Назидательная проповедь Мусо Кокуси

У меня есть три типа учеников. Те, кто идут наперекор самым сложным обстоятельствам и сосредоточенно занимаются изучением своей собственной духовной сущности, составляют первый класс. Те, кто не очень сосредоточен на учении, с распыленным вниманием к чтению книг, относятся ко второму классу. Те, кто, позабыв о своем духовном величии, боготворят Будд и патриархов, принадлежат к низшей категории. А что касается тех, чьи умы отравлены светской литературой, кто жаждет стать великим ученым, то они представляют собой обыкновенных мирян с бритыми головами. Они не могут быть отнесены даже к низшей категории. А те, кто думает о пище и сне и предается безделью, — могут ли они вообще быть названы членами братства «Черной рясы»? Они в действительности являются, как сказал один древний учитель, вешалками для одежды и мешками для риса! Поскольку они не монахи, им нельзя позволять называть себя моими последователями. Их не нужно впускать в монастыри или храмы: даже временное пребывание там им должно быть запрещено, не говоря уже о возможности принятия их в монашескую общину. Когда подобные слова вы слышите от такого старика, как я, вы можете подумать, что ему недостает всеобъемлющей любви. Но самое главное — указать им на их собственные недостатки. Исправив их, вы станете могучими деревьями в садах патриархов.

Песня Хакуина о медитации

С самого начала все живые существа являются Буддами;

Это может сравниться со льдом и водой:

Без воды лед существовать не может,

Вне живых существ где мы найдем Будд?

Не зная, что истина близко,

Люди ищут ее далеко. Как жаль.

Они уподобляются тому, кто, стоя в воде,

Умоляет, чтобы ему дали напиться;

Они походят на сыновей богатых родителей, блуждающих среди бедняков.

Причиной наших странностей через шесть миров

Является то, что мы заблудились во тьме неведения:

Если мы уходим все дальше и дальше в темные дебри,

Как мы можем избавиться от рождения и смерти?

Говоря о медитации, практикуемой в махаяне,

Мы не можем подобрать слов, чтобы выразить свое восхищение ею.

Добродетели совершенства такие, как щедрость и добрый нрав,

Произнесение имени Будды, покаяние и аскетическая дисциплина

И многие другие добродетельные поступки —

Все это следствие практики медитации.

Даже те, кто практиковал ее хоть раз,

Увидят, как исчезает их дурная карма:

Нигде их не будет преследовать зло,

И Чистая Земля откроется им.

С трепетом в сердце пусть постигнут они эту истину

Хоть раз,

И пусть они восхваляют ее, и радуются ей

И радость их не будет знать предела,

Так как внутреннее созерцание

Свидетельствует о глубоком самосознании,

В котором открывается, что внутренняя природа — это вовсе не природа.

В связи с тем, что они действительно пошли за пределы логики,

Ворота единства причины и следствия открываются перед ними,

И они входят на прямую дорогу, на которой отсутствует двойственность и тройственность.

Пребывая в абсолютном и находясь в мире частного,

Они всегда остаются непоколебимы в любой жизненной ситуации.

Научившись мыслить без мыслей,

На каждом шагу они слышат голос истины.

Как необъятно небо высшего самадхи.

Как лучезарен свет Мудрости.

Чего им не хватает в этот момент?

Когда вечная истина открывается им,

Эта самая земля становится им раем,

А тело — телом Будды.

Лекция длится около часа. Она совершенно отличается от обыкновенной лекции на религиозные темы. Ничего не объясняется, не выдвигается никаких аргументов, никаких оправданий, никакого рассуждения. Учитель, как правило, просто выражает словами то, что написано в книге, которая находится перед ним. В конце три раза повторяется «Четыре великие клятвы», и монахи расходятся. Вот эти клятвы:

Как бы много ни было живых существ, я клянусь спасти их всех;

Какими бы неистовыми ни были дурные страсти, я клянусь искоренить их;

Какими бы непостижимыми ни были священные доктрины, я клянусь изучить их;

Каким бы трудным ни был путь Будд, я клянусь достичь на нем совершенства.

