Декабрьским утром черно-синим

Тепло домашнее покинем

И выйдем молча на мороз.

Киоск фанерный льдом зарос,

Уходит в небо пар отвесный,

Деревья бьет сырая дрожь,

И ты не дремлешь, друг прелестный,

А щеки варежкою трешь.

Шел ночью снег. Скребут скребками.

Бегут кто тише, кто быстрей.

В слезах, под теплыми платками,

Проносят сонных малышей.

Как не похожи на прогулки

Такие выходы к реке!

Мы дрогнем в темном переулке

На ленинградском сквозняке.

И я с усилием привычным

Вернуть стараюсь красоту

Домам, и скверам безразличным,

И пешеходу на мосту.

И пропускаю свой автобус,

И замерзаю, весь в снегу,

Но жить, покуда этот фокус

Мне не удался, не могу.

***

Сентябрь выметает широкой метлой

Жучков, паучков с паутиной сквозной,

Истерзанных бабочек, ссохшихся ос,

На сломанных крыльях разбитых стрекоз,

Их круглые линзы, бинокли, очки,

Чешуйки, распорки, густую пыльцу,

Их усики, лапки, зацепки, крючки,

Оборки, которые были к лицу.

Сентябрь выметает широкой метлой

Хитиновый мусор, наряд кружевной,

Как если б директор балетных теплиц

Очнулся и сдунул своих танцовщиц.

Сентябрь выметает метлой со двора,

За поле, за речку и дальше, во тьму,

Манжеты, застежки, плащи, веера,

Надежды на счастье, батист, бахрому.

Прощай, моя радость! До кладбища ос,

До свалки жуков, до погоста слепней,

До царства Плутона, до высохших слез,

До блеклых, в цветах, элизейских полей!

***

Смысл жизни — в жизни, в ней самой.

В листве, с ее подвижной тьмой,

Что нашей смуте неподвластна,

В волненье, в пенье за стеной.

Но это в юности неясно.

Лет двадцать пять должно пройти.

Душа, цепляясь по пути

За всё, что высилось и висло,

Цвело и никло, дорасти

Сумеет, нехотя, до смысла.

***

Придёшь домой, шурша плащом,

Стирая дождь со щёк:

Таинственна ли жизнь ещё?

Таинственна ещё.

Не надо призраков, тене́й:

Темна и без того.

Ах, проза в ней ещё странней,

Таинственней всего.

Мне до́рог жизни крупный план,

Неровности, озноб

И в ней увиденный изъян,

Как в сильный микроскоп.

Биолог скажет, винт кружа,

Что взгляда не отвесть.

— Не знаю, есть ли в нас душа,

Но в клетке, — скажет, — есть.

И он тем более смущён,

Что в тайну посвящён.

Ну, значит можно жить ещё.

Таинственна ещё.

Придёшь домой, рука в мелу,

Как будто подпирал

И эту ночь, и эту мглу,

И каменный портал.

Нас учат мрамор и гранит

Не поминать обид,

Но помнить, как листва летит

К ногам кариатид.

Как мир качается — держись!

Уж не листву ль со щёк

Смахнуть решили, сделав жизнь

Таинственней ещё?

Айзенберг Михаил

Погреб

Вниз по лестнице шагнуть

и с жарой расстаться разом.

Погреб взрослому по грудь,

мне по маковку с запасом.

Наверху тяжелый зной,

здесь так холодно и сыро.

Я остался под землей,

вдруг потерянный для мира.

И деревья надо мной –

прямоствольны, недвижимы –

сквозь труху и перегной

земляные тянут жилы.

Звуки в полном столбняке

и очнуться не готовы.

Здесь со мной накоротке

тихий обморок грунтовый.

Земляная тишина.

Неглубокая закладка.

Сырость нежно-холодна.

Горе луковое сладко.

Кибиров Тимур

Сказка

Мышонок без страха и без укоризны,

Сэр Рипичип покидает Отчизну.

По синему морю кораблик летит,

Нарнийский грызун у кормила стоит.

Он должен объехать волшебные страны,

Чтоб всем рассказать о победе Аслана!

Ликуй, Мумми-долл! Зазеркалье, сияй!

О Град Изумрудный, лучись и сверкай!

Играй, Лукоморье! Под дубом зеленым

Мышонок пирует с котищем ученым!

Заздравную песню мурлыкает кот.

Но долго ли, коротко ль – время не ждет.

И снова в поход отправляется мышка.

Прощайте, русалки! Привет, коротышки!

Но доктор Пилюлькин испуган и зол,

Велит он от бешенства сделать укол.

«Клинический случай! Горячечный бред!

Ни львов, ни колдуний, ни Нарнии нет!»

- «Не то чтобы нет,- заступается Знайка, -

Все это метафоры, символы, знаки

Реальности некой – хоть Лев, хоть Змея…

Он вправду взбесился! Спасите меня!!»

И впрямь Рипичип не на шутку взбесился,

Но славный свой меч осквернить не решился.

Сиропчик и Пончик воскликнули: «Ой!

Уж если посланец такой боевой,

То Лев-то, зверюга такой здоровенный,

Он нас, толстячков, разорвет непременно!»

А Винтик и Шпунтик подумали: «Ишь

Как складно болтает бродячая мышь!

Эх, нам бы твои бы, мышонок, заботы!

Кончай перекур. Продолжаем работу»

А Гусля, и Тюбик, и Цветик-поэт

Сказали религии твердое «Нет!»

Смиренье, трезвление, благоговенье –

Ну где ж тут свобода самовыраженья?!

А вот Торопыжка уверовал враз!

Молебны служил он уже через час!

Уже через два он с Авоськой подрался,

Поскольку заважничал и обзывался,

Сосудом греха Синеглазку назвал

И Цветика книжку в клочки разорвал!

Вконец ошалел неофит просветленный –

И был отлучен Рипичип изумленный!

Ну что мы за люди? Обидно ей-ей,

Ужель коротышки глупее мышей?

Но ты-то, хоть ты-то, мой бедный Незнайка,

Давай-ка не умничай, слушай давай-ка!

* * *

Их-то Господь — вон какой!

Он-то и впрямь настоящий герой!

Без страха и трепета в смертный бой

Ведёт за собой правоверных строй!

И меч полумесяцем над головой,

И конь его мчит стрелой!

А наш-то, наш-то — гляди, сынок —

А наш-то на ослике — цок да цок —

Навстречу смерти своей.

А у тех-то Господь — он вон какой!

Он-то и впрямь дарует покой,

Дарует-вкушает вечный покой

Среди свистопляски мирской!

На страсти-мордасти махнув рукой,

В позе лотоса он осенён тишиной,

Осиян пустотой святой.

А наш-то, наш-то — увы, сынок, —

А наш-то на ослике — цок да цок —

Навстречу смерти своей.

А у этих Господь — ого-го какой!

Он-то и впрямь владыка земной!

Сей мир, сей век, сей мозг головной

Давно под его пятой.

Вкруг трона его весёлой гурьбой

— Эван эвоэ! — пляшет род людской.

Быть может, и мы с тобой.

Но наш-то, наш-то — не плачь, сынок, —

Но наш-то на ослике — цок да цок —

Навстречу смерти своей.

На встречу со страшною смертью своей,

На встречу со смертью твоей и моей!

Не плачь, она от Него не уйдёт,

Никуда не спрятаться ей!

Из сборника "Греко- и римско-кафолические песенки и потешки"

Рыжий Борис

***