Неудачники все вместе, 1.20 3 страница

Свет вернул реальность на место. Это был сон, всё было каким-то сумасшедшим сном. Он находился в каком-то кабаке. Это Дерри, штат Мэн. Он охотился здесь за своей женой, и в середине ночного кошмара упал с кровати. Это было всё; больше ничего.

Это не просто кошмар.

Он подпрыгнул, как будто эти слова были сказаны рядом с его ухом, а не внутри его собственного мозга. Казалось, этот голос не похож на его собственный внутренний – он был холодным, чужим… но каким-то гипнотическим и доверительным.

Он медленно встал, взял стакан воды со столика рядом с кроватью и выпил. Дрожащими руками взлохматил волосы. Часы на столе показывали десять минут четвёртого.

Ложись спать. Подожди до утра, И чужой голос ответил: Но утром кругом будет полно людей, слишком много людей. И кроме того, ты сможешь на этот раз застать их там. На этот раз ты сможешь быть первым.

Там? Он подумал о своём сне: сочащаяся вода, темнота.

Свет внезапно сделался ярче. Он повернул голову, не желая делать это, но и не в состоянии остановиться. У него вырвался стон: к ручке двери в ванную комнату был привязан воздушный шар. Он качался на верёвке длиной около трёх футов. Шарик мерцал, наполненный призрачным белым светом; он был похож на блуждающий в болоте огонёк, сонно плывущий между деревьями, обвешанный серыми нитями мха. На выпуклой поверхности шарика светилась кроваво-красная стрелка.

Она указывала на дверь, ведущую в прихожую.

Не имеет в действительности значения, кто я, – тихо говорил голос, и Том теперь понял, что он раздаётся не в его голове и не снаружи, он исходит от шарика, из центра, из сердцевины этого странного прекрасного белого света. – Всё, что имеет значение, – это то, что я хочу помочь тебе. Том. Я хочу увидеть, как ты её выпорешь, как ты их всех выпорешь. Они как-то очень часто переходили мне дорогу… Поэтому слушай. Том. Слушай очень внимательно. Теперь все вместе… Следуй за шариком…

Том слушал. Голос из воздушного шара объяснял.

Он объяснил всё.

Когда это было сделано, он лопнул моментальной вспышкой света, и Том начал одеваться.

Одра

У Одры тоже были кошмары.

Она проснулась и рывком села, выпрямившись на кровати, сбросив простыню, её маленькие груди вздымались в быстром, возбуждённом дыхании.

Как и у Тома, её сон был запутанным, мучительным и неясным. Как и у Тома, у неё было ощущение, что есть ещё кто-то, вернее, что её сознание перенесено в другое тело и в другой ум. Она шла в тёмном месте, рядом с ней находились несколько человек, и она испытывала гнетущее чувство страха – они шли в этот страх сознательно, и она хотела остановить их, объяснить, что происходит… но человек, за которым она спускалась, по-видимому, знал и верил, что это необходимо.

Она также сознавала, что за ними охотятся и что преследователи мало-помалу догоняют их.

Во сне был Билл, но его рассказ о том, как он забыл своё детство, должно быть, застрял у неё в голове, потому что в её сне Билл был снова мальчиком десяти или двенадцати лет, у него были ещё все волосы! Она держала его за руку и смутно сознавала, что она очень любит его, и что её готовность идти основывалась на твёрдой уверенности, что Билл защитит её и всех их, что Билл, Большой Билл как-то проведёт их через всё это и выведет снова в дневной свет.

О, но она была так напугана!

Они подошли к разветвлению нескольких туннелей, и Билл стоял там, глядя на них, а один из детей – мальчик в гипсовой повязке, которая светилась призрачно-белым в темноте, – проговорил:

– Этот, Билл. Нижний.

– Ттты ууверен?

– Да.

И поэтому они пошли той дорогой; а затем там была дверь, крошечная деревянная дверь, не больше трёх футов высотой, дверь, которую можно видеть в книге сказок, и на двери была отметина. Она не могла вспомнить, что это была за отметина, какая-то странная руна или символ. Но она собрала весь свой ужас в одну фокусирующую точку и вырвала себя из того другого тела, тела той девочки, кем бы она (Беверли, Беверли) ни была.

