Ложная война на Западе и истинный натиск на Восток

Польша отказалась вести переговоры с Германией, и последняя 1 сентября 1939 года объявила ей войну. 27 сентября 1939 года пала Варшава. По решению покоривших Польшу варваров стра­на была разделена пополам, а население стали рассматривать как мятежное — немцы сделали то, что они сделали, а русские использовали свои обычные методы, предварительно расстре­ляв в затылок 22 тысячи представителей польской интеллиген­ции — офицеров, интеллектуалов, чиновников, трупы которых зарыли в землю неподалеку от Катыни.

Что же в это время делала благородная Британия, раструбив­шая на весь мир, что гарантирует независимость «мужествен­ной польской нации»? Ничего. Она бесстрастно наблюдала за происходящим.

Все повторялось: когда разразилась война, Чемберлен вы­звал к себе Черчилля и назначил его первым лордом адмирал­тейства — то есть доверил ему тот самый пост, с высоты которо­го он столь же бесстрастно в 1915 году наблюдал за гибелью «Лузитании» в расчете на то, что эта трагедия заставит США вступить в войну.

Формально Британия теперь была обязана объявить войну и России, но она, конечно, этого не сделала. Джозеф Кеннеди, американский посол в Лондоне, очарованный хитроумием британской дипломатии, спросил Черчилля — почему. Тот отве­тил: «Опасность для мира исходит от Германии, а не от Рос­сии...» (179)

Во время польской кампании численность франко-британ­ских сил на Западном фронте равнялась полутора миллионам солдат и офицеров. Этим армиям противостояли 350 тысяч немцев. Ясно, что у союзников просто не было никакого жела­ния воевать. Вместо бомб союзные самолеты сбрасывали на Германию листовки, в которых немецкое население уверяли в том, что союзники воюют не с ним, а с его правителями (180). Королевские военно-воздушные силы получили строжайший приказ — не бомбить скопления наземных сил противника, и этот приказ оставался в силе вплоть до апреля 1940 года. «Когда некоторые члены парламента начали требовать от пра­вительства бомбардировок немецких военных заводов в Швар­цвальде, сэр Кингсли Вуд (министр авиации) дал таким требо­ваниям суровую отповедь: "Вы понимаете, что это частная собственность?"» (181)

Тем временем блокада Германии оставалась чисто формаль­ной; в течение войны нацистский режим по самым разнообраз­ным каналам снабжал свои предприятия сырьем со всего мира.

12 октября Гитлер впервые публично обратился к Британии с мирными предложениями: помимо желания достичь взаимо­понимания, он заговорил о возможности переселения евреев в находившуюся под германским контролем Польшу. Британия отвергла это обращение.

10 февраля 1939 года умер папа римский Пий XI; Пачелли, старый дипломатический лис Ватикана и бывший нунций в Гер­мании, был избран следующим папой 12 марта и принял имя Пия XII.

В конце ноября Пачелли решил искупить некоторые прокля­тые ошибки прошлого. И он начал действовать, согласившись стать связующим звеном между католическим сопротивлением в Германии и британским министерством иностранных дел, — речь шла об очередной серьезной попытке физического устра­нения фюрера. «Опасность такого заговора для папы, курии и всех сил, союзных Ватикану, едва ли можно преувеличить» (182). 5 декабря он пригласил британского министра Осборна в Ватикан и передал ему следующую информацию от немецких антифашистов: (1) на следующую весну Гитлер планирует начать крупное наступление на западе, и (2) это наступление не состо­ится, если верхушке германского генералитета удастся сверг­нуть гитлеровский режим, при условии — на этом особенно на­стаивали будущие немецкие мятежники — британских гарантий почетного для Германии мира.

Осборн передал полученные сведения министру иностран­ных дел лорду Галифаксу, который в свою очередь сообщил их премьер-министру Невиллу Чемберлену. Все эти заговоры про­тив Гитлера только раздражали и смущали британцев; они пока не желали смерти драгоценному плоду своих усилий, потрачен­ных на сотворение фюрера; во всяком случае, британцы не же­лали ему такой скорой и преждевременной смерти. Правители Британии саботировали предложенный заговор. Осборн жало­вался папе, что заговор «безнадежно туманен», а Галифакс ли­цемерно сокрушался по поводу того, что Британия не сможет сотрудничать с немецкими заговорщиками до тех пор, пока они не покажут ей свое лицо и не представят четкую програм­му своих намерений. Папа продолжал настаивать, но Осборн, проинструктированный своими начальниками, не стал вести долгие переговоры. «Если вы желаете сменить в Германии пра­вительство, — без обиняков заявил он Пачелли, — то можете де­лать это и дальше. Я же не вижу возможности заключить мир до тех пор, пока неизменной сохраняется немецкая военная ма­шина» (183).

