Дорога на таренский перевоз 17 страница

Капитан окинул его проницательным взглядом.

— Ты, парень, уже о доме задумался, а ведь только-только шагнул в мир! Мир еще поймает тебя на крючок. Ты бросишься в погоню за рассветом, вот подожди, и увидишь... а если ты когда-нибудь вернешься, твоя деревня окажется не так велика, чтобы удержать тебя.

— Нет! — Ранд вздрогнул. Сколько времени прошло с тех пор, как он вспоминал о доме, об Эмондовом Луге? И о Тэме! Должно быть, несколько дней. А ощущение было — как будто месяцы. — Когда смогу, я обязательно вернусь домой. Стану разводить овец, как... как мой отец, и я никогда больше не уйду из дома и вернусь туда очень скоро. Разве не так, Мэт? Как только сможем, мы отправимся домой и забудем даже о том, что это все есть на белом свете.

С видимым усилием Мэт оторвался от разглядывания деревьев, за которыми исчезла выше по реке башня.

— Что? А, да, конечно. Мы пойдем домой. Конечно. — Когда он повернулся, отходя, Ранд услышал его бормотание: — Бьюсь об заклад, он просто не хочет, чтобы кто-то еще отправился за сокровищем.

Похоже, Мэт не заметил, что произнес эти слова вслух.

Четвертый день путешествия вниз по реке застал Ранда на мачте, он сидел на топе, ногами зацепившись за штаги. «Ветку» мягко несло по реке, покачивая на волнах, но в пятидесяти футах над водой от этой легкой качки верхушка мачты колебалась взад и вперед, описывая широкие дуги. Ранд запрокинул голову и рассмеялся бившему в лицо ветру.

Весла были выставлены, и отсюда корабль походил на какого-то диковинного двенадцатиногого паука, ползущего по Аринелле. Ранд и прежде, бывало, залезал на такую высоту — на деревья в Двуречье, — но на сей раз ветви не заслоняли ему обзор. Все на палубе, гребцы на веслах, матросы, на коленях скребущие палубу лощильными камнями или занятые работой с линями и у крышек люков, выглядели такими чудными, если смотреть на них прямо сверху, — все какие-то приземистые и укороченные, — что Ранд провел битый час, просто глазея на них и посмеиваясь.

Он по-прежнему ухмылялся, поглядывая вниз на команду, но теперь юноша рассматривал проплывающие мимо речные берега. Ощущение было такое, будто он сидит на шесте, — не считая, разумеется, покачиваний взад-вперед, — а берега медленно скользят мимо, деревья и холмы медленно маршируют по обе стороны от него. Он оставался неподвижен, а целый мир двигался своим путем.

Повинуясь внезапному импульсу, Ранд выпростал ступни из переплетения оттяжек, крепящих мачту, и вытянул ноги и руки в стороны, удерживая вопреки качке равновесие. Ему удалось балансировать три полные дуги, а потом все разом кончилось. Руки и ноги крутанулись, словно крылья ветряной мельницы, сам Ранд повалился вперед и ухватился за фока-штаг. Ступни его скользнули по мачте, и теперь ничто не удерживало Ранда на ненадежном насесте, кроме рук, вцепившихся в штаг, а он засмеялся. Огромными глотками жадно втягивая свежий, прохладный ветер, Ранд смеялся, испытывая приступ пьянящего веселья.

— Парень! — раздался хриплый голос Тома. — Парень, если ты хочешь свернуть свою глупую шею, то не обязательно падать на меня.

Ранд глянул вниз. Прямо под ним, лишь в нескольких футах, держась за выбленки, сверлил юношу суровым взглядом Том. Как и Ранд, свой плащ менестрель оставил внизу.

— Том, — с сияющим лицом произнес Ранд. — Когда ты залез сюда?

— Когда ты словно оглох на оба уха и не услышал криков. Сгореть мне, парень, если все не подумали, будто ты совсем спятил.

