Vii. «розенкрейцерский фурор» в германии

Волна «розенкрейцерского фурора», захлестнувшая Германию сразу же после того, как прозвучали «трубные гласы» манифестов, очень скоро превра­тилась в мутный поток — слишком многие пытались при­соединиться к ней, даже не понимая, что, собственно, про­исходит. Одних привлекала заманчивая возможность ус­тановления связи с таинственными лицами, обладавшими, как им казалось, высшими знаниями или беспредельным могуществом; другие же были раздражены или встрево­жены мнимыми успехами тех, кого они считали опасными колдунами и подстрекателями. Майер воспринял мани­фесты как обращение ко всем «химикам» Германии; воз­можно, он имел в виду мистиков-парацельсистов или же всех тех, кто так или иначе пытался обрести путь к «про­свещению». Лица, ответственные за публикацию манифе­стов, скорее всего, разделяли его мнение и, наверное, были удивлены, даже встревожены произведенным эффектом — тем нездоровым общественным возбуждением, что после­довало в ответ на призыв так называемых розенкрейцер­ских братьев поддержать начатое ими движение.

Бурная общественная реакция прежде всего была вы­звана появлением «Откровения» и «Исповедания»; автор­ство же этих сочинений, хотя они и написаны в духе розен­крейцерской мифологии, изложенной в «Химической Свадьбе», вовсе не обязательно принадлежит самому Андреэ. Я не буду пытаться устанавливать личности тех авторов, что могли сотрудничать с Андреэ в деле розенкрейцерской про­паганды. На этот счет уже высказывалось множество пред­положений, частью очевидно бьющих мимо цели, частью — заслуживающих детального рассмотрения. К последним от­носится гипотеза об Иоахиме Юнгии, известном математи­ке, которым восхищался Лейбниц. Предположение о том, что розенкрейцерские манифесты сочинил Юнгий, было вы­сказано еще в 1698 г. — человеком1, который будто бы по­лучил соответствующие сведения от одного из придвор­ных, сопровождавших королевскую чету в изгнании. Сего­дня версия об авторстве Юнгия представляется достаточно правдоподобной. Теперь мы знаем, что розенкрейцерский миф был своего рода «магической притчей» и что создание подобных «притч» (вспомним хотя бы «Иероглифическую Монаду» Джона Ди) требовало от автора очень серьезной научной работы, в частности в области математики. А зна­чит, в написании манифестов вполне могли участвовать круп­ные ученые, такие, как Юнгий. Однако любые категорич­ные высказывания на этот счет должны считаться прежде­временными — ведь предстоит еще немалая работа по изучению исторического фона розенкрейцерства, конкрет­ных обстоятельств, обусловивших появление этого фено­мена. Тем более что после захвата Хайдельберга враже­скими войсками происходило массовое уничтожение книг и документов, и многие важные свидетельства могли быть безвозвратно утрачены. Возможно, та ниточка, за которую в первую очередь стоит зацепиться, связана с Яном Грутером, хранителем Пфальцской библиотеки, поддерживавшим обширную международную переписку.

Сама длительность «розенкрейцерского фурора», то есть того временного отрезка, когда издавался поток лите­ратурных откликов на манифесты, свидетельствует в пользу предположения о связи манифестов с фридрихианским движением: весь поток этот внезапно иссяк в 1620 г., в момент краха богемского предприятия, вражеской окку­пации Пфальца и гибели хайдельбергского двора.

Чтобы разобраться в огромном по объему и чрезвы­чайно запутанном комплексе публикаций времени «ро­зенкрейцерского фурора», необходимо прежде всего рас­чистить «рабочую площадку», и здесь потребуются уси­лия профессиональных библиографов. Им предстоит каталогизировать даты и места изданий, эмблемы книгопе­чатников, сведения о сортах бумаги и т. п. — только тогда мы получим более полную картину движения и разрешим многие загадки, связанные с анонимными публикациями и использованием псевдонимов. (В настоящий момент существует всего одна библиография по розенкрейцерской литературе: F. Leigh Gardner, A Catalogue Raisonne of works on the Occult Science: Rosicrucian Books, 1923 (частное издание). Она не может удовлетворить современного исследователя, хотя и по­лезна как предварительный обзор имеющихся материалов. Некото­рые необходимые сведения можно извлечь также из кн.: J.Ferguson, Bibliotheca Chemica, Glasgow, 1906.)