Тем не менее союзники отказывались вести активные воен­ные действия — в народе эту войну называли drole de guerre; «странной», «чудной» или «сидячей» войной — Sitzkrieg.

В течение двух месяцев — с апреля по май 1940 года — Гитлер оккупировал Норвегию и Данию. Первого мая началось втор­жение во Францию и Нидерланды. Девять месяцев «сидячей» войны канули в прошлое.

Наконец, после долгого и томительного — с 1934 года — пребывания в бездействии партия войны была вызвана на авансце­ну для дальнейшего представления британской комедии масок: пришло время Уинстона Черчилля (см, рис. 5.2). Вопреки тому, что старались внушить публике с помощью яростных открытых дебатов, смена караула между Чемберленом и Черчиллем про­шла на удивление гладко: действительно, эти двое всего лишь до­вели до логического конца заговор, который был плодом их же совместных усилий в течение многих лет (184): 10 мая 1940 года Уинстон Черчилль надел шлем империи, став премьер-минист­ром, главным поборником антифашистского крестового похода. Удивительный факт — подавляющее большинство либеральных историков очень редко (лучше сказать, никогда) интересова­лись следующим простым вопросом: если вся та вражда и разно­гласия между отдельными представителями британского истеб­лишмента в отношении Германии были реальными, а не мнимыми, то почему тогда Черчилль, твердолобый противник Германии, оставил в кабинете министров и в разведке большую часть ближайших сподвижников Чемберлена (185)? Действи­тельно, он сохранил на прежних постах тех самых умиротвори­телей, тех самых якобы профашистски настроенных политиков прошлой эпохи, многие из которых всегда были «его людьми» (например, Сэмюэл Хор), продолжать заниматься тем, чем они, проявляя непревзойденные способности, занимались все пред­шествовавшие годы, то есть дурачили нацистов перспективой заключения союза, — вводили их в заблуждение, чтобы напра­вить рейх против России и получить запас времени, в течение которого можно было бы втянуть в войну американцев.

15 мая пала Голландия. Проявив милосердие, Гитлер 24 мая позволил союзникам эвакуировать в Британию из Дюнкерка от­ступающий франко-британский контингент — 375 тысяч солдат и офицеров, треть которых были французы. Бельгия капитули­ровала 27 мая, а 14 июня 1940 года нацисты вошли в Париж.

Взорвав динамитом достопамятный вагон в Компьене близ Парижа, в котором в ноябре 1918 года Эрцбергер подписал уни­зительную для Германии капитуляцию, немцы оккупировали се­вер Франции, с тем чтобы внимательно следить за Британией, отдав остальную часть страны своим «коллаборационистам», ге­нералу Петену, вероятно, в награду за то, что победа нацистов оказалась такой легкой и скорой.

Как премьер-министр, Черчилль теперь становится главным режиссером-постановщиком маскарада: имея за плечами три­дцатилетний опыт работы в разведке и обладая блестящим та­лантом к театральным жестам, он как нельзя лучше подходил для организации финального, самого рискованного акта разыг­рываемого спектакля. Настало время снова пустить в ход козыр­ного туза — Виндзора.

Теперь идея состояла в том, чтобы создать плацдарм фиктив­ного британского умиротворения на Пиренейском полуостро­ве. Приманкой и должен был стать Виндзор. В тот момент Эду­ард в чине генерал-майора служил в штабе объединенного союзного командования, находившемся в Париже. 16 мая он внезапно, без разрешения вышестоящих начальников, «дезер­тировал со своего поста — такой поступок подлежал военно-по­левому суду — и вместе с герцогиней отбыл на юг Франции» (186). То, что с поверхности казалось безумным актом бегства от наступавших немецких дивизий, на деле оказалось секрет­ной миссией в нейтральной Испании. 20 июня Эдуард всплыл в Барселоне.

Приблизительно в то же самое время, 19 мая, Черчилль на­значает Сэмюэла Хора британским послом в Мадриде; бывшего умиротворителя, которому доверяли нацисты.

Более того, через Швецию британцы в конце мая подброси­ли нацистам дезинформацию о том, что основное ядро умиро­творителей, оппозиционных Черчиллю, группируется вокруг Галифакса (187). Мнимый раскол британского истеблишмента на два противоборствующих клана, каковое уже однажды ис­пользовалось для внедрения Требича в 1920 году, на этот раз был в новом, куда более грандиозном масштабе приспособлен для постановки последнего действия в великом обмане Третье­го рейха (см. рис. 5.2), — и не случайно, что за кулисами обеих операций стоял все тот же Черчилль.