Она сидела, вытянувшись в струну на незнакомой кровати, в поту, с широко открытыми глазами, учащённо дыша, будто только что пробежала кросс. Руками она коснулась ног, возможно, они мокрые и холодные от воды, через которую она шла в своём сне. Но ноги были сухими.

Затем она долго не могла сориентироваться – это был не их дом в Топанга-Каньоне или квартира на Флит-стрит. Это было какое-то чужое место, обставленное кроватью, комодом, двумя стульями и телевизором.

«О, Господи, давай Одра…»

Она резко потёрла руками лицо, и болезненное ощущение дезориентации отступило. Она была в Дерри. Дерри, штат Мэн, где её муж провёл детство, о котором, как он сказал, он больше не помнит. Незнакомое ей и не особенно хорошее место по своей атмосфере, но, по крайней мере, известное. Она была здесь, потому что Билл был здесь, и она увидит его завтра, в гостинице Дерри. Что бы ужасного здесь ни случилось, что бы ни означали те новые шрамы на его руках, они встретят это вместе.

Она позвонит ему, скажет, что она здесь, потом придёт к нему. После этого… ну…

На самом деле, она не имела никакого представления, что будет после этого. Дезориентация, это желание быть в каком-то месте, которого по существу не было, снова наступала. Когда ей было девятнадцать лет, она проделала турне с жалкой театральной труппой; сорок никем не замеченных спектаклей «Мышьяк и Старый Шнурок» в сорока ничем не примечательных городках и городишках. Все они прошли за сорок семь совсем не замечательных дней. Она начала с «Бобового Театра» в Массачусетсе и закончила в «Сыграй это снова, Сэм» в Саусалито. И где-нибудь в промежутке, в каком-нибудь городке Среднего Запада вроде Амес, Айова, или Грэнд Айл, Небраска, или, может быть, Джубели, Северная Дакота, она вот так просыпалась в середине ночи, охваченная паникой, без ориентации, не понимая, в каком городе она находится, какой сейчас день и вообще зачем она там, где она была. Даже её имя казалось ей нереальным.

Это чувство сейчас снова вернулось. Её дурные сны не прекратились с пробуждением, и она почувствовала неконтролируемый страх. Город, казалось, сдавил её, как удав. Она могла чувствовать его, и ощущения, которые он вызывал, не были хорошими. Она даже пожалела, что не последовала совету Фрэдди и не осталась.

Её сознание сосредоточилось на Билле, хватаясь за мысли о нём, как тонущая женщина схватилась бы за доску, за спасательный пояс, за всё, что

(мы все летаем здесь внизу. Одра)

держится на поверхности.

Холодок пронизал её, и она скрестила руки на обнажённой груди. Озноб покрыл её кожу мурашками. На мгновение ей показалось, что какой-то голос говорит вслух, но внутри её головы. Как будто там сидел кто-то чужой.

Я схожу с ума! Господи, что это?

Нет, – ответило её сознание. – Это просто дезориентация… нарушение суточного ритма организма после перелёта через несколько часовых поясов… беспокойство о муже. Никто не говорит внутри твоей головы. Никто…

«Мы все здесь внизу летаем, Одра, – сказал голос из ванной комнаты. Это был реальный голос, реальный, как сам дом. И лукавый. Лукавый и издевательский, и злой. – Ты тоже будешь летать». Голос издал плотоядный смешок, который убывал, пока не стал звучать, как свист в засорившейся канализации. Одра вскрикнула… затем прижала руки ко рту.

– Я не слышала этого.

Она проговорила это вслух, рассчитывая, что тот голос будет возражать ей. Он не возражал. В комнате было тихо. Где-то далеко в ночи просвистел поезд.