Все перечисленные про­блемы с точки зрения исторической науки представляют собой сплошную целину, практически не затронутую со­временными исследователями, так как до недавнего вре­мени их не считали заслуживающими серьезного изуче­ния. Работая над настоящей главой, я не ставила перед собой задачу сколько-нибудь далеко продвинуться в ос­воении этой «целины», но собиралась лишь представить вниманию читателей краткий обзор литературы «розен­крейцерского фурора» (за вычетом произведений Фладда и Майера, рассмотренных в предыдущей главе).

Авторами большинства публикаций были постодуш-ные люди, часто подписывавшиеся одними инициалами, которые в своих обращениях к розенкрейцерским Брать­ям выражали восхищение деятельностью ордена и проси­ли позволения присоединиться к его рядам. Другие изда­вали более пространные сочинения, посвященные розен­крейцерам, рассчитывая привлечь к себе благосклонное внимание последних. Далее следует упомянуть открытых врагов ордена, его «хулителей», обвинявших Братьев в нечестивости, колдовстве или в прямом подстрекательст­ве к неповиновению властям. С одним из таких крити­ков — Либавием — мы уже встречались. Другие, еще бо­лее суровые критики скрывались под псевдонимами «Менапий» и «Ирений Агност».

Наибольший интерес представляют печатные выступле­ния тех, кто, как представляется, располагал достаточно пол­ной информацией о розенкрейцерском движении или даже сам участвовал в нем, знал его изнутри. Обычно именно та­кие загадочные личности прибегали к псевдонимам. В даль­нейшем я намерена сосредоточиться на розенкрейцерских публикациях последнего типа, отобрав те, что кажутся наи­более значительными, — чтобы узнать, если это возможно, что-то новое о движении от людей, с ним знакомых. Я соз­нательно оставляю без внимания безбрежный поток сочи­нений «аутсайдеров» — ясно, что эти не знали ничего, кро­ме сведений, извлеченных ими из самих манифестов.

Теофил Швайгхардт опубликовал в 1618 г., не указав ни места издания, ни имени издателя, труд под следую­щим заглавием: «Зерцало Мудрости Розо-Крестовой, Сиречь Новейшее Откровение о Коллегии и аксиомах весь­ма просвещенного Братства Христова Креста Розы». Перед нами типичный образец розенкрейцерского заглавия, на­писанного на характерной смеси латинского и немецкого языков. В этой работе Теофил Швайгхардт (под псевдо­нимом вполне может скрываться некто Даниэль Меглинг, или автор, называвший себя «Флорентином Валенсийским», или даже сам Андреэ) восторженно отзывается о «пансо-фии» Братства и трех направлениях его деятельности: 1) божественно-магическом, 2) физическом, или «химическом» и 3) «трижды триедином», или религиозно-кафоли­ческом. Он рассказывает, что розенкрейцерские Братья веруют в «божественного Илию» (намек на Парацельса и его пророчество о пришествии Илии), имеют свои «колле­гии» с большими библиотеками и особенно почитают тру­ды Фомы Кемпийского, находя в этих творениях христи­анского мистического благочестия подлинные «магналии», окончательное объяснение тайны взаимосвязи макро- и микрокосма.

«Зерцало» — типичный образец публикаций такого рода — написано в духе «пансофической» философии макрокосма и микрокосма, впитавшей в себя традиции магии, каббалы и алхимии, придающей большое значение просветительской и научной деятельности, профетической по своей направленности и отличающейся стро­гим пиетизмом.

Хранящийся в Британском музее экземпляр «Зерца­ла» переплетен в один том с очень любопытной подбор­кой гравюр и рисунков. Одно из этих изображений имеет прямое отношение к розенкрейцерскому «Откровению». Мне известна другая копия той же гравюры, так что, надо думать, гравюра издавалась и сама по себе, независимо от «Зерцала».

