Дорога на таренский перевоз 23 страница

Перрин, едва добравшись до пруда, кинулся на землю всем телом и окунул голову в воду. Мгновением позже он, отфыркиваясь, отпрянул от холода воды, которая била из глубин земли. Юноша замотал головой, с его длинных волос разлетелся дождь брызг. Эгвейн ухмыльнулась и плеснула на него водой. Глаза Перрина прояснились. Девушка нахмурилась и открыла было рот, но юноша опустил лицо обратно в воду. Никаких вопросов. Не сейчас. Никаких объяснений. Никогда. Но тихий голосок язвительно шептал ему: — Но тебе же пришлось бы это сделать, правда?

Наконец от воды ребят оторвал оклик Илайаса:

— Все хотят есть, а мне нужна помощь!

Эгвейн взялась за работу в хорошем настроении, смеясь и шутя, и они втроем занялись нехитрым ужином. Кроме сыра и сушеного мяса, ничего больше не оставалось; охотиться возможности не было. По крайней мере, еще был чай. Перрин занимался стряпней молча. Он чувствовал на себе взгляд Эгвейн, видел на ее лице волнение, но как мог избегал встречаться с нею глазами. Смех девушки смолк, шутки ее пропадали втуне, каждая более вымученная, чем предыдущая. Илайас наблюдал отстраненно, ни слова не говоря. Воцарилось молчание, и путники начали свой ужин в угрюмом настроении. На западе краснело солнце, и тени вытянулись, тонкие и длинные.

До полной темноты не больше часа. Если бы не стеддинг, мы все были бы сейчас уже мертвы. Смог бы ты спасти ее? Смог бы срубить ее, будто деревце? Из деревьев кровь не течет, верно? И они не кричат, и не заглядывают тебе в глаза, и не спрашивают «почему?».

Перрин ушел в себя еще глубже. Он почти наяву слышал, как кто-то в глубине его сознания смеется над ним. Кто-то жестокий. Не Темный, нет. Перрину этого бы очень хотелось. Но это не Темный, это был он сам.

На этот раз Илайас нарушил свое правило касательно костров. Деревьев здесь не было, но он наломал сухих веток с кустов и разжег костер на огромной скальной глыбе, торчащей на склоне холма. По наслоениям сажи, которой был запачкан скол камня, Перрин заключил, что этой стоянкой, должно быть, пользовались многие поколения путешественников. Часть большой скалы, выдающаяся над ее основанием, была как-то скруглена, с трещиной на одной стороне, где неровную поверхность покрывал мох, старый и бурый. Желобки и выемки в округлой части камня, выветрившиеся за многие годы, показались Перрину необычными, но он был слишком поглощен унынием, чтобы думать о них. Однако Эгвейн, пока ела, внимательно изучала их.

— Вот это, — сказала она наконец, — с виду совсем как глаз.

Перрин моргнул — камень и вправду походил на глаз, даже под слоями сажи и копоти.

— Глаз и есть, — сказал Илайас. Он сидел спиной к костру и к скале, разглядывая окружающую местность и жуя полоску сушеного мяса, по жесткости не уступавшего подметке. — Глаз Артура Ястребиного Крыла. Глаз самого Верховного Короля. Вот к чему в итоге пришли его держава и его слава.

Он произнес это рассеянным тоном. Он даже жевал рассеянно: взгляд Илайаса и все внимание притягивали холмы.

— Артур Ястребиное Крыло! — воскликнула Эгвейн. — Вы меня разыгрываете. Да это вообще не глаз. С чего бы кому-то в голову взбрело вырезать глаз Артура Ястребиного Крыла вон там, на скале?

Илайас покосился через плечо на девушку, ворча:

— Чему вообще вас, деревенских щенят, учат?

Он хмыкнул и, выпрямившись, опять вернулся к наблюдению за холмами, но продолжил:

— Артур Пейндраг Танриал, Артур Ястребиное Крыло, Верховный Король, объединивший все земли от Великого Запустения до Моря Штормов, от Океана Арит до Айильской Пустыни, и даже кое-какие за Пустыней. Он даже послал войска по ту сторону Океана Арит. Предания гласят, что он правил всем миром, но и того, чем он и в самом деле правил, хватило бы любому человеку и без преданий. И он установил на земле мир и правосудие.

