Геополитическая двойственность мира

ЗЕМЛЯ И МОРЕ

В своей работе «Земля и море. Созерцание всемирной исто­рии» классик немецкой политологии Карл Шмитт писал: «На­ряду с «автохтонными», т. е. родившимися на суше, существуют также «автоталассические», т. е. исключительно морем опреде­ляемые народы, никогда не путешествовавшие по земле и не желавшие ничего знать о твердой суше, которая являлась гра­ницей их чисто морского существования» [1]. Т. е. тем самым он проводил четкую границу между двумя фундаментально от­личными типами народов — народами сухопутными (автохтон­ными) и народами морскими (автоталассическими).

Данный феномен не случаен. Как известно, окружающая среда является одним из главных, определяющих факторов, формирующих сознание человека. Психологические особенно­сти того, кто родился, вырос и живет возле морского побережья (чья жизнь целиком зависит от моря), в значительной мере от­личается от того, кто родился, вырос и живет в глубине конти­нента (чья жизнь целиком зависит от суши). В первом случае над сознанием человека властвует архетип моря (океана), во вто­ром — архетип земли. Естественно, что это же относится и к со­обществам людей, прежде всего к этносам.

Морской (автоталассический) народ — это такой народ, чья жизнедеятельность практически полностью ориентирована на море и чья психология преимущественно формируется алгоритмами мор­ского (океанического) пространства. Соответственно сухопутный

(автохтонный) народ — это такой народ, чья жизнедеятельность и психология определяются пространством суши.

Мощное воздействие на глубинные пласты человеческого сознания (особенно на начальных этапах формирования чело­вечества) земли и моря сложно переоценить. Его последствия проявляют себя даже сейчас, когда технологическое развитие современной цивилизации разорвало непосредственную жиз­ненную и психологическую связь человека как с землей, так и с морем, изолировав его пространственно и духовно в рамках ис­кусственной среды урбанизированных мегаполисов.

Если ретроспективно взглянуть на процесс становления «морских народов», то та их часть, которая жила на побережье либо в его непосредственной близости, традиционно играла ведущую роль, определяя мировоззрение, экономику, полити­ку, культуру данной страны. Для этих доминирующих «прибреж­ных» социальных групп море было всей их жизнью: от ее начала и до конца. Самые активные и дееспособные их представители, уходя на кораблях в океан (будь то для рыбной ловли, торговли, грабежа, войны и т.п.), создавали материальную основу жизни тех, кто оставался на берегу. Жизнь последних в разнообразных ее формах также напрямую зависела от моря и была ориентиро­вана на него: они строили суда, планировали новые экспеди­ции, перерабатывали морские продукты, воспитывали будущих моряков и т.д.

Однако морская стихия всегда несла для человека (как су­хопутного существа) смертельную угрозу, держала в беспрестан­ном психологическом напряжении, каждый выход в море для него фактически был очередным фрагментом борьбы с окружа­ющим миром, причем не на жизнь, а на смерть. Так происходил естественный отбор. В подобных условиях выживали только сильные натуры с определенной духовно-психологической орга­низацией. Иные на берег не возвращались. Жизнь с постоян­ным ощущением опасности и потому ориентированная прак­тически во всем на борьбу, накладывала особый отпечаток на сознание «людей моря», вырабатывая у них в течение столетий особый психотип.

Гармоничного сосуществования с миром в таких условиях быть не могло. Громадное пространство океанов и их невероят­ная всесокрушающая мощь порождали в человеке ощущение собственной малости и ничтожности. Чтобы защитить и утвер­дить себя, он должен был бороться со всем, что его окружало. И эта борьба постепенно воспитывала в нем неудержимое стрем­ление к господству и покорению. Только так он мог преодолеть

страх, избавиться от постоянного ощущения своей ничтожнос­ти. Только так он мог жить. Итогом этого стало великое, непре­одолимое отчуждение «морских людей» от мира, в котором им приходилось существовать, породившее у них скрытое, неосоз­нанное стремление к его разрушению.