На гравюре мы видим какое-то странное здание, а над ним — надпись со словами «Коллегия братства» и «откровение», а также дату: 1618 г. На стене здания, по обеим сторонам от двери, — роза и крест. Ис­ходя из этого, можно предположить, что перед нами — изображение Незримой Коллегии розенкрейцерской Бра­тии. Крылатое имя Иеговы заставляет вспомнить еще один важнейший розенкрейцерский символ — слова, завершаю­щие «Откровение»: «Под сенью крыл Твоих, Иегова». В небесах, по правую и по левую руку от крылатого Имени Божия, изображены Змееносец и Лебедь, каждый со своею звездой. Это явный намек на «новые звезды» в созвезди­ях Змееносца и Лебедя, упоминаемые в «Исповедании» как знамения грядущей новой эпохи.

Длань, простирающаяся из облака, окутывающего Бо­жественное Имя, удерживает здание как бы на некоей ни­ти, само же строение имеет пару крыл, да еще и водруже­но на колеса. Означает ли это, что крылатая, передвижная Коллегия Братства Креста Розы пребывает, подобно Уто­пии, в Нигде, оставаясь невидимой именно потому, что не существует в буквальном смысле? Коллегию Креста Розы защищают три персонажа, занимающих ее угловые баш­ни. На их щитах начертано Имя Божие, и они потрясают каким-то оружием(?), напоминающим птичьи перья. Не являются ли эти персонажи ангелами, охраняющими тех, кто пребывает «в тени крыл»?

Из одной стены здания выдвинута труба, под которой читаются инициалы C.R.F., означающие,вероятно, Christian RosencreutzFrater («Брат Христиан Розенкрейц») — о нем и возглашали «трубы» манифестов. Из другой стены тя­нется рука, сжимающая меч, и рядом обозначение: «Юл. Кемпийский». Юлиан Кемпийский упоминается в «Зерцале», а его послание в защиту розенкрейцерской Бра­тии было опубликовано в одном томе с манифестами в кассельском издании 1616 г.. Возможно, поэтому на на­шей гравюре именно он размахивает мечом, защищая от врагов Незримую Коллегию. Подле руки на стене выпи­саны слова: Jesus nobis omnia («Иисус для нас — все»); этот девиз упоминался в «Откровении», и, кроме того, он заключает в себе одну из главных идей «Зерцала»: ис­тинный путь к постижению тайны макро- и микрокосма ведет через «подражание» Христу — понимаемое в духе учения Фомы Кемпийского. Вокруг здания изображено несколько пар крыл, одна из них подписана инициалами T.S., возможно, подразумевающими Теофила Швайгхардта, предполагаемого автора «Зерцала».

Коленопреклоненная фигура на переднем плане справа горячо молится, обращаясь прямо к Божественному Име­ни. За окнами хранимой ангелами Коллегии видны фигу­ры людей, вроде бы углубленных в научные штудии. За одним окном явственно различим ученый(?), занятый ка­кой-то работой, за другим — некие научные приборы. Все это — символы науки; что же касается коленопреклоненной молящейся фигуры, то она, на мой взгляд, выражает некий принципиальный подход к научным, «ангелологи­ческим» и «божественным» изысканиям, более всего на­поминающий взгляды Джона Ди.

Далее читатель может сам попрактиковаться в раз­гадывании тайных смыслов этой гравюры, без сомнения пропагандирующей — в эмблематической форме — идеологию розенкрейцерского «Откровения»/ Гравюра как бы втягивает нас в круг непосредственных участни­ков розенкрейцерского движения, и кажется, мы вот-вот поймем, что означало словечко ludibrium и что, собствен­но, было на уме у странных людей, создававших мани­фесты.

