Миф в примитивной психологии 8 страница

■pup

Б. Малиновский

БАЛОМА

тот же результат, что и данные, собранные в Киривине — отсутствие знаний об оплодотворении.

Все эти туземцы: и коита, и южные массим района Гадогадо-а, и северные массим Киривины — представители единого папуа-мела-незийского популяционного ствола, причем киривинцы — весьма продвинутая ветвь этого ствола, фактически, насколько нам извест­но, самая продвинутая⁷³.

Отсутствие у самых развитых папуа-меланезийцев знаний об оп­лодотворении, впервые зафиксированное Спенсером и Гилленом в Австралии, и его предполагаемое отсутствие у всех папуа-мелане­зийцев, похоже, говорит о более широком распространении этого явления и о значительно большей его устойчивости на достаточно высоких стадиях социального развития, чем это 'предполагалось прежде. Но следует настоятельно повторить, что пока исследования не будут детальными и, особенно, пока не будет обязательно соблю­даться приведенное выше разграничение, всегда будет оставаться вероятность неудач и ошибок⁷⁴.

Перейдем ко второму из упомянутых выше дискуссионных вопро­сов: не может это неведение быть вторичным — результатом нало­жения на первоначальные знания затемнивших и оттеснивших их анимистических представлений. Учитывая общий склад ума тузем­цев Киривины, конечно же, следует дать решительно отрицатель­ный ответ. Представленные выше подробные описания, если на них посмотреть с этой точки зрения, пожалуй, уже достаточно убеди­тельны, но некоторые дальнейшие наблюдения могут придать до­полнительный вес нашим выводам. Разум туземца абсолютно чист в этом отношении, и никак нельзя заподозрить, что весьма опреде­ленно выраженные представления о реинкарнации существуют па­раллельно с какими-то туманными знаниями. Идеи и верования, связанные с реинкарнацией, хотя они, без сомнения, имеются, не оказывают заметного социологического влияния и, конечно же, не занимают ведущей позиции в туземных догматических представле­ниях. Более того, понимание физиологических процессов и роль, приписываемая балома, вполне могли бы уживаться друг с другом, подобно тому, как сосуществуют представления о необходимости механического расширения вульвы и о функциях духов, или подо­бно тому, как во множестве ситуаций туземец учитывает естествен­ную и рациональную (в нашем смысле) причинность явлений и их последовательность, хотя параллельно с этим предполагаются ма­гические причины и следствия.

Неосведомленность об оплодотворении — это проблема, лежа­щая не в области психологии веры, а в области психологии знания, основанного на наблюдении. Только веру может оттеснить или за­слонить собою другая вера. Когда же сделано эмпирическое наблю­дение, когда уловлена причинно-следственная связь, никакие вера или "суеверия" не могут затемнить это знание, хотя знание и вера могут существовать параллельно друг другу. Земледельческая магия ни в коей мере не "заслоняет" знания туземцев о каузальной связи урожая с надлежащей расчисткой участка, удобрением земли золой, поливом и т.п. Два ряда представлений существуют в его уме параллельно, и один никоим образом не "заслоняет" другой. В во­просе физиологии отцовства, мы имеем дело не с определенным направлением мысли, не с традиционной догмой, обусловливающей практические действия, обычаи и обряды, а с сугубо негативным явлением — с отсутствием знания. Это отсутствие никак не может быть "привнесено" какими-либо содержательными верованиями. Нам, безусловно, следует любой широко распространенный пробел в знаниях, любое универсально зафиксированное отсутствие инфор­мации, любое универсальное упущение в наблюдениях, с которыми мы сталкиваемся у туземных племен, рассматривать — если нет доказательств обратного — как первичные. Иначе мы можем с тем же успехом попытаться доказать, что человечество когда-то облада­ло восковыми спичками, но впоследствии они были вытеснены более сложными и живописными палочками для добывания огня и други­ми способами получения огня трением.

Далее, высказываемое иногда предположение, что туземцы, якобы "сознательно создают впечатление, что не знают этого", ка­жется скорее блестящей jeu de mots', нежели следствием серьезных стараний добраться до истины. Однако все становится на свои места, если мы реально представим себе те невероятные трудности, кото­рые пришлось бы преодолеть туземному "натурфилософу", чтобы прийти к чему-то сходному с нашими знаниями в области эмбрио­логии. Если вдуматься в то, насколько сложны эти знания и как недавно мы сами их приобрели, то предположение о наличии у туземцев даже самых слабых проблесков таких знаний предстанет во всей своей нелепости. Это должно выглядеть убедительным даже для тех, кто подходит к туземным представлениям с чисто спекуля­тивных позиций, исходя из того, что туземцы, предположительно, должны бы знать. Но мы имеем дело с целым рядом авторов, кото-

* Игра слов (фр.). — Прим.пер.

8-52

Б. Малиновский

рые, после того как представленное выше положение дел было оп­ределенно зафиксировано у туземцев, отнеслись к этой информации с изрядным скептицизмом и принялись переистолковывать назван­ные особенности ментальности туземцев самым изощренным обра­зом. Путь от абсолютного незнания к точному знанию долог и до­лжен быть пройден постепенно. Нет никакого сомнения, что тузем­цы Киривины сделали первый шаг на этом пути, осознав необходи­мость полового акта в качестве предварительного условия беремен­ности. Осознали это, хотя, наверное, менее отчетливо, и арунта в Центральной Австралии, у которых Спенсер и Гиллен обнаружили представление о том, что половой акт готовит женщину к принятию ребенка-духа.