VII

Кроме лекций во время сэссина они практикуют то, что называют сан-дзэном (сан-чань , дословно означает «достижение или изучение дзэна»). Заняться сан-дзэном — это означает пойти к учителю и, изложив свою точку зрения относительно какого-нибудь коана, выслушать критические замечания. В те дни, когда сэссин специально не проводится, такие беседы, как правило, состоятся два раза в день, но в период «собирания мыслей» — что и подразумевается под словом «сэссин» — монах должен видеть учителя четыре или пять раз в день. Такие визиты к учителю носят частный характер. Когда-то это делалось публично, и все мондо (вопросы и ответы) имели место перед всеми собравшимися, как это сказано в «правилах» Хякудзе. Но позже появились нежелательные осложнения, такие как формализм, подражание и другие глупости. Поэтому в современном дзэне сан-дзэн носит всегда частный характер, за исключением отдельных особых случаев. Каждый монах должен в индивидуальном порядке явиться в комнату, где состоится беседа, проходящая в формальной и торжественной обстановке. Когда монах появляется у порога учителя, он совершает три поклона, простираясь ниц на полу. Затем он входит в комнату, сложив руки ладонями вместе у груди, и когда он подходит к учителю, он садится и еще раз кланяется. В этой комнате пренебрегают всеми мирскими условностями. Если с точки зрения дзэна возникает необходимость ударить друг друга, то это может случиться. Здесь ставится единственная цель — самым искренним образом проявить истину дзэна, а все остальное имеет второстепенное значение. Этим объясняется весь утонченный формализм встречи. После беседы монах таким же образом удаляется. Один сан-дзэн для тридцати с лишним монахов занимает больше полутора часов. В это время учитель испытывает крайнее напряжение. Четыре или пять таких сеансов в день, должно быть, для самого учителя представляют своего рода мучение, если он не обладает крепким здоровьем.

Учитель пользуется абсолютным авторитетом в понимании дзэна. Но если монах имеет достаточно оснований сомневаться в способностях учителя, он может выяснить этот вопрос лично во время сан-дзэна. Такой обмен мнениями поэтому не представляет собой простой игры ни для того, ни для другого. Это поистине самое серьезное занятие, и в связи с этим дисциплина дзэна имеет большую этическую ценность помимо философии. Насколько все это серьезно, можно судить, читая описания знаменитой беседы между почтенным Седзю и Хакуином, основоположником современного дзэна в Японии.

В один из летних вечеров при беседе Хакуина со старым учителем, которая состоялась на прохладной веранде, учитель сказал: «Чепуха и ерунда». Хакуин громко и насмешливо повторил: «Чепуха и ерунда», — после чего учитель схватил его и несколько раз ударил, а потом столкнул его с веранды. Незадолго перед этим прошел дождь, и бедный Хакуин шлепнулся в грязь и воду. Придя через некоторое время в себя, он подошел и почтительно поклонился учителю, который добавил следующее: «Эх ты, житель темной пещеры».

Через некоторое время Хакуин почувствовал, что учитель не знает о тех глубоких интуитивных познаниях, которых он достиг, и решил поговорить с ним об этом и выяснить все, что надо. Когда подошло время, Хакуин пришел в комнату учителя и стал употреблять все свои способности в состязании с ним. На этот раз он решил ни за что не уступать. Учитель рассердился и, схватив Хакуина, ударил его несколько раз и снова вышвырнул за дверь, причем тот упал, с высокого крыльца прямо на камни у стены, где лежал некоторое время почти без чувств. Учитель посмотрел вниз и от души рассмеялся, глядя на бедного парня. Это снова привело Хакуина в чувство. Обливаясь потом, он снова подошел к учителю, однако тот не отстал от него и снова пренебрежительно сказал: «Эх ты, житель темной пещеры». Хакуин отчаялся и подумал, не лучше ли было бы, если бы он совсем ушел от старика-учителя. Когда однажды он пошел в деревню за подаянием, с ним произошел случай, который неожиданно раскрыл ему глаза на истину дзэна, ранее ему совершенно неведомую. (Находясь в деревне, он подошел к одному дому. Хозяйка-старуха отказалась дать ему риса, он продолжал стоять у порога, как будто ничего не слыша! Его ум был всецело сосредоточен на предмете, который больше всего его волновал. Старуха рассердилась на его назойливость, ударила его метлой, которая была у нее в руках и сказала, чтобы он немедленно ушел прочь. Тяжелая метла деформировала его большую монашескую шляпу и свалила его на землю. Он лежал некоторое время без чувства, а когда пришел в себя, все стало предельно ясно.) Его радости не было предела, и он возвратился в экзальтированном состоянии. Не успел он войти в ворота, как учитель, узнав его, позвал к себе и сказал: «Какую хорошую весть ты принес сегодня? Входи быстрее». Хакуин рассказал ему о своем переживании. Учитель нежно погладил его по спине и сказал: «Теперь ты этим обладаешь, теперь ты этим обладаешь». После этого Хакуина никогда больше не ругали.