Ранд посмотрел вниз и поразился, увидев удивленно поднятые кверху лица матросов на палубе. Один Мэт, скрестив ноги сидящий на носу спиной к мачте, не смотрел на него. Даже гребцы на веслах подняли головы, нестройно работая веслами. И никто их за это не бранил. Ранд, вывернув голову, взглянул из-под руки на корму. Капитан Домон стоял возле кормового весла, уперев в бедра кулаки, с добрый окорок каждый, и свирепо глядя на юношу, болтающегося у мачты. Ранд повернулся к Тому с ухмылкой на лице.

— Ты хочешь, чтобы я слез?

Том энергично кивнул.

— Был бы весьма признателен.

— Ладно!

Сдвинув хватку на фока-штаге, Ранд прыгнул с верхушки мачты. Он расслышал, как у Тома вырвалось проклятье, а юноша после короткого полета повис на руках, держась за фока-штаг. Менестрель, вытянув руку, уже готов был схватить Ранда и теперь сердито хмурился. Ранд опять ухмыльнулся Тому.

— Ну, я пошел вниз!

Качнув ногами вверх, Ранд перекинул одну ногу через толстый канат, который от мачты крепился на носу, затем зацепился за него сгибом локтя и разжал руки. Сначала медленно, затем все быстрее и быстрее он заскользил вниз. На самом носу он спрыгнул на палубу, прямо перед Мэтом, сделал шаг, удерживая равновесие, и повернулся лицом к корме, широко разведя в стороны руки, так, как делал Том после акробатического трюка.

Раздались матросские недружные хлопки в ладоши, но Ранд удивленно уставился на Мэта и на то, что тот держал в руках, скрытое от всех остальных. Изогнутый кинжал в золотых ножнах, отделанных странными эмблемами. Изящное золотое плетение обвивало рукоять, в головку ее был вставлен рубин размером с ноготь большого пальца Ранда, а крестовина представляла собой двух змеев в золотой чешуе, с открытыми пастями, в которых виднелись кривые зубы.

Мэт какое-то время еще продолжал двигать клинок в ножнах туда-сюда. По-прежнему играя им, он медленно поднял голову; в его глазах застыло отсутствующее выражение. Внезапно они сфокусировались на Ранде, Мэт вздрогнул и сунул кинжал за пазуху.

Ранд присел на корточки, скрестив руки на коленях.

— Где ты это взял? — Мэт ничего не ответил, быстро оглянувшись, чтобы проверить, нет ли кого чужого рядом. Как ни странно, парни были одни. — Ты ведь не из Шадар Логота его унес, а?

Мэт пристально посмотрел на Ранда.

— Это все из-за тебя! Из-за тебя и Перрина. Вы вдвоем утащили меня от сокровища, а он был у меня в руке. Мордет мне его не давал. Я его взял сам, так что предостережения Морейн о подарках — не в счет. Не рассказывай никому, Ранд. А то они его украдут.

— Я никому не скажу, — ответил Ранд. — По-моему, капитан Домон — честнейший человек, но за прошлое остальных, особенно Гелба, я не поручусь.

— Никому! — настаивал Мэт. — Ни Домону, ни Тому, вообще никому. Нас, из Эмондова Луга, осталось двое, Ранд. Мы не можем никому доверять.

— Они живы, Мэт. Эгвейн и Перрин. Я знаю, они живы. — Мэт выглядел пристыженным. — Но я все равно сохраню твою тайну. Будем знать только мы двое. По крайней мере, о деньгах нам больше волноваться не нужно. Если его продать, то нам с лихвой хватит, чтобы путешествовать до Тар Валона как королям.

— Н-да, конечно, — произнес через минуту Мэт. — Если придется. Только не говори о нем никому без моего разрешения.

— Я же обещал. Слушай, у тебя были еще сны, с тех пор как мы оказались на корабле? Как в Байрлоне? В первый раз выпал случай спросить об этом без толпы вокруг. Мэт отвернулся, искоса глянув на друга.

— Может, и были.

— Что значит «может»? Либо были, либо нет.

— Ладно, ладно, были. Не хочу о них говорить. Я даже думать о них не хочу. Ничего хорошего из этого не будет.

