Глава четвертая. вера и разум в средние века.

Античная философия знала лишь одно основание для своих суждений – разум. Средневековая же философия всецело основывается на вере. Но желая быть философией, ей трудно отказаться и от Разума.

Кроме того, несмотря на всю радикальность Великой Христианской революции первых веков нашей эры, общество, возникшее в результате этой революции, не могло в полной мере преодолеть соблазн античной культуры. Например, античные здания высоко ценились средневековыми людьми. Часто они устраивали в них жилища или храмы, либо же использовали их как источники строительного материала. Та же участь постигла и античную философию. Временами она поставляла материал для христианской философии. Временами же давала то, что не могла дать вера – знания о мире. Позже эти знания стали дополняться и расширяться за счет изысканий вновь пробуждающегося научного разума.

Естественно, что в этой ситуации христианская мысль не могла обойти проблему соотношения веры и разума.

При решении этой проблемы в христианской философии выработались две позиции[83]. Первая – позиция религиозного фундаментализма. Вторая – позиция частичного принятия разума на базе веры.

Основные контуры первой позиции мы обнаруживаем уже в Новом Завете, в котором достаточно часто указывается на тщету мудрости мира сего и прославляется простая вера неумудренных. В нем подчеркивается, что вся философия греков не стоит и крупицы истины Христа, и что разум философов оказался бесполезен, поскольку он не смог узреть Истины:

«называя себя мудрыми, обезумели» (Рим., 1: 22). «Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих. Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости;
а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие,
для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость; потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков. Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных[84]; но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное…» (1 Кор.; 1: 21 – 27)[85]

О том же пишут и христианские апологеты II века (апология – оправдание, защита). Так, например, Минуций Феликс в диалоге «Октавий» пишет: «Мы же не восхваляем добродетель, но практикуем ее, а потому гордимся, что достигли того, что они мучительно искали, но не могли найти».

Но наиболее ярко позицию религиозного фундаментализма в этом вопросе выразил Тертуллиан. Квинт Тертуллиан (ок.160 – после 220) некоторое время занимался юриспруденцией в Риме. После принятия христианства (ок.195) вернулся на родину в Карфаген и стал видным деятелем местной церкви. Одно время примыкал к ереси монтанистов, но раскаялся и вернулся в лоно церкви. Однако не был полностью прощен и не удостоился канонизации, несмотря на то, что его заслуги были велики и признаны.

Тертуллиан убежден, что после возвещения истины Христа, какой-либо нужды в философии нет. Христианство не нуждается ни в каком философском обосновании. Христианину достаточно лишь Веры. Более того, Тертуллиан подчеркивает, что сущность веры глубоко иррациональна, абсурдна: «Сын Божий был распят; не стыдимся этого, хотя это и постыдно; Сын Божий умер, - вполне верим этому, потому что это нелепо. И погребенный воскрес; это верно, потому что это невозможно». (Тертуллиан. «О теле Христовом», V, 761 В.) Впоследствии это отрывок был резюмирован традицией в формулу: «Верую, ибо абсурдно».

В логике Тертуллиана много справедливого. Если бы истины, необходимые для спасения души, могли бы быть извлечены посредством разума, то любой умник, даже не обладающий доброй волей, мог бы спастись, вычислив полезность и разумность для него соответствующих действий. Спасение же даруется за подвиг веры. Вера озаряет душу человека светом истины и сама влечет его на путь спасения. Никакие логические и прочие ухищрения не способны породить этот свет или погасить его.