«Иосиф Стеллат» написал по-латыни, без примеси не­мецкого языка, трактат под названием: «Пегас Небесный. Сиречь Краткое Введение В Мудрость Древних, каковую издревле Египтяне и Персы (именовали) Магией, ныне же ее Досточтимое Общество Креста Розы справедливо именует Пансофией». Книга была напечатана в 1618 г., место издания и имя автора не указаны, зато сообщается, что сей труд вышел в свет «с разрешения Аполлона». Автор знает и цитирует «Откровение», «Исповедание» и даже «Химическую Свадьбу». Он ревностный лютеранин, но при этом приверженец «древней мудрости», то есть герметизма и каббалы (он цитирует и Рейхлина). «Стеллат» утверждает, что всякий, кто изучает Книгу Природы, занят истинно благочестивым делом. Одним из первых исследователей Природы он считает Гермеса Трисмегиста, который, по его словам, был современником Моисея; дру­гой крупнейший «толкователь Природы» — Парацельс. «Стеллату» известны и некоторые произведения Майера, он их тоже цитирует; а слова о таинстве «гармоничного соответствия обоих миров — большого и малого» подра­зумевают его знакомство с сочинением Фладда.

Рассуждая о том, что розенкрейцерское движение вдох­новлялось «древним богословием», основанным на изуче­нии Природы, «Стеллат», по существу, формулирует одно из лучших имеющихся определений сути розенкрейцер­ства. «Стеллат» относит себя к противникам Аристотеля, отдавая предпочтение анимистической интерпретации при­роды. Возможно, в его книге и содержатся намеки на кон­кретных людей, но намеки эти слишком туманны. Правда, в одном месте, как можно предполагать, он имеет в виду ландграфа Гессенского, что же до «Пегаса», то я склонна видеть в этом слове одно из иносказательных обозначе­ний курфюрста Пфальцского.

Из других таинственных защитников розенкрейцерской Братии стоит упомянуть Юлиана Кемпийского, о котором говорилось выше, и Юлия Шпербера, автора сочинения «Эхо Богом горнепросвещенного Братства достохвального Ор­дена К.Р.», опубликованного в Данциге в 1615 г. Юлий Шпербер — подлинное имя реального человека, по слухам занимавшего какую-то должность в Анхальт-Дессау, так что он мог быть лично знаком с Кристианом Анхальтским. В своем труде Шпербер демонстрирует достаточную осведом­ленность в делах розенкрейцерского Братства, а также глу­бокие познания в магии и каббале. Он знает работы Генри­ха Корнелия Агриппы и Иоганна Рейхлина, «Мировую Гар­монию» Франческо Джорджи и труды «теолога Марсилия Фицина». Он также интересуется взглядами Коперника и настоятельно рекомендует всем, кто желает найти для себя подлинно благочестивое занятие, «вчитываться в иерогли­фы и письмена, начертанные в Книге Природы».

«Суждения Некоторых Славнейших И Ученейших Му­жей... о Положении и Религии Знаменитого Братства Кре­ста Розы», опубликованные во Франкфурте в 1616 г., пред­ставляют собой, как видно уже по названию, сборник ста­тей разных авторов. Первая статья сборника, восхваляющая девиз розенкрейцерского ордена Jesus mihi omnia («Иисус для меня — все»), написана «Христианом Филадельфом», почитателем пансофии, поставившим перед собою задачу убедить всех, что учение Братства носит истинно христи­анский характер. Другая статья призывает всех благочес­тивых людей Европы отбросить «ложно-национальную» (то есть Аристотелеву) философию и обратиться к «бо­жественной теософии макро- и микрокосма».

Один из наиболее интересных трактатов подобного ро­да, «Расцветающая Роза», издавался в 1617 и 1618 гг., без указания места издания и имени издателя. Это произведе­ние, подписанное псевдонимом «Флорентин Валенсийский», было задумано как ответ «Менапию», выступившему с кри­тикой розенкрейцерского Братства. Автор «Расцветающей Розы» обладает широчайшим научным кругозором и зна­нием литературы — превосходя в этом, пожалуй, всех про­чих сочинителей рассматриваемой нами группы. Его инте­ресуют архитектура, механика (Архимед), арифметика, ал­гебра, музыкальная гармония, геометрия, навигация, изящные искусства (Дюрер). Он видит несовершенство современ­ных наук и призывает к их обновлению. Астрономия, по его мнению, изобилует пробелами; астрология в высшей степени ненадежна. А «физика» — разве не страдает она от недооценки роли эксперимента? А «этика» — разве не нуждается в пересмотре своих оснований? И что есть в медицине, кроме интуитивных догадок?