Внезапно ей так понадобился Билл, что ждать до утра казалось невозможным. Она была в стандартной комнате мотеля, такой же, как тридцать девять других номеров, но внезапно это показалось ей слишком. Всё. Когда вы начинаете слышать голоса, это уже слишком. От этого бросает в дрожь. Она, казалось, вновь скатывалась в кошмар, которого совсем недавно избежала. Она чувствовала себя испуганной и ужасно одинокой. Хуже, – подумала она. – Я чувствую себя мёртвой. Вдруг её сердце дважды толкнулось в грудь, заставив её хватать воздух и испуганно кашлять. На мгновение она почувствовала страх от сидения на одном месте, клаустрофобию внутри собственного тела и подумала, не имеет ли весь этот ужас в конце концов банальных физических причин: может быть, у неё будет сердечный приступ. Или уже был.

Сердце отпустило, но с трудом.

Одра включила свет у тумбочки и посмотрела на часики. Двенадцать минут четвёртого. Она бы поспала, но это теперь для неё не имело значения – ничего не имело значения, кроме того, чтобы услышать его голос. Она хотела закончить ночь с ним. Если бы Билл был рядом с ней, её часовой механизм работал бы синхронно с его, и она бы успокоилась. Кошмары ушли бы прочь. Он описывал чужие кошмары – это была его профессия, – но ей он никогда не давал ничего, кроме спокойствия. И этого спокойствия, странного холодного ядрышка в его пылком воображении, ей сейчас так не хватало. Она взяла телефонную книгу, нашла номер гостиницы в Дерри и набрала его.

– Гостиница Дерри слушает.

– Будьте добры, позвоните, пожалуйста, в номер мистера Денбро. Мистера Уильяма Денбро.

– Этому парню звонят когда-нибудь днём? – спросил клерк, и прежде чем она сумела подумать и спросить, что должно означать «этому», он её соединил.

Телефон прозвонил раз, другой, третий. Она представила его, натянувшего одеяло до самого носа, могла представить, как одна рука его выпросталась наружу, нащупывая телефон. Она видела, как он делал это раньше, и любящая улыбка коснулась её губ. Она погасла, когда телефон прозвонил четвёртый раз… и пятый… и шестой. На половине седьмого звонка связь прервалась.

– Номер не отвечает.

– Чёрт знает что, – сказала Одра, более чем когда-либо напуганная и обеспокоенная. – Вы уверены, что позвонили в ту комнату?

– Да, – сказал клерк. – Мистер Денбро говорил по внутреннему телефону минут пять назад. Я знаю, что он на тот звонок ответил, потому что свет на щите горел минуту-две. Он, должно быть, пошёл в другой номер.

– Так, а какой это был номер?

– Я не помню. Шестой этаж, по-моему. Но… Она опустила трубку на рычаг. Вдруг чёткая, определённая, наводящая уныние мысль пришла ей в голову. Это была женщина.

Какая-то женщина позвонила ему… и он ушёл к ней. Ну что теперь, Одра? Как мы с этим справимся?

Она чувствовала, что подступают слёзы. Они щекотали её глаза и нос; она могла чувствовать комок рыданий в глубине горла. Никакого гнева по крайней мере пока не было… только болезненное чувство утраты и ненужности свободы.

Одра, держи себя в руках. Ты делаешь слишком поспешные выводы. Сейчас середина ночи, тебе приснился страшный сон, и теперь тебе видится Билл с другой женщиной. Но это не обязательно так. Что тебе нужно сделать, так это встать – так или иначе, ты больше не уснёшь. Включи свет и дочитай роман, который начала в самолёте. Помнишь, что говорит Билл? Лучший допинг. Книга – здоровье. Никакого возбуждения. Больше никаких ударов-кошмаров и слышащихся голосов. Дороти Сойерс и Лорд Питер, вот билет. Девять Портных. Так и до рассвета не дотянешь. Это…

Вдруг в ванной комнате включился свет; она видела его под дверью. Затем щёлкнула задвижка, и дверь широко распахнулась. Она уставилась на неё, глаза округлились, руки инстинктивно закрыли крест-накрест грудь. Сердце начало биться о грудную клетку, и кислый привкус адреналина наполнил рот.

Тот же голос, низкий и протяжный, сказал: «Мы все здесь внизу летаем. Одра». Последнее слово было длинным, низким угасающим вскриком: «Одрааааааа ааа», который закончился снова тем болезненным булькающим звуком, так похожим на смех.

