Физика и гуманитарные науки

Попробуем теперь наметить выход из сложившейся ситуации на пути методологических сопоставлений. Как мы уже отмечали в самом начале статьи, гуманитарные науки больше всего похожи на современную физику. Покажем хотя бы на нескольких примерах, что здесь действительно просматривается достаточно глубокий категориальный изоморфизм.

А. Эйн­штейн, излагая общую теорию относительности, писал: «Поле тяготения обладает одним в высшей степени замечательным свойством, имеющим фундаментальное значение для дальнейшего. Тела, которые движутся исключительно под действием поля тяжести, испытывают ускорение, не зависящее ни от материала, ни от физического состояния тела».[22] И действительно, странно. Мы привыкли, что свойства окружающих нас вещей зависят от того, из чего они сделаны, и если, например, сахар сладкий, а соль соленая, то это объясняется разным химическим составом. И вот оказывается, что характер материала никак не влияет на ускорение тела в поле тяжести. Разве это не та же самая ситуация кризиса предметоцентризма, с которой мы сталкиваемся в гуманитарных науках? Возьмем, к примеру, ректора какого-либо университета или президента США. Очевидно, что каждый из них обладает определенными характеристиками, которые нельзя объяснить ни анатомическими, ни физиологическими их особенностями. Эти характеристики остаются инвариантными при замене одного ректора или президента другим. Или другой пример: словосочетание «Вальтер Скотт» может быть записано на бумаге, произнесено вслух, высечено на камне..., но это не меняет его содержания.

Интересно, что объяснение явлений такого типа и физика и социальные науки ищут сходным путем. Общая теория относительности объясняет гравитацию кривизной пространства-времени. Социолог скажет, что ректор или президент – это люди, занимающие определенные места в социальном «пространстве», и именно социальное «пространство» определяет их характеристики. Тут важно следующее. При изучении того или иного объекта у нас два возможных пути движения: объяснение особенностей объекта мы ищем либо в его материале, исследуя его состав и строение, либо в особенностях той целостности, того универсума, в рамках которого данный объект существует. И физика в лице общей теории относительности и гуманитарные науки избрали в настоящее время второй путь.

Приведем по этому поводу замечательные рассуждения Ю.М. Лот­мана из его статьи «О семиосфере». «Современная семиотика, – пишет Лотман, – переживает процесс пересмотра некоторых основных понятий».[23] В чем же суть этого пересмотра? У истоков семиотики лежат две научные традиции, одна из которых восходит к Пирсу и Моррису, а другая основывается на тезисах Соссюра и Пражской школы. Однако при всем отличии этих подходов в них есть одна существенная общность: за основу берется простейший, атомарный элемент, представленный в первом случае отдельным изолированным знаком, а во втором – отдельным актом коммуникации. И именно этот «атомизм» или элементаризм в настоящее время нуждается в пересмотре. Элементаризм в семиотике изжил себя.

«Такой подход, – пишет Лотман,– отвечал известному правилу научного мышления: восходить от простого к сложному – и на первом этапе безусловно себя оправдал. Однако в нем таится и опасность: эвристическая целесообразность (удобство анализа) начинает восприниматься как онтологическое свойство объекта, которому приписывается структура, восходящая от простых и четко очерченных атомарных элементов к постепенному их усложнению. Сложный объект сводится к сумме простых.

Пройденный за последние двадцать пять лет путь семиотических исследований позволяет на многое взглянуть иначе. Как можно теперь предположить, четкие и функционально однозначные системы в реальном функционировании не существуют сами по себе, в изолированном виде. Вычленение их обусловлено лишь эвристической необходимостью. Ни одна из них, взятая отдельно, фактически не работоспособна. Они функционируют, лишь будучи погружены в некий семиотический континуум, заполненный разнотипными и находящимися на разном уровне организации семиотическими образованиями. Такой континуум мы, по аналогии с введенным В. И. Вернадским понятием «биосфера», называем семиосферой».[24]

Лотман, как мы видим, ссылается на Вернадского, но с таким же успехом он мог бы сослаться и на Эйнштейна. Разумеется, в обоих случаях речь может идти только о метафорах, ибо только метафорически можно говорить о социальном пространстве или сопоставлять семио­сферу и биосферу. Правда, эти метафоры имеют никак не меньшее право на существование, чем рассмотренные выше метафоры типа экологии преступности или атома электричества.