— Все равны перед законом, — произнесла Эгвейн, — и ни один человек да не поднимет руку на другого.

— Значит, сказания вы все-таки слышали, — усмехнулся Илайас сухо. — Артур Ястребиное Крыло установил мир и правосудие, но вершил он его огнем и мечом. Ребенок мог проскакать верхом от Океана Арит до Хребта Мира с мешком золота, не испытывая ни капли страха, но суд Верховного Короля был таким же безжалостным, как та скала, для любого, кто посмел бы усомниться в его власти даже просто своим существованием, или для тех, о ком лишь думали, что они станут вызовом ему. У простого люда был мир, и правосудие, и набитое брюхо, но он двадцать лет осаждал Тар Валон и назначил цену в тысячу золотых крон за голову каждой Айз Седай.

— Я думала, вы Айз Седай недолюбливаете, — сказала Эгвейн.

Илайас скривил губы в улыбке.

— Неважно, что я люблю и не люблю, девочка. Артур Ястребиное Крыло был гордым глупцом. Целительница Айз Седай спасла бы его, когда он заболел — или, как говорят некоторые, был отравлен, — но все Айз Седай, еще остававшиеся в живых, были загнаны в Сияющие Стены и всю свою Силу использовали на то, чтобы сдержать войско, от бивачных костров которого ночью стало светло как днем. Да он в любом бы случае не позволил Айз Седай приблизиться к себе. Айз Седай он ненавидел так же сильно, как и Темного.

Рот Эгвейн сжался, но когда она заговорила, то сказала лишь:

— Так какое все эти слова имеют отношение к тому, глаз это Артура Ястребиного Крыла или нет?

— Самое прямое, девочка. И вот воцарился мир, не считая происходящего за Океаном; народ радостно приветствовал его, куда бы он ни пришел, — видишь ли, люди и в самом деле любили его; при всем том человеком Король был суровым, но никогда не проявлял свою жестокость с простым народом, — ну вот он и решил, что самое время построить для себя столицу. Новый город, не связанный в памяти людской ни с какими старыми деяниями, или распрями, или соперничеством. Здесь он и стал возводить ее, в самом центре страны, ограниченной зорями, Пустыней и Запустением. Здесь, куда ни одна Айз Седай никогда не придет по доброй воле и где, окажись она тут, не сможет воспользоваться Силой. Столица, из рук которой однажды все страны получили бы мир и правосудие. Когда было провозглашено о строительстве столицы, простой люд пожертвовал достаточно денег, чтобы воздвигнуть Королю памятник. Большинство людей взирало на него как на стоящего лишь ступенькой ниже Создателя. Чуть ниже. За пять лет памятник высекли и установили. Статуя самого Ястребиного Крыла в сотню раз выше человека. Ее поставили вот здесь, и вокруг нее должен был встать город.

— Тут же нет и не было никакого города, — насмешливо заметила Эгвейн. — Если б он был, от него что-нибудь да осталось бы. Хоть что-то.

— И в самом деле не было. Артур Ястребиное Крыло умер в тот самый день, когда статуя была завершена, а его сыновья и остальные родичи сражались за то, кто из них воссядет на трон Ястребиного Крыла. Одиноко возвышалась статуя посреди этих холмов. Сыновья, племянники, кузены Короля умерли, и последние из рода Ястребиного Крыла сгинули с лика земли, — не считая, может, тех, кто отправился через Океан Арит. Были те, кто, если б мог, стер бы даже саму память о нем. Книги сжигались только из-за того, что в них упоминалось его имя. Под конец от него не осталось ничего, кроме сказаний, причем по большей части — неверных. Вот к чему пришла его слава.