В открытом океане, как агрессивной, хаотической среде, не может быть общих, обязательных для всех законов. Закон и же­лезная дисциплина существуют только на корабле, как изоли­рованном, упорядоченном микромире. Все, что находится за бортом, может быть либо врагом, либо добычей, а на них зако­ны и правила, организующие жизнь команды корабля, не рас­пространяются. Таким образом возникают двойные стандарты. Вне судна все шатко и неопределенно. Океан, как враждебная человеку среда, существует для него за рамками каких-либо пра­вил и норм. Тут имеют смысл лишь сила и точный расчет. Имен­но поэтому такое большое значение приобретают механичес­кие устройства — техника, предназначенная дать человеку силу в борьбе с окружающим его миром.

Со временем вышеуказанные духовно-психологические установки приобретают определенную универсальность в рамках культуры «морских народов», впитываясь в их быт, нравы, жиз­ненную философию. Постепенно представления о мире и че­ловеке, возникшие на их основе, становятся незыблемыми и даже абсолютными, формируя социальную и политическую организацию «морских народов». Государства, которые они со­здают, по своей глубинной сути становятся огромными кораб­лями (над ними довлеет архетип «корабля»). Социальные мат­рицы малых групп, чья жизнь оказалась замкнутой в корпусе покинувшего землю судна, постепенно переносилась на «мор­ские народы» в целом. Здесь присутствует та же четкость орга­низации и управления, порядок даже в самых мельчайших де­талях, ярко выраженный корпоративный дух и единая целена­правленность общих усилий. Соответственно все, что находится за бортом такого корабля-государства, воспринимается его командой либо в качестве угрозы (врага), либо в качестве добы­чи, а сам корабль — надежным инструментом противостояния внешнему миру (агрессивной среде).

Впрочем, необходимо отметить, что возникновение «морс­ких народов» в контексте мировой истории произошло лишь на определенном этапе технологического развития в судостроении. Именно возможность безбоязненно не видеть берега, оконча­тельный психологический отрыв от суши (как архетипического символа безопасности), способность преодолевать моря, а затем и океаны, создала феномен «морских народов» как некой исторической силы. До этого момента человеческая история со­здавалась лишь «сухопутными народами».

Последние можно рассматривать в качестве своеобразных организмов, глубоко ушедших своими корнями в ту землю, на которой они произрастают. Эти «корни» обладают как матери­альной, так и духовно-психологической природой. В первом случае вся жизнедеятельность народа (т.е. деятельность, обес­печивающая его физическое существование) непосредственно связана с землей через взаимный обмен: человек отдает земле свой труд, а взамен получает от нее продукты. Таким образом, возникает своеобразное гармоничное сосуществование, при котором земля является для человека «матерью-кормилицей», которую он должен беречь.

В духовно-психологическом плане отношения между зем­лей и человеком приобретают интимную, сакральную сущность: земля дает ему жизнь и в нее же он уходит после своей смерти. В человеческом сознании образ ее гигантской мощи и силы не несет угрозы, а обладает защитными, охранительными свойства­ми. Именно так новорожденный младенец воспринимает свою мать. Вся духовная сфера «сухопутных народов» основана на этой родственной связи с ней, точно так же как и культура, вос­певающая и обожествляющая землю, через открытие в ней не только явных материальных, но и скрытых мистических свойств. Естественно, что здесь нет той непримиримой борьбы, которая возникает между человеком и чуждой, враждебной ему морс­кой стихией, а в более глубоком понимании — между челове­ком и окружающим его миром. В данном случае отношения между ним и землей основаны на освященном традицией со­трудничестве. Алгоритм данного гармоничного сосуществова­ния естественным образом распространяется не только на ок­ружающую человека природу, но и окружающих его людей. Так возникает дух коллективизма, основой которого является об­щая «Мать-земля».

