Континентальная империя и контроль над океанами

Закончив формировать собственную сухопутную террито­рию, США заявили о своем понимании места и роли Соеди­ненных Штатов в мировой политике. 2 декабря 1823 года пре­зидент Джеймс Монро в очередном ежегодном президентском послании Конгрессу США изложил новую внешнеполитичес­кую доктрину Соединенных Штатов, которая стала определя­ющей вплоть до начала следующего столетия. В довольно рез­кой форме она провозглашала: «Американские континенты, на свободных и независимых условиях, которые они примут и под­держат, с этого времени не должны рассматриваться как объекты будущей колонизации любыми европейскими державами» [9, с. 162].

Объясняя свою мысль, Монро добавил, что политические системы европейских стран отличаются от американской, и по­этому «у нас есть моральный долг во имя чистосердечия и дру­жественных отношений, существующих между Соединенными Штатами и этими державами, заявить, что мы будем рассмат­ривать любую политику с их стороны распространить свою си­стему на любую часть этого полушария как угрожающую наше­му миру и безопасности» [9, с. 162]¹. Со временем Т. Рузвельт дополнил мысль Д. Монро емкой формулировкой: «Соединен­ные Штаты не могут допустить возвеличивания какой-либо ев­ропейской державы на американской земле» [31, с. 202]. То есть США открыто заявили о том, что исключительно в их сфере интересов находится, ни много ни мало, все Западное полуша­рие.

В соответствии с поставленными задачами Монро подчер­кнул, что, если какое-либо европейское государство или коа­лиция держав установит контроль над любой из американских стран или приобретет на Американском континенте какие-либо территориальные права, Соединенные Штаты будут рассматри­вать это как враждебный или недружественный акт по отноше­нию к себе.

Ближе к середине XIX века доктрина Монро начинает по­степенно реализовываться. Прежде всего все усилия американ­цев направляются на установление своего господствующего по­ложения на Южноамериканском субконтиненте и в бассейне Тихого океана. В этих регионах геополитическая стратегия США определила ряд тактических задач: воспрепятствовать дальней­шим колониальным захватам со стороны европейских стран; провести ряд военно-политических мероприятий, направлен­ных на ослабление позиций европейских конкурентов; закре-

^{1 Необходимо отметить, что главной составляющей внешнеполитичес­кой деятельности Соединенных Штатов было и есть стремление разрушить в каждой независимой стране, с которой США вступает в политические и экономические отношения, любую социально-политическую систему, от­личную от американской. То есть Вашингтон совершает в отношении дру­гих государств то, что считает главной угрозой для своей национальной безопасности. Американцы называют это борьбой за торжество демокра­тии во всем мире, которая обусловлена стремлением осчастливить все че­ловечество. Однако вместе с тем существует одна очень важная закономер­ность: каждая демократизированная Соединенными Штатами страна те­ряла способность к самостоятельности и становилась сателлитом США.}

пить американский контроль над Латинской Америкой, остро­вами Карибского моря и создать военно-морские базы в Тихом океане (на подступах к Евразии). Главными инициаторами та­кой политики стали олигархические кланы Соединенных Шта­тов.

Госсекретарь Соединенных Штатов Д. Г. Блейн, намечая пути экспансии США на Тихом океане, писал в инструкции аме­риканскому посланнику в Гонолулу: «Если принять Сан-Фран­циско за торговый центр Запада США, то линия, проведенная от него в северо-западном направлении, к Алеутским островам, обозначит нашу тихоокеанскую границу почти у берегов Азии. Аналогичная линия, проведенная от Сан-Франциско на юго-запад, к Гонолулу, является естественным рубежом той части Тихого океана, в пределах которой должна развиваться наша торговля с восточными странами, и, более того, является пря­мой линией коммуникаций между Соединенными Штатами и Австралазией. В пределах этой части Тихого океана лежит сфе­ра торговых интересов нашего западного побережья» [39, с. 38].

В бассейне Тихого океана (в конце XIX в.) США стремились в первую очередь аннексировать Гавайские острова и острова Самоа — две ключевые стратегические точки¹ между Американ­ским континентом и азиатской частью Евразии.