Прежде чем кто-то из друзей успел сказать еще что-нибудь, к ним подошел Том, неся свой плащ перекинутым через руку. Ветер трепал его белые волосы, длинные усы топорщились.

— Я сумел убедить капитана, что ты не спятил, — объявил он, — что это было частью твоего обучения. — Менестрель взялся за фока-штаг и качнул его. — Этот твой глупый трюк, когда ты соскользнул вниз по веревке, помог, но тебе повезло, что ты не сломал свою дурную шею.

Взгляд Ранда задержался на фока-штаге и прошелся по нему до самого топа мачты, после чего юноша обалдело открыл рот. Он сумел съехать вниз по нему. И он усидел на верхушке...

Вдруг Ранд словно увидел себя там, на этой верхотуре, с широко раскинутыми в стороны руками и ногами. Он шлепнулся задом на палубу и едва удержался, чтобы не растянуться во весь рост. Том задумчиво смотрел на него.

— Не знал, парень, что у тебя хорошая голова для высоты. Мы могли бы давать представления в Иллиане, или в Эбу Даре, или даже в Тире. Народ в больших городах на юге любит канатоходцев и танцоров на провисающей веревке.

— Мы же идем... — В последний миг Ранд спохватился и глянул вокруг — нет ли рядом кого, кто мог бы услышать их разговор. Несколько человек из команды наблюдали за ними, в том числе и Гелб, который, как обычно, кидал на ненавистную троицу злобные взгляды, но слышать слов Ранда не мог никто.

— В Тар Валон, — докончил он. Мэт пожал плечами, будто ему было все равно, куда они направляются.

— Это сегодня, парень, — заметил Том, усаживаясь на палубу рядом с ребятами, — но завтра... кто знает? Такова жизнь менестреля. — Он извлек из широкого рукава горсть разноцветных шариков. — Раз уж я спустил тебя с небес, мы поработаем над тройной связкой.

Взгляд Ранда скользнул к верхушке мачты, и его пробрала дрожь. Что со мной творится? Свет, что? Он должен в этом разобраться. Он должен добраться до Тар Валона прежде чем и вправду сойдет с ума.

Глава 25

СТРАНСТВУЮЩИЙ НАРОД

Под едва греющим солнцем Бела безмятежно шагала вперед, словно те три волка, что трусили невдалеке, были для нее обычными деревенскими собаками, хотя время от времени она так косила на них глазом, что виднелись белки. Эгвейн, сидя на кобыле, держалась столь же неестественно. Она постоянно следила за волками уголком глаза и порой поворачивалась в седле, чтобы оглядеться вокруг. Перрин был уверен, что она высматривает остальную стаю, хотя девушка гневно отрицала это, когда он рискнул высказать такое предположение, отрицала, что боится тех волков, которые бежали впереди них, отрицала, что ее тревожит стая или то, что задумали звери. Отрицала и тут же опять принималась кидать из-под опущенных ресниц опасливые взгляды и беспокойно облизывать губы.

А стая была далеко — Перрин мог бы сказать девушке об этом. И что тут хорошего, даже если она мне поверит? Особенно если поверит. У Перрина и в мыслях не было открывать эту корзину со змеями, пока совсем уж не припрет. Он и думать не хотел о том, как он узнал о стае. Мужчина в шкурах бежал впереди вприпрыжку, иногда сам почти походя на волка, и он никогда не оглядывался при появлении Пестрой, Прыгуна и Ветра, но тоже узнавал об их приближении.

Перрин и Эгвейн проснулись на рассвете этого первого утра и увидели, как Илайас жарит кролика и посматривает на них со спокойным выражением на бородатом лице. Не считая Пестрой, Прыгуна и Ветра, волков видно не было. Под большим дубом все еще держались темные тени, ясно выделяясь в бледном свете раннего утра, и голые деревья поодаль походили на обглоданные до костей пальцы.

— Они рядом, — ответил Илайас, когда Эгвейн поинтересовалась, где вся стая. — Достаточно близко, чтобы прийти на помощь, если понадобится. Достаточно далеко, чтобы остаться в стороне от любой человеческой неприятности, которая с нами случится. Там, где собираются вместе два человека, рано или поздно, всегда возникают неприятности. Если они нам будут нужны, они придут.