Симбиоз родной земли и родной семьи (рода) создает в кол­лективном сознании «сухопутных народов» один из главнейших образов — образ Родины, отражающий в себе сакральную связь земли и рода (народа), всю глубину древнейшего архетипа зем­ли и вросшего в нее (духовно и материально) рода (народа). Именно поэтому понятие «Родины» у них не сводится, в отли­чие от «морских народов», лишь к месту рождения человека или стране, где ему принадлежит земельный участок, а несет в себе более глубокое значение.

В узкой символической форме (связанной с социальными аспектами жизни) объективацией архетипа земли у «сухопут­ных народов» является образ «дома» — места, где начинается и заканчивается жизнь человека, где продлевается его род, где раз­ворачивается во времени и пространстве бытие его семьи (для «морских народов» аналогичное значение имеет образ «кораб­ля»). Организационная матрица «дома» (как домохозяйства, в рамках которого взаимодействует определенное количество людей) естественным образом накладывается на общественную и экономическую организацию «сухопутных народов», а пси­хологическая матрица «семьи» (определяющая прежде всего аспект управления) формирует государственное устройство.

Из вышеизложенного следует, что фундаментальные отли­чия между автохтонными и автоталассическими народами преж­де всего проявляются в духовно-психологической сфере (ми­ровосприятие, отношение к миру, ценности и т.п.), с которой тесно переплетена их материальная жизнь: социально-полити­ческая организация, экономическая деятельность, культура и т.д. Т. е. все многообразие миров автохтонных и автоталасси-ческих народов, а также их конгломератов представляют собой противоположности.

Именно поэтому является вполне естественным такой фено­мен, как перманентное противостояние автохтонных и автота-лассических народов и их цивилизаций. В связи с этим К. Шмитт подчеркивал: «Всемирная история — это история борьбы конти­нентальных держав против морских и морских против континен­тальных» [1].

Естественно, что и между автохтонными народами велись войны, так же как воевали между собою автоталассические на­роды, однако эти войны были спорадичными и не имели анта­гонистического характера. Они были борьбой за лидерство в рамках одного мира, в котором духовно-психологические и ма­териальные основы соперников были идентичными.

В свою очередь, войны между автохтонными и автоталас­сическими народами выступают фрагментами перманентного противостояния несхожих миров (континуумов) Суши и Моря, которые пытаются уничтожить друг друга.

Как автохтонные государства, так и автоталассические за столетия непрекращающегося противостояния выработали свой определенный метод (стиль) борьбы. Конфликт Суши и Моря — это противоборство двух глобальных, непохожих стратегий, обеспечивающих своим носителям победу и дальнейшее господ­ство. Для «сухопутных народов» этой стратегией является совокупность определенных принципов, формирующих алгоритм теллурократии, а для морских — талассократии.

Теллурократия («сухопутное могущество») основана на фиксированности пространства и устойчивости его качественных ориентации и характеристик. А. Дугин таким образом характе­ризует теллурократию: «На цивилизационном уровне это воп­лощается в оседлости, в консерватизме, в строгих юридических нормативах, которым подчиняются крупные объединения лю­дей — рода, племена, народы, государства, империи. Твердость Суши культурно воплощается в твердости этики и устойчивос­ти социальных традиций. Сухопутным (особенно оседлым) на­родам чужды индивидуализм, дух предпринимательства. Им свойственны коллективизм и иерархичность» [2, с. 16].

Талассократия («морское могущество») основывается на противоположных факторах. «Этот тип динамичен, подвижен, склонен к техническому развитию. Его приоритеты — кочев­ничество (особенно мореплавание), торговля, дух индивидуаль­ного предпринимательства. Индивидуум как наиболее подвиж­ная часть коллектива возводится в высшую ценность, при этом этические и юридические нормы размываются, становятся от­носительными и подвижными» [2, с. 16].