К концу XIX века американские бизнесмены завладели боль­шинством природных богатств этих островов, а также в их ру­ках оказались ключевые позиции в островных экономиках. В 1893 году, при поддержке морской пехоты армии США, груп­па американских плантаторов свергла гавайскую королеву, а по­том, жестоко подавляя антиамериканские восстания, присое­динила Гавайи к Соединенным Штатам, что было одобрено пар­ламентом США в 1898 году. Американский президент Кливленд, который не был склонен к захвату Гавайев, писал министру юс­тиции Р. Одни: «Гавайи наши. Но когда я думаю о средствах, использованных для совершения этого преступления, мне ста­новится стыдно» [32, с. 248].

Далее, воспользовавшись антииспанскими выступлениями жителей Кубы и таинственным взрывом на американском ко­рабле «Мейн», США, уничтожив испанский флот, в 1898 году оккупировали Кубу, в дальнейшем силой оружия подавляя лю­бое антиамериканское выступление на этом острове.

^{1 После начала боевых действий против Испании Гавайские острова приобрели особое значение как основная тихоокеанская база США для ведения операций против испанцев на Филиппинах.}

Того же характера события имели место и на Филиппинах. Еще задолго до начала войны американское морское командо­вание дало указание Тихоокеанскому флоту быть готовым к на­падению на Филиппины. 1 мая 1898 года испанские военные корабли были потоплены в Манильском заливе, а затем, исполь­зуя антииспанское восстание филиппинцев, американцы вы­садили на острове свои войска, установив там на долгие десяти­летия свой оккупационный режим.

Необходимо отметить, что, как правило, народы захвачен­ных Соединенными Штатами стран оказывали отчаянное сопро­тивление, которое, как уже было сказано, подавлялось американ­ской армией со звериной жестокостью. Не были исключением и Филиппины. В 1900 году в этой стране находилось более 75 тыс. американских солдат (т.е. три четверти всей американской ар­мии). Перед лицом огромного военного превосходства США филиппинцы начали использовать тактику партизанской войны. На это американцы ответили массовым террором. 5 февраля 1901 года «New York World» писала: «Наши солдаты начали при­менять ужасные меры против туземцев. Капитаны и лейтенанты становятся судьями, шерифами и палачами. «Не посылайте мне больше пленных в Манилу!» — таков был устный приказ гене­рал-губернатора три месяца назад. Стало обычаем мстить за смерть американского солдата, сжигая дотла все дома и убивая направо и налево подозрительных туземцев». Действия амери­канской армии на Филиппинах стали прообразом их стратегии во Вьетнаме, местные крестьяне сгонялись в концентрационные лагеря, называемые «реконсентрадос», где из-за ужасающих ус­ловий содержания гибли тысячами.

Кроме того, пленные филиппинские солдаты и арестован­ные гражданские лица подвергались так называемым «водным процедурам» — их заставляли выпивать четыре-пять галлонов (15—18 литров) воды, азатем им на живот становились коленя­ми. Это продолжалось до тех пор, пока истязаемый не начинал говорить или не умирал.

Когда местное население оказывало сопротивление, амери­канская армия проводила жестокие карательные акции. Такой стала «бойня Мэй Лай», произошедшая в 1906 году. Тогда аме­риканцы напали на первобытное племя моро, жившее на юге Филиппин. Около 600 коренных филиппинцев были истребле­ны все до одного — мужчины, женщины и дети. Офицер, ко­мандовавший этой «боевой операцией», получил телеграмму с поздравлениями лично от президента Теодора Рузвельта.

Бригадный генерал Джейкоб У. Смит (ветеран бойни индейцев при Вундед Ни), после того как один американский отряд, попав в засаду, был уничтожен партизанами, приказал убить всех жителей на близлежащей территории, начиная с десятилетнего возраста. Подобные действия американской армии имели сис­темный характер, наглядно демонстрируя англосаксонскую фи­лософию войны.

Сенатор Сульцер после разгрома испанской эскадры возле Манилы и захвата Филиппин заявил в Конгрессе: «Орудийные выстрелы с кораблей Дьюи прозвучали новой нотой на Тихом океане, провозглашая миру, что мы находимся там для того, что­бы там остаться» [39, с. 150].