Существуют две программы развития физики. Ч. Мизнер и Дж. Уилер в свое время сформулировали их следующим образом: «Имеются две прямо противоположные точки зрения на сущность физики: 1) Пространственно-временной континуум служит лишь ареной проявления полей и частиц. Эти последние сущности чужды геометрии. Их следует добавить к геометрии для того, чтобы вообще можно было говорить о какой-либо физике. 2) В мире нет ничего, кроме пустого искривленного пространства. Материя, заряд, электромагнетизм и другие поля являются лишь проявлением искривления пространства. Физика есть геометрия».[25] Казалось бы, какое до этого дело представителям гуманитарной науки?! Но в свете приведенных примеров можно только повторить: не спрашивай, по ком звонит колокол, ибо он звонит по тебе.

Но что такое место в социальном «пространстве», чем именно оно определяется? Попробуем ответить на этот вопрос. Относительная независимость социальных явлений от материала наталкивает на сопоставления и несколько иного рода. Дело в том, что социальные явления по этому парамет­ру очень напоминают волну. Одиночная волна на поверх­ности водоема зах­ватывает все новые и новые частицы воды, все время обновляясь, но оставаясь той же самой волной. Нечто аналогичное характеризует, например, и МГУ: здесь могут меняться здания, студенты, преподаватели, а университет остается уни­верситетом. Относительное безразличие к материалу, как уже отмечалось, ха­рактеризует и любой знак, например, любое слово языка. "Когда мы слышим на публичной лекции,— пишет Ф. де Соссюр,— неоднократно повторяемое обращение Messieurs! "господа!", мы ощущаем, что каждый раз это то же самое выражение. Между тем вариации в произнесении и интонации его в разных оборотах речи представляют весьма существенные различия, столь же существенные, как и те, которые в других случаях служат для различения отдельных слов..."[26] И здесь напрашивается аналогия с волной.

Будем такие волноподобные явления называть куматоидами (от греческого kuma - волна). Вообще говоря, это довольно широкий класс явлений, к числу которых можно отнести и некоторые объекты естествознания, например, живой организм. Гейзенберг приписывает Н. Бору следующие слова: «Но организмы – не статические образования. Древнее сравнение живого существа с пламенем говорит о том, что живые организмы, подобно пламени, представляют собой такую форму, через которую материя в известном смысле проходит как поток. Явно невозможно, скажем, какими-нибудь измерениями определить, какие именно атомы принадлежат живому существу, а какие нет».[27] Нечто похожее писал наш известный биолог В.Н. Беклемишев: «Живой организм, не обладает постоянством мате­риала – форма его подобна форме пламени, образованного потоком быстро несущихся раскаленных частиц; частицы сменяются, форма остается».[28] Естественно возникает вопрос: а можно ли такого рода образования рассматривать как системы, работают ли здесь системные представления, столь модные еще совсем недавно в нашей литературе? Что следует понимать под составом, строением, структурой куматоида? У нас, к сожалению, нет возможности рассматривать здесь весь этот комплекс методологических проблем, но хочется хотя бы обратить на них внимание.

Нетрудно видеть, что любой социальный куматоид – это некоторая «программа», в рамках которой люди осуществляют свое поведение. Простейший и базовый способ существования таких «программ» – это социальная эстафета, т.е. воспроизведение тех или иных форм поведе­ния по непосредственным «живым» образцам, воспроизведение их путем подражания. Ребенок, напри­мер, осваивая язык, не пользуется при этом ни словарями, ни грамматиками, как это может делать взрослый человек, но опирается исключительно на образцы конкретной речевой деятельности, которые ему постоянно демонстрируют все, кто его окружает. Такая эстафета – это простейший, элементарный социальный куматоид, здесь все меняется: люди, которые осуществляют определенные действия, объекты, с которыми они действуют... Правда, как будет показано ниже, эстафета не существует отдельно вне универсума других эстафет, т.е. и здесь имеет место некоторый аналог семиосферы Лотмана. Надо отметить, что идея подражания и связанное с этим восприятие социальных явлений как волн восходит к французскому социологу Габриелю Тарду, который выделял в развитии культуры «изобретения» и «подражания», объясняя при этом изобретения взаимодействием «волн подражания».[29]