Разумеется, сражения не прекратились из-за того, что Ястребиное Крыло и его родичи умерли. Ведь еще оставался трон, за который стоило сражаться и который нужно завоевать, и всякий лорд и леди, кто мог набрать солдат, стремились заполучить его. Таким было начало Войны Ста Лет. На самом деле длилась она сто двадцать три года, и правду о большей части событий той поры унесло вместе с дымом пылающих городов. Многие захватили часть страны, но никто не захватил всю ее целиком, и в какой-то из этих годов статуя была повержена. Может быть, они не вынесли сравнения себя с ним.

— Сначала вы говорили так, будто презираете его, — сказала Эгвейн, — а теперь — так, будто восхищаетесь им.

Илайас повернулся и в упор посмотрел на девушку немигающим взглядом.

— Приготовьте себе еще немного чаю, если хотите. До темноты я должен загасить костер.

Теперь Перрин ясно различал глаз даже в меркнущем свете дня. Он был больше человеческой головы и от теней, упавших на него, казался похожим на глаз ворона — жестокий, черный, безжалостный. Перрину почему-то совсем расхотелось ночевать в этом месте.

Глава 30

ДЕТИ ТЕНИ

Эгвейн сидела у костра, рассматривая обломок статуи, а Перрин спустился к озерцу, чтобы побыть одному. День угасал, и с востока уже налетал ночной ветер, рябью пробегая по воде. Юноша вынул топор из петли на поясе и задумчиво вертел его в руках. Рукоять из ясеневого дерева, длиной с руку, гладкая и прохладная на ощупь. Он ненавидел его. При мысли о том, как он гордился топором дома, в Эмондовом Лугу, Перрина охватил жгучий стыд. Он им так гордился — до того, как узнал, что готов был совершить им.

— Ты так сильно ее ненавидишь? — раздался позади юноши голос Илайаса.

Вздрогнув, Перрин вскочил и уже поднял было топор, но разглядел говорившего.

— Вы можете?.. Вы можете тоже читать мои мысли? Как волки?

Илайас склонил голову набок и насмешливо оглядел юношу.

— Парень, даже слепому под силу прочесть их по твоему лицу. Ладно, выкладывай. Ты ненавидишь девушку? Презираешь ее? Так ведь? Ты был готов убить ее из-за того, что не терпишь ее, из-за того, что она вечно делает из тебя козла отпущения, взваливает на тебя все по-своему, разными женскими способами.

— Эгвейн никогда в жизни ни на кого ничего не взваливала, — возразил Перрин. — Что должна, она всегда делает, а не перекладывает на других. Я не презираю ее, я люблю ее. — Он взглянул на Илайаса, имевшего наглость рассмеяться. — Нет, совсем не это. Я не хочу сказать, что она мне как сестра, но она и Ранд... Кровь и пепел! Если бы вороны настигли нас... Если б... Я не знаю.

— Да нет, знаешь. Если б у нее был выбор, как ей умирать, что она, по-твоему, выбрала бы? Один хороший удар твоего топора или то, как погибали звери, которых мы сегодня видели? Я знаю, что выбрал бы я.

— У меня нет никакого права выбирать за нее. Вы не расскажете ей, да? О... — Руки Перрина сжали рукоять топора; мускулы напряглись, отчетливо вырисовываясь под кожей, сильные мускулы для его возраста, результат долгих часов работы молотом у наковальни мастера Лухана. На миг юноше показалось, что толстая деревянная рукоять топора треснет. — Я ненавижу эту проклятую вещь, — прорычал он. — Я не знаю, что мне с ним делать, хожу с ним с важным видом, словно какой-то дурак. Я бы в дело не смог пустить его, знаете ли. Когда все было для виду, что-то из «может быть», я мог им хвастаться, играть, будто я... — Он вздохнул, голос его стал едва слышен. — Теперь по-другому. Я и в руки его брать больше не хочу!

— Еще возьмешь, не раз.

Перрин поднял топор, собираясь зашвырнуть его в пруд, но Илайас схватил юношу за запястье.

— Тебе еще придется брать его в руки, парень, и чем дольше ты будешь его ненавидеть, тем мудрее воспользуешься им, — мудрее, чем большинство людей. Погоди. Придет время, когда ты больше не сможешь ненавидеть его, вот тогда бросай его как можно дальше и беги прочь.