Итогом испано-американской войны стал мирный договор, подписанный в Париже Юдекабря 1898 года, по которому Куба де-юре объявлялась независимой¹, де-факто превращалась в американскую колонию, а филиппинские острова, Пуэрто-Рико и остров Гуам официально отошли к США. Комментируя эти события, близкий друг Т. Рузвельта, У. А. Уайт, писал: «Когда испанцы сдались на Кубе и позволили нам захватить Пуэрто-Рико и Филиппины, Америка на этом перекрестке свернула на дорогу, ведущую к мировому господству. На земном шаре был посеян американский империализм. Мы были осуждены на новый образ жизни» [40, с. 319].

Необходимо отметить, что данные военно-политические ус­пехи США стали возможными благодаря интенсивному строи­тельству военно-морского флота, который был способен эффек­тивно противостоять флотам основных западных государств. Доминирующее же положение на морях США (как ведущая талассократическая держава) заняли после окончания Второй ми­ровой войны, создав самый мощный ВМФ в мире. Вашингтону был необходим контроль над океанами планеты. Первым же американским президентом, который в полной мере осознал первостепенную важность для США «морской силы», был Т. Рузвельт. В его внешнеполитическом алгоритме «большой ду­бинки» «дубинкой» был ВМФ, за увеличение и укрепление ко­торого президент яростно, с целеустремленным упорством и большим успехом «боролся» с Конгрессом [38, с. 220]. Страте-

^{1 В 1901 году американский Конгресс принял так называемую поправ­ку сенатора Платта к проекту кубинской конституции. Сущность поправ­ки состояла в том, что Куба лишалась права самостоятельно заключать договоры с иностранными государствами и получать внешние займы от других государств, кроме того, США создали на Кубе военно-морские базы и получили «право» корректировать ее внутреннюю политику.}

гическое значение для США доминирования на морях не хуже его понимал и Вудро Вильсон, при котором Америка впервые заявила о своих амбициях относительно мировой гегемонии. В письме к своему советнику Э. Хаузу он писал: «Давайте пост­роим флот сильнее, чем у нее (Великобритании. — Авт.), и бу­дем делать, что захотим» [38, с. 312].

Отражением этого процесса на концептуальном уровне ста­новятся геополитические работы адмирала Альфреда Мэхэна, которого Т. Рузвельт называл своим учителем¹. Именно Мэхэн впервые сформулировал концепцию преимущества морских (океанических) держав над государствами суши. То есть, иначе говоря, он заявил о превосходстве талассократии над теллурократией.

Для А. Мэхэна главным инструментом внешней политики была торговля. Как писал Теодор Лимэн-младший в 1826 году в своей книге «Дипломатия Соединенных Штатов»: «В целом нашу дипломатию можно определить как имеющую коммерчес­ки и характер» [31, с. 192]. Военный флот должен обеспечить воз­можность свободной торговли, а ведение войн — создать пред­посылки наиболее благоприятных возможностей для возник­новения торговой цивилизации в масштабах всей планеты.

А. Мэхэн также сформулировал шесть критериев, с помо­щью которых можно проанализировать геополитический ста­тус любого талассократического государства:

• географическое положение государства, его открытость морям, доступ к морским коммуникациям, протяжность сухо­путных границ, способность контролировать стратегически важ­ные регионы, возможность угрожать своим флотом территории противника;

• конфигурация морских побережий и количество портов, на них расположенных (от которых зависят стратегическая за­щищенность и процветание торговли);

• протяженность территории, равная длине береговой ли­нии;

• статистическое количество населения (важное для оцен­ки возможности государства строить корабли и их обслуживать);

• национальный характер, т. е. способность населения к занятию торговлей — основе «морской силы»;

• политический режим (форма правления), от которого за-

^{1 18 августа 1951 года в военно-морской академии в Ньюпорте (Род-Айленд) была создана кафедра военной истории для развития учения о «морской силе».}

висит переориентация лучших природных и человеческих ре­сурсов на усиление «морской силы».

При благоприятном сочетании всех этих факторов, по мне­нию А. Мэхэна, вступала в силу формула: N+MM+NB=SP,T. e. военный флот + торговый флот + военно-морские базы = «мор­ская сила». Эту формулу он пояснял следующим образом: «Не захват отдельных кораблей и конвоев неприятеля, хотя бы и в большем числе, расшатывает финансовое могущество нации, а подавляющее превосходство на море, изгоняющее с его повер­хности неприятельский флаг и дозволяющее появление после­днего лишь как беглеца; такое превосходство позволяет устано­вить контроль над океаном и закрыть пути, по которым торго­вые суда движутся от неприятельских берегов к ним; подобное превосходство может быть достигнуто только при посредстве больших флотов» [41, с. 110]. Этой идеей А. Мэхэн обосновы­вал необходимость превращения США в самую могуществен­ную военно-морскую державу. Что и произошло после Второй мировой войны. Кроме того, А. Мэхэн был абсолютно убежден втом, что «морская сила» является чуть ли не определяющей в исторических судьбах западных стран и народов и что государ­ства, основанные на «морской силе», представляют наилучший и наиболее оптимальный тип цивилизации, предназначенной к мировому господству.

