Кровь Романовых и окружение Германии

Германия и Англия готовились к войне: первая готовилась к молниеносной схватке, вторая — к долговременной осаде. В 1898 году германский рейх начал всерьез наращивать свою во­енно-морскую мощь; к 1906 году по тоннажу судов Германия вы­шла на второе место в мире. В 1900-1902 годах Британия отвле­клась от потерявших актуальность антирусских интриг в Центральной Азии и от мелких африканских противоречий с Францией, сосредоточив все свои стратегические усилия на окружении Германии, имея в виду в подходящий момент напра­вить первый удар полномасштабного нападения с северо-запад­ного плацдарма.

В 1904 году британским дипломатам удается привлечь на свою сторону Францию — стороны заключают договор, извест­ный под названием «сердечного согласия», Entente Cordiale: над Марокко был поднят триколор, а над Египтом — Юнион-Джек (23) (британский флаг.— Примеч. ред.).

В марте Гельмут фон Мольтке, главнокомандующий герман­ской армии, которого позже обвинили в проигрыше войны, предрешенном после неудачи на Марне в сентябре 1914 года (о чем будет подробно сказано ниже), опасавшийся надвигав­шейся бури, заметил: «Никто не имеет ни малейшего поня­тия, какие грозовые тучи сгущаются над нашей головой; вмес­то того чтобы со всей возможной серьезностью готовиться к трудным временам, нация занимается тем, что рвет себя на куски» (24).

В июле 1904 года, после четырех девочек, у августейшей че­ты Романовых — Николая и Александры, — родился мальчик, цесаревич Алексей. Врачи обратили внимание на затянувшееся кровотечение из перерезанной пуповины, но вскоре кровь остановилась, и о мрачных подозрениях на время забыли. Год спустя у Алексея случился первый приступ болезни, которая, к ужасу отца и матери, оказалась гемофилией. Так как при этой болезни кровь теряет способность свертываться, малейший по­рез может стать угрозой для жизни (25). Медицина того време­ни была бессильна перед гемофилией.

За шесть месяцев до первого кровотечения у цесаревича, в январе 1905 года, Россия стала свидетельницей первого и един­ственного в ее истории спонтанного народного возмущения: этим восстанием руководили не самозваные «непримиримые атеисты», подобные Троцкому, которые вскоре присоединились к бурлящему потоку (26), а священник, поп Гапон. Процессия из тысяч людей, протестовавших против нехватки продовольст­вия, низкой заработной платы и тирании, возглавляемая свя­щенником, двинулась на площадь Зимнего дворца, где была рас­стреляна и рассеяна казаками и полицией: тот день вошел в историю как Кровавое воскресенье. За расстрелом последова­ли массовые забастовки, напряженность нарастала. Царь пошел на уступки: Санкт-Петербургский совет возник спонтанно, как институциональное учреждение местного самоуправления, на­ряду с неохотно созданным по указу царя совещательным орга­ном — Думой.

В течение этого года, в период противоречивого перемирия и иллюзорных реформ, многие будущие революционные вожди примкнули к только что образованному Совету, но их агитация была беспощадно подавлена: царь не собирался идти на дейст­вительные реформы и блефовал; многие возмутители импер­ского спокойствия были арестованы и отправлены в Сибирь, откуда они постепенно, один за другим, сумели бежать. Россия находилась в состоянии внутреннего потрясения. Во внешней политике страна также пережила катастрофу. Через несколько месяцев после начала народного бунта Россия была разбита в Корее и Маньчжурии японцами в отдаленном колониальном споре. Поражение было неслыханным.

В самый разгар российской смуты Вильгельм наконец пред­принимает первую попытку организовать евразийское сближе­ние; в июле 1905 года он приглашает царя в Бьёркё в Финском заливе и успешно склоняет Николая к подписанию договора, со­гласно которому (1) две державы обязываются помогать друг другу в случае войны и (2) Россия обязывается сообщить Фран­ции о своем решении, с тем чтобы впоследствии вовлечь в союз и ее (27).

Но поскольку Германия так до самого конца и не поняла, что Великобритания готовит беспримерную осаду, — эта поли­тическая близорукость привела к краху Германии, — постольку союз с Россией был уже невозможен. Вероятно, в 1905 году бы­ло уже поздно. Действительно, в тот момент, когда Германия могла привязать к себе Россию, приняв ее ценные бумаги (то есть осуществив широкие заимствования), — а такая возмож­ность возникла в 1887 году, — она отказалась это сделать, уязв­ленная экономическим антагонизмом России. Немедленно оживившиеся финансовые интересы Франции и в меньшей степени Британии привели к тому, что именно эти страны да­ли России необходимые ссуды и, таким образом, решительно связали дальнейшую судьбу Российской империи со своей им­перской политикой.