Перрин взвешивал топор в руках, борясь с искушением утопить его в пруду. Легко ему говорить «погоди». А что, если я подожду и потом НЕ СМОГУ его выбросить?

Юноша открыл было рот, чтобы спросить у Илайаса, но сказать ничего не успел. Послание от волков такое срочное, что глаза у него остекленели. На миг он забыл, что хотел сказать, забыл, что вообще хотел что-то говорить, забыл даже о том, что умеет говорить, что умеет дышать. Лицо Илайаса тоже вытянулось, а глаза, казалось, смотрели внутрь и куда-то далеко. Затем все исчезло так же быстро, как и пришло. Видение длилось лишь один удар сердца, но и этого хватило.

Перрин встряхнулся и глубоким вдохом наполнил легкие. Илайас не медлил ни секунды; едва завеса спала у него с глаз, он без колебаний устремился к костру. Перрин безмолвно побежал за ним следом.

— Туши костер! — хрипло выкрикнул Илайас Эгвейн. Он нетерпеливо махал рукой и, казалось, пытался кричать шепотом. — Гаси же его!

Девушка поднялась на ноги, недоуменно вытаращившись на Илайаса, потом шагнула к огню, но медленно, явно не понимая, что происходит.

Илайас, едва не оттолкнув ее с дороги, кинулся к костру, подхватил железный чайник-котелок, обжегся и выругался. Жонглируя горячим котелком, он опрокинул его в огонь. Отстав от бородача на шаг, подбежал Перрин и тотчас же принялся ногами забрасывать землю на шипящие угли, остаток чая еще выплескивался на огонь, шипя и поднимаясь усиками пара. Перрин остановился, лишь затоптав последний уголек.

Илайас бросил чайник Перрину, который тут же выронил его, издав сдавленный вопль. Перрин подул на пальцы, хмуро косясь на Илайаса, но мужчина в шкурах был слишком занят беглым осмотром стоянки и больше ни на что не обращал внимания.

— Нет никаких шансов скрыть, что кто-то здесь побывал, — сказал Илайас. — Нам нужно просто поторапливаться и надеяться. Может, им не захочется утруждать себя. Кровь и пепел, но я был уверен, что это были вороны.

Перрин торопливо бросил седло на Белу и придержал топор у бедра, когда наклонился затянуть подпругу.

— Что такое? — спросила Эгвейн. Голос ее дрожал. — Троллоки? Исчезающий?

— Идите на восток или на запад, — сказал Илайас Перрину. — Найдите, где спрятаться, а я, как только удастся, присоединюсь к вам. Если они заметят волков... — Он метнулся прочь, пригибаясь так, словно бы собирался бежать, точно волк, на четвереньках, и растворился в удлиняющихся вечерних тенях.

Эгвейн торопливо собирала свои немногие пожитки, но по-прежнему требовала от Перрина объяснений. Ее голос был настойчив и с каждой минутой, пока тот хранил молчание, становился все испуганней. Сам он тоже был испуган, но страх заставлял ребят двигаться быстрее. Перрин обождал, пока они не направились на заходящее солнце. Торопливо шагая впереди Белы и придерживая топор у груди обеими руками, он через плечо урывками рассказывал, что знал, в то же время высматривая местечко, куда бы можно было забиться, как в нору, и подождать Илайаса.

— Приближается много людей, на лошадях. Они нагнали волков сзади, но люди пока их не заметили. Всадники направляются к озеру. Скорей всего, к нам они никакого отношения не имеют, просто тут единственный источник воды на мили вокруг. Но Пестрая говорит... — Перрин глянул через плечо. Вечернее солнце наложило странные тени на лицо девушки, в этих тенях терялось выражение ее лица. О чем она думает? Смотрит так, будто больше не знакома с тобой? Узнает ли она тебя вообще? — Пестрая говорит, они как-то не так пахнут. Это... что-то вроде того, как неправильно пахнет бешеная собака. — Озеро позади них исчезло из виду. В сгущающихся сумерках Перрин еще различал валуны — обломки статуи Артура Ястребиного Крыла, но не мог определить, на котором из камней горел костер. — Мы будем держаться от них подальше, найдем какое-нибудь укрытие и подождем Илайаса.

