Тема 12. Структура научного познания, его методы и формы.

Методические рекомендации

Формы научного познания

Различите эмпирическое и теоретическое познание. Согласны ли Вы, что «в конечном счете, лишь теория решает, что же нам удается наблюдать» (А.Эйнштейн).

Методы научного познания

Раскройте, в чем состоит критический метод познания – метод фальсификации, предложенный К.Поппером. Согласны ли Вы с его утверждениями, что «теория, неопровержимая никаким мыслимым событием, является ненаучной» и, что «критика, по всей вероятности, – это единственный доступный нам способ обнаружения наших ошибок и единственный систематический метод извлечения из них уроков».

Раскройте два основных принципа философского и научного знания – объективации и понятности (М. К. Мамардашвили).

Проблема истины в философском и научном познании

Согласны ли Вы с определением истины, предложенном К.Поппером: «Утверждение, суждение, высказывание или мнение истинно, если и только оно соответствует фактам».

Прокомментируйте следующее высказывание немецкого философа Ф.Ницше: «Искусство и ничего кроме искусства. Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины».

Необходимость новой парадигмы в научном мышлении

Согласны ли Вы со следующим утверждением Ф.Капры: «… Все большие несчастья нашего времени – угроза ядерной войны, опустошение естественной окружающей среды, беспомощностью перед голодом и бедностью во всем мире (и это лишь наиболее важные проблемы), – все это только различные грани единого кризиса, имя которому кризис восприятия мира… Новая перемена мировоззрения требует коренных перемен и в системе ценностей – по существу, полной переориентации души; от намерения доминировать и удерживать контроль над природой пора отказаться в пользу сотрудничества и ненасилия».

Раскройте основные черты новой парадигмы в научном мышлении.

Литература

1. Капра Ф. Новая парадигма в научном мышлении // Дао физики: Общие корни современной физики и восточного мистицизма. – М., 2008. С.387-395.

2. Мамардашвили М.К. Введение в философию Необходимость себя. М., 1996. С. 74-79.

3. Поппер К. Факты, нормы и истина: дальнейшая критика релятивизма // Открытое общество и его враги. Т.2: Время лжепророков: Гегель, Маркс и другие оракулы. – М., 1992. С.441-468.

4. Современная философия науки. Хрестоматия. – М., 1994.

5. Уилсон Роберт А. Новая инквизиция. – К.: «Янус», - М.: «Пересвет, 2001. С.5.

Фрагменты оригинальных философских текстов

К. Поппер

ФАКТЫ, НОРМЫ И ИСТИНА: ДАЛЬНЕЙШАЯ КРИТИКА
РЕЛЯТИВИЗМА*

Интеллектуальный и моральный релятивизм – вот главная болезнь философии нашего времени. Причем моральный релятивизм, по крайней мере, частично, основывается на интеллектуальном. Под релятивизмом или, если угодно, скептицизмом я имею в виду концепцию, согласно которой выбор между конкурирующими теориями произволен. В основании такой концепции лежит убеждение в том, что объективной истины вообще нет, а если она все же есть, то все равно нет теории, которая была бы истинной или, во всяком случае, хотя и не истинной, но более близкой к истине, чем некоторая другая теория. Иначе говоря, в случае двух или более теорий нет никаких способов и средств для ответа на вопрос, какая из них лучше. (…)

1. Истина

«Что есть истина?» - в этом вопросе, задаваемом тоном убежденного скептика, заранее уверенного в несуществовании ответа, кроются возможности защиты релятивизма. Однако на вопрос Понтия Пилата можно ответить просто и убедительно, хотя такой ответ вряд ли удовлетворит нашего скептика. Ответ этот заключается в следующем: утверждение, суждение, высказывание или мнение истинно, если и только оно соответствует фактам. (…)

2.Критерии

Самое существенное теперь – осознать и четко провести следующее различение: одно дело – знать, какой смысл имеет термин «истина» или при каких условиях некоторое высказывание называется истинным, а другое дело - обладать средствами для разрешения, или критерием разрешения, вопроса об истинности или ложности того или иного высказывания. (…)

… Теория, согласно которой для определения смысла некоторого слова следует установить критерий правильного использования или применения его, ошибочна: на практике в нашем распоряжении никогда не бывает таких критериев.