Двойные агенты типа барона де Роппа в то время убеждали нацистов в том, что «только после крупных сражений, в кото­рых исчезнут последние сомнения в военной мощи Германии», партия мира сможет опрокинуть кабинет Черчилля (188).

Нацисты поверили всему: они много лет преданно смотрели в глаза лидеров этой партии, бросавшей огромную тень на все британское общество: дипломатический корпус, разведыватель­ные службы и весь правящий класс. Все они были, так или ина­че, вовлечены в те или иные фашистские движения, готовые со­вершить переворот, если состоится вторжение в Британию и она будет принуждена к миру. Таких фашистских групп было множество, и назывались они по-разному — «Связь», «Правый клуб», «Нордическая лига»... (189) Но лишь немногие из них бы­ли настоящими движениями.

3 июля Виндзор был уже в Лиссабоне — там он и стал ждать приезда нацистов. Он остановился в доме своих богатых порту­гальских друзей, связанных с германской разведкой. Принц много говорил, и содержание всех его разговоров немедленно передавалось в Берлин для сведения Риббентропа. Утверждали, что 12 июля принц рекомендовал нацистам, не жалея сил, бом­бить Британию, для того чтобы вынудить ее пойти на немедлен­ный мир с Гитлером (190).

С 10 июля 1940 года люфтваффе начало бомбить британ­ские порты и тыловые базы. Воззвав «еще раз к разуму и здра­вому смыслу», Гитлер предложил Британии мир в своем обра­щении от 19 июля 1940 года. И снова Британия ответила отказом. За три дня до этого фюрер насторожил своих генера­лов, приказав им подготовить план вторжения в Британию че­рез Ла-Манш, — то была великая нацистская мистификация, на­званная операцией «Морской лев» (Seelowe): естественно, Гитлер не собирался осуществлять ее на деле. И Черчилль пре­красно это понимал (191).

Потом, в конце июля, в Лиссабоне приземлился высокопос­тавленный нацистский представитель. Документы, касающие­ся этой миссии, были строго засекречены самим Черчиллем (192), достоянием гласности стали лишь несколько шифрован­ных донесений. Из заслуживающей доверия реконструкции данных следует, что Вальтер Шелленберг, один из ведущих дея­телей нацистской разведки, присоединился в Лиссабоне к сво­ему шефу Рейнгарду Гейдриху ни много ни мало для того, чтобы сопровождать заместителя фюрера Рудольфа Гесса, прилетев­шего из Германии для завершения раунда предварительных секретных переговоров с герцогом — давним знакомым Гесса с 1937 года (193).

О чем они говорили 28 июля, неизвестно, но содержание пе­реговоров становится понятным из дальнейшего развития во­енных событий и из заявлений, сделанных герцогом своей сви­те: именно что в данный момент он не готов рисковать гражданской войной в Британии ради возвращения трона, но бомбежки могут образумить Британию и, возможно, подго­товят страну к его скорому возвращению с Багамских островов, управление которыми он в тот момент принял по предложе­нию Черчилля. 1 августа 1940 года Виндзоры сели в Лиссабоне на лайнер, направлявшийся в Карибское море, и окончательно сошли с политической сцены.

«Недовольный скромными результатами рейдов люфтваффе, [в тот же день Гитлер] объявил о своем намерении ужесточить кампанию и приказал беспощадно и непрерывно бомбить Анг­лию, этой воздушной войне он присвоил кодовое название «Ор­линый налет» («Adlerangriff») (194). Этот план был представлен как своего рода громоподобная преамбула к воображаемому вторжению в Британию, каковое, будучи по самой своей приро­де чистым блефом, была, соответственно, отложена Гитлером на неопределенный срок. Воздушная битва над Британией, кото­рую Гитлер начал с нескрываемой неохотой, началась 13 августа. Гитлер никогда не желал всерьез воевать с Британией, очевид­но, что и в этот момент он не готовился к войне с нею: Германия имела в Атлантике всего десять подводных лодок, а ее бомбарди­ровщики были непригодны для широкомасштабной воздушной войны. «Ясно, что ее военно-воздушные силы никогда не пред­назначались для такой цели» (195). Неудивительно, что «Орли­ный налет» потерпел фиаско — официально он был отменен 17 сентября, спустя 36 дней после начала воздушной битвы за Англию, a de facto налеты закончились 10 мая 1941 года после об­мена бессистемными воздушными рейдами с противником.