— А почему мы должны из-за них волноваться? — спросила Эгвейн. — Если я правильно поняла, здесь нам ничего не грозит. Здесь должно было быть безопасно. Свет, да должно же быть какое-то безопасное место.

Перрин стал внимательнее присматриваться, отыскивая возможные укрытия. Они не успели далеко отойти от пруда, а сумерки все густели. Вскоре станет совсем темно. Бледный свет все еще подкрашивал гребни холмов. Из лощин, где уже почти ничего не было видно, этот свет по контрасту казался очень ярким. Слева на фоне неба резко выделялось что-то темное — большой плоский камень торчал из склона, скрывая все под собой во мраке.

— Сюда, — сказал Перрин.

Он рысцой устремился к холму, бросая через плечо взгляды и проверяя, нет ли какого признака приближающихся людей. Ничего — пока. Не раз юноша останавливался и ждал, пока девушка и лошадь нагонят его. Эгвейн почти прижалась к шее Белы, и кобыла аккуратно выбирала путь по неровной земле. У Перрина мелькнула мысль, что обе они устали, наверное, гораздо сильнее, чем он считал. Лишь бы это убежище оказалось хорошим. Вряд ли мы сумеем найти другое.

У основания холма Перрин внимательно осмотрел массивную плоскую глыбу, выступающую из склона почти у самого гребня и отчетливо вырисовывающуюся на фоне неба. Было что-то странно знакомое в том, как громадная плита словно образовывала неправильные ступени, три с одной стороны и одну — с другой. Юноша подобрался к плите поближе и ощупал камень, пройдя вдоль него. Несмотря на столетия работы ветра и дождя, Перрин почувствовал под рукой четыре соединенные колонны. Он поднял взгляд к ступенчатой вершине камня, возвышавшейся над его головой гигантским навесом. Пальцы. Мы найдем убежище в руке Артура Ястребиного Крыла. Может быть, здесь сохранилась частица его справедливости.

Перрин жестом подозвал к себе Эгвейн. Она не сдвинулась с места, поэтому он соскользнул к подножию холма и рассказал ей, что обнаружил.

Эгвейн посмотрела на холм, вытянув шею.

— Как тебе удалось хоть что-то разглядеть?

Перрин открыл было рот, потом захлопнул. Облизнул губы оглянувшись, в первый раз по-настоящему ясно осознал, что он видит. Солнце уже село. Теперь — совсем, а полную луну скрывали облака, но окружающее ему по-прежнему представлялось окаймленным темно-пурпурной бахромой.

— Я ощупал скалу, — наконец сказал он. — То, что нужно. Даже если они доберутся сюда, им ни за что не различить нас в такую темень.

Перрин взял Белу под уздцы и повел ее под защиту каменной руки. Спиной он чувствовал взгляд Эгвейн.

Когда юноша помог ей слезть с седла, ночь разорвали крики, донесшиеся со стороны озерца. Девушка положила ладонь на руку Перрина, и тот понял ее несказанный вопрос.

— Люди заметили Ветра, — сказал он неохотно. Было трудно понимать смысл волчьих мыслей. Что-то об огне. — У них факелы. — Перрин подтолкнул девушку под каменные пальцы и скорчился рядом с ней. — Они разбились на группы для поисков. Их так много, а волки все ранены. — Он постарался, чтобы голос его звучал теплее. — Но Пестрая и другие смогут держаться от них в стороне, даже раненые, и к тому же люди не ожидают обнаружить нас. Люди обычно не видят того, чего не ждут увидеть. Скоро они бросят поиски и разобьют лагерь. — Илайас был вместе с волками, и он их не оставит, пока за ними гонятся. Так много всадников. И с таким упорством. Почему они так упорны?

Перрин увидел, как кивнула Эгвейн. Девушка думала, что в полумраке он этого не заметит.

— С нами все будет в порядке, Перрин.

Свет, подумал он удивленно, да ОНА пытается МЕНЯ успокоить.