3. Учение о погрешимости знания (fallibilism)

(…) … И в скептицизме, и в релятивизме имеется зерно истины – это отрицание существования универсального критерия истины. Это, конечно, не означает, что выбор между конкурирующими теориями произволен. Смысл отрицания существования универсального критерия истины предельно прост: мы всегда можем ошибиться при выборе теории – пройти мимо истины или не достигнуть ее, иначе говоря – люди подвержены ошибкам, и достоверность не является прерогативой человечества (это относится и к знанию, обладающему высокой вероятностью, что я доказывал неоднократно). (…)

4.Учение о погрешимости и рост знания

Под «учением о погрешимости», или «фаллибилизмом» (fallibilism), я понимаю концепцию, основывающуюся на признании двух фактов: во-первых, что мы не застрахованы от заблуждений и, во-вторых, что стремление к достоверности знания (или даже к его высокой вероятности) ошибочно. Отсюда, однако, не следует, что мы не должны стремиться к истине. Наоборот, понятие заблуждения подразумевает понятие истины как образца, которого мы, впрочем, можем и не достичь.(…)

Эта позиция, попросту говоря, заключается в том, что нам следует обнаруживать свои ошибки или, иначе, стараться критиковать свои теории.

Критика, по всей вероятности, – это единственный доступный нам способ обнаружения наших ошибок и единственный систематический метод извлечения из них уроков.

5. Приближение к истине

Центральное ядро всех наших рассуждений составляет идея роста знания или, иначе говоря, идея приближения к истине. (…)

Идея близости к истине отражает только тот факт, что в ложном высказывании может заключаться значительная доля истины. (…)

Теория может быть ближе к истине, чем другая теория, и все же быть ложной.

6. Абсолютизм

(…) …Ничто не свободно от критики.

7. Источники знания

Принцип «все открыто для критики» (из которого следует, что и само это утверждение не является исключением из этого принципа) ведет к простому решению источников знания… Решение это таково: любой «источник знания» – традиция, разум, воображение, наблюдение или что-нибудь иное – вполне приемлем и может быть полезен, но ни один из них не является авторитарным.

10.Решения

Я полагаю, что кратко обрисованная мною критическая теория познания бросает свет на важнейшие проблемы всех теорий познаний: Как же случилось так, что мы знаем так много и так мало? Как же нам удается медленно вытаскивать себя из трясины незнания, так сказать, за волосы?

Нам это удается все это благодаря выдвижению догадок и совершенствованию этих догадок посредством критики.

15. «Опыт» и «интуиция» как источники знаний

Наша способность учиться на своих ошибках и извлекать уроки из критики в мире норм, как и в мире фактов, имеет непреходящее значение. Однако достаточно ли нам только опоры на критику? Не следует ли вдобавок опереться на авторитет опыта или (особенно в мире норм) на авторитет интуиции?

В мире фактов мы не просто критикуем наши теории, мы критикуем их, опираясь на опыт экспериментов и наблюдений. Однако было бы серьезной ошибкой верить в то, что при этом мы можем опереться на некий авторитет опыта, хотя некоторые философы, особенно эмпирики, считают чувственное и прежде всего зрительное восприятие источником знания, который обеспечивает нас вполне определенными «данными», из которых состоит опыт. Я считаю, что такая картина познания совершенно ошибочна. Даже наш опыт, получаемый из экспериментов и наблюдений, не состоит из «данных». Скорее он состоит из сплетения догадок – предположений, ожиданий, гипотез и т. п., – с которыми связаны принятые нами традиционные научные и ненаучные знания и предрассудки. Такого явления как чистый опыт, полученный в результате эксперимента или наблюдения, просто не существует. Нет опыта, не содержащего соответствующих ожиданий и теорий. Нет никаких чистых «данных» и эмпирических «источников знания», на которые мы могли бы опереться при проведении нашей критики. (…)

При таком понимании опыта критика, опирающаяся на опыт, не имеет значения непреложного авторитета. В сферу ее компетенции не входит сопоставление сомнительных результатов с твердо установленными результатами или со «свидетельствами наших органов чувств» («данными»). Такая критика, скорее, заключается в сравнении некоторых сомнительных результатов с другими, столь же сомнительными, которые могут, однако, для нужд данного момента быть приняты в качестве достоверных. (…)

Теперь я могу сказать, что процесс получения знаний о нормах представляется мне полностью аналогичным только что описанному процессу получения знаний о фактах. (…)