Теперь мы можем ответить на поставленный выше вопрос. Место в социальном «пространстве» – это куматоид, это конкретная социальная программа, существующая в конечном итоге в виде некоторой совокупности социальных эстафет. Мы говорим «в конечном итоге», ибо письменный или устный текст, с помощью которого мы можем зафиксировать эту программу, сам в свою очередь предполагает наличие эстафет речевой деятельности. Между местом в пространстве социальном и в пространстве физическом есть достаточно глубокая аналогия. Место в физическом пространстве – это тоже куматоид: одно и то же место могут занимать разные предметы, сменяя друг друга, но сохраняя в качестве инварианта координаты этого места, т.е. некоторую программу его определения в рамках заданной системы отсчета.

Выражение «Социальные явления – это куматоиды» по своему методологическому статусу аналогично выражению типа «Свет – это электромагнитная волна». В обоих случаях решается вопрос о способе бытия изучаемых объектов, вопрос, как мы видели, достаточно за­пу­танный в гуманитарных науках. В свете сказанного мы можем подтвердить точку зрения Р. Уэллека и О. Уоррена: да, все семиотические объекты, включая произведения литературы, как художественной, так и научной, – это «совокупность некоторых норм, связанных отношением структуры». Мы, однако, ответили и на вопрос о способе бытия этих норм Способ их бытия – это социальные эстафеты. Человек всегда действует по имеющимся у него образцам, являясь актуальным или потенциальным участником огромного количества эстафет. И именно это определяет постоянное воспроизводство социального целого, воспроизводство языка и речи, форм социального поведения и практической деятельности. И это вовсе не какой-то особый «третий мир». Мир социальных эстафет – это мир физический, физический, разумеется, не в специально научном смысле слова, а по своему онтологическому статусу. Нас поэтому ни в коем случае не следует понимать в том смысле, что мы проповедуем какой-либо естественнонаучный редукционизм применительно к изучению социальных явлений. Отнюдь нет. Более того, концепция социальных эстафет кладет жесткий предел каким-либо редукционистским поползновениям в этой области. Сколько бы мы ни изучали физические или химические свойства воды, это не приведет к пониманию конкретной волновой картины на поверхности океана в данный момент. Но в такой же степени физическое или биологическое изучение человека никогда не объяснит нам состояния социальных «волн», именуемого Культурой.

Но вернемся теперь к конкретному примеру, частично уже разобранному выше, к так называемому треугольнику Фреге. Его парадоксальность не случайна, ибо, если знак – это куматоид, то его строение надо искать не в мире отношений вещей типа имени и денотата, а в мире социальных эстафет. Куматоид, как уже отмечалось – это некоторая социальная программа, которая имеет свое содержание и строение. Описание знака по схеме Фреге – это описание содержания программы, ибо фактически речь идет о том, что с помощью конкретного имени мы обозначаем (можем или должны обозначать) некоторый предмет, имея на то определенные основания. Но как устроена эта программа, как она существует? Этот вопрос традиционно ускользает из сферы внимания. А между тем именно здесь и надо искать то, что мы назвали «устройством зеркала». Важно подчеркнуть, что речь идет отнюдь не об одной эстафете. Представьте себе, что в вашем присутствии какого-то незнакомого вам человека назвали по имени. Достаточно ли вам этого, чтобы в дальнейшем правильно воспроизводить полученный образец? Как вы поняли, что произнесенное слово – это именно имя? Вам, вероятно, известны образцы имен, употребляемых в русском языке. А потом, что это значит «образцы имен»? Именем то или иное слово или группу слов делает способ их употребления. А это значит, что вы уже должны быть участником эстафет именования. Только в контексте этих эстафет вы способны правильно воспроизводить вновь полученный образец. Короче, речь идет о некоторой эстафетной или нормативной структуре, о некоторой, как пишут Р. Уэллек и О. Уоррен «стратифицированной системе норм».