– Кто там? – закричала она, подавшись назад.

Это не было моё воображение, никоим образом, вы не должны говорить мне, что…

Щёлкнул телевизор. Она обернулась и увидела клоуна в серебристом костюме с большими оранжевыми пуговицами, дурачащегося на экране. Там, где должны были быть глаза, виднелись лишь чёрные глазницы, и, когда его нарисованные губы растянулись в ухмылку, она увидела, острые, как бритвы, зубы. Он держал отрубленную голову, с которой капала кровь. Её глаза закатились, рот открылся, но она могла хорошо разглядеть, что это голова Фрэдди Файерстоуна. Клоун смеялся и танцевал. Он раскачивал голову, и капли брызгали на внутреннюю часть экрана. Она слышала, как они там шипят.

Одра пыталась закричать, но ничего не вышло, кроме слабого стона. Она нащупала платье, висевшее на спинке стула, и сумочку. Распахнула дверь и громко захлопнула её за собой, тяжело дыша, с белым как бумага лицом. Она выронила сумочку и кое-как натянула через голову платье.

– Лети, – сказал из-за неё низкий, хихикающий голос, и она почувствовала, как холодный палец ласкает её голую пятку.

Она издала ещё один высокий грудной крик и отшатнулась от двери. Белые мёртвые пальцы шарили взад-вперёд под ней, вместо сошедших ногтей на них темнели багрово-бледные бескровные пятна. Они с шорохом скребли по грубому ворсу ковра в холле.

Одра подхватила ремешок сумочки и побежала голыми ногами к двери в конце холла. Она была сейчас в слепой панике, её единственной мыслью было найти гостиницу в Дерри и Билла. Не имело значения, лежит ли он в постели с другой женщиной, или с целым гаремом. Она найдёт его и заставит забрать её от этого, чем бы оно ни было, отвратительного существа, и из этого города.

Она выбежала на улицу, на стоянку, дико озираясь в поисках своей машины. На мгновение её мозг оцепенел, и она не могла даже вспомнить, какую машину она водит. Затем вспомнила, «датсун», табачно-бурого цвета. Она увидела её в глубине стоянки и поспешила к ней. Она судорожно рылась в сумочке в поисках ключей, со всё возрастающей паникой перебирая таблетки, косметику, мелочь, очки от солнца, пластинки жвачки – всё в полном беспорядке. Она не заметила ветхую «ЛТД», припаркованную нос к носу с нанятой ею машиной, и человека, сидящего за рулём. Она не видела, как дверца «ЛТД» открылась и водитель вышел; она пыталась совладать с усиливающейся уверенностью, что она оставила ключи от «датсуна» в комнате. Она не могла вернуться туда, просто не могла.

Её пальцы нащупали твёрдый с зубчиками металл под коробочкой мятных таблеток, и она схватила его с радостным криком. На какой-то страшный миг она подумала, что это может быть ключ от их «ровера», стоящего сейчас в гараже на флит-стрит за три тысячи миль отсюда; и затем нащупала бланк о найме машины. Она вставила ключ в замок, дыша коротко и тяжело, и повернула его. Тут на её плечо опустилась рука, и она закричала… на этот раз громко. Где-то в ответ залаяла собака, но это было всё.

Рука, твёрдая как сталь, грубо схватила её и повернула. Лицо, которое она увидела перед собой, было распухшим и пьяным. Глаза сверкали. Когда вздутые губы растянулись в гротескной улыбке, она увидела, что несколько передних зубов было выбито. Обломки торчали, как гнилые пеньки.

Она пыталась что-то сказать и не могла. Рука держала крепко.

– Не видел ли я вас в кино? – прошептал Том Роган.

Комната Эдди

Беверли и Билл быстро оделись, ничего не говоря, и поспешили в комнату Эдди. По дороге к лифту они услышали где-то сзади телефонный звонок. Звук был приглушённым, как будто призрачным.

– Билл, это у тебя звонят?

– Мможет ббыть, – сказал он. – Один из ннаших ззвонит, ннавернно.