Тертуллиан не только настаивает на абсурдности веры[86], но и предостерегает от соблазнов разума (философии). В седьмой главе трактата «О предписаниях против еретиков» он обрушивается на философствующих. «Ибо философия есть поспешный толкователь природы, промысла Божия и мудрости мира. Именно философией провоцируются ереси. Одно и то же все время обсуждается как еретиками, так и философами, и те, и другие прибегают к одним и тем же аргументам (курсив мой – С. Ч.). Откуда берется зло? Почему злу позволено существовать? Каково происхождение человека? Каким образом он приходит в этот мир? Обсуждается и вопрос, незадолго до того предложенный Валентием (известный еретик-гностик – С.Ч.): откуда приходит Бог? Сам же он отвечает так: из enthymesis (размышления) и ectroma (откровения). Несчастен Аристотель, который изобрел диалектику для этих людей, искусство возводить и разрушать, искусство, так далеко заходящее в своих предположениях, такое резкое в своих аргументах, толкающее к раздорам, обременительное само для себя, отрекающееся от всего и занимающееся ничем! Разве уже Апостол Павел не предупреждал об опасности таких досужих размышлений, когда он писал Колоссянам: «Смотрите, чтобы кто не увлек Вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому…, а не по Христу» (Кол., 2, 8)» И далее: «Какое отношение имеют Афины к Иерусалиму? Какое согласие может быть между Академией и Церковью? Между еретиками и Христианами? Наше научение идет от дверей Соломона (Деяния 3, 5), который сам себя научил тому, что Бога следует искать в простоте сердца (Преем., 1, 1). Долой все попытки создать смешанное Христианство, которое будет смесью Стоических, Платонических и диалектических идей. Мы не хотим никаких затейливых диспутов после того, как мы получили в обладание Христа Иисуса, никаких дальнейших изысканий после того, как мы усладились Евангелием! С нашей верой нам не нужно более никаких верований. Ибо обладание наиглавнейшей верой не оставляет ничего такого, во что еще мы должны верить».

«Я не взываю к душе, в школе взращенной и в библиотеках напитанной, в Академии и греческом Портике, все это отрыжки культуры. К ответу взываю тебя, душа простая и грубая, не подвергшаяся еще манипуляциям культурного изыска…Я нуждаюсь в твоем невежестве, ибо нельзя верить в культуру и только культуру».

Таким образом, Тертуллиан наиболее последовательно и законченно выражает позицию христианского фундаментализма в вопросе об отношении христианства к рациональному знанию. Французский философ и историк Этьен Жильсон предлагает называть эту позицию «группой Тертуллиана» (Этьен Жильсон «Разум и Откровение в Средние Века».// Богословие в культуре Средневековья. Киев: 1992.[87]).

Правда, сам Тертуллиан не смог устоять перед соблазном языческой философии и впал в весьма любопытное «лукавое мудрствование». В то время христианская мысль, нуждаясь в собственной философии, лишь искала среди языческих учений образец, матрицу для себя. Тертуллиан оказался под влиянием стоицизма. Бога и душу он считал телесными, хотя и признавал особую тонкость и совершенство этого рода материи.

На протяжении всей истории христианства позиция отвержения разума воспроизводилась достаточно часто. Так, например, римский папа Григорий I (ок. 540 – 604) призывал в своих посланиях к епископам ограничиваться деятельностью вероучения и богословия. Всякий интерес к светскому знанию греховен. Его же преемник Сабиниан под угрозой анафемы вообще запретил народу обучаться грамоте. Грамотными должны быть лишь клирики (представители церкви).

«Группе Тертуллиана» противостоит «группа Августина». Блаженный Августин смог сформулировать более умеренную, более гармоничную, более перспективную позицию. Как один из отцов церкви он, безусловно, полагал, что важнейшие и сокровеннейшие истины сообщаются нам Священным Писанием. Но при этом мы, ни в коей мере не должны отбрасывать возможности, предоставляемые нам разумом. Разум дарован нам Богом, и мы должны пользоваться им. Но пользоваться крайне осторожно. Бог даровал нам свободу воли и разум, которые позволяют нам реализовать свой выбор. Но человеческая воля в момент грехопадения оказалась направленной ко злу. Соответственно, и разум, чаще всего, служит злу. Но делая это, он фактически приходит к своей противоположности, ибо что может быть более безумным, как отвержение Бога и стремительное падение в бездну зла?!

Разум, не укрепленный верой, опасен и блуждает во тьме. Лишь вера способна направить разум к истине. Это очевидно для любого, кто знаком с историей эллинской философии. Множество гордых философов, множество пустых словопрений, множество никчемных систем – и все тщетно. Эллинским философам не удалось обнаружить те сокровенные истины, которые были возвещены человечеству Христом. В лучшем случае они лишь немного приблизились к ним.

Блаженный Августин убежден: лишь разум, укрепленный верой, может обрести истину: «Понимание есть вознаграждение веры. Посему не стремись понимать то, во что можешь верить, но верь в то, что можешь понять» («О Евангелии от Иоанна» 24. 6; жирный шрифт мой – С. Ч.). Многие истины христианства представляются разуму, лишенному веры, иррациональными, нелепыми и абсурдными. Но что может быть более абсурдным, чем разум, увлекающий человека к вечной и окончательной гибели?! Разум же, направляемый верой, обнаруживает и подтверждает истинность и глубокую рациональную согласованность христианского учения.