ЗАПАД: ЭКСПАНСИОНИСТСКИЕ ИМПЕРАТИВЫ ТАЛАССОКРАТИИ

По воле исторической судьбы Запад на данный момент пред­ставляет собой конгломерат этносов, среди которых господству­ют автоталассические. Несмотря на присутствие в его рамках автохтонных этнических групп, определяющее значение на За­паде традиционно имеют «народы моря» — британцы и амери­канцы (англосаксы).

Таким образом, талассократия стала фундаментальной ос­новой геостратегии Запада. Сама его история представляет со­бой процесс развития, в ходе которого были «задавлены» в за­родыше все возможные альтернативы.

Основная историческая линия развития западной талассо­кратии идет от итальянских городов-государств (начиная с эпо­хи раннего Возрождения) к современным Соединенным Шта­там Америки, через Нидерландские Соединенные Провинции и Британскую империю. Эти государства и их народы, на основе идентичности духовно-психологических, социально-политических и экономических сфер, представляют собой отдельные этапы (фрагменты) развития единого целого — западной цивилизации.

Именно народы вышеперечисленных стран сделали основой своего могущества «морскую силу», которая позволила им на века занять доминирующие позиции на Западе, а затем и в мире. Очень важным моментом в становлении талассократии является постепенное, но неуклонное расширение площади территорий, подконтрольных сначала отдельным западным талассократическим государствам, а затем Западу как единому цивилизационному целому. Если на начальном этапе его су­ществования итальянские города-государства создали импе­рию, для которой первостепенное значение имело Средизем­ное море и транспортные коридоры в Ост-Индию, то на его современном этапе развития, который репрезентуют США, «жизненно-важные интересы» Запада распространились на весь мир, охватив собой все океаны и континенты.

Непрекращающаяся экспансия, безграничное расширение становятся главной особенностью геополитической (и не толь­ко) стратегии Запада. Как писал по этому поводу О. Шпенглер, «фаустовская культура (т.е. западная. — Авт.) была в сильней­шей степени направлена на расширение, будь то политическо­го, хозяйственного или духовного характера; она преодолевала все географически-материальные преграды; она стремилась без какой-либо практической цели, лишь ради самого символа, до­стичь Северного и Южного полюсов; наконец, она превратила земную поверхность в одну колониальную область и хозяйствен­ную систему. То, чего от Мейстера Экхарта до Канта желали все мыслители — подчинить мир «как явление» властным притяза­ниям познающего Я, — делали все вожди. Безграничное было исконной целью их честолюбия: мировая монархия великих Салических императоров и Штауфенов, планы Григория VII и Иннокентия III, империя испанских Габсбургов, «в которой не заходило солнце», и тот самый империализм, из-за которого ведется далеко еще не законченная война» [3, с. 522].

Раскрывающаяся в безудержной экспансии энергия запад­ного человека была направлена на преодоление всего, что ока­зывалось у него на пути, на покорение всего, к чему он был в состоянии добраться. Мир для западного человека, на опре­деленном этапе его становления, предстал дихотомированным на него самого, и то, чем он должен овладеть и что должен себе подчинить. Борьба как таковая и стремление к абсолютному господству стали главным содержанием его жизни. «Преодоле­ние сопротивлений есть... типичный стимул западной души», — провозглашаете. Шпенглер[3,с.497]. «Все фаустовское, — до­бавляет он, — стремится к господству» [3, с. 526—527].

«Случайные, непродолжительные и разноплановые контак­ты между цивилизациями уступили место непрерывному, все­поглощающему однонаправленному воздействию Запада на все остальные цивилизации», — констатирует Самюэль Хантинг­тон [4, с. 65]. В подтверждение своего вывода он приводит сле­дующие исторические факты: «В последние годы девятнадца­того века обновленный западный империализм распространил влияние Запада почти на всю Африку, усилил контроль над Индостаном и по всей Азии, и к началу двадцатого века прак­тически весь Ближний Восток, кроме Турции, оказался под пря­мым или косвенным контролем Европы. Европейцы или быв­шие европейские колонии (в обеих Америках) контролирова­ли 35 % поверхности суши в 1800 году, 67 % в 1878 году, 84 % к 1914 году. К 1920 году, после раздела Оттоманской империи между Британией, Францией и Италией, этот процент стал еще выше» [4, с. 65].