Он нажал кнопку «Вверх».

Эдди открыл им дверь, лицо у него было белое и напряжённое. Его левая рука торчала под углом, неестественным и чем-то напоминающим прежние времена.

– У меня всё в порядке, – сказал он. – Я принял два «Дарвона». Боль уже не такая сильная.

Но ему явно было плохо. Его губы, сжатые почти в одну черту, посинели и распухли.

Билл посмотрел за его спину и увидел тело на полу. Одного взгляда было достаточно, чтобы удостовериться сразу в двух вещах, – это был Генри Бауэре, и он был мёртв. Он прошёл мимо Эдди и встал на колени около тела. Горлышко бутылки «Перье» глубоко вошло в живот Генри вместе с клочьями его рубахи. Глаза Генри были полуоткрыты и подёрнуты пеленой. Рот, залитый кровью, скривился в злобной гримасе. Руки скрючились в когти.

На него упала тень, и Билл посмотрел вверх. Это была Беверли. Она смотрела на Генри без всякого выражения.

– Ввсе ввремя он ггонялся зза ннами, – сказал Билл. Она кивнула.

– Он не кажется старым. Ты видишь это, Билл? Он совсем не кажется старым.

Внезапно она посмотрела назад, на Эдди, который сидел на кровати. Эдди как раз выглядел старым, старым и измождённым. Его рука беспомощно лежала на коленях.

– Нужно вызвать врача для Эдди.

– Нет, – сказали в унисон Билл и Эдди.

– Но он же ранен! Его рука…

– Это тто же ссамое, что и в пппрошлый рраз, – сказал Билл. Он встал на ноги и взял её руки в свои, глядя ей в лицо. – Как только ммы ввыйдсм отсюда… как только ммы ообъявим ггороду…

– Они арестуют меня за убийство, – сказал мрачно Эдди. – Или всех нас. Или задержат. Или что-то в этом роде. Потом произойдёт несчастный случай. Один из тех несчастных случаев, которые случаются только в Дерри. Может быть, они запихнут нас в тюрьму, и помощник шерифа придёт в ярость и перестреляет всех нас. А может, мы все умрём от трупного яда или решим вдруг повеситься в наших камерах.

– Эдди, это сумасшествие! Это…

– Неужели? – спросил он. – Помни, это Дерри.

– Но мы теперь взрослые! Ведь вы не думаете… я имею в виду, он пришёл сюда в середине ночи… напал на тебя…

– Чччто? – спросил Билл. – Где нннож? Она посмотрела вокруг, но не увидела его и упала на колени, чтобы посмотреть под кроватью.

– Не беспокойся, – сказал Эдди тем же самым слабым голосом, со свистом. – Я стукнул дверью по его руке, когда он пытался пырнуть меня. Он уронил его, и я ногой зашвырнул его под телевизор. Сейчас его нет. Я уже смотрел.

– Бббеверли, зови остальных, – сказал Билл. – Я могу ннналожить шшину на руку Ээдди, мне ккажется.

Она посмотрела на него долгим взглядом, затем снова посмотрела вниз на лежащее тело. Она подумала, что вид этого номера всё объяснит любому полицейскому, у которого есть хоть что-то в голове. В номере видны явные следы борьбы. Рука Эдди сломана. Этот человек мёртв. Типичный случай самообороны от ночного взломщика. Но тут она вспомнила мистера Росса. Мистера Росса, поднявшегося, посмотревшего, а затем просто сложившего газету и ушедшего в дом.

Как только мы выйдем отсюда… как только мы объявим городу…

Это заставило её вспомнить Билла в детстве, его белое, усталое, голубоглазое лицо, когда он говорил: «Дерри – это Оно. Вы меня понимаете? Любое место, куда мы пойдём… когда Оно доберётся до нас, они не увидят, они не услышат, они не узнают. Вы понимаетеэто? Всё, что мы можем сделать, – это постараться закончить то, что мы начали ».