Подобные рассуждения звучат вполне в духе Бэкона, чей трактат «О Прогрессе Учености» мог и в самом деле оказать некоторое влияние на круги, близкие Флоренти­ну. Почему бы не предположить, что идеи Бэкона стали проникать в Германию, наряду с прочими английскими веяниями, после бракосочетания курфюрста Пфальцско-го с английской принцессой? Однако главные интересы автора «Расцветающей Розы» лежат, кажется, в области наук, основанных на числе, — это те самые «витрувианские» предметы, к совершенствованию которых призывал Джон Ди в своем предисловии к Евклиду. На автора «Рас­цветающей Розы» мог повлиять и Фладд, который в «Трак­тате» 1616 г. превозносил розенкрейцерское движение и заодно повторил доводы Джона Ди в пользу обновления математических наук. Но чьи бы влияния ни испытал на себе «Флорентин Валенсийский», ясно одно: он разрабо­тал убедительную и оригинальную концепцию, обосновы­вающую необходимость прогресса во всех отраслях зна­ния. Сходная концепция угадывается и за розенкрейцер­ским «Откровением», которое настаивало на объединении всеобщих усилий ради распространения просвещения.

С точки зрения автора «Расцветающей Розы», стрем­ление человека к познанию Природы обусловлено, в ко­нечном счете, глубоко религиозными мотивами. Бог впе­чатал Свои знамения и письмена в Книгу Природы. А посему, созерцая эту Книгу, мы созерцаем Самого Бога. Дух Божий пребывает в средоточии Природы; именно он есть основание Природы и истинного знания обо всем су­щем. Флорентин заклинает своих читателей изучать, вме­сте с розенкрейцерской Братией, Книгу Природы, эту все­ленскую книгу, дабы человечество смогло вернуться в ут­раченный Адамом рай. (Бэкон тоже уповал на возвращение человеку всех тех знаний, коими Адам обладал до грехо­падения.) Он заверяет враждебно настроенного «Мена-пия» в том, что Братья любят Бога и ближних своих; что они взыскуют познания Природы ради славы Христовой и не имеют ничего общего с диаволом и делами его. Сам же он твердо верует во Отца, Сына и Духа Святаго и горячо желает пребывать «в тени крыл Иеговы».

Согласно одной гипотезе, авторство этого страстного трактата принадлежит самому Иоганну Валентину Андреэ. Мы можем лишь сказать, что «Расцветающую Розу» и в самом деле можно считать выдающимся произведени­ем, вполне достойным автора «Химической Свадьбы».

Нападки на розенкрейцерскую Братию со стороны «Ме-напия», «Ирения Агноста», Либавия и иже с ними сводятся преимущественно к следующим положениям. Высказыва­ются опасения, что деятельность Братьев может провоци­ровать неповиновение установившимся правительственным режимам; наиболее прям в этом обвинении Либавий. Час­то выдвигаются упреки в занятиях вредоносной магической практикой. Наконец — и это, пожалуй, самое важное, — вра­ги розенкрейцерства утверждают, что Братья не имеют чет­кой религиозной позиции. Одни зовут розенкрейцеров лю­теранами, другие — кальвинистами, третьи — социнианами (О социнианском влиянии на розенкрейцеров см.: Henricus Neuhu-sius, Pia et utilissima admonitio de Fratribus Rosae-Crucis, Danzig, 1618. Ней-гузий считает розенкрейцеров социнианами. Однако, хотя социниан и могло привлекать «вольномыслие» розенкрейцерского движения, сами авторы манифестов и участники фурора, ими вызванного, как мне ка­жется, были близки по своим религиозным взглядам к евангелическим христианам-мистикам. (Социниане — умеренное направление движе­ния «польских братьев», возникшее под влиянием Ф. Социна (1539-1604). — Прим. ред.)) или деистами. Некоторые даже подозревают их в принад­лежности к иезуитскому ордену.