Однако стремление к господству для западного человека в значительной мере ассоциируется со стремлением к обладанию всеми богатствами земли. Мир превращается для него в арену борьбы за все, что имеет, по его мнению, какую-либо ценность. Как писал Шлезингер-младший: «Корысть куда более, чем воз­вышенные чувства, была присуща европейской диаспоре. И то, что в прежние века было проявлением хищнической натуры от­дельных авантюристов, добывавших пряности, золото и меха, в конце XIX в. стало считаться благом для нации в целом» [5, с. 176].

Одновременно с этим ценности западного человека в его глазах становятся единственным основанием для существова­ния мира. Покоряя его, он стремится «исправить» (изменить) мир в соответствии со своими духовно-психологическими осо­бенностями, т. е. своим мировоззрением, мировосприятием, ми­роощущением и т.д., которые возводятся в аксиому — закон, обязательный для всех, основу сущего. Все, что не отвечает этому закону и что не способно измениться в соответствии с ним, по мнению западного человека, подлежит уничтожению. «Во вре­мя европейской экспансии андская и мезоамериканская циви­лизации были полностью уничтожены, индийская, исламская и африканская цивилизации покорены, а Китай, куда проник­ло европейское влияние, оказался в зависимости от него, — за­мечает С. Хантингтон. — Лишь русская, японская и эфиопс­кая цивилизации смогли противостоять бешеной атаке Запада и поддержать самодостаточное независимое существование. На протяжении четырехсот лет отношения между цивилизациями

заключались в подчинении других обществ западной цивили­зации» [4, с. 65-66]. С ним соглашается Шлезингер-младший: «В течение девяти столетий после первого крестового похода западная цивилизация занималась многотрудным и опасным делом — проникала в незападные общества, с тем чтобы изме­нить их. На протяжении восьми из последних девяти веков эта агрессивная деятельность осуществлялась без всякого теорети­ческого обоснования» [5, с. 173].

Океан, как основная жизненная среда господствующих автоталассических народов Запада, способствовал вольному про­явлению их экспансионистской деятельности. Открытое про­странство мировых океанов, лишенное каких-либо естествен­ных препятствий и государственных суверенитетов, стало главным условием постоянно расширяющегося влияния запад­ной цивилизации. Анализируя данную особенность, С. Хантинг­тон приходит к выводу, что: «Непосредственной причиной экс­пансии Запада была технология: изобретение средств океанс­кой навигации для достижения далеких стран и развитие военного потенциала для покорения их народов. «...В большей мере, — заметил Джофри Паркер, — подъем Запада обуславли­вался применением силы, тем фактом, что баланс между евро­пейцами и их заокеанскими противниками постоянно склонял­ся в пользу завоевателей; ...ключом к успеху жителей Запада в создании первых по-настоящему глобальных империй заклю­чался именно в тех способностях вести войну, которые позже назвали термином «военная революция». <...> Запад завоевал мир не из-за превосходства своих идей, ценностей или религии (в которую было обращено лишь небольшое количество пред­ставителей других цивилизаций), но скорее превосходством в применении организованного насилия» [4, с. 66]. При этом его проникающие¹ империи, в конце концов слившиеся в одну еди-

^{1 Учитывая принципиальную разницу между природой талассократических и теллурократических империй, необходимо отметить, что первые имеют проникающие свойства, а вторые — поглощающие.}

^{Проникающие империи создавались западными государствами для ус­тановления контроля над определенными участками земной поверхности и «туземными народами» с целью их использования в соответствии со сво­ими национальными интересами. По сути, империя проникающего типа — это достаточно эффективный механизм широкомасштабной экспроприа­ции метрополией ресурсов и материальных ценностей своих колоний. Покоренные народы для талассократической имперской нации всегда ос­тавались второсортным человеческим материалом, чем-то чуждым и враж­дебным, чем-то таким, что необходимо держать в железной узде и нещадно эксплуатировать с целью получения максимальной выгоды, а если это целесообразно, то и безжалостно уничтожать.}