Виндзор отлично послужил целям Черчилля: он спровоци­ровал Гитлера на тот «воздушный разбой», которого Черчилль ждал как манны небесной с 1934 года и который он — с осени 1939 года — предъявлял как главный козырь американцам в сво­их попытках втянуть их в войну Почти два года Черчилль шан­тажировал Соединенные Штаты, грозя, что Британия может сдать свой флот Гитлеру, если тот бомбежками принудит ее к ка­питуляции. «Британцы ежечасно, — предсказывал посол Кенне­ди, — будут измышлять способы запутать нас в свои сети» (196).

Правда, однако, заключалась еще и в том, что Британии вой­на стоила полтора миллиарда долларов в месяц, — повторялся сценарий Первой мировой войны: Америку надо было всеми си­лами заманить в британскую евразийскую интригу. Но Рузвельт и стоявшие за его спиной клубы не нуждались в убеждении — с 1938 года они перевооружились, причем сделали это в колос­сальных масштабах; того, чего не удалось добиться с помощью «Нового курса», добились с помощью перевооружения: после игры в русскую рулетку с Монтегю Норманом в 1929 году, Аме­рика в следующем десятилетии получила десятимиллионную безработицу. Со временем Америка подобрала их — по одному — и одела в хаки, превратив к 1940 году резервную армию безра­ботных в вымуштрованную боеспособную армию из одиннадца­ти миллионов Джи-Ай. Соединенные Штаты рвались в бой.

После бесславной кончины немецких репараций в 1932 году американцы поклялись, что не будут продавать оружие воюю­щим и агрессивным странам, а если и будут, то только за налич­ные деньги. Однако в 1939 году законодательство было пересмо­трено, и американцы снова начали продавать оружие воюющим странам, а к концу 1940 года, под давлением неплатежеспособ­ной Британии, американцы согласились продавать оружие в кредит. «Предположим, что у моего соседа горит дом, — с пафо­сом говорил Рузвельт в обращении к американскому народу 7 де­кабря 1940 года.— Я не стану говорить ему: «Мой шланг стоит 15 долларов... Мне не нужны 15 долларов — я хочу, чтобы ты вернул мне шланг, когда пожар будет потушен» (197). Этот об­разчик задушевной притчи обернулся законом от 6 января 1941 года, — известным как соглашение о ленд-лизе, два месяца спустя ратифицированном конгрессом, — Черчилль, безмерно довольный таким ходом событий, назвал новый закон «самым бескорыстным актом в истории нашего народа». «Мы долж­ны, — вторил ему Рузвельт, — стать великим арсеналом демокра­тии» (198).

После этого американская администрация даже не потруди­лась отклониться от процедур 1916 года: американское прави­тельство настояло на военно-морском конвоировании карава­нов кораблей с оружием и военными материалами для Британии, имея в виду «войну» с нацистскими подводными лод­ками (199). Однако необходимость в дополнительном законе от­пала, так как через четыре дня после Перл-Харбора, 11 декабря 1941 года, Гитлер объявил войну Соединенным Штатам.

Тем временем, с января по апрель 1941 года, мнимая британ­ская партия мира продолжала таинственно подмигивать нацис­там (200).

Подготовка плана «Барбаросса» завершилась 18 декабря 1930 года; предварительная дата наступления была назначена на середину мая 1941 года.

В апреле 1941 года британцы информировали Сталина

ответил

о приближении германского нападения. «Пусть идут, красный царь, — мы готовы их принять!» (201)

Однако с марта по июнь 1941 года военные действия немцев в Средиземноморском бассейне были настолько успешными, что британское министерство иностранных дел всерьез озабо­тилось перспективой полного крушения всей оборонительной системы на Среднем Востоке. В мае 1941 года, после побед Роммеля в Киренаике*

* Восточная Линия.

и успешной десантной операции на Крите, немецкие самолеты стали садиться на аэродромах в Ираке; дальнейшее развертывание германских воздушно-десантных войск в Сирии, Ираке и Иране могло отрезать Британию от источни­ков нефти и позволить немцам, пройдя через Индию, соеди­ниться с японцами, воюющими на азиатских театрах военных действии.

Но 10 мая 1941 года исчез Рудольф Гесс.

