании как приписывании внешней физической активности субъектив­ного смысла — интенции, мотива. Человеческая деятельность представляет собой двусторонний процесс: интенцию плюс физическую активность субъекта. Внутренняя ее сторона — интенция, мотив — принадлежит инди­видуальному смысловому контексту, духовному миру субъекта. Но ее внешняя сторона — физическая активность — принадлежит объективному миру вещей и процессов и выступает как одна из сил природы. И в качестве таковой физическая активность индивида, воздействуя на внешний мир, приводит в движение некоторую причинно-следственную цепочку. Напри­мер, как вы зажигаете свет? Нажимаете на кнопку выключателя и ... этим исчерпывается все ваше вмешательство. Далее, уже независимо от вас, идет естественный процесс: замыкается цепь, в цепи начинает проходить электрический ток, волосок лампочки накаляется. — Все это называется дейст­вием "включение света", хотя ваше участие заключается лишь в том, чтобы дать первый толчок естественному процессу. Физическая активность субъ­екта оказывается причиной, началом цепочки причинно-следственных свя­зей. И это следует учитывать, когда мы говорим о понимании деятельности.

Мы уже отмечали, что внешний наблюдатель, старающийся понять дея­тельность извне, увидит лишь ее внешнюю сторону — наблюдаемую физиче­скую активность. Теперь мы можем добавить, что он увидит и физические след­ствия этой активности, т.е. некоторую причинно-следственную цепочку: физи­ческая активность А ® следствие В ® следствие С и т.д., в которой каждое предыдущее событие является причиной последующего. Какова была цель субъекта, осуществившего действие А₁ Хотел ли он произвести В₁ Или думал о С? Допустим, в комнате душно, и вы открываете окно. Врывается свежий воздух, температура в комнате понижается. Можно сказать, что вы проветри­ли комнату. — Это будет верно. Но в то же время сидевший недалеко от окна человек простудился и заболел. Он интерпретирует ваше действие как — увы! — успешную попытку причинить вред его здоровью. И как ни странно это может показаться на первый взгляд, такая интерпретация тоже верна!

Мы имеем причинно-следственную цепочку: А ® В ® С ® Д ® Е, т. е.

…открывается окно ®

®врывается свежий воздух ®

®температура в комнате понижается ®

®сидящий у окна человек простуживается ®

и заболевает.

Ваша интенция при открывании окна охватывала лишь следствия В и С. Осуществить С — вот было ваше намерение. Но Д, и Е являются объективными следствиями вашего действия, поэтому внешний наблюдатель имеет право приписать вашему действию интенцию совершить Е. — Это приво­дит к мысли о том, что понимание деятельности вовсе не сводится к угады­ванию интенции субъекта. Мы понимаем деятельность, а не внутренний мир действующего индивида. Для субъекта его собственная деятельность является чем-то внешним, к чему он относится так же, как и всякий внеш­ний наблюдатель. И в этом смысле действующий субъект по отношению к своей собственной деятельности выступает как любой другой интерпрета­тор. Он, конечно, понимает свою деятельность определенным образом, т.е. приписывает некоторый смысл своей физической активности, но его пони­мание не является единственным. Внешний наблюдатель может понять его деятельность гораздо полнее и глубже. Здесь напрашивается аналогия с по­ниманием текста. Текст отрывается от создавшего его автора и существует самостоятельно. В процессе понимания каждый читатель интерпретирует текст по-своему, и автор — лишь один из интерпретаторов. Конечно, у ав­тора имеется интерпретация созданного им текста, но она не более право­мерна, чем другие интерпретации.