^{Становление поглощающих империй, как правило, представляло со­бой процесс приобщения к имперскому территориально-этническому ядру новых земель и народов с последующим их встраиванием в общую конст­рукцию империи. В таких условиях использование понятий «метрополия» и «колонии» является некорректным, так как имперская нация и покорен­ные ею народы ничем не отличаются в своем статусе и правах. Они равны перед лицом имперской власти, которая их не дифференцирует по расо­вой, этнической или культурной принадлежности. При этом поглощенные территории и подчиненные народы не рассматриваются как объект нещад­ной эксплуатации в пользу территориально-этнического ядра империи, т.к. выступают не в качестве чего-то «чужого» и «низшего» (удерживаемого силой для использования с определенной практической целью), а как ее новообретенные, составные части.}

ную — западную, упорядочивали пространство в соответствии с номосом1 моря. О. Шпенглер подчеркивал: «Бесконечное про­странство, как прасимвол, во всей своей неописуемой мощи вступает здесь в круг деятельно-политического существова­ния...» [3, с. 364]. По этому поводу К. Шмитт высказался таким образом: «Столь поразительная, беспрецедентная простран­ственная революция, какая имела место в XVI—XVII веках, дол­жна была привести к столь же неслыханному, не имеющему ана­логов захвату земель. Европейские народы, которым открылись тогда новые, казавшиеся бесконечными пространства, и кото­рые устремились в даль этих пространств, обходились с обнару­женными ими неевропейскими и нехристианскими народами как с бесхозным добром, которое становилось собственностью первого попавшегося европейского захватчика. Все завоевате­ли, будь то католики или протестанты, ссылались при этом на свою миссию распространения христианства среди нехристи­анских народов» [1].

«Позднее, — продолжает он, — в XVIII и XIX веках, задача христианской миссии превратились в задачу распространения европейской цивилизации среди нецивилизованных народов. Из таких оправданий возникло христианско-европейское меж­дународное право, т. е. противопоставленное всему остальному миру сообщество христианских народов Европы. Они образо­вали «сообщество наций», межгосударственный порядок. Меж­дународное право было основано на различении христианских

^{1 Номос — организация пространства после его захвата путем распре­деления и использования в соответствии с определенным алгоритмом.}

и нехристианских народов или, столетием позже, цивилизован­ных (в христианско-европейском значении) и нецивилизован­ных народов. Нецивилизованный в этом смысле народ не мог стать членом данного международно-правового сообщества; он не был субъектом, а только объектом этого международного пра­ва, т. е. он принадлежал одному из цивилизованных народов на правах колонии или колониального протектората» [1].

Выходит, что смысл и назначение западной системы меж­дународного права состояли именно в разделе и распределении незападной земли между западными странами. Поэтому евро­пейские народы, несмотря на множество противоречий между собой, были едины в своем видении неевропейских земель как пустой территории, т. е. как объекта захвата и использования в собственных целях. По этому поводу О. Шпенглер высказывался очень откровенно: «Европеец хочет управлять миром по своей воле» [6, с. 663].

[1] Шмитт К. Земля и море: Созерцание всемирной истории, http:// resist.gothic.ru/index.html

[2]Дугин А. Основы геополитики: Геополитическое будущее России. — М.:Арктогея, 1997.

[3] ШпенглерО. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. Т. 1. Гештальт и действительность. — М.: Мысль, 1993.

[4] Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. — М.: ООО «Издатель­ство ACT», 2003.

[5] Шлезингер-младший A.M. Циклы американской истории. — М.: Издательская группа «Прогресс», «Прогресс-Академия», 1992.

[6] ШпенглерО. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. Т. 2. Всемирно-исторические перспективы. — Минск.: Попурри, 1999.