Что-то щекотнуло подсознание Перрина, когда он вонзил зубы в жареного кролика. Направление, смутно ощутимое. Точно! Там, где они... Горячий сок у него во рту тотчас утратил всякий вкус. Он взял клубни, которые Илайас запек в углях, — по вкусу они напоминали репу, — но аппетит у Перрина уже пропал.

Собираясь, Эгвейн решительно заявила, что верхом будут ехать по очереди все, и Перрин даже не подумал с ней спорить.

— Первая — ты, — сказал он только.

Она кивнула.

— А затем — вы, Илайас.

— Для меня и мои ноги хороши, — сказал Илайас. Он взглянул на Белу, и кобыла завращала глазами, словно он был одним из волков. — Кроме того, вряд ли она захочет, чтобы я ехал на ней верхом.

— Чепуха! — твердо ответила Эгвейн. — Нет никакого смысла упрямиться. Разумно же — каждому иногда ехать верхом. Как вы говорите, впереди у нас долгая дорога.

— Я сказал «нет», девочка.

Эгвейн сделала глубокий вдох, и Перрину стало интересно, как ей удастся навязать свое решение Илайасу, — тем самым способом, каким она обращалась с ним, или иначе. Но тут же он понял, что девушка стоит открыв рот, не в силах вымолвить ни слова. Илайас же смотрел на нее, просто смотрел желтыми волчьими глазами. Эгвейн сделала шаг назад от худощавого мужчины и провела языком по губам, потом опять отступила на шаг. Так она и допятилась до Белы, вскарабкалась в седло, и только потом Илайас отвернулся. Когда мужчина повернулся и двинулся на юг, Перрин подумал, что ухмылка у того тоже очень сильно смахивает на волчью.

Так они путешествовали на юг и на восток три дня, пешком и верхом целые дни напролет, останавливаясь лишь в сгустившихся сумерках. Илайас, по-видимому, торопливость горожан презирал, но в то же время не считал, что стоит попусту терять время, если есть куда идти.

Три волка на глаза им попадались редко. Каждый вечер звери на время выходили к костру и иногда днем, когда их меньше всего ожидали, ненадолго появлялись рядом и исчезали. Но Перрин знал, что они неподалеку, и знал где. Он знал, когда волки разведывали дорогу впереди и когда волки наблюдали за происходящим позади них. Он узнал, когда они оставили обычные охотничьи угодья и Пестрая отослала свою стаю обратно, — ждать ее. Иногда трое оставшихся волков пропадали из мыслей Перрина, но задолго до того, как они появлялись в поле зрения, он уже знал об их возвращении. Даже когда лес сменился разбросанными там и тут рощами, разделенными громадными полосами мертвой травы, волки, когда не хотели, чтобы их заметили, казались призраками, но он мог в любой момент указать на них пальцем. Перрин не понимал, как он узнает все это, и пытался уверить себя, что его воображение играет с ним шутки, но все было бесполезно. Как знал Илайас, так знал и он.

Перрин старался не думать о волках, но они все равно прокрадывались в его мысли. С тех пор как он встретился с Илайасом и волками. Ба'алзамон пропал из его снов. Его сновидения, насколько Перрин помнил при пробуждении, касались обыденных дел, того, что могло сниться дома... до Байрлона... до Ночи Зимы. Обычные сны — с одним дополнением. В этих снах, как он помнил, одно было общим: когда он выпрямлялся у горна мастера Лухана, стирая пот с лица, или возвращался с Лужайки после танцев с деревенскими девушками, или поднимал голову от книги, которую читал у камина, то где бы он ни был — в лесу, на улице, под крышей, — рядом всегда находился волк. Всегда рядом с ним маячила волчья спина; и всегда он знал, — в снах это казалось нормальным, даже у обеденного стола Элсбет Лухан, — что желтые волчьи глаза, охраняя его, зорко следят за тем, какая опасность может появиться. Лишь при пробуждении волчье присутствие казалось ему странным.