Куда он исчез, каким образом и что случилось с ним потом, не знает никто. История о том, что, опасаясь войны на два фрон­та, ревнуя к растущей близости своего заместителя Бормана к Гитлеру, сумасшедший Гесс по собственному капризу решился на трудный перелет в Шотландию, чтобы встретиться с кликой умиротворителей, сбился с курса, выпрыгнул, рискуя жизнью, из фонаря кабины с парашютом, приземлился на поле, вывих­нул лодыжку и представился какому-то изумленному шотландско­му пахарю капитаном Альфредом Горном, — не более чем деше­вый миф, сфабрикованная ложь, которую ни британцы, ни нацисты, ни лояльные им архивисты никогда не пытались оп­ровергнуть.

На самом деле представляется, что было два Гесса (202), два самолета, вылетевших с разных аэродромов (203), два комплек­та военной формы (204), самозванец, сидевший в тюрьме Шиандау (205), и страдающий амнезией, ступорозный обвиня­емый в Нюрнберге (206), последовательно признаваемый пси­хиатрической экспертизой союзников «слабоумным аутичным психопатом», «симулянтом», «загадочным случаем» или «шизоидом» (207). Человек, который двадцать восемь лет отказывал­ся от встречи с женой и умерший при загадочных обстоятельствах — вероятно, задушенный «специалистами» (208) — за день до своего предполагаемого освобождения в 1987 году.

Но какова бы ни была истина, факты ясно говорят сами за се­бя. После исчезновения Гесса:

1. немецких сил на Среднем Востоке прекрати­лось — Роммель был остановлен у ворот Египта; приказ о на­ступлении на юго-восток и высадка на Мальте и на Кипре были отменены. Все наличные германские силы были на­правлены к русским границам. Если бы Роммель преуспел в Северной Африке... если бы он дошел до Суэца, пересек Ближний Восток и устремился на соединение с японцами... то, возможно, глобальная стратегия германского генераль­ного штаба имела бы шансы на достижение глобальной по­беды... Провал нацистской кампании в Северной Африке должен занять свое место в ряду других великих «если» ми­ровой истории (209).

2. Ночь исчезновения Гесса совпала с последним налетом люфтваффе на Британию.

22 июня 1941 года, спустя месяц с небольшим после этого собы­тия, в три часа тридцать минут утра, когда немецкие самолеты бомбили Белоруссию, гитлеровские «пастухи» вторглись в рус­ский лес — это был механизированный легион, состоявший из трех миллионов немцев, хорватов, финнов, румын, венгров и итальянцев — с эсэсовским жалом в хвосте этого воинства. Эту силу ждала равная ей по численности армия «красных собак», которых за время кровавой бойни стало в четыре раза больше.

Нацисты сдали Гесса как некое поручительство, как заложни­ка или гаранта, и британские «умиротворители» выполнили свою часть сделки. Черчилль и его генеральный штаб не давали американцам открыть второй фронт в течение трех лет невидан­ного в истории кровопролития; они дали нацистам обещанную «свободу рук» на Востоке (210). Они дали немцам достаточно вре­мени завязнуть и утонуть в русском болоте, а йотом, вместе с аме­риканцами, британцы явились прикончить нацистов и завоевать наконец вожделенный германский фатерланд (211).

Уже 26 июля 1941 года Сталин потребовал немедленной ин­тервенции союзников в Западную Европу. Черчилль отказался это сделать (212). В апреле 1942 года американский генерал Маршалл обсуждал в Лондоне план вторжения в Европу через Ла-Манш; Черчилль очень «неохотно» принимал участие в этой дискуссии. В январе 1943 года в Касабланке американские гене­ралы вновь оказали давление на Британию. Но даже в ноябре 1943 года, во время встречи «большой тройки» в Тегеране, Чер­чилль не допустил обсуждения этой темы до решения вопроса о территориальных компромиссах (213).

Сэр Алан Брукс, начальник имперского генерального штаба, противился всем планам такого нападения, в то время как другие, подобно Черчиллю, желали отложить вторжение на неопределенный срок... Американцы настаивали на форси­ровании Ла-Манша возможно большими силами в самом бли­жайшем будущем (214).

Вместо открытия второго фронта русские получили от союзни­ков оружия на 10 миллиардов долларов, а потом, как объяснил Болдуин Черчиллю, который, впрочем, не нуждался в разъясне­ниях, надо было дать большевикам возможность медленно, но верно разнести нацистов на куски. Обман продолжался без перерыва на протяжении всей операции «Барбаросса»: в янва­ре 1942 года еще слышали, как Гитлер высказывал пожелание, чтобы Хор взял власть в Британии (215); осенью 1943 года фю­рер высказывал надежду, что Виндзор свергнет своего брата (216). Гитлер так и остался жертвой этой самой поразительной иллюзии до самого конца.