Такова была школа, которую пришлось пройти патриарху современного японского дзэна. Каким ужасным кажется старый Седзю, который швырнул Хакуина на камни. Но какую отеческую любовь он проявил к своему ученику после того, как тот после грубого обращения наконец достиг победы. Дзэну чуждо равнодушие. Он стремится к тому, чтобы человек постиг самые глубины истины, а истину никогда нельзя постичь до тех пор, пока он снова не окажется совершенно нагим, лишившись всякой мишуры, умственной и другой. Каждый удар, нанесенный Хакуину Седзю, убивал в Хакуине неискренность. Все мы живем, прикрываясь различными ширмами, которые не имеют ничего общего с нашим сокровенным «я». Чтобы добраться до последнего и достичь истинного самопознания, учитель иногда прибегает к методам, которые внешне кажутся бесчеловечными. В этом случае, однако, ученик должен безоговорочно верить в дзэн и в совершенное понимание его учителем. Отсутствие такой веры будет свидетельствовать также об отсутствии духовных сил у человека. Поэтому Ринзай восклицает: «О вы, люди слабой воли. Как вы можете надеяться на то, что вам удастся измерить глубины океана дзэна?»

VIII

В отличие от школьного образования, пребывание в дзэндо не связано с определенным сроком обучения. Для некоторых окончание обучения может не иметь места даже после двадцати лет пребывания в нем. Но обладая средними способностями и большим упорством, человек в состоянии постичь все тонкости учения дзэна за десять лет. Однако воплощать принципы дзэна в каждое мгновение жизни — то есть всецело проникнуться его духом — это другой вопрос. Одной жизни поистине может быть недостаточно для этого, так как говорят, что даже Шакьямуни и Майтрейя еще не закончили своей практики.

Чтобы достигнуть абсолютного совершенства, одного понимания истины дзэна недостаточно. Человек должен пройти период, известный под названием «долгого созерцания священного чрева». Этот термин, должно быть, был заимствован из даосизма, теперь он в общем означает «вести жизнь, гармонирующую с пониманием». Под руководством учителя монах может, в конечном счете, достичь глубокого понимания всех тайн дзэна, но это в той или иной степени связано с интеллектом, хотя и в самом высшем смысле. Жизнь монаха, как внутренняя, так и внешняя, должна находиться в совершенной гармонии с его достижениями. Для этого необходима дальнейшая тренировка, так как то, что он узнал в дзэндо, в конце концов представляет собой только направление, на котором должны быть сосредоточены все его усилия. Но теперь ему нет необходимости оставаться в дзэндо. Наоборот, его идейные достижения должны подвергнуться дальнейшему испытанию, придя в действительный контакт с миром. Для такого «созревания» не существует каких-либо предписанных правил. Каждый действует по своему усмотрению, сообразно обстоятельствам, в которых он может оказаться. Он может удалиться в горы и стать отшельником или пойти на «рынок» и принимать активное участие в делах мирских. Говорят, что Шестой патриарх пятнадцать лет жил в горах после того, как он оставил Пятого патриарха. Его не знали в мире, пока он не пришел послушать проповедь Инею. Ен, национальный учитель, провел сорок лет в Нянь-яне и не появился в столице, но о жизни этого святого узнали повсюду, и по настоятельной просьбе императора он, в конце концов, покинул свою лачугу. Исаи провел несколько лет в дикой местности, питаясь орехами и находясь в обществе обезьян и оленей. Однако его нашли, построили в тех местах большие монастыри, и он стал учителем полутора тысяч монахов. Кандзан, основавший Месиндзи в Киото, удалился в провинцию Мино и работал там поденщиком в деревне. Никто не узнавал его, пока не произошел один случай, благодаря которому стало известно, кто он, и после этого императорский двор стал настаивать на том, чтобы он основал монастырь в столице. Хакуину достался заброшенный храм в Суруге в качестве единственного наследства в этом мире. Мы можем представить себе эти развалины, читая следующее: «Крыши не было, и ночью на потолке сияли звезды. Пол также отсутствовал. В дождливые дни было необходимо одевать непромокаемую шляпу и пару высоких деревянных башмаков (гэта ), когда какие-либо церемонии имели место в главном зале храма. Все имущество храма было в руках кредиторов, а вещи, принадлежащие священнослужителю, были отданы под залог купцам». Так Хакуин начинал свою карьеру.