Они путешествовали три дня. Пестрая, Прыгун и Ветер приносили им кроликов и белок, Илайас показывал растения, годные в пищу, некоторые из них Перрин узнавал. Однажды кролик выскочил чуть ли не из-под самых копыт Белы; прежде чем Перрин успел вложить камень в пращу, Илайас в двадцати шагах точным броском своего длинного ножа пригвоздил зверька к земле. В другой раз Илайас подстрелил из лука взлетевшего толстого фазана. Ели теперь Перрин с Эгвейн намного лучше, чем когда шли одни, но юноша с радостью вернулся бы к тому скудному рациону, лишь бы обойтись без серых попутчиков. Он не был уверен, какие чувства испытывает Эгвейн, но предпочел бы голодать, лишь бы жить без волчьей компании. Три дня, до этого самого вечера.

Впереди, в добрых четырех милях, раскинулся лесок, больший, чем многие из повстречавшихся путникам. На западе низко висело солнце, отбрасывая справа косые тени, усиливался ветер. Перрин почувствовал, что волки перестали держаться сзади и неторопливо двинулись вперед. Они не чуяли и не видели ничего опасного. Сейчас на Беле ехала Эгвейн. Пора уже было подыскивать место для ночлега, и большая роща хорошо подходила для этой цели.

Когда путники приблизились к деревьям, из леска выскочили три мастиффа, широкомордые псы, не уступающие ростом волкам, даже крупнее; они оскалили клыки, громко, утробно рыча. Едва вырвавшись на опушку, псы остановились, но от троих людей их отделяло не больше тридцати футов, темные глаза собак сверкали убийственными огоньками.

Бела, которая и так уже изнервничалась из-за волков, тихо заржала и чуть не сбросила Эгвейн с седла, но Перрин в тот же миг закрутил свою пращу над головой. Нет нужды тупить топор об собак; камень по ребрам заставит убежать и самого злобного пса.

Илайас махнул ему рукой, не отрывая взгляда от замерших собак.

— Чш-ш! Прекратите!

Перрин недоуменно нахмурился на него, но, крутанув пращу еще несколько раз, опустил ее. Эгвейн сумела утихомирить Белу; и она, и кобыла с опаской следили за собаками.

На загривках мастиффов дыбом стояла шерсть, уши их были прижаты, рык псов звучал как землетрясение. Вдруг Илайас поднял вытянутый палец на уровень плеча и засвистел долгим пронзительным свистом, который становился все выше и выше, нескончаемо. Рычание собак неровно оборвалось. Псы отступили на шаг, поскуливая и вертя головами, будто хотели убежать, но что-то их удерживало. Глаза их были прикованы к пальцу Илайаса.

Медленно Илайас стал опускать руку, и тональность свиста понижалась вместе с нею. Собаки следовали за движением руки, пока не легли плашмя на землю, вывалив языки из пастей. Три хвоста завиляли.

— Смотрите, — сказал Илайас, шагнув к собакам. — В оружии нет нужды. — Мастиффы лизали ему руки, а он почесывал их широколобые головы и ласково трепал псов за ушами. — Они выглядят гораздо более злобными, чем есть на самом деле. Они хотели всего лишь отпугнуть нас и укусили бы, только если б мы попробовали сунуться в лес. Так или иначе, теперь об этом волноваться не стоит. До того как совсем стемнеет, мы успеем добраться до другой рощицы.

Перрин посмотрел на Эгвейн: рот у нее был открыт. Клацнув зубами, он захлопнул свой.

По-прежнему поглаживая псов, Илайас изучал рощу.

— Здесь будут Туата'ан. Странствующий Народ.

Перрин с Эгвейн непонимающе уставились на него, и он добавил:

— Лудильщики.

— Лудильщики? — воскликнул Перрин. — Мне всегда хотелось увидеть Лудильщиков. Они иногда останавливались лагерем у Таренского Перевоза, за рекой, но в Двуречье, насколько помню, они не бывали. Почему так, я не знаю.