«Интуитивизм» – таково название философской школы, которая учит, что у нас имеется некоторая особая способность интеллектуальной интуиции, позволяющая «видеть истину». В результате все, что представляется нам истинным, и на самом деле оказывается истинным. Таким образом, интуитивизм является теорией некоторого авторитарного источника знания. Антиинтуитивисты обычно отрицают существование этого источника знания, но в то же время они, как правило, утверждают существование другого источника, например, чувственного восприятия. С моей точки зрения, ошибаются обе стороны, и причем по двум причинам. Во-первых, я согласен с интуитивистами в том, что существует нечто вроде интеллектуальной интуиции, которая наиболее убедительно дает нам почувствовать, что мы видим истину (это решительно отвергается противниками интуитивизма). Во-вторых, я утверждаю, что интеллектуальная интуиция, хотя она в некотором смысле и является нашим неизбежным спутником, зачастую сбивает нас с истинного пути, и эти блуждания представляют собой серьезную опасность. В общем случае мы не видим истину тогда, когда нам наиболее ясно кажется, что мы видим ее. И только ошибки могут научить нас не доверять нашей интуиции.

Во что же тогда нам следует верить? Что же все-таки нам следует принять? Ответ на эти вопросы таков: во-первых, в то, что мы принимаем, верить следует только в пробном, предварительном порядке, всегда помня, что в лучшем случае мы обладаем только частью истины (или справедливости) и по самой нашей природе вынуждены совершать, по крайней мере некоторые ошибки и выносить неверные суждения. Это относится не только к фактам, но и к принимаемым нами нормам. Во-вторых, мы можем верить в интуицию (даже в пробном порядке) только в том случае, если мы пришли к ней в результате многих испытаний нашего воображения, многих ошибок, многих проверок, многих сомнений и долгих поисков возможных путей критики.

Нетрудно заметить, что эта форма антиинтуитивизма (или, как могут сказать некоторые, интуитивизма) радикально отличается от до сих пор существовавших форм антиинтуитивизма. Не составляет труда понять, что в этой теории имеется один существеннейший компонент, а именно – идея, согласно которой мы не можем достигнуть (и, пожалуй, так будет всегда) некоторой нормы абсолютной истины или абсолютной справедливости – как в наших мнениях, так и в наших действиях. (…)

На все сказанное можно, конечно, возразить, что, что независимо от вопроса о приемлемости или неприемлемости моих взглядов на природу этического знания и этического опыта, эти взгляды все же оказываются «релятивистскими», или «субъективистскими». Поводом для такого обвинения служит то, что я не устанавливаю каких-либо абсолютных моральных норм… Мой ответ на это возражение таков: даже «установление», скажем, с помощью чистой логики, абсолютной нормы или системы этических норм не принесло бы в этом отношении ничего нового. (…) Таким образом, даже логическое доказательство не может изменить описанную нами принципиальную ситуацию: наши этические или любые другие аргументы могут произвести впечатление только на того, кто готов принять рассматриваемый предмет всерьез и жаждет что-либо узнать о нем. Одними аргументами вы не сможете никого принудить принимать эти аргументы серьезно или заставить уважать свой собственный разум. (…)

А. Н. Павленко

БЫТИЕ У СВОЕГО ПОРОГА

(ПОСИЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ)*

Размышление десятое – ИСТОК

В русском языке, удивительно переплетаясь смыслами, начало передается тремя словами. Первое и уже названное нами выше – слово “ключ”. Мы знаем “ключ” как то, что непринужденно “бьет”, или изливает из себя воду, дает ей “земную жизнь” или “земной”, т. е. явный, нескрытый “путь”. Техническое употребление слова “ключ” возникло, несомненно, позднее исконного, сохранив при этом его существенное значение. В древнерусском языке глагол “ключити, ключu” означал одновременно и “выдать” и “запереть”. Отсюда его общеупотребимость в языке, его “ключевая” роль: “приключитися”, “ключник” и т. д. Ключ – это то, что “открывает”, “включает” и “заключает”. Но так же непринужденно, как он, изливая, “приключает” к жизни воду, ключ отверзает земной путь и для всего, чему даровано “приключиться”. (…)

… Второе слово, передающее в русском языке “изначальность” дающего, делая при этом упор на его связи с дарованным, – слово “родник”. Оно образовано от глагола “родити”, “рожи”, означавшего и “родить” – произвести на свет, и “заботиться”, знакомое нам через видоизмененное и уже уходящее из языка “радеть” – от синонимичного древнего “радити”. “Родник” в чем–то тождественен “роднику”. “Родник” уродняет рожденное, заботясь о нем на всем его пути. Назначение родника – родника (родственника) – забота о рожденном. Это его собственный удел… забота, беспокойство, “дума” о рожденном. При этом “родник” как рождающий, как бы поглощенный заботой о рожденном, остается “в тени”. Заслоненность или затемненность его назначения и места преодолевается третьим, пока еще не названным словом. В самом деле, “ключ” и “родник” просто, непринужденно и как бы само собой – источают. Стало быть, и “родник”, и “ключ” могут являться истоками. Исток придает им особый “статус”, особое существование, ибо не все получившее “земной путь” восходит к “истоку”, и поэтому лишенное его “иссушается”, или “иссякает”. Подлинные истоки, даже в их земном понимании, – вечны. Что же есть в “истоке” такого, что дает ему право приоткрывать собою вечность?