Стоя сейчас здесь, глядя на труп Генри, Беверли думала: Они оба говорят, что мы все опять окунулись в это. Что это стало повторяться. Всё это. Ребёнком я могла принять это, потому что дети верят в чудеса. Но…

– Вы уверены? – спросила она безнадёжно. – Билл, ты уверен? Он сидел на кровати с Эдди, бережно взяв его руку.

– А ттты? – спросил он. – После всего того, что случилось сегодня?

Да. Всё, что случилось. Их кошмарный ленч. Почтенная старая женщина, которая превратилась в сморщенную ведьму у неё на глазах, (мой родитель был и моим мучителем) и цикл рассказов в библиотеке сегодня вечером с сопутствующими явлениями. Все те вещи. И всё-таки… её мозг кричал, отчаянно звал остановить это сейчас, пресечь доводами рассудка, потому что если она не прекратит, они наверняка закончат эту ночь тем, что спустятся в Барренс, найдут одну насосную установку и…

– Я не знаю, – сказала она. – Я просто… не знаю. Даже после всего того, что случилось, Билл, мне кажется, что мы могли бы вызвать полицию. Может быть.

– Ввызови остальных, – снова сказал Билл. – Поссмотрим, что ооони ддумают.

– Хорошо.

Она позвонила сначала Ричи, затем Бену. Оба согласились прийти прямо тут же. Никто не спрашивал, что случилось. Она нашла телефон Майка в книге и набрала его номер. Ответа не было; после десятка гудков она повесила трубку.

– Ппопробуй в библиотеку, – сказал Билл.

Он взял короткие стержни от карниза с меньшего из двух окон в комнате Эдди и крепко привязал их к руке Эдди поясом от банного халата и резинкой от пижамы.

Ещё до того как она нашла номер, раздался стук в дверь. Бен и Ричи пришли вместе, Бен в джинсах и рубашке навыпуск, Ричи – в нарядных серых хлопчатобумажных брюках и с пижамным верхом. Его глаза осторожно оглядывали всю комнату из-за очков.

– Боже, Эдди, что случилось…

– О, мой Бог! – вскрикнул Бен. Он увидел Генри на полу.

– Сспокойно! – резко сказал Билл. – И ззакррой ддверь! Ричи закрыл. Его глаза остановились на теле.

– Генри?

Бен сделал три шага вперёд к покойнику и затем остановился, как будто испугавшись, что он может укусить его. Он посмотрел беспомощно на Билла.

– Ттты ррасскажи, – сказал он Эдди. – Ппроклятое зззаикание ввсе ввремя остановится ххуже и ххуже.

Эдди описал всё, что случилось, пока Беверли выискивала номер общественной библиотеки Дерри и звонила по нему. Она думала, что Майк, возможно, заснул там, – у него в конторе есть даже своя койка. Случилось то, чего она не ожидала: трубка была снята на втором гудке, и голос, которого она раньше никогда не слышала, сказал «алло».

– Хелло, – ответила она, глядя на остальных и делая неопределённый жест рукой. – Мистер Хэнлон там?

– Кто это? – спросил голос.

Она провела языком по губам. Билл пристально смотрел на неё. Бен и Ричи озирались. Начало настоящей тревоги зашевелилось внутри неё.

– А кто вы? – задала она встречный вопрос. – Вы не мистер Хэнлон.

– Я шеф полиции Дерри Эндрю Рэдмахер, – сказал голос. – Мистер Хэнлон сейчас находится в больнице Дерри. Недавно на него было нападение, и он тяжело ранен. Теперь скажите, пожалуйста, кто вы? Я хочу знать ваше имя.

Но она едва слышала это последнее. Волны шока прокатились через неё, поднимая её головокружительно высоко, за пределы себя. Мышцы её живота, и ноги, и пах – всё стало чужим и затекло, и она подумала бессвязно: Должно быть, вот так бывает, когда люди боятся, что они намочат штаны. Конечно. Просто теряется контроль над теми мышцами…

– Как тяжело он ранен? – услышала она свой бумажный голос, и затем Билл встал рядом, его рука на её плече, и Бен был тут, и Ричи, и она почувствовала прилив благодарности к ним. Она протянула свою свободную руку, и Билл взял её. Ричи положил свою руку на руку Билла, а Бен – на руку Ричи. Подошёл Эдди и положил сверху свою здоровую руку.