Почему мы ограничиваемся рассмотрением лишь одной причинно-следственной цепочки, порождаемой действием субъекта? В общем случае таких цепочек может быть несколько, по числу непосредственных следствий, порождаемых действием. Вы сделали шаг — и это приблизило вас к цели, но одновременно нога ваша раздавила бабочку, которая теперь уже не опылит каких-то цветов; вы соорудили плотину на реке — это позволяет оросить ок­рестные поля, но выше по реке какие-то луга превращаются в болота, а ры­ба не может подняться к местам нерестилищ и т.д. В контексте всех его следствий человеческое действие можно представить следующим образом:

— Действие А порождает два следствия В и В¹ которые, в свою очередь, также порождают по два следствия С, С¹ и С², и С³ т.д. Для простоты мы ограничились лишь двумя следствиями в каждом случае, но их, конечно, может быть и больше. Вот такую картину увидел бы сторонний наблюдатель, старающийся понять действие А. Какую интенцию он может приписать субъекту? — Вообще говоря, любую: желание осуществить А ® В ® С¹ ® Д³ или А ® В¹ ® С² ® Д⁴, или иную причинно-следственную цепочку. Поэтому совокупность всех причинно-следственных цепочек, приводи­мых в движение действием А, мы можем назвать "объективным смыслом" этого действия.

Это понятие может показаться несколько странным, даже внутренне противоречивым. Ведь под смыслом мы обычно имеем в виду интенцию, мо­тив, цель, т.е. нечто внутреннее, субъективное. Как же можно говорить об "объективном" смысле? Но здесь нет противоречия. Действительно, для са­мого действующего субъекта смыслом его деятельности является только его субъективный мотив, его собственная интенция. Каждый внешний наблюда­тель припишет этой деятельности какой-то мотив, не обязательно тот, кото­рый имеет в виду действующий субъект. Но чем являются все эти субъектив­ные мотивы? — Стремлением осуществить какую-то часть, отрезок объек­тивно существующей сети причинно-следственных взаимодействий. (В дан­ном случае мы отвлекаемся от того обстоятельства, что как действующий субъект, так и внешний интерпретатор могут приписать действию ошибочный мотив, т.е. желание привести в действие такую причинно-следственную це­почку, которая не входит в сеть объективных связей, порождаемых данным действием). Пусть в целом она не выступает в качестве мотива ни у одного отдельного субъекта. Но все ее отрезки являются "возможными" интенция­ми, т.е. тем возможным смыслом, который мог бы приписать своей дея­тельности субъект или внешний интерпретатор, а вся сеть в целом могла бы быть интенцией существа, способного предвидеть все последствия своих действий. Поэтому ее и можно считать объективным смыслом действия.

Реально в процессе понимания мы всегда приписываем своим собст­венным действиям и деятельности других людей лишь часть их объектив­ного смысла. Чем большую часть этого объективного смысла мы сумеем уловить, тем полнее и глубже мы поймем деятельность. Таким образом, в процессе понимания человеческой деятельности мы движемся в двух изме­рениях: с одной стороны, мы все глубже можем проникать в субъективные интенции действующего индивида и благодаря этому все глубже и полнее понимать субъективную сторону деятельности; с другой стороны, мы мо­жем все полнее охватывать объективный смысл деятельности, обнаруживая все новые и новые далекие следствия.

Однако есть еще одно измерение.

VI. 4. СОЦИАЛЬНЫЙ СМЫСЛ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Человек взаимодействует с природой не tete-a-tete, а в окружении себе подобных, и взаимодействует не только с природой, но и с окружающими людьми. В обоих случаях — и когда действие индивида направлено на при­родный объект, и когда оно направлено на социальный объект — действие оказывает влияние на поведение других людей. Представьте себе, что в по­гожий весенний день вы взяли лопату и вышли во двор, чтобы, скажем, окопать растущие во дворе деревья. Ваши действия имеют некоторую субъек­тивную интенцию: желание размяться, подышать свежим воздухом или стремление помочь зеленым насаждениям, а может быть, вы вспомнили о том, что сегодня — субботник, и т.п. Объективными следствиями ваших действий будут: разрыхление почвы, лучшее проникновение влаги к корням деревьев и проч. В то же самое время ваши действия привлекли внимание жильцов дома, которые высунулись из окон и стараются понять: зачем он это делает? Одни поймут вашу деятельность как желание отдохнуть от на­доевшей семьи и улыбнутся, другие — как стремление показать себя чело­веком излишне высокой нравственности и плюнут, но третьи поймут вас так, что возьмут лопаты и присоединятся к вам. Свидетели вашей деятель­ности понимают ее определенным образом, и это понимание влияет на их действия. Поэтому все действия окружающих людей, вызванные вашей деятельностью, можно считать в некотором смысле ее следствиями.