Только в мае 1944 года Британия наконец согласилась форси­ровать Ла-Манш и открыть второй фронт (провести операцию «Оверлорд»), чему предшествовала робкая высадка американ­цев на Сицилии, осуществленная с помощью местной мафии (операция «Эскимос») в июле 1943 года. К тому времени герман­ская армия на Восточном фронте была настолько измотана и обескровлена, что «стало очевидным, что Советский Союз способен в одиночку разгромить нацистскую Германию» (217).

Тогда и только тогда Британия посчитала, что настало время разделаться с нацистской тварью, уже смертельно раненной, с тварью, которую она же сама вскармливала в течение четвер­ти века во имя своих евразийских амбиций.

Часть 6

Заключение

Необходимо еще хитрить и притворяться, ибо люди так простодушии и так склонны опускать руки в тяжелые моменты, что тот, кто обманы­вает, всегда найдет тех, кто готов обмануться.

Макиавелли. «Государь» (XVIII, 3)

«Е sono tanto semplici gli uomini...»

Ликвидация германской угрозы, маячившей с 1900 года, обо­шлась Британии дорогой ценой: потерей имперского величия, утратой военной и экономической мощи. Но англоязычная идея, имперское мировоззрение и усиление олигархических наклонностей — все это стало определяющими признаками, завещанными ею своему естественному островному наследнику, эти идеалы живут и здравствуют в американском истеблишмен­те. Британия приняла осознанное решение — она знала, чем ри­скует.

Современная геополитическая стратегия Соединенных Штатов является прямым и абсолютно последовательным про­должением старой имперской стратегии Британии. Это безо­шибочно узнаваемый коктейль агрессии, подрывной деятельности и массового геноцида, который неуклонно проводится в узловых точках материкового массива от Палестины и Цент­ральной Азии до ворот Китая — до Кореи и Тайваня, в любом ме­сте эта политика имеет целью взорвать любое движение, на­правленное к объединению народов, способному соединить континентальную основу в евразийскую лигу социально-поли­тического сотрудничества и противостояния (англо-американ­скому натиску).

Потребовались два мировых конфликта для того, чтобы уст­ранить германскую угрозу. Первая мировая война была выпол­ненной по всем правилам осадой, в которой Британии при­шлось пожертвовать приблизительно одним миллионом человек, — то было первое кровопускание, потрясшее империю до основания. Во втором круге, ставшем необходимым, учиты­вая, что Первая мировая война оставила нетронутым террито­рию рейха, такие потери были неприемлемы — Британия при­несла в жертву 400 тысяч своих солдат. Для того чтобы наверняка втянуть Германию в войну на два фронта, использова­ли грандиозный обман.

То, что именно в этом состояли смысл и цель Версальского договора, не подлежит никакому сомнению, — свидетельство то­му поразительные пророчества Веблена. Правда, этим я не хочу сказать, что интриганы «Круглого стола» преднамеренно сотво­рили авторов окончательного решения еврейского вопроса. В книге приводятся аргументы, призванные показать, что ско­рее они создали реакционный режим, который затем надо было заманить в русские болота, что само по себе было достаточно зловеще.

Во всем этом деле самой большой загадкой предстает пози­ция России. Таинственным представляется даже само проис­хождение этой позиции. Но определенно можно сказать лишь одно — никогда, ни в период между войнами, ни даже в ходе «хо­лодной войны», Советский Союз не выступал против Запада прямо. Именно это дало повод египетскому президенту Анвару Садату назвать СССР «мнимым врагом» Запада. Скорее Совет­ский Союз имитировал медленные, неповоротливые движения огромного циркового медведя, укротитель которого прятался за кулисами, — опора на Востоке, которая старательно, в меру своей неуклюжести, перемещала в нужном направлении свой гигантский вес, чтобы держать под контролем положение в Ев­разии, не допуская ее объединения. Иначе становятся совер­шенно необъяснимыми афера Требича, германско-больше­вистская секретная антанта, создание террористического агитпропа КПГ, саботаж создания единого фронта социалистов и коммунистов к вящей выгоде Гитлера, уничтожение команд­ных кадров Красной Армии и умиротворяющие действия Ста­лина: этот последний всегда проводил политическую линию, со­гласованную с британскими геополитическими интересами. Помимо этого, большевики были всем обязаны Западу: низложением царя, устранением Распутина, политическим вакуумом после падения Керенского, получением грязных денег — немец­ких, и не только, предательством Белого движения, капиталь­ным промышленным оборудованием, гигантскими инвестиция­ми в экономику и военными технологиями.