Старорусское “исток” означало “источник” и “начало”. Но не это для нас сейчас самое важное. Гораздо важнее понять те смысловые дериваты – ответвления, которыми окружен и держится “исток” в почве языка. Еще недавно русский язык хранил слово “исто”. Оно означало одновременно и “верно” (лат. – vere) и “почка” (лат. – ren), которыми обнаруживается бытийная близость и назначение “почки” как рождающего “родника” растения и “подлинности” этого, верности. Если некто поступает в жизни и вообще живет “исто”, – значит, он “истовый”, т. е. настоящий, верный, истинный.

Итак, мы обнаруживаем в русском языке близость “истины” – “истоку”. Исток – истинствует, истина – источает. Русское “истина” дает совершенно другой поворот для понимания бытия и внимания сущности сущего, нежели это делают другие слова в других языка. “Истина – исток” передает в себе и собой нечто отличное и от греческого “aleteia”, специфически перекликающегося с русским “ключ”, и от латинского “veritas”, и от немецкого “Wahrheit”. На такое отличие обратил внимание еще о. П.Флоренский: “При этом можно отметить, что четыре найденных нами оттенка в понятии истины сочетаются попарно, следующим образом: русское Истина и еврейское “эмет” относятся преимущественно к божественному содержанию Истины, а греческое aleteia и латинское Veritas – к человеческой форме ее. С другой стороны, термин русский и греческий – характера философского, тогда как латинский и еврейский – социологического”. В чем же видит о. Павел философский характер русского понятия “истина”?

Руководствуясь стремлением “соединить” истину с бытием, о. П.Флоренский говорил о совпадении в русском языке “истины” и “естины”. (…)

Но если не все, что есть – истина, не отсвечено истиной, то надо вернуться туда и к тому, где они еще абсолютно совпадают, т. е. вернуться к истоку, который без всяких натяжек – одного корня с истиной. Только положившись на исток и вступив на путь к истоку, мы если и не достигнем его, то уж хотя бы будем отчетливо уверены в своем движении к нему. Коренная общность истины и истока в буквальном смысле подвигает нас вплотную к внимающему пониманию существующего.

В плане сущностного понимания вопроса об истине (т. е. для нас в плане онтологическом), рожденное исступлением переживание бытия-у-дара не есть только или прежде всего переживание психическое, так как переживает не одна только душа, но все естество человеческое. Поэтому в еще большей мере это есть про-живание, подобное скорее тому про-хождению через узкий про-ход, который ведет из платоновской “пещеры” к действительному источнику света.

Внимающее сущности сущего из-умление делает ум от-крытым, разверзает его для источающего истока. Исступление души и изумление ума приобщают душу и ум истине. По форме это различные процессы, но содержательно, – как причащающие истине – сущностно подобные. Душа про-живает, ум про-мышляет (про-мысливает).

Внимающее исступление бытийственно синонимично разворачиванию. Дар (мерисмос) правит уделом, разворачивая диссонирующие душу и ум путника к тому, что ей (ему) подлинно близко и сродно – “роднику-истоку”. В исступлении истина открывается трояко:

1) как выданное бытие подлинного, т. е. как “ключ”;

2) как забота о подлинном и его разворачивании, т. е. как “родник”;

3) как основа единственно подлинного, требующего обязательного возвращения к нему, т. е. как “исток”.

М. К. Мамардашвили

ВВЕДЕНИЕ В ФИЛОСОФИЮ*

Философия и наука

… Нами введены два принципа научного мышления. Во-первых, так называемый принцип объективации. Он состоит в том, что я сознаю, что совершаю какую-то особою операцию, когда некоторым состояниям своего сознания и опыта приписываю свойства быть картиной происходящего в мире вне этих самых состояний. То есть я как бы объективирую определенные состояния сознания, выношу их вовне и отделяю от себя, говоря о них: вот объект – я его наблюдаю или о нем знаю. (…)