В соответствии с этим А. Мэхэн являлся ярым сторонни­ком доктрины Монро, считая, что «морская судьба» США зак­лючается на первом этапе в стратегическом объединении под руководством Соединенных Штатов всего Американского кон­тинента, а затем установлении ими своего мирового господства.

Поэтому, после достижения контроля над стратегически­ми точками Тихого океана, американская экспансия была на­правлена в сторону Латинской Америки. Надо отметить, что американцы крайне презрительно относились к латиноамери­канцам, считая их неполноценной расой. Так, например, аме­риканский госсекретарь Г. Фиш был убежден, что кубинцы, представляя собою «конгломерат индейской, негритянской и испанской крови», не способны создать свое государство [39, с. 12].

Т. Рузвельт, повторяя идеи Монро и действуя в контексте геополитических императивов Мэхэна, объявил США верхов­ным судьей в делах всего Западного полушария, претендуя на роль «международной полицейской силы». Эта претензия ка­муфлировалась так называемым панамериканизмом, подразу­мевавшим объединение всей Латинской Америки под руководством США. Реализация этой доктрины позволяла Соеди­ненным Штатам проникнуть на латиноамериканские рынки и затем взять государства данного региона под свой военно-политический контроль. В соответствии с этим еще в 1870 году гос­секретарь США Г. Фиш в специальном докладе американскому президенту писал, что благодаря политическим, экономичес­ким и военным преимуществам Америки, а также благодаря ин­теллектуальному превосходству ее народа «Соединенные Шта­ты неизбежно занимают выдающуюся позицию на Американс­ком континенте, позицию, от которой они не могут и не должны отказываться, позицию, дающую им право первого голоса и возлагающую на них почетные обязанности решать все амери­канские проблемы...». Фактически в этом докладе объединя­лись: давняя идея «предначертанной судьбы»¹, которая была знаменем американских экспансионистов 40-х годов, с идеей панамериканизма, в ее толковании экспансионистами 80-х. Доклад предназначался для «внутреннего употребления» [39, с. 26]. В период с 1881-1889 годов идеи Г. Фиша начинают про­возглашаться открыто. Именно тогда произошло окончатель­ное формирование идеологии американского империализма. Особенно откровенно она формулировалась в работах профес­соров Джона Фиске и Джона Барджеса, а также протестантско­го священника Джошуа Стронга.

«Предначертанная судьба», теория исключительности, вос­хваление преимуществ государственных и других институтов США, геополитические и экспансионистские доктрины, соци­ал-дарвинизм, расширенное толкование доктрины Монро в ито­ге синтезировались в общую идею вседозволяющего расового превосходства американцев над другими народами. Ощущая и олицетворяя экономическую мощь страны, они готовились от словесных домогательств перейти к широкой экспансии за пре­делами США [39, с. 27].

^{1 Суть «предначертанной судьбы» заключается в том, что якобы сам Бог предопределил Соединенным Штатам роль лидера всего человечества. Впервые идею «предначертанной судьбы» сформулировал Джон О'Салливан в своем журнале «Democratic Review» в 1845 году. Тогда он писал: «...Мы — нация человеческого прогресса; кто посмеет ограничить наше продвижение вперед? С нами Провидение, и ни одна земная сила нам не сможет помешать. <...> Для выполнения благословенной миссии по отно­шению к другим странам мира, для которых закрыт свет истины, была выб­рана Америка... Кто же сможет усомниться в том, что наша страна будет великой нацией будущего?»}

В 1895 году, высказываясь по поводу англо-венесуэльского конфликта¹, Госсекретарь США Ричард Олни, интерпретируя доктрину Монро, заявил о безусловной необходимости амери­канского арбитража по отношению к любому конфликту в За­падном полушарии: «Сегодня Соединенные Штаты являются фактически державным владыкой на этом континенте, и их по­веление — закон во всех тех делах, в которые они вмешивают­ся... Почему? Не потому, что к ним испытывают чувство чистой дружбы или доброй воли... и не потому, что благоразумие, пра­во и справедливость неизменно характеризуют поведение Со­единенных Штатов. Дело в том, что многочисленные ресурсы США, в сочетании с изолированной позицией, делают США хозяином положения» [39, с. 29].