Бисмарк просто играл с Россией: он не привязал ее к Герма­нии, хотя был, по логике вещей, обязан это сделать. Евразий­ское объятие могло стать реальностью только в том случае, ес­ли бы Германия примирила австрийские и российские амбиции в Mitteleuropa (Центральной Европе), с Францией или без нее. Такова была главная геополитическая миссия центральных дер­жав, противовес надвигавшейся осаде со стороны морских дер­жав; в исполнении этой миссии все германские канцлеры, начи­ная с Бисмарка и кончая БетманТольвегом, потерпели полное фиаско. Так были посеяны семена прошлого и настоящего рас­пада Европы.

Договор, подписанный в Бьёркё, так и не был ратифици­рован. По возвращении Николая домой его министры быстро отрезвили царя, напомнив ему о финансовых обязательствах пе­ред Францией, которая между тем, получив сведения о тревож­ной выходке русского императора, заявила о категорическом несогласии вступать в какие бы то ни было союзы с рейхом. Ви­димо, Вильгельм забыл о том, что французы «безнадежны». Итак, Николай дал задний ход, кайзер энергично протестовал, но все было напрасно. В сентябре с вопросом о союзе с Германи­ей было покончено. Если англо-французские деньги и герман­ская глупость помешали России достигнуть взаимопонимания с рейхом, то эти же причины определенно придали новый им­пульс старому, проверенному временем франко-русскому воен­ному сотрудничеству, а немцы теперь с опозданием пытались лечить уже ставшую неизлечимой болезнь. Немцы упустили свой шанс задолго до Бьёркё (28).

В октябре 1905 года царь впервые упомянул в своем дневнике о «божьем человеке». В Петербурге появился Распутин. Обстоя­тельства его проникновения в придворные круги остаются невыясненными, но в период между октябрем 1905-го и 1907 го­дом Распутина, должно быть, позвали ко двору во время одного из приступов болезни царевича, и Распутину удалось чудесным образом прекратить этот приступ (29). Своими прикосновения­ми и молитвами только этот сибирский целитель оказался спо­собным сохранить жизнь романовскому наследнику. Александ­ра, возблагодарив небо за своевременное появление этого странствующего монаха, сделала его своим духовным наставни­ком, вознеся его к вершинам власти. Царица стала рабыней Рас­путина, как царь был, в какой-то степени, ее рабом. Так судьба Российской империи попала в руки деревенского колдуна.

Британия продолжала выполнять свою повестку дня: после Франции наступила очередь России: «сердечное согласие» (Ан­танта) из двух членов превратилось в Антанту с тремя члена­ми — Британией, Францией и Россией. В 1907 году вдохнови­тель втягивания Германии в первый мировой конфликт, лорд Грей, британский министр иностранных дел, провел с Россией переговоры о разделе Ирана в обмен на Афганистан и о переда­че Тибета. «Большая игра [на Востоке] была, по видимости, до­ведена до конца» (29), Германия была обречена на войну на два фронта.

Военно-морская гонка между тем продолжалась. Между 1907-м и 1909 годами Британия дважды предлагала Германии за­ключить соглашение об ограничении строительства кораблей при сохранении численного превосходства английского флота, и оба раза Германия отклоняла предложение. Точно так же Рос­сия и Франция могли бы предложить рейху сократить числен­ность его сухопутных вооруженных сил, саркастически заметил по этому поводу Вильгельм (31), добавив:

Мы сами и есть Центральная Европа, и вполне естественно, что более мелкие нации тяготеют к нам. Этому препятствует Британия, так как такое тяготение разбивает вдребезги ее те­орию баланса сил, то есть ее стремление стравить друг с дру­гом европейские народы, к своей выгоде, и неизбежно при­водит к созданию объединенного континента (32).

Со стороны Германии это было совершенно верное предпо­ложение, но из него снова были сделаны неверные выводы; немцы опять фатально недооценили Британию. В 1909 году Гер­мания выступила с двумя контрпредложениями: сначала, в апре­ле, дипломаты с Вильгельмштрассе*

На этой улице расположена рейхсканцелярия и министерские здания; в переносном смысле Вильгельмштрассе — министерство иностран­ных дел.