Позиция Блаженного Августина более популярна в церкви, чем позиция Тертуллиана. И это неудивительно: позиция Августина позволяет более вдумчиво отнестись к наследию Античности, более вдумчиво отнестись к внехристианской учености современности и извлечь из них все самое ценное. Кроме того, она позволяет церкви вооружиться собственной философией и с ее помощью противостоять натиску заблуждающихся. Эта же философия способствует лучшему и более глубокому пониманию истин христианства.

Одной из наиболее ярких реализаций этой позиции оказалась схоластика средневекового Запада. Основатель схоластики Ансельм Кентерберийский в своих теологических поисках опирался именно на позицию Блаженного Августина. Ему принадлежит знаменитая формула «credo un intelligam» (верить, чтобы понимать): «Я не стремлюсь, о Господи, проникнуть в величие Твое, ибо никоим образом я не полагаю, что мое понимание способно на такое, но я стремлюсь понять хоть в какой-то степени Твою истину, в которую мое сердце верит и которую оно любит. Ибо я не ищу того, чтобы понять, дабы уверовать, а я верю, дабы понять. Ибо я верю также в то, что если бы я не уверовал, то я бы и не понял».

Помимо всего прочего Блаженный Августин жил во времена, когда перспектива рационального понимания истин христианства рисовалась весьма оптимистично. Именно этот оптимизм и выражает Блаженный Августин – разум, укрепленный верой способен познать и принять истины христианства. Эти истины в своей сути глубоко разумны, рациональны.

Но уже в XIII веке подобный оптимизм вызывал некоторые сомнения. Это хорошо заметно в подходе величайшего схоласта Средневековья Фомы Аквинского. Фома Аквинский вынужден был несколько пересмотреть позицию Блаженного Августина, творчески дополнив ее позицией Тертуллиана.

Одной из причин такого пересмотра схемы отношения веры и разума явилась популярность среди схоластов-современников Фомы Аквинского идей исламского философа Аверроэса (Ибн Рушд, 1126 – 1198 гг.).

Аверроэс был большим поклонником Аристотеля и посвятил свою жизнь комментированию и распространению его трудов и идей. В глазах Аверроэса Аристотель был самим воплощением философии. Подобная приверженность Аристотелю проявилась у Аверроэса и в его превознесении философии – рационального знания. Истины Корана согласуются с философией, но философия есть главный путь к их постижению. Религия же является средством сообщить эти истины невежественной толпе. Люди просвещенные постигают их посредством философии, люди же невежественные – посредством религии. Таким образом, по Аверроэсу, Священное Писание оказывается философией в «популярном» изложении.

Но Аверроэс жил в обществе, где господствовала монотеистическая религия, основанная на Священном Писании. Открытое заявление подобных идей было чревато репрессиями и гонениями. Поэтому Аверроэс принужден был максимально маскировать свою позицию и искать пути согласования ее с господствующими взглядами. Более того, он настоятельно советовал образованным людям держать их философские изыскания в тайне от толпы.

«…он советовал им держать при себе даже философию и никогда не проповедовать ее толпе, равно как и не отстаивать ее перед теологами. Тем немногим счастливцам, которых Бог одарил философским складом ума, следует удовлетворяться тем, что они единственные, кто обладает рациональной истиной. Поэтому пусть философы обсуждают свои проблемы только между собой; пусть записывают свои выводы в умные книги, чей специальный характер защитит их от любопытства толпы, но им не следует будоражить умы доказательствами, которые недоступны пониманию толпы. Понимаемая таким образом, философия превращается в эзотерическую и поистине тайную науку, причем настолько, что Аверроэс задавался вопросом, не было ли бы мудрее официальным указом запретить широкое использование философских книг. И действительно, ничего мудрее не мог бы придумать человек, чьим главным стремлением было установление мира между философами и теологами». (28, с. 25)

В Европе идеи Аверроэса инициировали возникновение концепции «двух истин». Но концепция эта не могла проявиться явно в ситуации идеологического господства церкви и лишь отчасти проявлялась в трудах тех или иных христианских мыслителей. Некоторые исследователи полагают, что эта концепция является всего лишь современной конструкцией историков, приписываемой Средневековью.