Существует много и других интересных примеров, история дзэна изобилует ими. Вся идея, однако, не сводится к практике аскетизма, это «созревание» — определение довольно точное — моральной сущности человека. На крыльце притаилось множество всяких гадов, и если человек не затопчет их насмерть, они снова поднимут головы, и весь храм моральной культуры, построенный в душе, может рухнуть в один прекрасный день. Антиномианизм также является западней для последователей дзэна, которые никогда не должны забывать об этой опасности.

IX

В некоторых отношениях тот вид обучения, который превалирует в дзэндо, несомненно, отстает от времени. Но основные принципы такие, как упрощение жизни, борьба с праздностью, ленью, независимость личности и то, что называют «тайной добродетелью», вечно живы. Последнее в особенности является самым характерным признаком дисциплины дзэна. «Тайная добродетель» означает совершение добра без мысли о признании его другими и самим собой. Христиане могут назвать это выполнением воли Всевышнего. Я прыгаю в воду, чтобы спасти утопающего ребенка. Что было нужно сделать, сделано. И думать об этом больше не надо, я иду дальше, не оборачиваясь. Проплывает облако, и небо снова чистое и голубое. Дзэн называет это «поступком без заслуги» и сравнивает его с работой человека, который пытался наполнить колодец снегом. Таков психологический аспект «тайной доктрины». С религиозной точки зрения, она состоит в том, чтобы относиться к миру с почтением и благодарностью, чувствуя, будто несешь на своих плечах все грехи мира. Одна пожилая женщина спросила Дзесю: «Я являюсь представительницей пола, который встречает пять преград в достижении совершенства Будды, каким образом я смогу когда-либо избавиться от них?» Учитель сказал: «О, пусть все остальные люди родятся на небе, и пусть будет так, чтобы я, эта скромная личность, один продолжал страдать в этом океане боли». Вот что должен чувствовать истинный ученик дзэна. Нижеследующая история также касается идеи продолжительного страдания. Район Дзесю (учителей часто называют именем, связанным с названием монастыря или района, в котором этот монастырь расположен), к которому относился монастырь учителя, славился своим прекрасным каменным мостом. Один монах пришел однажды к учителю и спросил: «Мы столько много слышали о великолепном каменном мосте Дзесю, но то, что я вижу здесь, представляет собой не что иное, как жалкий, старый деревянный мост». Дзесю ответил: «Ты видишь только деревянный, а каменный мост Дзесю ты не в состоянии видеть». — «Что же в таком случае представляет собой каменный мост?» «По нему идут лошади, по нему идут ослы», — ответил Дзесю. Это кажется простым разговором о мосте, но с внутренней точки зрения, в нем содержится глубокая истина, касающаяся сущности духовной жизни человека. Интересно, о каком же мосте здесь идет речь? Имел ли Дзесю в виду только мост своего монастыря? Давайте поразмыслим и посмотрим, не обладаем ли мы «мостом», через который идут не только лошади и ослы, мужчины и женщины, повозки, тяжелые и легкие, но вся Вселенная со всеми своими безумствами и страданиями, мост, по которому не только идут, но довольно часто тяжело ступают, произнося проклятия; мост безропотно терпит все страдания. Но эту идею страдания не следует понимать в том смысле, какой придают ей христиане, считая, что человек должен посвящать все свое время молитве и умерщвлению плоти с целью избавления от греха. У дзэн-буддийского монаха нет никакого желания избавляться от греха, так как в этом избавлении еще присутствует идея «я», или эго, а дзэн свободен от эгоизма. Дзэн-буддийский монах желает спасти мир от рабства, а что касается его собственного греха, он предоставляет его самому себе, так как знает, что он чужд его природе. По этой причине он может стать человеком, о котором говорят, что он «плачет так, как если бы он не плакал, и радуется так, как если бы он не радовался; обладает, не присваивая, и живет в этом мире так, как будто он не от мира сего». Иисус Христос говорит: «Когда ты творишь добро, пусть твоя левая рука не знает того, что творит правая, дабы добро твое осталось в тайне». Это и есть «тайная добродетель» буддизма. Но, продолжая, Христос говорит, что «Отец твой, незримо наблюдающий за тобою, вознаградит тебя». Здесь мы видим существенные расхождения между буддизмом и христианством. Покуда существует какая-либо мысль о ком-то, будь то Бог или дьявол, который знает о ваших поступках, вы, по словам дзэна, «еще не являетесь одним из наших». Поступки, сопровождающиеся такой мыслью, не являются бескорыстными. В них немало следов эгоизма. Если какой-то дух следит за вами, то он мгновенно схватит вас и заставит отчитываться за свои поступки. В совершенном платье не видно швов ни снаружи, ни внутри: это одно сплошное изделие, и никто не может сказать, где оно начинается и как оно было соткано. Поэтому в дзэне не должно оставаться даже тени сознания о совершенном добродетельном поступке и тем более — мысли о вознаграждении, даже Богом. Идеал дзэна — стать «ветерком, который дует туда, куда ему хочется, или звуком, который мы слышим, но не знаем, откуда он появляется и куда исчезает».