Но это — особые следствия. Их отличие от природных следствий дейст­вия заключается в том, что эти следствия опосредованы пониманием и интен­цией, т.е. субъективными факторами. Действие А непосредственно вызывает событие В и по отношению к последнему выступает как его объективная при­чина. Здесь мы имеем дело с обычной причинно-следственной связью. Но ко­гда действие А одного индивида вызывает действие В другого индивида, то между А и В имеется лишь опосредованная связь:

…действие А ®

® понимание этого действия другим индивидом и возникающая у него интенция ®

®действие В.

Такого рода действия других людей, обусловленные некоторым дейст­вием А, мы будем называть "социальными" следствиями А, имея в виду, что эти следствия опосредованы пониманием и интенцией. Можно построить сетку социальных причинно-следственных цепочек, приводимых в движе­ние некоторым действием А, аналогичную сети причинных связей из п. II.3.

Вот эту сетку всех социальных следствий действия мы и будем назы­вать его "социальным" смыслом. Рассуждение, обосновывающее это назва­ние, полностью совпадает с тем, которое было приведено выше. Соответст­венно, понять социальный смысл некоторого действия — значит приписать ему определенное социальное следствие. Чем больше социальных следст­вий действия мы охватим, тем лучше мы поймем его социальный смысл. Однако здесь появляется новый момент.

Вместе с понятиями социального следствия и социального смысла дей­ствия в наши рассуждения неявно вошла идея времени. Правда, тень этой идеи мелькала уже в разговоре о природных следствиях действия, но сейчас идея времени становится главным действующим лицом. Когда речь идет о природной причинно-следственной связи, то, выступив в качестве причины, т.е. осуществив некоторое материальное воздействие на внешний объект, мы можем больше не беспокоиться: следствия появятся уже независимо от нас только в силу действия объективных законов природы. Поэтому когда действие осуществлено, мы можем считать, что и следствия его также имеются. Не так обстоит дело с социальными следствиями. Между действием одного индивида и действием другого индивида, являющимся социальным следствием первого, лежит процесс понимания и принятия решения, а этот процесс может быть более или менее значительно растянут во времени. Со­седи, которых ваша деятельность побудила взяться за лопату, могут выйти во двор через полчаса, а если у них имеются неотложные дела, то и через два часа, а то и на другой день. Некоторые придут через неделю, а кто-то, может быть, и через год, вспомнив о том, как вы трудились прошлой вес­ной. Поэтому, говоря о социальных следствиях действия и о его социаль­ном смысле, мы рассматриваем его во времени, в потоке которого только и может раскрыться его социальный смысл.

Это приводит нас к интересному выводу: если понять социальный смысл действия — значит указать какие-то его социальные следствия, а эти следствия раскрываются лишь во времени, то в момент совершения дейст­вия мы не способны понять его социального смысла. Можно, конечно, строить предположения, но подтвердить их или опровергнуть способно только будущее. Возьмем реальный исторический пример. Французский король Генрих IV обложил все судебные и финансовые должности налогом, получившим наименование "полетты". Хроникер отметит, что с физиче­ской стороны это было весьма простое действие: король просто подписал заранее заготовленный документ. Нетрудно приписать этому поступку и какую-нибудь внутреннюю интенцию: скажем, желание пополнить оску­девшую королевскую казну. Но можно ли было в то время понять и оценить социальный смысл этого акта? Что это — простая фискальная мера, кото­рая останется без последствий и поэтому не заслуживает внимания, или что-то более серьезное? До тех пор, пока не проявились социальные след­ствия данного действия, трудно было ответить на этот вопрос. А следстви­ем полетты было то, что члены верховных судов и королевские чиновники всех ступеней получили свои должности в наследственное владение. По­купная цена этих должностей повысилась до неслыханных размеров, а их владельцы приобрели большой почет. Прошло несколько лет и во Франции образовался слой наследственных чиновников и финансистов, влияние и власть которого почти сравнялась с влиянием дворянства и духовенства, что и проявилось в борьбе сословий на Генерал