предложили, чтобы сторо­ны заключили военно-морскую конвенцию на том условии, что Британия сохранит «дружественный нейтралитет» в случае, ес­ли Германия окажется в состоянии войны на континенте. Дру­гими словами, рейх потребовал, чтобы в случае войны Брита­ния играла роль пассивного наблюдателя. Вторая попытка последовала в декабре. Немцы снова предложили ограничить тоннаж в обмен на британский нейтралитет и соглашение о фиксированном соотношении сил флотов. Британия ответи­ла отказом на оба предложения. Больше того, британское пра­вительство решило строить по два дредноута на каждый новый немецкий военный корабль.

Еще одно, на этот раз последнее предложение было сделано и России в 1911 году во время переговоров в Потсдаме. Эти пе­реговоры официально были посвящены урегулированию про­никновения немецкого капитала на Средний Восток и продол­жались несколько месяцев: Германия заявила, что прекратит австрийские интриги в Восточной Европе, если Россия откажет­ся от поддержки британской политики, враждебной Германии.

Кайзер получил отрезок железной дороги в Месопотамии; другие участки разделенной, построенной по дальновидному и величественному немецкому плану дороги были по дешевке уступлены Британии и Франции. Но Вильгельм так и не сумел добиться от России гарантий нейтралитета.

Таким образом, еще одна, последняя возможность дипло­матического маневра была исчерпана. С этого момента Евро­па вступила на тропу войны. Чем лихорадочнее кайзер искал способы ослабить тройственную Антанту, тем больше Британия укрепляла ее: в 1912 году Британия подписала секретную воен­но-морскую конвенцию с Францией, а последняя заключила та­кое же соглашение с Россией. Втайне, без ведома обеих палат парламента и большинства министров, министр иностранных дел лорд Грей обменялся серией писем с французским послом Камбоном, в которых — на основании военных соглашений, раз­работанных генеральными штабами обеих стран, — Британия в случае войны брала на себя обязательство выступить на сторо­не Франции (33).

В это же время германский генеральный штаб усиленно за­нимался усовершенствованием и доводкой плана Шлиффена*.

План был назван но имени графа фон Шлиффена, начальника генерального штаба с 1891 по 1905 годы.

План был разработан в 1905 году, а затем, после 1906 года, дора­ботан преемником Шлиффена Гельмутом фон Мольтке-младшим, племянником генерала, одержавшего славную победу под Седаном в 1871 году.

Согласно плану, войну следовало начать одним мощным уда­ром. Шлиффен исходил из предположения, что Германии при­дется воевать на двух фронтах: на Западе с Францией, а на Востоке — с Россией; первую надо было сокрушить до того, как Россия завершит мобилизацию. Необходимо было избежать лю­бого затяжного конфликта, который истощил бы и без того ограниченные ресурсы воюющего рейха; вместо затяжной воины следовало — оказывая упорное сопротивление на Востоке — дер­жать основные силы против Франции для того, чтобы осущест­вить жемчужину стратегического плана: «правое крыло армии полукруглой дугой проходит через Голландию и Бельгию и запад­нее Парижа выходит во фланг и тыл французских армий» (34).

Британская разведка получила в свое распоряжение этот план в его мельчайших подробностях. «Никто в Берлине не знал, что план Шлиффена стал достоянием штаба французской армии еще в 1906 году благодаря изменнику, нанятому за шесть­десят тысяч франков» (35).

Действительно, Бельгия должна бы­ла стать краеугольным камнем дипломатического предлога для вступления Британии в войну.

Британия рассчитывала на то, что Германия неминуемо нару­шит бельгийский нейтралитет, как только фон Мольтке запустит машину своего блицкрига. Уже в 1906 году чины британско­го генерального штаба осуществляли полномасштабное тайное сотрудничество со своими бельгийскими коллегами. Проводи­лись штабные игры с имитацией развертывания британского экспедиционного корпуса на континенте — действительно, был план направления на континент такого корпуса под командова­нием сэра Джона Френча для помощи французским армиям, ко­торым придется отражать наступление немцев на Париж. Об­щество никогда не ставилось в известность об этих планах (36).

С тех пор (с 1911 по 1914 год) кризисы следовали друг за дру­гом непрерывной чередой (37); инциденты в Северной Афри­ке, политические интриги и перетягивание каната на Балканах, предупреждения, вызывающие ноты и ответные заявления сы­пались со всех сторон.