Таким образом была сформулирована так называемая докт­рина Олни, которая существенным образом дополнила доктри­ну Монро. Будучи примером применения со стороны США си­ловой, наступательной дипломатии, доктрина Олни обозначи­ла в истории рубеж, после которого США стали активно демонстрировать свою весомость в международных делах, зая­вив о своем доминировании в Западном полушарии.

В связи с этим и в Европе вдруг неожиданно обнаружили, что континентальная обособленность Америки, ее изоляцио­низм, который постоянно и нарочито декларировался, подчер­кнутое нежелание принимать участие в блочных структурах ев­ропейских государств фактически обернулись свободой воен­но-политических действий на международной арене. После испано-американской войны американцы начали усиливать свой контроль над странами Карибского бассейна. Некоторые из них они подчиняли себе целиком, другие превращали фак­тически в свои колонии. В «банановых республиках» Централь­ной Америки экономическую и политическую жизнь опреде­ляли две могущественные американские компании — «Юнай­тед фрут» («United Fruit»)² и «Кайямель фрут» («Cuyamel Fruit»). Они целиком контролировали внешнюю торговлю стран реги­она. Местные администрации, подкупленные их предста­вителями, беспрекословно выполняли указания американцев, а банды наемников уничтожали недовольных. Банки США, устанавливая высокие процентные ставки, с готовностью фи­нансировали правительства Центральноамериканских респуб­лик. Однако такие страны, как Бразилия, Мексика, Аргентина,

^{1 Венесуэла не отдавала Великобритании долги.}

^{2 Впоследствии куплена Джорджем Х.У. Бушем.}

Колумбия и Чили, где властвовала Британия, оставались пока вне сферы американского контроля.

Оккупация Кубы и Пуэрто-Рико (оба острова расположены на пути к перешейку между Северной и Южной Америками) позволила американцам форсировать планы сооружения кана­ла, который должен был связать Тихий и Атлантический океа­ны. То есть, установив свой контроль над стратегическими точ­ками Тихого океана (благодаря чему он стал «внутренним озе­ром» США) и бассейном Карибского моря, Соединенные Штаты поставили перед собой задачу обеспечения более про­стой коммуникации между восточным и западным побережьем США. В послании Конгрессу президент США У. Мак-Кинли заявил: «Сооружение канала между океанами стало ныне более чем когда-либо необходимым в интересах установления быст­рого сообщения между восточным и западным побережьями нашей страны. Аннексия Гавайских островов и перспектива рас­ширения нашего влияния и нашей торговли на Тихом океане, вся наша национальная политика настойчиво требуют утверж­дения контроля над этими морскими путями» [39, с. 64].

В контексте этой задачи, в 1901 году Соединенные Штаты подписывают с Англией договор, предоставивший США моно­польное право на сооружение канала и контроля над ним. Ко­лумбия, которой принадлежал Панамский перешеек, не согла­силась принять условия, предложенные ей Соединенными Шта­тами. Тогда американские спецслужбы инсценировали на территории перешейка «революцию», и возникшая в ее резуль­тате марионеточная республика Панама заявила о своем отде­лении от Колумбии (1903 году). США немедленно ее признали и навязали ей договор, по которому получили под свой посто­янный контроль территорию, на которой в будущем был соору­жен канал¹. Именно в связи с событиями вокруг Панамы аме­риканский президент Т. Рузвельт провозгласил «политику боль­шой дубинки» относительно латиноамериканских стран.

Одновременно с ее реализацией Соединенные Штаты начали осуществлять в отношении стран Карибского бассей­на стратегию полного финансового контроля. Вначале она была апробирована на Доминиканской Республике, а затем, к 1918 году, ее действие распространилось на одиннадцать из две­надцати стран Латинской Америки. Вдобавок многие из них были оккупированы (даже по нескольку раз) армией США.