Китайский философ Ресси, описывая это состояние духа, пользуется следующим сравнением: «Я позволил своему уму беспрепятственно думать о чем угодно, а языку говорить все что угодно. И тогда я забыл, является ли «то» и «не то» моим или чужим, являются ли достижения и потери моими или чужими. Я также не знал, является ли Ресси моим учителем, а Хакоси — моим другом. Внутренне и внешне я совершенно преобразился. И стал тогда глаз походить на ухо, ухо на нос, а нос на рот — и все вещи стали походить одна на другую. Ум достиг сосредоточенности, и карма растворилась, и кости, и плоть — все растаяло: я не знал, на что опиралось мое тело, куда ступали мои ноги: просто двигался по ветру, на восток и на запад, словно лист опавший. Я не сознавал, то ли я ехал верхом на ветре, то ли ветер на мне». (Ветер — это, вероятно, самый лучший образ, который дает представление о «непривязанности» или философии шуньяты.)

«Новый завет», во всяком случае, один раз о нем напоминает: «ветер дует, куда ему захочется». Китайский мистик также использует ветер в качестве символа при описании внутреннего сознания абсолютного единства, которое также соответствует буддийскому понятию пустоты.

Последователи дзэна не согласны с христианами — даже с мистиками — в том, что они слишком много внимания уделяют Богу, создателю и центру всей жизни и всего бытия. Отношение к Будде носит в дзэне характер полного отождествления с объектом мысли. По этой причине в разговоре они очень не любят употреблять слова «Будда» или «дзэн». И это не потому, что они против Будды, а вследствие того, что не существует, в общем, ничего такого, чтобы можно было бы назвать именем Будды. Послушайте, какое деликатное замечание делает Госсо Кэгэн своему ученику Эно: «Все хорошо, только в тебе есть один маленький недостаток». Эно спросил два или три раза, в чем он выражается. Учитель сказал: «В тебе слишком много дзэна». «Позволь, — запротестовал ученик, — если человек изучает дзэн, то разве неестественно то, что он говорит о нем? Почему этого следует избегать?» Госсо ответил: «Если это простой, обыденный разговор, тогда не так страшно». Один монах, которому случайно довелось присутствовать при этом разговоре, спросил: «Почему вы так не любите говорить о дзэне?» «Потому что от этого тошнит», — закончил учитель.