Когда в 1923 году гиперинфляция достигла своего апогея, стал ясно виден наилучший кандидат, способный возглавить Radilalisierung. Из всех демагогов Германии Гитлер не только был самым харизматическим; он был англофилом, англофилом до безумия: для Британии это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ни в коем случае нельзя оспаривать тот факт, что вдохновителем британских фантазий Гитлера был профессор Хаусхофер. Этот Хаусхофер и сам был достаточно таинствен­ной личностью, о которой хотелось бы знать неизмеримо боль­ше. Очевиден, правда, идиотизм утверждения о том, что Гит­лер состряпал нацистскую философию и геополитические планы в бредовом одиночестве своей захламленной спальни.

Крах на Уолл-стрит, инициированный Норманом, стал сигна­лом того, что Германия завершила свой первый неформальный пятилетний план; после этого стала ясна неизбежность назначе­ния Гитлера рейхсканцлером. Правда, Германия оказала более сильное сопротивление, чем ожидали британские правители: за все время существования Веймарской республики нацисты ни одного раза не получили на выборах больше одного голоса из трех, причем даже в самой катастрофической социальной об­становке. Но к 1933 году, под «усилившимся внешним давлени­ем», круг замкнулся.

Узор британского взаимодействия с нацистами в действи­тельности представлял собой невиданное в истории согласован­ное коллективное притворство и надувательство, постепенно обнаружившее себя в течение более десяти лет (с 1931-го по 1943 год). Но то были не блистательные импровизации, а зара­нее обдуманные действия с силами, причем силами «внешни­ми», «другими», — и опять-таки Веблен интуитивно ощутил этот зловещий крен еще в 1915 году. Британия раздувала огонь и в конце концов пожелала всесожжения — холокоста войны и евреев.

Большевики приняли на себя главный удар немецкого на­ступления и заплатили за это жизнями двадцати миллионов че­ловек, половина которых были мирными жителями. Вероятно, Тухачевский не хотел, чтобы его народ платил такую цену. Нель­зя также забывать и о том, что в конце этой игры были убиты три с половиной миллиона мирных немецких граждан.

Если верно то, что британские правители интриговали в Вер­сале с целью создания реакционного движения, питаемого ради­кализмом и склонного искать войны на Востоке; если верно то, что англо-американцы активно торговали с нацистами и предла­гали им финансовую поддержку — постоянно и непрерывно, на­чиная с займов по плану Дауэса в 1924 году и кончая солидными кредитами, проведенными через банк международного урегули­рования в Базеле в конце 1944 года (1); если верно то, что встре­ча в Кельне на вилле фон Шредера 4 января 1933 года была ре­шающей в деле назначения Гитлера канцлером; если верно то, что такая финансовая поддержка была задумана с тем чтобы сде­лать нацизм настолько сильным врагом, чтобы в войне получить от него мощный ответ и тем самым сделать победу союзников отчетливой и окончательной; если верно то, что умиротворе­ние было комедией начиная с 1931 года; если верно то, что Чер­чилль всяческими ухищрениями оттягивал открытие второго фронта в течение трех лет, ожидая, что немцы настолько глубо­ко и безнадежно увязнут в трясине, что завершающий удар со стороны Британии будет максимально безболезненным для нее; и если, наконец, верно то, что Гесс привез с собой в Британию план переселения евреев на остров Мадагаскар, ибо таково было последнее политическое решение германского правительст­ва, прежде чем оно занялось окончательным решением еврей­ского вопроса (2), — этот план, как теперь совершенно очевидно, не имел последствий; если все перечисленное верно, то по спра­ведливости прямую ответственность за инкубацию нацизма и планирование Второй мировой войны и косвенную ответст­венность за уничтожение евреев надо возложить на англо-амери­канский истеблишмент.

Ясно, что в течение последних шестидесяти лет неутомимые и наиболее доверенные имперские архивисты вкупе с легионом не менее доверенных ученых, публицистов и кинорежиссеров сделали все, что было в их силах, для того, чтобы в наиболее категорической форме опровергнуть каждое из вышеприведен­ных утверждений.

Для начала эти люди просто-напросто игнорируют писания Веблена: Кейнс считается единственным признанным «класси­ком» Версаля.

«Естественно, это преувеличение, — читаем мы в учебни­ках, — считать, будто займы по плану Дауэса привели в дейст­вие планы массивных иностранных вливаний со стороны Со­единенных Штатов...» (3); напротив, нас уверяют в том, что эти заимствования были просто одной из волн кредитов, на которых Америка рассчитывала сорвать приличный куш, и проявлением мифической «корпоративной алчности» — но ничем более.