– Я хочу знать ваше имя, – резко повторил Рэдмахер, и на какой-то момент маленький трусишка внутри неё, трусишка, который был воспитан её отцом и охраняем её мужем, почти что ответил: Я Беверли Марш, и я в гостинице Дерри. Пожалуйста, пришлите мистера Нелла. Здесь мёртвый человек, который всё ещё наполовину мальчик, и мы все очень испугались.

Но она сказала:

– Я… боюсь, я не могу сказать вам. Пока что не могу.

– Что вы знаете об этом?

– Ничего, – сказала она, потрясённая. – С чего вы взяли, что я знаю? Боже мой!

– Вы что, каждое утро звоните в библиотеку в полчетвёртого утра? – спросил Рэдмахер. – Так? Это хреново, юная леди. Это нападение, и то, как парень выглядит, – он может умереть к восходу солнца. Я ещё раз вас спрашиваю: кто вы и что вы знаете об этом?

Закрыв глаза, сжимая руку Билла изо всех сил, она спросила:

– А может, он уже умер? Вы просто не говорите мне, чтобы не пугать меня? Он действительно умер? Пожалуйста, скажите мне.

– Он очень тяжело ранен. И если это не пугает вас, то должно пугать. Теперь я хочу знать, кто вы и почему…

Как во сне, она увидела, как её рука плавно рассекла пространство и положила трубку на рычаг. Она посмотрела на Генри и почувствовала шок – такой же резкий, как прикосновение холодной руки. Один глаз Генри был закрыт. Из другого, разбитого, непрерывно текло.

Казалось, Генри подмигивает ей.

Ричи позвонил в госпиталь. Билл подвёл Беверли к кровати, и она села рядом с Эдди, глядя в пространство. Она думала, что заплачет, но слёз не было. Единственное чувство, которое она осознавала и которое было сильным, – это желание, чтобы кто-то накрыл Генри Бауэрса. Его подмигивающий взгляд ей вовсе не нравился.

В долю секунды Ричи сделался репортёром из «Дерри Ньюз». Он понял, что на мистера Майкла Хэнлона, главного библиотекаря города, было совершено нападение, когда он поздно засиделся в библиотеке. Несколько слов из больницы о состоянии мистера Хэнлона?

Ричи слушал, кивая.

– Понимаю, мистер Керпаскиан – вы это пишете с двумя «к»? Так. О'кей. И вы…

Он слушал, делая пальцем машинальные движения, как будто писал на прокладке.

– У… угу… да. Да, понимаю. Ну что мы обычно делаем в таких случаях – ссылаемся на вас как на «источник». Затем, позднее, мы можем… угу… ладно! Правильно! – Ричи сердечно рассмеялся и стёр капли пота со лба; он снова послушал. – О'кей, мистер Керпаскиан. Да. Я…да, понял, К-Е-Р-П-А-С-К-И-А-Н, правильно! Чешский еврей, правда? Неужели? Это… это самое необычное. Да, хорошо. Спокойной ночи. Спасибо.

Он положил трубку и закрыл глаза.

– Иисус! – закричал он густым, низким голосом. – Иисус! Иисус! Иисус!

Он сделал движение, как будто хотел смахнуть телефон со стола, а затем просто уронил руку. Снял очки и протёр их полой пижамы.

– Он жив, но в тяжёлом состоянии, – сказал он остальным. – Генри разрезал его на куски, как рождественскую индейку. Один из порезов пришёлся на бедренную артерию, и он потерял всю кровь, которую может потерять человек, и всё-таки остался жив. Майк сумел сделать жгут, иначе он бы умер, пока его искали.

Беверли начала плакать. Она плакала, как ребёнок, обеими руками закрыв лицо. Некоторое время её икающие рыдания и быстрый свист дыхания Эдди были единственными звуками в комнате.

– Майк был не единственным, кого разделали, как рождественскую индейку, – сказал наконец Эдди. – Генри выглядел так, будто он прошёл двенадцать туров с Рокки Бальбоа в кухонном искусстве.