Крики все не стихали. Небольшие цепочки факелов двигались вдалеке — мерцающие во мраке светлячки.

— Перрин, — негромко сказала Эгвейн, — ты будешь со мной танцевать в День Солнца? Если к тому времени мы будем дома?

Плечи Перрина дрогнули. Он не издал ни звука и не знал, смеяться ему или плакать.

— Буду. Обещаю! — Против воли ладони юноши сжали топор, напомнив ему, что тот по-прежнему у него в руках. Голос Перрина упал до шепота: — Я обещаю, — произнес он вновь, лишь надеясь.

Теперь группы всадников с факелами рассыпались по холмам, по десять-двенадцать человек. Сколько было таких групп, Перрин определить не мог. Порой в поле зрения оказывалось три или четыре конника, рыскающих взад-вперед. Они перекликались друг с другом, и иногда в ночи слышались лишь лошадиное ржание и людские крики.

Перрин видел все сразу с разных мест. Он притаился на склоне холма вместе с Эгвейн, следя за движущимися во тьме факелами-светляками, и мысленно бежал в ночи вместе с Пестрой, и с Ветром, и с Прыгуном. Волки были слишком изранены воронами, чтобы бежать быстро или далеко, поэтому они стремились отогнать людей из сумрака, вытеснить их под защиту огней. В конце концов, когда в ночи бродят волки, люди всегда ищут безопасности у огня. Некоторые верховые вели в поводу лошадей без седоков; животные пронзительно ржали и вставали на дыбы, дико выкатывая глаза, храпя и вырывая поводья из рук, и разбегались во все стороны, когда среди них метались серые фигуры. Лошади под всадниками тоже громко ржали, когда из темноты вылетали серые тени, острые клыки рвали им сухожилия, порой и всадники тоже кричали — перед тем, как челюсти вгрызались им в горло. Илайас был там же, различимый еще более смутно, крадущийся в ночи со своим длинным кинжалом, — двуногий волк с одним острым стальным клыком. Крики все чаще переходили в проклятья, но никто и не думал отказываться от поисков. Вдруг Перрин понял, что люди с факелами следуют какому-то плану. Каждый раз какой-нибудь из отрядов появлялся в поле его зрения — по крайней мере, один из них, — все ближе к склону того холма, где они с Эгвейн Прятались. Илайас велел прятаться, но... Что, если мы побежим? Может, нам удастся скрыться во тьме, если мы не будем останавливаться. Может быть, темнота нам поможет.

Юноша повернулся к Эгвейн, но решение его уже запоздало. Сбившиеся в кучу факелы — их было с дюжину — появились у подножия холма, покачиваясь в такт лошадиной рыси. Острия пик мерцали в свете факелов. Перрин замер, затаив дыхание, пальцы стиснули рукоять топора.

Всадники проскакали мимо холма, но один из них что-то крикнул, и факелы повернули обратно. Мысли Перрина лихорадочно метались, стараясь отыскать для него и Эгвейн путь бегства. Но как только они с девушкой двинутся с места, их неминуемо увидят, если уже не увидели, а как только их заметят, скрыться вряд ли удастся, даже если на помощь придет темнота.

Всадники приближались к подножию холма, каждый держал в одной руке факел, а в другой — длинное копье, правя лошадью коленями. В свете факелов Перрин разглядел белые плащи Детей Света. Воины высоко поднимали факелы и наклонялись вперед в своих седлах, всматриваясь в глубокие тени под пальцами Артура Ястребиного Крыла.

— Там, вверху, что-то есть, — сказал один из всадников. Голос его звучал чересчур громко, будто он сам боялся того, что крылось вне света факелов. — Говорю вам, там вполне может кто-то прятаться. Это не лошадь?

Эгвейн положила ладонь на руку Перрина; в темноте глаза девушки казались огромными. Ее безмолвный вопрос был очевиден, несмотря на тень, скрадывающую черты лица девушки. Что делать? Илайас и волки по-прежнему гонялись в ночи. Лошади внизу нервно переступали с ноги на ногу. Если сейчас мы побежим, они тут же нас догонят.