Эгвейн фыркнула:

— Наверное, потому, что людишки в Таренском Перевозе такие же большие воры, как и Лудильщики. Несомненно, они кончили тем, что без всякого толку воровали друг у друга. Мастер Илайас, если тут и вправду недалеко Лудильщики, может, мы дальше пойдем? Нам не хочется, чтобы Белу украли и... ну, богатства у нас все равно нет, но всем известно, что Лудильщики готовы украсть хоть что-нибудь.

— В том числе и младенцев? — сухо осведомился Илайас. — Похищают детей и все такое прочее? — Он сплюнул и девушка вспыхнула. Такие истории про детей иногда рассказывали, но чаще всего — Кенн Буйе или кто-то из Коплинов или Конгаров. Каждый знал: это те еще россказни. — Порой от Лудильщиков меня попросту тошнит, но воруют они не чаще, чем другие. Намного реже, чем кое-кто, кого я знаю.

— Скоро совсем стемнеет, Илайас, — сказал Перрин. — Где-то же мы должны остановиться на ночь. Почему бы не вместе с ними, если они примут нас? — У миссис Лухан имелся в хозяйстве починенный Лудильщиками котел, о котором она заявляла, что он лучше нового. Мастер Лухан не испытывал особой радости, когда его жена превозносила работу Лудильщиков, но Перрину хотелось взглянуть, как те достигают своего мастерства. Однако в тоне и облике Илайаса сквозило какое-то нежелание, которого юноша понять не мог. — Или есть причина, из-за которой нам нельзя так поступать?

Илайас отрицательно покачал головой, но нежелание не пропало, оно по-прежнему чувствовалось в развороте его плеч и в напряженно сжатых губах.

— Можно, можно. Только не берите в голову то, что они говорят. Всякую глупость. По большей части Странствующий Народ ведет себя как заблагорассудится, но порой они придают очень большое значение формальностям, поэтому делайте то же самое, что и я. И держите свои секреты при себе. Нечего выкладывать все каждому встречному-поперечному.

Собаки, виляя хвостами, трусили рядом с путниками, пока Илайас вел ребят дальше в лес. Перрин почувствовал, что волки задержались на опушке, и понял, что дальше они не пойдут. Собак они не боялись — к ним волки относились с пренебрежением, ведь те променяли свободу на сон возле костра, — но людей они избегали.

Илайас шагал уверенно, словно знал, куда идти, и в глубине леска, меж дубов и ясеней, показались фургоны Лудильщиков. Как и любой в Эмондовом Лугу, Перрин много слышал о Лудильщиках, хоть никогда и не видел никого из них, и лагерь оказался точно таким, каким он и ожидал его увидеть. Фургоны представляли собой небольшие дома на колесах: высокие деревянные сундуки, покрытые лаком и раскрашенные в яркие цвета — красные, синие, желтые, зеленые, различные их оттенки, названия которых Перрин не знал. Странствующий Народ занимался делами, которые оказались разочаровывающе обыденными: кто готовил еду, кто шил, кто возился с детьми, кто чинил упряжь, но у всех одежда оказалась еще более многоцветной, чем их фургоны, — и на первый взгляд выбранной наугад; иногда от сочетания расцветок куртки и штанов или платья и шали у Перрина рябило в глазах. Лудильщики напоминали ему бабочек на лугу с яркими полевыми цветами.

Четыре или пять человек в разных концах лагеря играли на скрипках или флейтах, и немногие танцующие кружились рядом с ними, будто колибри всех цветов радуги. Среди костров бегали и играли дети и собаки. Собаки были мастиффами, точно такими же, что встретили путников, но дети дергали их за уши и таскали за хвосты, карабкались им на спины, а здоровенные псы спокойно сносили подобное обращение. Трое мастиффов, идущих рядом с Илайасом, свесив языки, глядели на бородача как на лучшего друга. Перрин покачал головой. Все равно в них хватало роста, чтобы достать человеку до горла, просто оторвав свои передние лапы от земли.

Внезапно музыка оборвалась, и Перрин понял, что все Лудильщики глядят на Илайаса и его спутников. Даже дети и собаки стояли тихо и смотрели настороженно, будто готовые тут же сорваться с места и убежать.