К весне 1914 года Антанта была готова захлопнуть герман­скую мышеловку. 29 мал 1914 года техасец Эдвард Хауз, главный советник президента Вильсона, «серый кардинал» и тайный вдохновитель англо-американского пакта, сообщал из Европы: «Как только будет получено согласие Англии, Франция и Россия выйдут к границам Германии и Австрии» (38).

«Полезные идиоты» из Сараево

Теперь было достаточно какого-либо повода или «инцидента», чтобы зажечь великий костер давно сдерживаемой враждебнос­ти в самом сердце Европы. Для того чтобы высечь искру, от ко­торой займется пламя войны, требовался вовремя совершенный «террористический акт». Кроме того, надо было найти подходя­щего террориста. Последнего легко отыскали в неприметной фигуре сербского студента Гаврило Принципа. Повод? Сараево.

28 июня 1914 года законный наследник австрийского престо­ла эрцгерцог Фердинанд и его супруга София прибыли с официальным визитом в столицу новой провинции.

Совершив акт возмездия за одностороннюю аннексию Авст­рией Боснии и Герцеговины, на которую претендовала и Сер­бия, некий Габринович и помогавший ему Грабец (бойцы тайной сербской организации с предположительным названием «Черная рука», чьим девизом было «Единство или смерть!») бросили бомбу в экипаж, в котором находились их высочества, но промахнулись.

Бомба взорвалась, ранив нескольких прохожих, а кортеж проследовал своим запланированным маршрутом (39). Когда

прием в городской ратуше подошел к концу и эрцгерцог с супру­гой садились в автомобиль, к его правой стороне без помех при­близился третий участник акции Гаврило Принцип; подойдя вплотную к машине, он выстрелил из пистолета в эрцгерцога и его супругу, убив обоих на месте.

Всем трем «террористам» не было в тот момент и двадца­ти лет.

Инцидент, который должен был пустить в ход сложную сис­тему союзов, ввергнув их участников в кровопролитную бойню, наконец случился.

Это действительно типичный случай терроризма: а именно акт насилия, в лучшем случае лишенный какой-либо внятной политической цели или мотива, а в худшем, поскольку вызывает куда более кровавые репрессии, приносит большой вред самим террористам. Террористический акт обычно принимает форму картинного подвига, способного поднять волну общественного возмущения и, соответственно, дать противоборствующим сто­ронам повод начать войну. Отыскание террористов никогда не было проблемой: потенциальные террористы всегда присутст­вуют в низах общества, представляя собой рыхлое сборище от­чаявшихся людей, которых можно легко обучить, снабдить и должным образом сориентировать, чем, как правило, занима­ются тайные службы родных стран террористов.

Таким образом, при поверхностном взгляде мы имеем бес­смысленное преступление; но по сути это политический гамбит, хорошо где-то спланированный. Где? Хотя считается, что на убийство эрцгерцога этих юных студентов тайно толкнула серб-

екая разведка, «реальным организатором заговора стал русский военный атташе полковник Виктор Артамонов, который еще раньше говорил чинам сербской военной разведки: «Действуй­те. Если на вас нападут, в беде вас не бросят» (40).

В целом искусство террора заключается в подпольном (го­сударственном) создании и поддержке фракционных группи­ровок: скажем, «этнической армии освобождения» или ра­дикальных полувоенных формирований, авангард которых переменный состав — насчитывает столько Принципов, сколько находится людей, готовых отправиться в тюрьму или на висели­цу. В то же время более высокий, привилегированный уровень этих организаций состоит из офицеров разведки, занимающих­ся дезинформацией, организацией операций и их прикрытием, и из наемных «консультантов» — тоже офицеров спецслужб, на­ходящихся «на жалованье» других государственных учреждений (иностранных или отечественных), или бывших солдат удачи, имеющих опыт в таких делах, как набор новых рекрутов, финан­совые махинации, подрывная деятельность и подобные методы дестабилизации.

В своей простейшей форме подпольное обучение террористической «ячейки» людьми из государственных секретных служб является частью маневра, направленного на вовлечение такой фантомной «организации» в более или менее зрелищный диверсионный акт. Диверсия эта направлена либо против само­го государства, либо против избранного целью противника, например нации, правящие кланы которой являются врагами террористов по причине этнической или религиозной неприязни или соперничества. В первом случае уязвленное правительство с жаром принимается осуществлять меры возмездия и «обруши­вается на террористов», одновременно быстро вводя законы, направленные на усиление контроля и подавления общества*.