Один из Белоплащников двинул свою лошадь вперед и выкрикнул, задрав голову к вершине холма:

— Если вы понимаете человеческую речь, спускайтесь и сдавайтесь! Вам не будет причинено никакого вреда, если вы ходите в Свете. Если вы не сдадитесь, то все будете убиты. У вас на раздумья одна минута!

Копья опустились, длинные стальные острия сверкнули в свете факелов.

— Перрин, — прошептала Эгвейн, — нам от них не убежать. Если мы не сдадимся, они нас убьют. Перрин?

Илайас и волки по-прежнему свободны. Еще один отдаленный захлебнувшийся вскрик: какой-то Белоплащник оказался слишком близко к Пестрой. Эгвейн вопросительно смотрела на Перрина, ожидая решения. Если мы побежим... Он устало покачал головой, встал, словно бы в трансе, и заковылял вниз по холму в сторону Детей Света. Он услышал, как Эгвейн вздохнула и пошла за ним, еле-еле волоча ноги. Почему Белоплащники столь настойчивы, будто они страшно ненавидят волков? Почему они пахнут как-то не так? Перрину показалось, что он сам почуял этот неправильный запах, когда ветер подул от всадников.

— Брось топор! — повелительно сказал юноше командир отряда.

Перрин ковылял к нему, морща нос, стараясь отделаться от того запаха, который, как ему казалось, он чувствовал.

— Брось его, дубина! — Копье предводителя нацелилось Перрину в грудь.

Мгновение Перрин ошеломленно смотрел на наконечник копья, такой острый, что он без труда мог пронзить юношу насквозь, и вдруг выкрикнул:

— Нет!

Но кричал он не всаднику.

Из ночи возник Прыгун, и Перрин был един с волком. Прыгун, который щенком наблюдал за парящими орлами и которому так сильно хотелось летать в небе так, как летают орлы. Щенок подскакивал и прыгал, пока не сумел подпрыгнуть выше любого волка, и, повзрослев, никогда не забывал своей щенячьей мечты о парении в небе. Из ночи возник Прыгун и оторвался от земли в прыжке, воспарив, словно орел. У Белоплащника была лишь секунда, — только чтобы разразиться бранью, а потом челюсти Прыгуна сомкнулись на горле человека, наставившего копье на Перрина. Толчок оказался столь силен, что всадника просто выбило из седла, и оба, человек и большой волк, упали. Перрин почувствовал, как раздробилось человечье горло, ощутил вкус крови.

Прыгун приземлился мягко, уже отпустив убитого им человека. Шерсть волка была испачкана кровью, не только его собственной, но и чужой кровью. Глубокая рана пересекала волчью морду, проходя через пустую левую глазницу. Здоровый глаз волка на миг встретился со взглядом Перрина. Беги, брат! Волк крутанулся, чтобы прыгнуть опять, чтобы взмыть в воздух в последний раз, но копье пригвоздило его к земле. Второй кусок стали ударил волка меж ребер, вонзившись в землю под ним. Изворачиваясь и дергая ногами, Прыгун кусал державшие его древки. Парить!

Боль нахлынула на Перрина, и он испустил дикий вопль, в котором было что-то от волчьего воя. Ни о чем не думая, юноша рванулся вперед, по-прежнему крича. Все мысли исчезли. Верховые сблизились слишком тесно и не могли действовать копьями, а топор летал перышком в руках Перрина, один огромный волчий клык из стали. Что-то обрушилось на голову юноше, и, падая, он еще не знал, кто умер: Прыгун или он сам.

...парить словно орел.

* * *

Бормоча, Перрин открыл затуманенные глаза. Голова у него болела, а почему, он не помнил. Щурясь от света, он огляделся. Эгвейн стояла на коленях и смотрела на лежащего юношу. Они находились в квадратной палатке — не меньше комнаты средних размеров в жилом доме на ферме, с полотняным полом. Масляные светильники на высоких подставках, по одной в каждом углу, заливали палатку ярким светом.

— Хвала Свету, Перрин, — прошептала девушка. — Я боялась, что они тебя убили.