Минуту вообще не слышалось ни звука, а затем вперед выступил седоволосый, жилистый, невысокого роста мужчина и степенно поклонился Илайасу. Мужчина был одет в красную куртку с высоким воротником-стойкой и мешковатые ярко-зеленые штаны, заправленные в высокие, до колен сапоги.

— Добро пожаловать к нашим кострам! Известна ли вам песня?

Илайас поклонился ему столь же церемонно, приложив обе руки к груди:

— Ваш радушный прием, Махди, согревает душу, как ваши костры согревают тело, но я не знаю песни.

— Тогда мы по-прежнему ищем, — нараспев произнес седоголовый. — Как было, так и будет, если только мы помним, ищем и находим. — Он с улыбкой повел рукой в сторону костров, и в голосе его зазвучало радостное, приветливое оживление. — Ужин почти готов. Пожалуйста, присоединяйтесь к трапезе!

Словно по сигналу, вновь заиграла музыка, детвора опять затеяла веселую беготню и возню с собаками. Все в лагере вернулись к прерванному делу, словно бы вновь пришедшие были давнишними друзьями Лудильщиков. Однако седоволосый взглянул на Илайаса и, поколебавшись, спросил:

— А ваши... другие друзья? Они не придут? А то бедные собачки так пугаются.

— Они не придут, Раин. — Илайас качнул головой с едва заметным оттенком презрения. — Пора бы тебе это понять.

Седоволосый развел руками, словно сетуя, что ни в чем нельзя быть уверенным. Когда он повернулся, чтобы отвести гостей в лагерь, Эгвейн спешилась и подошла ближе к Илайасу.

— Вы — друзья?

Чтобы отвести Белу, появился улыбающийся Лудильщик;

Эгвейн с видимой неохотой отдала ему уздечку, и то после кривой усмешки Илайаса.

— Мы знаем друг друга, — коротко ответил одетый в шкуры мужчина.

— Его имя — Махди? — спросил Перрин.

Илайас что-то проворчал шепотом.

— Его зовут Раин. Махди — это нечто вроде звания. Ищущий. Он предводитель их отряда. Если так для вашего слуха необычно, можете называть его Ищущим. Ему все равно.

— А что это было о песне? — спросила Эгвейн.

— Это то, из-за чего они странствуют, — сказал Илайас, — или же так они говорят. Они ищут песню. Именно ее разыскивает Махди. Они утверждают, что при Разломе Мира утеряли ее, и если им удастся найти ее, вернется рай Эпохи Легенд. — Он обежал взглядом лагерь и хмыкнул. — Они даже не знают, какую ищут песню; заявляют, что когда отыщут ее, то узнают. Они не ведают, каким образом она, как предполагается, принесет рай, но они верят в это уже почти три тысячи лет, с самого Разлома. Полагаю, искать они будут, пока Колесо не перестанет вертеться.

Путники подошли к костру Раина в центре лагеря. Фургон Ищущего был желтым, с красной окантовкой, красные спицы высоких колес с красными ободьями чередовались с желтыми. Полная женщина, такая же седая, как и Раин, но со все еще гладкими щеками, появилась на лестнице в задней части фургона и остановилась, расправляя на плечах украшенную голубой бахромой шаль. Кофточка на ней была ярко-желтой, юбка — ярко-красной. От такого сочетания цветов Перрин зажмурился, а Эгвейн сдавленно охнула.

Увидев идущих за Райном людей, женщина с радушной улыбкой пошла им навстречу. Ила, жена Раина, оказалась на голову выше мужа, и вскоре она заставила Перрина забыть о расцветке ее одежды. Материнской своей заботливостью она напомнила ему миссис ал'Вир, а от первой же ее улыбки на душе у него стало теплее и радостнее.

Ила приветствовала Илайаса как старого знакомого, но со сдержанностью, которая, по-видимому, ранила Раина. Илайас криво улыбнулся ей и кивнул. Перрин и Эгвейн представились женщине сами, и она пожала руки им обоим со много большим теплом, чем она выказала Илайасу, а Эгвейн даже обняла.