Финансовый крах и кризис? Эти неприятности, доверитель­но сообщает нам прославленный лауреат Нобелевской премии, были не чем иным, как «продуктом случайного сочетания струк­турных факторов с ошибками монетарной политики» (4).

С другой стороны, нам говорят, что коллапс золотого обмен­ного стандарта и сюрреалистическое обесценивание фунта про­изошли вследствие «неизбежной ошибки... британцев, которые не осознали тяжести проблем, с которыми им пришлось столк­нуться и под прессом которых им пришлось работать» (5); нам говорят, что управляющий Английским банком был «периоди­чески» слишком сильно «болен» для того, чтобы сохранять по­рядок во вверенном ему запущенном учреждении, и «даже когда он был здоров, [его] отвлекали другие неотложные дела» (6). Остается только поинтересоваться, что же это были за «неотложные дела»...

Таким образом, в том, что касается Монтегю Нормана — ве­роятно, одного из величайших управляющих Центральным бан­ком, человека, проведшего четверть века во главе самого могу­щественного финансового учреждения той эпохи, — мы должны удовлетвориться тем, что он был не более чем карикатура на психопатического дядюшку Скруджа старой школы, имевшего весьма шаткие представления о современной ему динамике финансов.

Фон Шредер? Шредера вообще никто не принимает всерьез; по его поводу мы слышим: он был просто партнером, предста­вителем среднего провинциального банка...(7)

Что же касается того отвратительного шоу, известного под названием «британское умиротворение» (Гитлера), то нам гово­рят, что это была ошибочная политика «слабоумного министер­ства иностранных дел» (8), которое желало совместить «нравст­венность и выгоду» (9). Как же быть тогда с тузами партии мира, которые преднамеренно затягивали войну, чтобы выиграть вре­мя? Этот цинизм объясняют тем, что империи пришлось вести борьбу за выживание (10), когда в действительности она жерт­вовала миллионы жизней ради того, чтобы избавить себя от участия в кровавой мясорубке, которую она же сама и выковы­вала с 1919 года.

Как быть, кроме того, с вермахтом: действительно ли это бы­ла первоклассная, до зубов вооруженная армия, снабженная са­мым современным оружием? Конечно же нет, возражает «аме­риканец» Шахт: «Зарубежные исследования — некоторые из них были проведены с надлежащей точностью — германского финансирования военных расходов однозначно показали, на­сколько неадекватным было наше вооружение и насколько не­состоятельным оказалось распределение финансирования» (11). Это типичный образчик послевоенной апологетической продукции, изготовленной человеком, которого в день его шес­тидесятилетия в 1937 году еженедельный орган германской ар­мии «Militar Wochenblatt» восхвалял как деятеля, «который сде­лал возможным возрождение вермахта» (12). Тот вред, который причинил во время войны вермахт своим противникам, тоже не остался незамеченным и был зарегистрирован, невзирая на ложь, к которой прибегнул в Нюрнберге Шахт, спасая свою шкуру и выгораживая имена своих покровителей. Он прятался за следующими лживыми утверждениями: (1) нацисты пришли к власти с помощью самофинансирования; (2) армия Германии была никуда не годной, (3) гитлеровцы изнасиловали экономи­ку и (4) нацистский экономический эксперимент с самого нача­ла был в целом неудачным.

Профессиональная литература на эту тему лихорадочно ух­ватилась за шахтовскую фальшивку: про германскую армию до сих пор говорят, что она представляла собой «хаос соперничав­ших управлений», усугубленный «параноидным гитлеровским стилем руководства» (13). Создание нацистами рабочих мест описывают как «фрагментированное» и «децентрализованное» мероприятие, которое не было ничем обязано нацистскому ру­ководству, кроме «принуждения» (14). Но даже очевидный ком­ментарий по поводу крутого внезапного взлета, пережитого Германией после января 1933 года в ликвидации безработицы, росте производства и социального страхования, — именно того факта, что исключительно скорое выздоровление от страшной, порожденной нищетой болезни было целенаправленным дейст­вом, осуществленным германскими и англо-американскими фи­нансовыми элитами в сотрудничестве с гитлеровцами, — тонет в нескончаемых абсурдных дебатах относительно того, что в действительности якобы нацистский бум явился не более чем горьким плодом везения, а не обдуманного вмешательства и эф­фективного управления экономикой (15).

Естественно, истеблишменту выгодно, чтобы продолжала циркулировать старая сказка о том, что «случилась неожидан­ность во второй п

Наши рекомендации