Таким образом, латиноамериканские государства постепен-

^{1 Канал начал действовать в 1914 году.}

но превратились в протектораты Соединенных Штатов, лишен­ные всякой финансово-экономической и политической само­стоятельности, а потому и государственного суверенитета, со­хранив лишь их внешние, символические атрибуты. Схемы ус­тановления контроля над странами Латинской Америки стали основой для будущих аналогичных мероприятий в других реги­онах Земли, включая Европу и страны бывшего соцлагеря.

МИРОВАЯ ИМПЕРИЯ

Подчинив себе оба американских континента, а также взяв под контроль бассейн Тихого океана, американцы направили все усилия на установление своего господства за пределами За­падного полушария.

Из географически ограниченной континентальной империи США начали постепенно превращаться в мировую империю, пре­восходящую все великие империи прошлого, осуществляя к концу XX века глобальный экономический контроль, обладая неоспори­мым политическим лидерством и решающим перевесом в военной силе практически над любым государством или регионом. То есть имперский экспансионизм становится категорическим импе­ративом американской внешней политики. В соответствии с ним история Америки представляет собой прежде всего историю лабильных, все время расширяющихся границ американской геге­монии.

Теоретической основой этой политики в XX веке стала док­трина «открытых дверей», выдвинутая в 1899 году госсекрета­рем Джоном Хеем в «нотах открытых дверей».

Сформулирована она была в контексте американской по­литики в отношении Китая, но, несомненно, приобрела уни­версальное значение, так как, апеллируя к принципам «откры­тых дверей и равных возможностей», помогала США не раз обо­сновывать свою экспансию. Эта доктрина оказалась наиболее эффективным методом реализации американских экономичес­ких, а потому и политических интересов на международной аре­не.

Суть политики «открытых дверей» сводилась к комплексу внешнеполитических и военных мероприятий, направленных на то, чтобы «открыть» финансово-экономические и полити­ческие системы других стран для соответствующего американ­ского проникновения. В определенном смысле эта доктрина была логическим развитием теории «лабильных рубежей». Пе­редвигая рубежи американского влияния за границы Соединенных Штатов, данная доктрина требовала, чтобы американские компании имели возможность беспрепятственного доступа на рынки иностранных государств, могли там свободно торговать и использовать местные ресурсы. За требованием соблюдения принципа «открытых дверей» стояла возросшая экономическая мощь США, завоевавших к концу XIX века мировое промыш­ленное первенство. Об этом образно, но емко и точно сказал один австрийский экономист: «...американская опасность при­ходит... в форме товарных тюков, они режут остро, как меч, а разрушительная сила прейскурантов не уступает новейшему взрывчатому снаряду» [39, с. 194].

Наиболее откровенно по данному вопросу высказался Б. Адаме, под влиянием идей которого находился Т. Рузвельт: укрепившись на берегах Тихого океана «и наступая на Европу достаточными силами, чтобы предотвратить закрытие для нас внутренних областей Китая... мы тем самым устраним причи­ны, которые могли бы помешать США стать финансовым и политическим центром мира». Постепенно «Америка будет все более вытеснять Европу с нейтральных рынков и, предприняв соответствующие усилия, наводнит саму Европу товарами по ценам, с которыми Европа не сможет конкурировать» [39, с. 203].

Таким образом, внешнеполитическая доктрина «открытых дверей» стала «мягким» дополнением политики военной интер­венции, к которой активно прибегали США в процессе расши­рения своего контроля над миром. Она «представляла собой уси­лие по достижению всех преимуществ неограниченной эконо­мической экспансии, не обремененной невыгодным положением содержания формальной колониальной империи» [42, с. 479].

Большой вклад в разработку «политики открытых дверей» внес уже упоминавшийся ранее основоположник американс­кой имперской геополитики А. Мэхэн. Доктрина «открытых дверей» была для него, как и доктрина Монро, провозглашени­ем принципов национальной геополитической стратегии, но не нормой международного права, поэтому ее осуществление было возможным прежде всего благодаря односторонним действиям США. «Доктрина «открытых дверей», — отмечал А. Мэхэн, -...является еще одним выражением... желания расширить про­странство для достижения экономических выгод» [39, с. 203].

Фактически она заменила в американской внешней поли­тике доктрину Монро там, где последнюю нельзя было приме­нить. Доктрина «открытых дверей» стала своеобразной экстра-

поляцией идеалов американского общества «равных возможно­стей» на весь мир.