Не ответив, Перрин пристально посмотрел на седоволосого мужчину, сидевшего на единственном в палатке стуле. Темноглазое, доброе, как у любящего деда, лицо повернулось к юноше, лицо, так не соответствующее бело-золотому табару, который носил мужчина, и стянутым ремнями, сверкающим доспехам поверх его снежно-белых одежд. Лицо казалось доброжелательным, грубовато-добродушным и величавым, и что-то в нем соответствовало элегантной простоте и строгости всего в палатке. Стол, походная кровать, умывальник с простым белым тазом и кувшином, единственный деревянный сундук, инкрустированный незатейливым геометрическим узором. Дерево было отполировано до мягкого блеска, оно блестело тускло, совсем неярко, и ничто не бросалось в глаза. Вся обстановка в палатке несла на себе печать мастерства, но только тот, кто когда-либо наблюдал за работой истинного мастера — такого, как мастер Лухан или столяр-краснодеревщик мастер Айдайр, — мог увидеть в предметах суть творчества.

Хмурясь, мужчина пальцем ворошил на столе две небольшие кучки каких-то вещей. В одной из них Перрин узнал содержимое своих карманов и собственный поясной нож. Серебряная монета, подарок Морейн, покатилась по столу, и мужчина задумчиво толкнул ее обратно. Сморщив губы, он оставил кучки в покое и взял со стола топор Перрина, взвесив его в руках. Потом мужчина вновь обратил внимание на жителей Эмондова Луга.

Перрин попытался встать. Резкая боль пронзила руки и ноги — и он шлепнулся обратно. Сейчас впервые юноша сообразил, что связан по рукам и ногам. Он обернулся к Эгвейн. Та горестно пожала плечами и изогнулась так, чтобы Перрин увидел ее спину. Полдюжины ремней стягивали запястья и лодыжки девушки, глубоко впившись в плоть. Между путами на ее лодыжках и запястьях был пропущен кусок веревки, настолько короткий, что, встань Эгвейн на ноги, и у нее не будет возможности выпрямиться.

Перрин захлопал глазами. То, что их связали, само по себе шокировало, но веревок на них было столько, что хватило бы удержать лошадь. Что они о нас вообразили?

Седоволосый наблюдал за пленниками с любопытством и вниманием, совсем как мастер ал'Вир, раздумывающий над какой-то проблемой. Про топор в своих руках он словно забыл.

Полог шатра качнулся в сторону, и в палатку вошел высокий мужчина. На его длинном и худом лице выделялись глаза, посаженные так глубоко, что казалось, будто они смотрят из каверн. Излишком плоти он не отличался, жира не было вовсе; кожа туго обтягивала мускулы и кости.

Перрин успел заметить снаружи лагерные костры в ночной тьме и двух стражей в белых плащах у входа в палатку, затем полог упал вниз. Как только вошедший оказался в шатре, он остановился, выпрямившись, будто железный стержень, и глядя перед собой, на дальнюю стенку шатра. Его пластинчато-кольчужные доспехи отливали серебром на фоне снежно-белого плаща и одежды.

— Милорд Капитан.

Голос его оказался таким же жестким, как и стойка, и скрипучим, но каким-то тусклым, лишенным всяких эмоций. Седоволосый небрежно махнул рукой.

— Будьте непринужденней, чадо Байар. Вы уже подсчитали наши потери в этой... стычке?

Высокий мужчина расставил ноги, но большей непринужденности в его позе Перрин не заметил.

— Девять человек погибло, Милорд Капитан, и двадцать три ранено, семеро из них — серьезно. Но верхом могут ехать все. Тридцать лошадей пришлось умертвить. У них перерезаны сухожилия! — Эти слова он особо подчеркнул своим бесстрастным голосом, будто происшедшее с лошадьми было хуже, чем смерть и ранения людей. — Многие запасные лошади разбежались. Некоторых на рассвете мы сможем найти, Милорд Капитан, но волки, что разогнали их... поэтому, чтобы собрать их всех, потребуется не один день. Люди, которым полагалось присматривать за лошадьми, назначены в ночную стражу до нашего прибытия в Кэймлин.

Наши рекомендации