* Представляется, что такова стандартная схема террористической дея­тельности на протяжении всего двадцатого века, начиная от заговора «Черной руки» в Сараево, до политических убийств, которыми занима­лись революционные ячейки в Европе в семидесятые годы (например, банда Майнхоф или «Красные бригады» и близкие им по методам груп­пировки праворадикального толка в Италии). Сея панику среди населе­ния, итальянские террористические группы порождали нарастающий коллективный психоз, который в народе воспринимался как «страте­гия напряжения», разработанная «свихнувшимися итальянскими спец­службами» и который в конечном счете помог удержаться у власти ша­тавшейся в то время, но поддержанной Соединенными Штатами христианско-демократической мафии до бойни, устроенной Исламистским Фронтом в Алжире (1992 год), и недавно замаячившей на гори­зонте «угрозы» со стороны Аль-Каиды бен Ладена — истинного «божье­го дара» для американского имперского истеблишмента (как известно, что никому не известный ранее бен Ладен и его соратники с самого на­чала были креатурами ЦРУ).

Сараевский пример демонстрирует «стандартный террорис­тический акт» второго рода: в самом деле, здесь удалось добить­ся всех поставленных перед совершенным действом целей, а именно: (1) втянуть Германию в войну на стороне Австрии — врага России, которая вступилась за Сербию; (2) извлечь выго­ду из Сербии, привязав ее к колеснице тройственной Антанты; (3) принести в жертву исполнителей, которых приговорили к тюремному заключению и к смертной казни; и (4) стереть из исторической памяти имена и личности истинных организато­ров заговора.

Гаврило Принцип стал первым в длинном списке «козлов от­пущения», «пешек» или «полезных идиотов» (41), чьей нелест­ной, но политически оправданной задачей было приведение в исполнение решений, вызревших задолго до террористиче­ского акта в кабинетах больших государственных начальников. В нашем повествовании мы — в связи со многими важными со­бытиями — встретимся с множеством таких «полезных идио­тов»: Феликс Юсупов*

См. ниже.

(убийство Распутина, 1916 год); Антон фон Арко-Валлей**

Глава 2, стр. 57.

(расстрел Курта Эйснера, 1919 год), Ольтвиг фон Гиршфельд, Генрих Тиллезен и Генрих Шульц (попытка покушения на Эрцбергера в 1920 году и его убийство в 1921 го­ду***),

Глава 3, стр. 95.

Эрвин Керн, Герман Фишер и Эрнст фон Саломон (эта троица несет ответственность за смерть Ратенау, 1922 год****),

Глава 3, стр. 151, 173.

Мартин ван дер Люббе*****

Глава 5, стр. 182-183, 307.

(поджог Рейхстага, 1933 год) и Алексей Николаев******

Глава 5, стр. 357-350.

(убийство Кирова, послужившее сиг­налом к началу антитроцкистской чистки, 1934 год).

Осада Германии

Летом 1914 года Германия поддержала Австрию, Россия — Сер­бию. Британская дипломатия могла теперь заманить в ловушку обоих — противника и союзника одновременно.

Наконец 6 июля британский министр иностранных дел лорд Грей проинформировал германского посла о том, что Россия пока не готова вмешаться и что Британия не имеет никаких обя­зательств ни по отношению к России, ни но отношению к Фран­ции: это была намеренная ложь.

Два дня спустя британский министр иностранных дел уверил русских в том, что, согласно «сообщениям из весьма надежных источников», немцы в спешном порядке перебрасывают на вос­ток дивизии и в целом ситуация, с точки зрения рейха, складыва­ется весьма неблагоприятная: это была еще большая ложь (43).

Все эти обманные трюки и лживые сообщения, передававши­еся точно по адресам за плотно закрытыми дверями, сопровож­дались в Британии настоящим, мастерски разыгранным публич­ным шоу — притворными попытками посредничать между враждующими сторонами во имя сохранения мира,— попытка­ми, предпринятыми для обмана народных масс (44). Британия всегда весьма тщательно раскручивала клубки международных конфликтов так, чтобы поставить противника в положение на­падающей стороны, оставляя за собой роль миролюбивой, спра­ведливо обороняющейся жертвы. Это была психологическая уловка, предназначенная для введения собственных народных масс в заблуждение, а вот немцы не имели опыта в таких трюках и не понимали их пользы.