Ее возникновение было обусловлено тем, что американс­кие правительственные круги стали использовать в своей внеш­ней политике принцип рентабельности затрат, как материаль­ных, так и человеческих. В связи с этим элита Соединенных Штатов пришла к выводу, что обладание колониями в традици­онной форме крайне обременительно и является экономичес­ки нерентабельным. Для обеспечения национальных интересов за рубежом американцы сделали упор не только на силовые, но и коммерческие методы, а также частично использовали про­светительскую деятельность миссионеров (которых заменили в XX в. транснациональные СМИ). Вместе с тем для местного на­селения стран, которые оказались в орбите влияния США, гос­подство последних означало не только широкомасштабную эк­спроприацию, но и насаждение элементов западной цивилиза­ции [39, с. 8].

Таким образом, отказавшисьот прежних, малоэффективных для XX столетия форм традиционного западного колониализ­ма, американский гегемонизм выдвинул принципиально новую кон­цепцию мировой империи.Политическая практика «открытых дверей» стала доктриной, приспособленной к силовому созда­нию новых рынкови так же, как и доктрина Монро, она вопло­щала идею «лабильных рубежей» американского влияния. Эта доктрина концептуально определяла мир как единый абстракт­ный мировой рынок, двери которого должны быть постоянно от­крыты для США.Причем Соединенные Штаты в односторон­нем порядке присваивали себе право на интервенцию, гаран­тирующую, что вышеуказанные двери никто не сможет закрыть. Это было вызвано в первую очередь тем, что экономическое раз­витие США непосредственно зависело и зависит от американско­го контроля над международными финансово-экономическими рынками. Внешняя политика Соединенных Штатов руковод­ствовалась и руководствуется «твердым убеждением и даже дог­матической верой в то, что от настойчивой и постоянно усили­вающейся экономической экспансии за рубеж зависит внутрен­нее благополучие Америки» [31, с. 189]. «Капиталистическая политическая экономия, — говорил У. Э. Уильяме, обосновав­ший экономическую целесообразность доктрины «открытых дверей», — органически империалистична» [31, с. 189].

Основными инициаторами расширения американского влияния и создания империи были могущественные финансово-экономичес­кие круги США.Контроль промышленников и финансистов над

формированием внешней политики, как писал Уолтер Лафебер в своей книге «Новая империя», имел своим результатом созда­ние де-факто, а не де-юре американской империи, в рамках которой Соединенные Штаты использовали экономическое преимущество для обеспечения своей гегемонии, не дискреди­тируя себя при этом традиционным колониализмом [31, с. 190-191).

Тяга к экспансии, имеющая свое основание в специфике американской экономики, обеспечила в XX веке преемствен­ность внешней политики всех американских администраций, соответствующих стратегическому курсу на создание империи. Нации, пытавшиеся оградить себя от американской экономи­ческой и политической агрессии, объявлялись носителями уг­розы американским национальным интересам. Все войны, ко­торые вели США, в том числе и «холодная», были производными от стремления захватить мировые рынки в соответствии с док­триной «открытых дверей».

Основным ее проводником, наряду с правительством Со­единенных Штатов, становятся транснациональные корпора­ции (ТНК), в которых после Второй мировой войны начинает доминировать американский капитал. По своей сути, они ста­новятся наследницами европейских Ост-Индских и Вест-Инд­ских компаний. Позднее инструментом проникновения США (и ведущих государств Европы) в национальные экономики других стран становятся международные финансовые органи­зации типа Всемирной торговой организации, Международно­го валютного фонда или Всемирного банка, а также разнооб­разные частные западные финансовые структуры.

Фактически «политика открытых дверей» была направлена на создание таких условий, при которых США, пользуясь сво­им военно-политическим и финансово-экономическим превос­ходством, будут в состоянии распространять американскую по­литическую, экономическую, финансовую, культурную и т.п. системы на весь мир, стандартизируя его в соответствии с со­бой. Как писал Шлезингер-младший: «Американцы поверили, что им действительно по силам перестроить мир по-новому...» [31,с.81].