Подобные подозрения могли отчасти основываться на «Ответе», приписываемом «Адаму Хазельмайеру». Об этом тексте, опубликован­ном вместе с «Откровением», речь шла выше, с. 88-89, и ниже, Приложение, с. 414. О Хазельмайере говорится, что он претерпел гоне­ния от иезуитов, но сам он, как кажется, хочет создать впечатление.

Подобное обвинение привлекает наше внимание еще к одному аспекту розенкрейцерского движения (возмож­но, из числа важнейших): к его всеохватности, способно­сти вбирать в себя представителей разных вероисповеда­ний. Как мы помним, Фладд утверждал, что его труд при­шелся по душе всем истинно религиозным людям, к какой бы конфессии они ни относились. Сам Фладд был рев­ностным англиканином, дружил с англиканскими еписко­пами; англиканской веры придерживалась и Елизавета Стю­арт, супруга курфюрста Пфальцского. Курфюрст, напро­тив, исповедовал кальвинизм, как и Кристиан Анхальтский, его главный советник. А Майер был ревностным лютера­нином, подобно Андреэ и многим другим розенкрейцерским авторам. Наверное, всех их объединяла «музыкальная» философия макро- и микрокосма, мистическая алхимия, нашедшая наиболее законченное выражение в трудах Фладда и Майера, хотя и другие, менее значимые с этой точки зрения тексты, рассмотрением которых мы занима­лись в настоящей главе, отражают сходные философские воззрения.

Пропагандируя некую философию, или теософию, или пансофию, приемлемую, как они думали, для всех религи­озных партий, участники розенкрейцерского движения на­деялись, вероятно, создать внеконфессиональный общий фун­дамент для своего рода франкмасонства (я использую здесь этот термин в широком смысле, не предполагающем непре­менно существование тайной организации), которое позво­лило бы людям различных вероисповеданий жить в мире друг с другом. Таким общим фундаментом могли бы стать общепринятые основы христианской веры, интерпретируе­мые в мистическом смысле, а также философия природы, ищущая сакральные смыслы в иероглифах, начертанных Бо­гом во вселенной, и видящая в макрокосме и микрокосме математико-магические системы вселенской гармонии.

В этой связи стоит вспомнить, что и Джон Ди возла­гал большие надежды на смягчение религиозных разно­мыслии и установление вселенского царства мистико-фи-лософской гармонии — наподобие той, что царит в ан­гельских сферах. Эти идеи Ди, распространявшиеся им в Богемии, тоже могли просочиться в немецкое розен­крейцерское движение.

И все же материал, рассмотренный в этой главе, выяв­ляет прежде всего мощную германскую струю в розен­крейцерском движении, явные следы влияния на него тра­диций германского мистицизма. Тому, кто читает немец­ких розенкрейцерских авторов, часто приходит на ум Якоб Бёме, знаменитый немецкий философ-мистик. Бёме начал писать как раз перед выходом в свет первого печатного издания розенкрейцерского «Откровения». Самая ранняя его работа, «Аврора», провозвещала, как и розенкрейцер­ский манифест, новую зарю научного и духовного прозре­ния. (Бёме написал свою «Аврору» (DieMorgenroteinAufgang) в 1612 г., но напечатана она была намного позже. См.: А. Коугё,Laphilosophiede Jacob Boehme, Paris, 1929, p. 34. Койре (ibid., p. 42 п.) сопоставляет упо­вания Бёме на вселенскую реформацию с идеями розенкрейцерского «Откровения».

Любопытно, что один из лучших друзей Бёме, врач Бальтазар Вальтер, был знаком с князем Анхальтским (Коугё, р. 48 п.). Разработ­ка нового, исторического, подхода к розенкрейцерскому движению, быть может, приведет к тому, что мы вынуждены будем пересмотреть и свои представления о творчестве Бёме). Бёме стремился обновить посредством алхимической философии Парацельсова толка тогдашнее лютеранское благочестие, казавшееся ему мертвым и сухим, — но ведь и розенкрейцерские авторы ставили перед собой ту же задачу. Бёме родился неподалеку от Гёрлица, в области расселения лужицких сербов, на границе с Богемией. Живя в таком месте и в такое время, Бёме просто не мог оставаться в неведении относительно «розенкрейцерского фу­рора», фридрихианского движения и сокрушительного кра­ха последнего в 1620 г. Биографию Бёме мы знаем очень плохо; известно, однако, что именно в 1620 г. он побывал в Праге. Доказательств, подтверждающих какую бы то ни было связь между Бёме и розенкрейцерским движени­ем, нет, однако ничто не мешает нам отнести его к тем «доморощенным» немецким «химикам», к которым обра­щались и которых надеялись привлечь на свою сторону авторы манифестов.