— Как ты прелестна, дитя, — сказала она, погладив Эгвейн по щеке, и улыбнулась. — И вдобавок продрогла до костей, как я вижу. Садись ближе к огню, Эгвейн. Все присаживайтесь. Ужин почти готов.

Вокруг костра лежали обрубки бревен, предназначенные для сидения. Илайас отказался даже от такой уступки цивилизации. Вместо этого он вольготно уселся прямо на землю. Над пламенем в железных треногах стояли небольшие котелки, а около углей — печка. Ила захлопотала возле них.

Когда Перрин и остальные расселись, к костру упругим шагом подошел стройный молодой человек, в одежде в зеленую полоску. Он крепко обнял Раина и Илу, окинул холодным взглядом Илайаса и ребят. С Перрином он был примерно одних лет и двигался так, будто со следующего шага готов пуститься в танец.

— Что, Айрам, — нежно улыбнулась Ила, — решил откушать со своими старенькими дедушкой и бабушкой, так? — Наклонившись помешать в котле, висящем над костром, она с улыбкой перевела взгляд на Эгвейн. — Хотелось бы узнать, почему?

Айрам легко присел, скрестив руки на коленях, напротив Эгвейн, по другую сторону костра.

— Я — Айрам, — сказал он ей тихим, уверенным голосом. Казалось, здесь, кроме нее, он больше никого не замечал. — Я ждал первую розу весны, и теперь я нашел ее возле костра моего дедушки.

Перрин ожидал, что Эгвейн захихикает, а потом увидел, как она смотрит в глаза Айраму. Перрин пригляделся к молодому Лудильщику. Ему пришлось признать, что тот наделен изрядной долей миловидности. Через минуту Перрин понял, кого он ему напомнил. Вила ал'Сина: на него, когда тот приходил из Дивен Райд в Эмондов Луг, заглядывались и о нем перешептывались за его спиной все девушки. Вил ухаживал за каждой девушкой, какую встречал, и ухитрялся убедить каждую из них, что с остальными он просто-напросто вежлив.

— Эти ваши собаки, — громко произнес Перрин, отчего Эгвейн вздрогнула, — выглядят большими, как медведи. Удивительно, как вы разрешаете детям играть с ними.

Улыбки Айрама как не бывало, но, когда он взглянул на Перрина, улыбка вновь вернулась на его лицо, причем куда более самоуверенная, чем раньше.

— Они не укусят тебя. Они просто принимают грозный вид, чтобы чужих отпугнуть, и предупреждают нас, но они обучены как положено — в духе Пути Листа.

— Пути Листа? — сказала Эгвейн. — А что это такое?

Айрам жестом указал на деревья, его глаза внимательно и неотрывно смотрели на девушку.

— Лист живет отмеренное ему время и не борется с ветром, который уносит его прочь. Лист не причиняет зла, в конце срока опадает, чтобы вскормить новые листья. Так должны поступать и все мужчины. И женщины.

Эгвейн в ответ посмотрела на него, слабый румянец окрасил ее щеки.

— Но что это значит? — сказал Перрин. Айрам бросил на пего сердитый взгляд, но на вопрос ответил Раин.

— Это значит, что человек не должен причинять вреда другому ни по какой причине. — Взгляд Ищущего переместился на Илайаса. — Для насилия нет оправдания. Никакого. Никогда.

— А что, если кто-то нападет на вас? — настаивал Перрин. — Что, если кто-то ударит вас или попытается ограбить, а то и убить?

Раин сокрушенно вздохнул, словно Перрин просто не понял того, что для самого Раина столь очевидно.

— Если меня ударят, то я спрошу у ударившего, почему ему захотелось так поступить. Если он по-прежнему хочет меня ударить, я убегу, как убегу и тогда, когда меня захотят ограбить или убить. Будет много лучше, если я позволю забрать то, чего пожелает грабитель, даже мою жизнь, чем сам прибегну к насилию. И я буду надеяться, что он не слишком сильно повредит себе.

Наши рекомендации