Так возникла идея Нового Мирового Порядка, с ведущей ро­лью США, выступающих в качестве социально-политическо­го, экономического и культурного эталона, к которому должны стремиться все народы Земли. В связи с этим необходимо отме­тить, что большинство американцев глубоко убеждены в том, что они народ-мессия. В XVIII веке это нашло отражение в провиденческой теологии Джонатана Эдвардса, вХIХ веке — в теологии экспансии Джошуа Стронга, в XX веке — в проповеди ми­рового порядка Вудро Вильсона и призывах Джона Фостера Дал­леса к священной войне против коммунизма [31, с. 79].

В феврале 1991 года президент Соединенных Штатов Дж. Буш-старший заявил по этому поводу следующее: «Это ве­ликолепная идея: Новый Мировой Порядок, в котором разные народы объединяются друг с другом ради общего дела, для осу­ществления всеобщих стремлений человечества — мира и безо­пасности, свободы и правопорядка... Только Соединенные Штаты обладают как моральной выносливостью, так и средства­ми для того, чтобы поддерживать его» [43, с. 113]. Впрочем, по этому поводу раздавались и более откровенные заявления: «Судьба американского народа с самого начала предопределе­на самим Богом и ему суждено стать образцом подражания для всех остальных народов земного шара» [44, с. 455]. Рост амери­канского могущества укрепил в сознании американцев ощуще­ние собственного мессианства.

Первым президентом Соединенных Штатов, который на­чал руководствоваться в своей внешней политике данными идеями, был Вудро Вильсон. Именно он последовательно до­бивался того, чтобы США стали мировым арбитром. Его пра­вая рука, советник Э. Хауз, обратил внимание на стремление президента «захватить в свои руки моральное руководство че­ловечеством». Он оценил это стремление как «революцию» в американской внешней политике и окончание традиционно­го изоляционизма и невмешательства в дела Европы, как «за­кат старого порядка и поворот в международных отношени­ях» [45, с. 316]. Шлезингер-младший заметил: «...Вудро Виль­сон не мог заставить себя признаться в том, что, не допуская концентрации всей мощи Европы в одних руках, США руко­водствуются своими национальными интересами. Вместо это­го он представлял себя пророком некоего мира, пребывающе­го вне сферы действия реальной политики...» [31, с. 82]. Имен­но поэтому американский президент настойчиво повторял мысль: «Мы пришли спасти мир, дав ему свободу и справед­ливость» [31, с. 82].

Уже весной 1916 года В. Вильсон составлял конкретные пла­ны создания Всемирной ассоциации государств, где ведущую роль играли бы Соединенные Штаты (осенью 1918 г. он, в своих «14 пунктах», призвал к созданию Лиги Наций). Основой таких претензий американцы считали свою экономическую и финан­совую мощь, а также возрастающую военную силу [31, с. 321].

Главную роль в усилении могущества США сыграли британс­кие военные займы, побудившие американских банкиров пе­рейти от инвестиций на внутреннем рынке к предоставлению внешних займов, которые сделали Соединенные Штаты глав­ным банкиром мира. То есть шел процесс медленного, но неук­лонного вытеснения с господствующих позиций английского финансового капитала американским. Уже в 1916 году В. Ратенау отметил переход гегемонии в мировых финансах от Вели­кобритании к США и скорое преобразование Лондона в «фи­лиал Нью-Йорка» [38, с. 313].

Естественно, что европейцы не были в восторге от подоб­ных американских амбиций и относились к внешнеполитичес­ким демаршам Соединенных Штатов крайне настороженно. В связи с этим В. Вильсон в письме к Э. Хаузу писал: «Англия и Франция не имеют тех же взглядов на мир, которые свойствен­ны по известным причинам нам. Когда война окончится, мы сможем заставить их думать по-нашему» [45, с. 40J.

В соответствии с этим с односторонне провозглашенным пра­вом финансово-экономического и военно-политического вторже­ния во внутреннее национальное пространство любой страны, США заявили о необходимости централизованного устройства мира.После того как президент В. Вильсон провозгласил в 1917 году доктрину Монро мировой доктриной, а политику «от­крытых дверей» основным принципом организации мирового эко­номического пространства, начался процесс гомогенизации мира и его превращение в одно большое геополитическое пространство под контролем США.

Подобная геополитическая реорганизация мира позволила Со­единенным Штатам самым простым и надежным способом за­хватить мировые рынки, источники сырья и неограниченную, гло­бальную военно-политическую власть.

Именно поэтому после окончания Первой мировой вой­ны, и в о<