– Тты ввсе ещё ххочешь идти в пполицию, Бев? На ночном столике были таблетки, но они размокли в луже из «Перье». Она пошла в ванную комнату, далеко огибая тело Генри, взяла губку и полила её холодной водой. Губка приятно освежала её разгорячённое опухшее лицо. Она почувствовала, что опять может думать ясно – не рационально, но ясно. Она вдруг поняла, что рациональность убьёт их, если они попытаются воспользоваться ею сейчас. Тот полицейский. Рэдмахер. Он заподозрил её. Естественно. – Люди не звонят в библиотеку в полчетвёртого утра. Он предположил какую-то связь с убийством. Что бы он предположил, если бы выяснил, что она звонила ему из комнаты, где на полу, с бутылкой, воткнутой в кишки, лежит мертвец? Что она и ещё четверо только что приехали в город, приехали для воссоздания союза, а этому парню случилось пройти мимо? Поверила бы она в эту сказку, если бы они поменялись местами? Поверил бы кто-нибудь? Конечно, они бы подкрепили их рассказ, добавив, что они приехали, чтобы прикончить чудовище, живущее в канализации под городом. Это определённо добавило бы ноту убедительности, ноту твёрдого реализма. Она вышла из ванной и посмотрела на Билла.

– Нет, – сказала она. – Я не хочу идти в полицию. Я думаю, Эдди прав – с нами могло бы что-то произойти. Что-то окончательное. Но не это действительная причина.

Она посмотрела на них четверых.

– Мы поклялись, – сказала она. – Мы поклялись. Братом Билла… Стэном… всеми остальными… а теперь Майком. Я готова, Билл. Билл посмотрел на остальных.

Ричи кивнул.

– О'кей, Большой Билл. Давай попробуем. Бен сказал:

– Шансов у нас сейчас меньше, чем когда-либо. Нас на двух меньше теперь.

Билл ничего не сказал.

– О'кей, – кивнул Бен. – Она права. Мы поклялись.

– Ээээдди?

Эдди слабо улыбнулся.

– Я думаю, мне ещё раз достанется на той лестнице. Если лестница всё ещё там.

– Хотя на этот раз нет никого, кто бросал бы камни, – сказала Беверли. – Они мертвы. Все трое.

– Мы это сделаем сейчас, Билл? – спросил Ричи.

– Дддда, – сказал Билл. – Я ддумаю, ннастало ввремя.

– Можно я что-то скажу? – резко спросил Бен. Билл посмотрел на него и слегка усмехнулся.

– В любое ввремя.

– Вы, парни, по-прежнему лучшие друзья, которых я когда-либо имел, – сказал Бен. – Неважно, как это проявляется. Я просто… вы знаете, хотел сказать вам это.

Он осмотрел стоящих вокруг друзей, и они серьёзно посмотрели на него.

– Я рад, что я вспомни,! вас, – добавил он.

Ричи фыркнул. Беверли хихикнула. Затем они все засмеялись, глядя друг на друга по-старому, несмотря на то, что Майк был в больнице, возможно, умирающий или уже мёртвый; несмотря на то, что рука Эдди была сломана – опять; несмотря на то, что это было очень раннее утро.

– Соломенная Голова, у тебя такой слог, – сказал Ричи, смеясь и вытирая глаза. – Он должен был стать писателем, Большой Билл. Всё ещё слегка смеясь, Билл сказал:

– И ннна эээтой ннноте…

Они взяли нанятую Эдди машину. Правил Ричи. Туман был сейчас плотнее, застилая улицы словно сигаретным дымом, но не добираясь до высоких, закрытых уличных фонарей. Звёзды наверху казались яркими льдинками, весенние звёзды… но, высунув голову в полуоткрытое окно со стороны пассажирского сиденья, Билл подумал, что в отдалении слышится летний гром. Где-то за горизонтом собирался дождь. Ричи включил радио и нашёл Джина Винсента, поющего «Би Боп А-Лула». Он нажал на другую кнопку и получил Бадди Холли. Третье переключение принесло Эдди Кохрейна, поющего «Лето голубеет».