Позиция Аверроэса сильно повлияла на Фому Аквинского. Но он не мог, будучи монахом и глубоко верующим человеком, полностью принять ее. Именно поэтому Фома Аквинский попытался уравновесить требования веры и требования разума.

Большинство истин христианства вполне постижимы рациональными средствами. Но есть и такие истины, которые оказываются по своей природе сверхразумными и нуждаются в акте веры. Эту позицию в вопросе соотношения веры и разума Этьен Жильсон обозначает как «группу томистов»[88]:

«Все ее члены признают, что есть некое истинное Откровение - а именно христианское Откровение. Они принимают Откровение, но при этом не считают его само собой разумеющимся. Никто не признал бы, что Бог открылся нам через слово, не имея твердых доказательств этого. Такие доказательства могут быть найдены в истории, в которой чудеса Божьи, и прежде всего величайшее из них - существование и рост его Церкви - доказывают Его присутствие, истинность Его доктрины и постоянство Его вдохновения. Если истинно то, что Бог открылся нам через слово, Его Откровение по необходимости должно быть истинным, и нам надлежит верить в него. Ибо таково истинное предназначение и возможности Откровения - обеспечить всех людей, философов и прочих таким знанием Бога, человека и его судьбы, каковое требуется для их вечного спасения. А такое знание само по себе состоит из нескольких различных элементов, среди которых следует тщательно различать два их класса. Первый включает определенное количество Бого-откровенных истин, которые, хотя они и явлены через Откровение, тем не менее, постигаются лишь с помощью разума. Таковы, например, следующие истины: существование Бога и Его наиважнейших атрибутов, существование человеческой души и ее бессмертие. Почему Бог открыл некоторые истины, которые можно постичь с помощью естественного разума? Потому что только очень немногие люди - метафизики, а в спасении ведь нуждаются все (курсив мой – С. Ч.). Открыв эти истины человечеству, Бог сделал возможным для каждого из нас познать всю спасительную истину немедленно, с абсолютной уверенностью, и узреть ее в ее совершенной чистоте... Только тем, кто не может увидеть ее истинность в свете разума, следует принять ее простым актом веры. Вторая группа Бого-откровенных истин включает все догматы веры, правильным образом выраженные, то есть всю ту часть Откровения, которая выходит за пределы всей сферы человеческого разума. Таковы, например, следующие истины: Троица, Воплощение и Искупление. Никакие философские спекуляции не могут дать никаких необходимых аргументов в пользу какой бы то ни было истины такого рода; никаких философских заключений нельзя извлечь из этих догматов веры, ибо они представляют собой уверованные принципы точно так же уверованных теологических выводов, а не интеллигибельные принципы доказанных рациональных выводов. И все же, если разум не может доказать их истинность, он не может доказать и их ложность. Совсем наоборот. Для любого искреннего верующего, который в то же самое время является еще и истинным философом, малейшее противоречие между его верой и его разумом есть верный признак того, что что-то не в порядке с философией, а не с верой (курсив мой – С. Ч.). Ибо вера, несомненно, не есть принцип философского знания, но она служит верным путеводителем на пути к рациональной истине и безошибочным предупреждением против философских заблуждений». (28, с. 39 – 40)

Я не выделяю позицию Фомы Аквинского как отдельную и самостоятельную, поскольку она, с моей точки зрения, является разновидностью, развитием позиции Августина.

Во взглядах Фомы Аквинского прослеживается тот горький опыт разочарования в возможности рационально обосновать все истины христианства, который уже имелся у христианских мыслителей XIII века. В последующем это разочарование лишь усиливалось. Развитие наук в Новое Время, крах политического господства христианства, распространение образования и просвещения и многие другие факторы способствовали тому, что в разряд сверхразумных истин, требующих лишь слепой веры, попадало все больше и больше христианских догматов.

По моему мнению, сегодня очень немногие положения христианского учения выдерживают натиск рациональной критики. Но, к счастью, большинство не знает об этом, поскольку в силу своего относительного невежества принимает как истинные весьма сомнительные, псевдорациональные конструкции, долженствующие примирить истины веры с разумом. Но то, что простительно профанам, непростительно ученому. К сожалению, этой методологической эклектикой грешат и многие члены ученого сообщества.[89]