Изучение работ, упомянутых в этой главе, ничуть не приблизило меня к ответу на вопрос, существовало ли в действительности некое организованное тайное общество, .руководившее розенкрейцерским движением. Розенкрей­церские авторы, как правило, спешат заявить, что сами они розенкрейцерами не являются и никогда не видали тако­вых. Идея незримости Братии — существеннейший эле­мент розенкрейцерского мифа. Из всех источников, рас­сматривавшихся в настоящей главе, только один хоть в какой-то степени проясняет ситуацию. Я имею в виду гра­вюру с изображением крылатой передвижной Коллегии Братства Розового Креста, охраняемой воинством ангелов или духов. Если розенкрейцерские Братья таковы, каж­дый может смело утверждать, что никогда ни одного из них не видал, да и не претендует на то, чтобы принадле­жать к столь возвышенному обществу. Дело, однако, в том, что человек, вполне искренне отрицающий свое членство в «Незримой» Коллегии, может тем не менее быть одним из бренных существ, допущенных пребывать «в тени крыл Иеговы».

Исследователи розенкрейцерской литературы знают, что в Германии ее поток внезапно иссяк между 1620 и 1621 гг., и недоумевают, почему это произошло. Землер еще в кон­це XVIII столетия пытался найти объяснение этому явле­нию — резкому исчезновению всякой розенкрейцерской литературы около 1620 г. Арнольд же просто сообщает читателю, что после публикации манифестов многие по­сторонние лица попытались примкнуть к розенкрейцер­скому движению, чем вызвали полнейшую неразбериху, продолжавшуюся вплоть до 1620 г., когда всеобщий ажио­таж как бы исчерпал себя. Уэйт тоже говорит о 1620-м как о «годе, затворившем врата в былое», разумея под «былым» прошлое розенкрейцерского движения; Ни упо­мянутые авторы, ни все другие исследователи розенкрей­церской литературы нисколько не интересовались исто­рическими событиями в Пфальце и Богемии или, во вся­ком случае, никак не увязывали эти события с движением розенкрейцеров. Мы же в своем исследовании сосредото­чились именно на связях между историей и идеологией и потому сумели отыскать разгадку. Розенкрейцерское дви­жение кончилось именно тогда, когда потерпело крах пфальцское движение, когда окончательно рухнули наде­жды, связанные с курфюрстом Пфальцским и его блиста­тельными союзниками: король и королева Богемии бежа­ли из Праги после битвы у Белой Горы, и всем стало ясно, что ни король Великобритании, ни немецкие союзники-протестанты им не помогут; габсбургские полчища вторг­лись в Пфальц, и началась трагическая эпопея Тридцати­летней войны.

В 1621 г. в Хайдельберге вышло в свет «Предостере­жение против Розенкрейцерских Паразитов». В том го­ду Хайдельберг находился уже во власти вторгшихся в него австро-испанских войск, и такого рода публикация была равносильна физической расправе с движением, ас­социировавшимся в глазах захватчиков с прежними пра­вителями княжества.

В том же 1621 г. в Инголыптадте, крупном иезуитском центре, расположенном в самом средоточии католической Германии, был опубликован трактат некоего Фредерика Форнера под названием «Пальма Первенства среди Чудес Католической Церкви». Сама я, по правде говоря, сей труд не изучала (как и тот, что только что поминался, про «ро­зенкрейцерских паразитов»). Однако, судя по впечатлени­ям занимавшегося этим произведением Уэйта, автор трак­тата, епископ, вовсю издевается над розенкрейцерской Бра­тией за то, что она самочинно присваивает себе славные наименования и притязает на боговдохновенность, в силу коей почитает себя способной реформировать весь мир, вос­становить все науки, преобразовывать одни металлы в дру­гие и продлевать жизнь человека. Трактат с таким злобст­вующим торжеством извращает подлинные идеи розенкрей­церских манифестов, что его вполне можно сопоставить с пропагандистскими карикатурами на экс-короля Богемии, выпущенными в свет после поражения последнего.