Австрия предъявила Сербии ультиматум: категорическое требование прекратить в Сербии антиавстрийскую пропаганду в любой форме и начать формальное расследование убийства, причем в этом расследовании должны принять участие предста­вители Австрии (45). Сербия приняла все пункты ультиматума, кроме последнего, в связи с чем она сделала театральный дип­ломатический жест, предложив передать расследование в руки Международного суда в Гааге. Ясно, что Сербия отклонила уль­тиматум по инструкции, полученной от своих патронов, кото­рые уже давно ждали этого момента: уже 25 июля британское казначейство приступило к выпуску специальных банкнот, не подлежащих обмену на золото и предназначенных для ис­пользования в военное время (46).

Война с Сербией, в которую Австрию сознательно втягивали сербскими интригами, инспирированными Россией, была ловушкой, в которую австрийское правительство попало. не понимая, что создает для России повод объявить всеоб­щую мобилизацию и вступить в войну, представив, таким об­разом, Австрию и Германию злонамеренными поджигателя­ми большого мирового конфликта (47).

Армия Франца-Иосифа изготовилась к атаке на Сербию, Виль­гельм был вне себя от радости — не думая о возможных послед­ствиях. После еще одного раунда чисто формальных диплома­тических телодвижений между Лондоном, Берлином, Парижем и Санкт-Петербургом австро-венгерская армия 28 июля подвер­гла бомбардировке Белград. Война началась.

Россия, тайно подстрекаемая Францией, обещавшей всесто­роннюю помощь и поддержку (48), начала мобилизацию, подтя­гивая войска к западной границе, а германские генералы ждали лишь зеленого света от кайзера, чтобы начать наступление по плану Шлиффена. Пурталес, германский посол в Санкт-Петер­бурге, сломя голову примчался в министерство иностранных дел и попросил министра Сазонова отменить мобилизацию. Он повторил свою просьбу трижды. Когда русский министр в тре­тий раз отклонил эту просьбу, Пурталес дрожащей рукой протя­нул Сазонову ноту германского правительства об объявлении войны. Это случилось 1 августа.

Получив из России известие о концентрации войск на грани­це, Вильгельм в какой-то степени пробудился от спячки и при­знал серьезность сложившейся ситуации:

Таким образом, тупость и неуклюжесть союзника преврати­лись в капкан. Итак, пресловутое окружение Германии стало наконец свершившимся фактом... Ловушка неожиданно за­хлопнулась над нашими головами, а чисто антигерманская политика, каковую Англия столь издевательски проводила по всему миру, одержала весьма убедительную победу, кото­рую мы оказались неспособными и бессильными предотвра­тить, ибо Англия, невзирая на все наши усилия, заманила нас в расставленные сети, пользуясь нашей верностью сою­зу с Австрией, решив удушить наше политическое и эконо­мическое существование. Великолепное, блистательное до­стижение, которым склонны восхищаться даже те, для кого оно означает катастрофу (49).

Это действительно была катастрофа, и винить в ней Германия могла только саму себя.

Когда разразилась война, Распутин бормотал: «Нет звезд на небе... океан слез... наша отчизна никогда не переживала такого мученичества, какое ожидает нас теперь... Россия захлебнется в своей собственной крови» (50).

Совершив еще один театральный жест, Британия — пока Гер­мания готовилась к наступлению на Западном фронте — прибег­ла к последней уловке, обратившись к противникам с мирными предложениями, объявив, что готова гарантировать свой нейт­ралитет и удержать Францию от помощи России в назревающем русско-германском конфликте, если Германия воздержится от нападения на Францию. Этот хитрый подвох, который Виль­гельм с дьявольским упорством старался считать английским одобрением своего вторжения в Россию, едва не заставил и без того потрясенного Гельмута фон Мольтке прекратить наступле­ние: германская мобилизация была завершена, армии готовы к броску, настаивал начальник генерального штаба.

Поддавшись давлению генерала, германское правительство выдвинуло к Франции ответное требование: ни много ни мало, как передать Германии две французские крепости — Туль и Вер­ден — в качестве гарантии французского нейтралитета. Естест­венно, Франция отвергла такое предложение. 3 августа Герма­ния объявила войн)7 Франции. Попадая из одной волчьей ямы в другую, Германия предстала перед всем миром в обличье кро­вожадного агрессора. Абель Ферри, заместитель министра ино­странных дел Франции, писал в своем дневнике: «Паутина спле­тена, и Германия запутывается в ней, как большая жужжащая муха» (51).