Ринзай выражает эту идею довольно страстно и революционно. На непосвященных следующие отрывки произведут ужасное впечатление, но в них можно видеть, как серьезно он относится к мирской фальши и как решительно он восстает против нее. Его руки напоминают руки Иеговы. Он пытается уничтожить идолов, стирая их образы с лица земли. Его цель — обнажить дух человека, сорвать с него последние клочки фальши. «Послушайте, вы, искатели истины, если вы хотите достичь ортодоксального понимания дзэна, не позволяйте другим обманывать себя. Если у вас на пути встретятся какие-либо препятствия, как внешнего, так и внутреннего характера, немедленно устраните их. Если вам попадется Будда, убейте его. Если вы встретите патриарха, убейте его. Если столкнетесь с архатом, родителем или родственником, убейте их всех без колебания, так как это — единственный путь к спасению. Не привязывайтесь ни к какому предмету, будьте выше всего, проходите мимо и оставайтесь свободны. Смотрю я на этих так называемых приверженцев истины, которые приходят ко мне из разных частей страны, и вижу, что никто из них не достиг свободы и независимости от предметов. Встречая их, я бью их везде, где могу. Если они полагаются на силу своих рук, я им немедленно отрубаю руки; если они полагаются на красноречие, я затыкаю им рты. Если они полагаются на остроту зрения своего, я лишаю их последнего. Никто из них еще не представал передо мною в своем одиночестве, свободе и неповторимости. Их неизбежно сбивают с толку праздные трюки старых учителей. Я действительно ничего не могу вам дать: все, что я могу сделать — это излечить вас от болезней и спасти от рабства. Слушайте, вы, приверженцы истины, покажите здесь, что вы не зависите ни от каких предметов. Я хочу, чтобы этот разговор повлиял на вас. Последние пять или десять лет я тщетно ждал таких людей, да и теперь их пока нет. Все они — какие-то призраки, бесчестные гномы, живущие в лесах и бамбуковых рощах; это стихийные духи пустыни. Они с восторгом едят куски грязи. Послушайте, слепцы, зачем вы растрачиваете божественные дары благочестия? Вы думаете, что имея такое ошибочное представление (о дзэне), вы имеете право называть себя монахами? Я говорю вам: нет Будд, нет священных доктрин, нет обучения, нет подтверждения достижений. Что вы ищете в доме вашего соседа? Эх вы, слепцы. Вы пытаетесь себе пришить вторую голову. Чего вам недостает в себе? Послушайте, вы, приверженцы истины, то, чем вы пользуетесь в данный момент (тело), есть не что иное, как то, что становится патриархом или Буддой. Но вы мне не верите, ищете на стороне. Не совершите ошибки. Нет реальности вне нас, а также и внутри нас нет ничего такого, за что можно было бы ухватиться. Вы обращаете внимание на буквальное значение того, что я вам говорю, но будет гораздо лучше, если вы оставите все свои странные порывы и «предадитесь бездействию» и т.д. и т.п. Будзи (у-ши) в какой-то мере соответствует библейскому «не заботьтесь о завтрашнем дне, он сам о себе позаботится». Таким образом Ринзай хотел изгнать всякую тень сомнения и «божественного» из ума искателя истины. Его страстная речь подобна грому небес.

XI

Состояние ума, в котором стерты всякие следы концептуального сознания, христианские мистики называют «бедностью». Таулер определяет его так: «Абсолютная бедность наступает тогда, когда ты не можешь вспомнить, то ли кто-то когда-то был перед тобою в долгу, то ли ты был кому-то чем-то обязан: подобным образом ты обо всем позабудешь, отправляясь в свой последний путь смерти». Учителя дзэна более поэтично и более позитивно выражают это чувство «бедности». Они прямо не упоминают о мирских вещах. Мумон поет:

Сотни весенних цветов, осенняя луна,

Освежающий летний ветерок, зимний снег.

Освободи свой ум от всех праздных мыслей,

Ты можешь безмерно наслаждаться каждым временем года.

Сюан из Нантайя говорит:

Сижу я спокойно в Нантайе, где курится ладан.

Один день восторга, все позабыто.

Не то, чтобы ум остановился и мысли исчезли,

Просто ничто не может нарушить мой покой.

Это не означает того, что он просто сидит и ничего не делает, или что у него нет никакого другого занятия, как наслаждаться цветущей вишней, благоухающей в утреннем солнце, или луной, белой и серебристой. Он может быть с головой погружен в работу: давать наставления ученикам, читать сутры, подметать пол или возделывать огород, по примеру учителей прошлого, однако ум его наполнен трансцендентальным блаженством и спокойствием. Он живет в Боге, как сказали бы христиане. Все страсти покинули его сердце, никакие праздные мысли не мешают свободному течению жизненной деятельности. Таким образом, он «пуст» и «беден», поскольку он знает, как наслаждаться «весенними цветами и весенней луной». Если сердце человека волнуют мирские богатства, в нем не остается места для наслаждения неповторимой природой. Учителя дзэна обычно позитивно выражают свои радости и говорят не о мирских богатствах. Вместо того чтобы говорить о своей бедности, они говорят, естественно, о достаточности всего, что их окружает. Однако Еги упоминает о своем заброшенном жилище, хозяином которого он некогда был. Однажды он поднялся на помост в кумирне и начал читать свой стих:

Мой дом теперь здесь в Еги: как потрепаны непогодой стены и крыша.

Весь пол покрыт снегом, белым, кристальным. по спине бегают мурашки, я переполнен мыслями.

Сделав паузу, он добавил четвертую строчку:

И вспоминаю я древних учителей, жилище которых было не лучше тени дерева.