Объективация предполагает вынесение вовне в качестве объекта чего-то такого, о чем возможны контролируемые и на опыте проверяемые суждения. А когда я говорю, что у дерева есть душа, то есть некая самостоятельная инстанция, не зависящая от меня причина наблюдаемых явлений, то самим языком описания, построенным мною, исключаю саму возможность высказывать об этом дереве научное суждение. (…) Следовательно, то, что называется “объективацией”, есть совершенно особая процедура, характеризующая науку, но явно имеющая свои “предпосылки” и “условия”. (…)

И второй существенный принцип, который тоже имеет философские корни – принцип понятности мира. Этот принцип – самостоятельный предмет философии. Он предполагает следующее: чтобы мы могли понимать мир, в нем должны выполняться предпосылки самого существования человека, понимающего этот мир. То есть научное высказывание предполагает некоторое исходное или первичное сращение человека с миром; что мир сам содержит в себе предпосылки существования такого существа, которое этот мир может познавать и иметь о нем знание. (…) Или скажем так: “принцип понятности” есть принцип некоторого космологического включения человека. Мы понимаем тот космос, в который мы, каким-то подобным ему образом, включены. Но само это космологическое включение может меняться, варьироваться и на разных основаниях каждый раз устанавливаться человеком заново. (…)

Но знание в свою очередь может ставить нас перед ситуацией разрушенного понимания или разрушенной наглядности. Так, формулы физики в силу того, что они иначе строятся в теории относительности и в квантовой механике, содержат в себе, в том числе и символический, непонятный элемент, когда описываемые ими действия природы не могут быть уподоблены никакой наглядной человеческой модели. Поэтому, в частности, Поль Валери в свое время говорил, что современная физика в принципе непонятна. Ее теория есть лишь инструмент, который является не предметом понимания, а способом действия, получения в конечном итоге, посредством непонятных манипуляций, каких-то практически значимых и практически достоверных результатов.

То есть человек может быть отъединен не только от мира вещей – не иметь с ним соразмерности, но и от мира знаний. Не только вещи могут быть непонятны, но и знания могут быть непонятны. В этом смысле я и провожу аналогию с “космическим чудом”. Это просто метафора, поясняющая ситуацию принципа понятности с разных сторон: в каком-то смысле человек, написавший эйнштейнову формулу или формулу квантовой механики, тоже есть космическое чудо для нас. Он говорит с нами на марсианском языке, внутренних правил интеллигибельности или понятности которого мы не знаем. И тогда, следовательно, это знание такое же, как и вещь. Ведь чем вещь отличается от знания? Знание мы понимаем, а вещи – исследуем. (…)

… Принцип понятности, формулируемый в основаниях науки, в самих теориях никогда эксплицитно не формулируется. Но он указывает на важность удержания предпосылки о различии между исследуемыми вещами и понимаемыми или воспринимаемыми знаниями. И эта предпосылка состоит в некоторой предваряющей акты знания соразмерности человеческого существа, занимающего определенное место в мире, частью которого он является.

Поэтому философия все-таки особая вещь и странностям ее не надо удивляться просто потому, что каждый раз приходится заново проделывать работу, которая направлена на восстановление или прояснение условий понятности. То есть философия не есть сумма знаний, хотя она может пользоваться любым материалом науки, искусства, права и т. д. Ибо ее интерес всегда направлен на внутренние сцепления конкретных – научных, художественных и других – актов понимания, актов знания, связанных с положением человека в мире, от которых зависят возможности понимания. А от понимания зависит знание. Эти внутренние сцепления внешне проявляются в определенных симптомах, к которым философ должен быть чувствительным. И потому работа философии кажется вечной и одинаковой, ибо сами эти условия – не даны раз и навсегда.

Скажем, тот же принцип понятности не дан раз и навсегда. Его приходится устанавливать, воспроизводя всякий раз какие-то новые условия человеческого существования, чтобы было возможно восстановление понимания.

Б. Хеллингер

ИСТОЧНИКУ НЕ НУЖНО СПРАШИВАТЬ ПУТИ.*

Истина

Истина – это нечто, что стремительно появляется из небытия и снова погружается в небытие. Она появляется внезапно и снова исчезает. В тот миг, когда она приходит, она верна. В этом нет сомнения. Мы недооцениваем существа истины и познания. Пытаясь увековечить момент истины, мы недооцениваем ее быстротечность. Истина – это быстротечное благо. (…)

УЧАСТНИК: Но это, конечно, очень субъективное открытие.

БЕРТ ХЕЛЛИНГЕР (далее Б. X.): Совсем нет. И в этом все дело. Если истина открывается в процессе семейной расстановки, она доступна всем.

УЧАСТНИК: Но только после того, как ты ее сконструировал.

Б. X.: Я не конструирую, я ее вижу. Она открывается внезапно.