Наконец, так как наступил ее черед, Британия завершила круг: понимая, что фон Мольтке готов бросить стрелков Людендорфа в Бельгию, британское правительство торжественно объявило, что не может допустить нарушения бельгийского нейтралитета; после этого последовали заклинания о безуслов­ной приверженности миру и публике было бесстыдно объявле­но, что у Британии нет и не было никаких секретных договоров ни с Францией, ни с Россией (52).

Когда план Шлиффена был приведен в исполнение и армии рейха вступили во Фландрию, Британия направила Германии ультиматум, который, как прекрасно понимали в Лондоне, нем­цы просто проигнорируют; но чтобы избежать сюрпризов (срок ультиматума истекал в полночь), британский кабинет, пользуясь разницей во времени между Лондоном и Берлином, сократил ожидание на один час.

Сидя вокруг большого круглого стола, покрытого зеленой скатертью, министры украдкой с нетерпением поглядывали на часы, ожидая, когда стрелки покажут 11.00. Двадцать минут спу­стя в кабинет вошел Уинстон Черчилль, первый лорд адмирал­тейства, и объявил коллегам, что телеграмма, в которой коро­левскому флоту предписывается начать операции, направлена во все военные порты империи (53).

А где застало лето 1914 года Адольфа Гитлера? Бывший в свои двадцать пять лет ветераном венских ночлежек, один из многих буржуазных неудачников, молодой Гитлер — с глубоким чувством освобождения и надежды — вступил в баварский полк в чине ря­дового. Человек, идущий добровольно в армию,— несчастливый человек, сказал Пастернак:

Через несколько дней я надел мундир, который не снимал потом в течение почти шести лет. Для меня, как и для каж­дого немца, начиналось величайшее и незабываемое время моей молодости. В сравнении с событиями этой титаниче­ской борьбы прошлое представлялось мне мелким и ник­чемным (54).

Гитлеру пришлось воевать на Западном фронте, где он заслужил несколько наград за храбрость.

Германский марш через Бельгию и первые столкновения с французами, потерявшими менее чем за две недели 300 тысяч человек, были чрезвычайно успешными для немцев. Победа ка­залась обеспеченной. До Парижа оставалось тридцать миль. Но потом план Шлиффена начал давать сбои. Мольтке, пола­гая, что победа у него в руках, отправил на Восточный фронт два корпуса, так как «русские,— объяснял он в своих мемуарах годом позже,— оказались способными вторгнуться в Восточную Пруссию скорее, чем мы рассчитывали, и до того, как мы успе­ем одержать решительную победу над англо-французскими ар­миями». В заключение фон Мольтке написал: «Я признаю, что это было ошибкой, за которую нам пришлось расплачиваться на Марне» (55).

Что в действительности произошло во время наступления на реке Марне, в ходе которого, как утверждали, фон Мольтке по­терял разум и было нарушено сообщение и согласованность действий между несколькими корпусами безупречной во всем остальном немецкой военной машины, остается тайной. Но по той или иной причине Германия встретила ошеломляющее, оказавшееся неожиданно очень сильным сопротивление про­тивника, столкнувшись с невозможностью — в условиях совре­менной индустриальной войны — выполнить план Шлиффена так быстро, как рассчитывали.

Германское продвижение на Западе остановилось, и в тече­ние следующих нескольких месяцев французы пытались вытес­нить немцев с их позиций. Ни одна сторона не могла сдвинуться с места из-за встречного огня противника. Череда бесплодных попыток обойти фронт с флангов привела лишь к его растягива­нию от Ла-Манша до Швейцарии. Несмотря на миллионные по­тери, эта линия, протянувшаяся от моря до гор по прекрасному лицу Франции, оставалась почти неизменной на протяжении бо­лее трех лет (56).

Зажатая между клином окопной войны на Западе и удуша­ющей морской блокадой — которой Британия окружила рейх, включая в нарушение международных конвенций даже выходы в нейтральные воды — Германия тем не менее изо всех сил пыта­лась вырваться. Но ни германское сопротивление на сухопут­ном фронте, ни неограниченная подводная война не смогли ос­лабить осаду.

Что же касается Восточного фронта, то в конце лета 1914 го­да дела здесь шли не блестяще — фронт был прорван.

Генерал Гинденбург был «отставным офицером, чьим основ­ным занятием было сидение за мраморным столиком уличного кафе в Гамбурге, где он брызгал пивом на стол и любовался обра­зовавшимися лужицами». «К удивлению молодых немецких офи­церов, считавших его выжившим из ума стариком, он объяснил им, что лужицы — это Мазурские болота, в которых он намерен утопить врага, если ему посчастливится командовать в том райо­не армией» (57). Когда началась война, он изъявил желание слу­жить в армии, но получил отказ. Но все же ему повезло, когда ставка верховного командования внезапно призвала его на служ­бу, учитывая его глубокое знание территории, на которой сейчас шли бои с русскими.