Кэгэн, кажется, непосредственно упоминает о бедности:

Бедность прошлого года, не была еще настоящей,

Бедность этого года — действительно бедность:

В прошлом году она оставила место для булавочной головки,

Но в этом году и булавочной головки нет.

Позже учитель по имени Кобоку Гэе дал комментарий к этой песне бедности Кэгэна в следующем стихе:

«Ни булавочной головки, ни места для нее» —

Поют некоторые: но это еще не есть действительная бедность;

Пока человек сознает, что ничего не имеет, страж бедности еще у порога.

Я недавно стал поистине бедным, так как с самого начала не вижу никого, кто был бы беден.

Уммон не был беден, а был худым и изнуренным. Когда один монах спросил его, каковы особенности его школы, учитель ответил: «У меня только кожа да кости». Полнота и обеспеченность никогда не ассоциировались с духовностью, по крайней мере на Востоке, практически они с ней могут сочетаться, но накопление богатства в наших экономических условиях всегда порождало характеры, которые не очень сочетаются с нашими идеалами святости. Может быть, мы слишком рьяно боролись с материализмом. Таким образом, не иметь ничего, даже остатка мудрости и добродетели, стало целью жизни буддистов. Поскольку истинные бодхисаттвы выше чистоты и добродетели, то еще в большей степени они выше мелочной слабости людской.

Когда буддисты очистятся, таким образом, от всего этого, они станут поистине бедными, худыми и прозрачными. Цель практики дзэна — достижение состояния, которое названо термином «неприобретение». Всякое знание — это приобретение и накопление, тогда как дзэн предлагает отказаться от всякой собственности. Задача состоит в том, чтобы сделать человека бедным и скромным — полностью очистить его от внутренней грязи. Познание, наоборот, делает человека богатым и надменным, потому что оно — синоним материального успеха. Чем ученее человек, тем он богаче, а потому в «океане мудрости океан горя, и тот, кто расширяет познание, увеличивает горе». В конце концов, это «суета или борьба с ветром». Дзэн охотно соглашается с такой точкой зрения. Лао-цзы говорит: «Ученые каждый день обретают, а даосы каждый день теряют». Весь отрывок выглядит так: «Тот, кто ищет учености, каждый день обогащается. Тот, кто ищет дао, с каждым днем становится беднее. Он становится беднее и беднее пока не приходит к «бездействию» (у-вэй ). Бездействуя, он может достичь всего». Кульминационным пунктом такой потери является «необретение», или «бедность». Бедность — синоним пустоты (шуньята). Когда дух очищается от всей связи, которая копилась с незапамятных времен, он остается нагим, лишаясь своего одеяния и своих украшений. Он становится пустым, свободным, истинным и обретает свой природный авторитет. И это порождает радость — не ту радость, которая может быть омрачена ее противником, горем, а абсолютную радость, которая является «даром божественным», которая позволяет человеку «наслаждаться всяким трудом». Это радость, у которой ничего нельзя отнять и к которой ничего нельзя прибавить, которая останется навсегда. Поэтому «необретение» в дзэне является положительной концепцией, а не отрицательной.

Образ мышления буддистов часто отличается от образа мышления Запада и читателей, которые являются приверженцами христианской веры, их отталкивает идея пустоты и слишком смелое утверждение идеализма. Как ни странно, все мистики — и буддисты и не буддисты — сходятся на идее бедности, которая является вершиной духовного развития.

Все обучение монаха в дзэндо, как в теории, так и на практике, основывается на понятии «бескорыстного поступка». В поэтической форме эта идея выражена следующим образом:

Тени бамбуков пляшут на ступеньках лестницы,

Но пыль не поднимается в воздух;

Лунный свет погружается в глубины озера,

Но вода останется невозмутимой.

Выражаясь научным языком Ланкаватара-сутры, который близок индусам, мы скажем:

«Энергия привычки не отделена от разума, а также и не присоединяется к нему: хотя разум окутан энергией привычки, но остается все тем же разумом».

«Энергия привычки подобна запачканной одежде, она является продуктом мановиджняны. Она пачкает ум, хотя по себе он абсолютно чист».

«Я утверждаю, что алайя походит на пустоту, которая существует и одновременно не существует, так как алайя не имеет ничего общего с бытием и небытием».

«Посредством преобразования мановиджняны ум очищается от грязи: он становится просветленным, так как ему становится доступно всякое знание. Вот что я проповедую».