Упомянем и еще одно любопытное следствие «розен­крейцерского фурора». Иезуиты в соответствии с обыч­ной для них практикой, видимо, решили использовать ро­зенкрейцерскую символику, переиначив ее на свой ма­нер, в деле распространения католической веры на окку­пированных католиками территориях и упрочения в этих землях Контрреформации. Некий Й.П.Д. а С. опубли­ковал в 1619 г. в Брюсселе сочинение под названием «Ро­за Иезуитская, сиречь Иезуитские Красные Подмас­терья» — в следующем, 1620, году оно было перепечата­но в Праге (разумеется, после победы католиков). Как видно уже по заглавию, автор пытается приспособить розенкрейцерскую символику Розы к нуждам католиче­ской пропаганды. (Правда, Роза всегда была католическим символом — символом Девы Марии.) Вообще же трактат посвящен вопросу о том, не являются ли два ордена — иезуитский и розенкрейцерский — в действи­тельности одной и той же организацией: просуществовав какое-то время под одним именем, она была вынуждена «уйти в подполье», чтобы затем возродиться под другим. Иезуиты, видимо, надеялись, что население завоеванных территорий, сбитое с толку подобными рассуждениями, окажется более восприимчивым к пропаганде идей Контр­реформации.

Vii. «розенкрейцерский фурор» в германии - student2.ru

Гравюра из книги Иоахима Фриция -«Высшее Благо», 1629

И действительно, оккупированная Богемия постепен­но утрачивала память о движении, некогда сулившем ей свободу. Мало к кому судьба отнеслась столь же благо­склонно, как к Даниэлю Стольцию, сумевшему бежать к немецкому издателю-розенкрейцеру, а оттуда в Англию.

В самой же Германии (как, впрочем, и в Богемии) розен­крейцерство было дискредитировано в результате катаст­рофического провала пфальцско-богемского движения, обернувшегося для его приверженцев разочарованием и отчаянием.

Среди расставшихся с обманчивыми иллюзиями ока­зался и Роберт Фладд. В книге, опубликованной в 1633 г., Фладд писал: «Те, кто прежде именовались Братьями Креста Розы, ныне зовутся просто Мудрецами, имя же («Крест Розы») столь ненавистно стало современникам, что изгладилось из памяти человеческой». И все же Фладд, похоже, помогал Иоахиму Фрицию в создании книги под названием «Высшее Благо, Сиречь Истинные Магия, Каббала и Алхимия Истинного Братства Креста Розы» (Summum Вопит...), напечатанной во Франкфурте в 1629 г. На титульном листе трактата изображена Роза, стебель которой по форме напоминает крест. Рядом — улей и паутина, памятные нам по книге эмблем Цинк-грефа, где они были символами курфюрста Пфальцско-го, и по карикатурам на злосчастного государя, много­кратно изображавшим его запутавшимся в паутине или терзаемым пчелами.

Для того чтобы понять эти намеки, надо было помнить Цинкгрефовы эмблемы и аллюзии на них в сатирических листках, а к 1629 г. большинства помнивших, вероятно, уже не было в живых. Атмосфера Тридцатилетней войны не располагала к особой утонченности, и в более поздних ка­рикатурах на Фридриха и его движение мы уже не нахо­дим мудреных намеков вроде картинок «химической свадь­бы» или перевранных Майеровых эмблем. Подобные сим­волы даже пародировать было страшно: началась откро­венная «охота на ведьм». И именно в таком — примитивном и пугающем — обличье слухи о розенкрейцерском дви­жении в Германии стали просачиваться за границу, во Фран­цию.

Vii. «розенкрейцерский фурор» в германии - student2.ru

Наши рекомендации