Гинденбург быстро изменил ход военных действий в пользу немцев; вместе с Людендорфом, которого Мольтке отправил из Бельгии в Восточную Пруссию (ныне северо-восточная Поль­ша), чтобы способствовать немецкому контрнаступлению, он 8-15 сентября перенес сражение в район Мазурских болот, и по­следние этапы битвы происходили уже на русской территории.

Каким генералам — немецким или русским (первым в связи с их прозорливостью, вторым в связи с их некомпетентно­стью) — следует приписать честь этой победы (56), совершенно не важно, в свете несомненных немецких успехов на Восточном фронте в течение всего 1915 года. Хотя фронт окончательно не рухнул, немецкое наступление так сильно встревожило русских, что царь Николай II принял на себя обязанности верховного главнокомандующего вооруженными силами.

Немцы были весьма польщены таким паническим решением.

В июне 1916 года русский генерал Брусилов, ставший героем после разгрома австро-венгерских армий в Галиции в начале войны, предпринял наступление на запад от румынской грани­цы. На этот раз это тоже было массированное наступление на австро-германские силы. После трех месяцев жестоких боев ис­ход сражения окончательно решен не был, однако потери были неслыханными: австрийцы и немцы потеряли 600 тыс. человек, русские — больше 1 миллиона.

Призвание Ленина

В 1916 году русские правители, внезапно опомнившись, задали себе простой вопрос: какую выгоду они от всего этого получат? Какая польза от вражды с Германией? Не в том ли только она со­стоит, что России удастся преподать Австро-Венгрии урок, вы­теснив ее с восточноевропейских и балканских рубежей, кон­троль над которыми Австрия и Россия издавна оспаривали друг у друга? Стоило ли добиваться этого такой ценой?

Британия могла утверждать, что сражается за империю, Франция — за свою честь, Германия — за выживание, но что мо­жет сказать Россия в оправдание такого немыслимого холокоста? В Лондоне уже давно предвидели и опасались, что эти мрач­ные мысли начнут обуревать русских довольно скоро; в качест­ве приманки британцы пообещали царю отдать России после войны Константинополь и проливы (которые, впрочем, для этого надо было отобрать у Турции) — правда, в Петербурге также быстро заподозрили, что это не более чем пустые посу­лы, как оно в действительности и оказалось.

1916 год — несмотря на людские потери и возобновившиеся волнения и беспорядки в тылу (на фоне голода и усилившейся политической агитации) — не стал годом катастрофических не­удач русской армии; по этой причине Россия — с позиции своей пока сохраненной силы — могла начать с Германией переговоры о сепаратном мире. Распутин явно хотел мира, а раз так, то ми­ра хотела и царица, которая в отсутствие супруга, находившего­ся на фронте, занималась внутренними делами России.

По стране начали циркулировать упорные слухи, что Алек­сандра, будучи «немкой» (ее мать Алиса была дочерью королевы Виктории и супругой герцога гессенского Людвига IV), ведет тайные переговоры с немцами, чтобы сдать Россию врагу. «До­лой немку! — кричали толпы (59). Но царица была втянута в со­вершенно иные дела. «Вполне вероятно, что она [Александра] стала послушным орудием в руках людей, которые желали бы за­ключить с Германией сепаратный мир» (60), и Британия надеж­но позаботилась о том, чтобы такие «люди» немедленно прекра­тили свою деятельность.

В декабре 1916 года группа заговорщиков — повесы голубых кровей и бюрократы с сомнительной репутацией — заманила Распутина на пирушку с танцами, песнями и увеселениями. В самый разгар веселья целитель хлебнул отравленного питья, яда в котором хватило бы на то, чтобы отравить насмерть це­лый полк. Прежде чем оставшийся невредимым Распутин ус­пел вернуться к развлечениям, отпрыск одного из самых влия­тельных аристократических семейств князь Феликс Юсупов принялся стрелять в целителя из револьвера, резать ножом и бить. Он делал это с яростью, приведшей в оцепенение даже его сообщников. После этого тело еще дышащего Распутина бросили в ледяную воду канала. Юсупов — трансвестит с двена­дцатилетнего возраста, завсегдатай публичных домов, дерзкий и неразборчивы