XII

Жизнь в монастыре не сводится только к работе и спокойному размышлению над коаном. Интеллектуальная жизнь также протекает в форме лекций, о которых уже упоминалось. В древние времена сэссин не был регулярным явлением, и все лекции или проповеди читались по праздникам, в памятные дни или по какому-либо торжественному случаю вроде приема посетителей, должностных лиц, или по случаю завершения какой-нибудь работы. Таким образом, использовался всякий удобный случай, чтобы просветить умы искренних искателей истины. Это беседы, проповеди, призывы и короткие, содержательные замечания, которые так характерны для дзэна и зарегистрированы в его литературе, которая в основном и состоит из них. С одной стороны, дзэн выше букв, а с другой — в нем их полно. По-моему, китайский язык как нельзя лучше приспособлен к дзэну. Это, вероятно, самое лучшее средство выражения дзэна. Возьмем одну только литературную сторону. Благодаря своей односложности, этот язык выразителен и энергичен. Одно слово несет в себе большое количество информации. Несмотря на то, что неопределенность смысла является одним из неизбежных недостатков, учителя дзэна знают, как им пользоваться, и сама неопределенность языка становится орудием в их руках. Учитель далек от желания что-либо скрывать или вводить в заблуждение, но хорошо выбранное односложное слово, слетая с уст учителя, превращается в самое важное для всей системы дзэна слово. Уммон считается в этом отношении высшим адептом. Посмотрите, до какой степени лаконичны его высказывания. Когда его спросили, что такое меч Уммона, он ответил: «Висит». — Каков самый короткий путь к Уммону? — «Самый интимный». Какое из трех тел Будд (трикайя) будет проповедовать? — «По существу». — Насколько я понимаю, все древние учителя говорят, что когда человек познает истину, все кармические препятствия исчезают, но если он ее не познал, то ему нужно будет уплатить все долги. Интересно, знал ли об этом Второй патриарх или нет? — «Конечно». Что такое око истинной дхармы? — «Повсюду». — Когда человек совершает отцеубийство или матереубийство, то он идет к Будде и кается в грехах. Однако если человек убьет Будду или патриарха, то куда ему следует идти с покаянием? — «Разоблачен». — Что такое Дао? (Путь или Истина)? — «Иди дальше». — Почему без согласия родителей человек не может быть посвящен в духовный сан? — «Как мелко». — Я не могу понять. — «Как глубоко». — Какая фраза вовсе не бросает тени? — «Открылось». — Как вы смотрите на вопрос? (Это не простой вопрос, выражающий жажду просветления, а вопрос, свидетельствующий о некотором понимании со стороны вопрошающего. Все приведенные здесь вопросы не должны пониматься в их буквальном, поверхностном смысле. Это, как правило, метафоры. Например, задается вопрос о фразе, не имеющей тени, — под этой «фразой» здесь не следует понимать обычной комбинации слов с точки зрения грамматики: это абсолютное утверждение, истинность которого очевидна и находится вне всякой тени сомнения, что каждое разумное существо сразу признает ее, как только услышит. Кроме того, когда речь идет об убийстве родителя или Будды, это не имеет никакого отношения к таким ужасным преступлениям. В проповеди Ринзайя убийство означает уход за пределы относительной феноменальности мира. В конечном итоге этот вопрос означает то же, что и вопрос: «К чему сводится единый, когда множество сведено к нему?») — «Слеп».

Только один слог — и трудности устраняются. Как правило, учитель дзэна много не разговаривает; если собеседник излагает вопрос прямо и понятно, он попадает в самую точку и ясно выражает свои мысли, без лишних слов. Для этой цели китайский язык подходит великолепно. Краткость и энергичность являются специфическими качествами этого языка, так как каждый слог представляет собой слово и зачастую целое предложение, нередко нескольких существительных без глаголов и соединительных слов достаточно для выражения сложной мысли. Таким образом, китайский язык изобилует эпиграммами и содержательными афоризмами. Слова неуклюжие и разрозненные: они походят на множество кусков камня, ничем не сцементированных друг с другом. Они не производят впечатления органического целого. Каждое звено в цепи существует отдельно, независимо. Но когда каждый слог произносится, он производит непреодолимое воздействие. Китайский язык особенно подходит для выражения мистических переживаний. Поскольку сжатость и непосредственность являются неотделимым качеством дзэна, в его литературе очень много идиоматических и разговорных выражений. Китайцы являются приверженцами классического формализма. Китайские ученые и философы умели выражать свои мысли только в изысканном и безупречном стиле. Вследствие этого большая часть дошедшей до нас дре<