И другое соображение, еще раньше выдвинутое некоторыми ав­торами, кажется мне весьма существенным, более того, оно показа­лось таковым и нескольким моим туземным информаторам. Я имею в виду тот факт, что у большинства диких племен половая жизнь начинается очень рано и ведется очень активно, так что единичный половой акт не воспринимается как самостоятельное обособленное событие, которое может сконцентрировать на себе внимание и по­будить задуматься о последствиях; напротив, половая жизнь для них — нормальный непрерывный процесс. В Киривине считается, что незамужние девушки, начиная с шести (sic!) лет, обычно осу­ществляют неконтролируемые сексуальные сношения чуть ли не каждую ночь. Так это или нет — несущественно; важно лишь то, что для туземца в Киривине половой акт — почти такое же обыден­ное явление, как еда, питье или сон. Что же здесь может дать толчок пытливым наблюдениям, навести на мысль о причинно-следствен­ной зависимости между совершенно обычным, повседневным делом, с одной стороны, и исключительным, единичным событием — с другой? Легко ли осознать, что тот самый акт, который женщина совершает почти так же часто, как ест или пьет, один, два или три раза в жизни будет причиной ее беременности?

Несомненно, что лишь два исключительных единичных события легко проявляют свою взаимозависимость. Для того чтобы обнару­жить, что нечто необычное — результат чего-то совершенно обыч­ного, требуется (наряду с научным складом ума) умение исследо­вать, изолировать факты, исключать несущественное и эксперимен­тировать. При наличии всех этих предпосылок туземцы, наверное, открыли бы здесь причинно-следственную связь, ведь ум туземца функционирует по тем же правилам, что и наш: его способности к

БАЛОМА

наблюдению весьма высоки, если он испытывает острый интерес к предмету, да и сами понятия "причины" и "следствия" отнюдь не чужды ему⁷ . И хотя понятия "причина" и "следствие" в своих развитых формах связаны с категориями "повторяющегося", "зако­номерного" и "обычного", в своем психологическом основании (пси­хологическом "происхождении") они, несомненно, сопряжены с не­закономерными, неповторяющимися, неординарными, т.е. единич­ными явлениями.

Некоторые из моих туземных информаторов весьма определенно указывали мне на отсутствие последовательности в моих аргумен­тах, когда я прямо заявлял, что это не балома вызывает беремен­ность, а вызывается она чем-то вроде семени, брошенного в почву. Я помню, как меня почти прямо опровергали, требуя объяснить, почему причина, которая повторяется ежедневно, или почти ежед­невно, так редко приводит к следствию.

Резюмируя, можно сказать, что если мы вообще имеем основания говорить об определенных "примитивных" состояниях ума, то об­суждаемое состояние неведения является именно таким примитив­ным состоянием, и его распространение у меланезийцев Новой Гви­неи, похоже, указывает на то, что оно сохраняется на гораздо более высоких стадиях развития, чем можно было предположить, осно­вываясь только на австралийском материале. Достаточно некоторо­го знания мыслительных механизмов туземцев и обстоятельств, в которых они делают свои наблюдения (применительно к нашей теме), и любому станет ясно, что положение вещей именно таково, каким и должно быть — иным оно быть не может, — а всякие мудреные интерпретации и теории не требуются.

VIII

Кроме конкретных данных о туземных верованиях, представлен­ных выше, существует еще один ряд фактов, которые имеют не меньшее значение и которые необходимо обсудить, прежде чем на­стоящую тему можно будет считать исчерпанной. Я имею в виду общие социологические законы, которые необходимо постичь и сформулировать в полевых условиях, чтобы осмыслить и изложить в научной форме данные, доставляемые наблюдением несистемати­зированно. В моих первых попытках изучить и описать туземные учреждения имеются огромные изъяны, связанные с недостатком

Б. Малиновский

БАЛОМА

методологической ясности в деле этнографической и социологичес­кой полевой работы. Я считаю необходимым отметить трудности, с которыми я столкнулся, и поделиться тем, как я пытался их пре­одолеть.

Так, одним из основных правил, которые я установил себе в своей полевой работе, было "собирать чистые факты, отделять факты от интерпретации". Это правило вполне корректно, если под "интерп­ретацией" понимать все гипотетические спекуляции о "происхожде­ниях" и т.п. и все поспешные обобщения. Но есть такая форма интерпретации фактов, без которой невозможно проводить никакое научное наблюдение; я имею в виду интерпретацию, которая в бес­конечном разнообразии фактов выявляет общие законы, которая отделяет существенное от не имеющего отношения к делу, которая классифицирует и располагает в определенном порядке явления и ставит их в общую взаимосвязь. Без такой интерпретации вся науч­ная работа в полевых условиях неизбежно скатится к чистому "со­биранию" данных; в лучшем случае она может дать нам разрознен­ные и отрывочные сведения, лишенные всякой внутренней связи. Но она никогда не сможет ни ясно представить социальную струк­туру данного народа, ни дать органичное изложение его верований, ни представить картину мира с точки зрения туземца. В большинстве случаев фрагментарность и бессистемность современного этнологи­ческого материала обусловлены культом "чистого факта". Как будто можно завернуть в свое походное одеяло определенное число фактов "в том виде, в каком вы нашли их", привезти домой и отдать каби­нетному ученому, чтобы он их обобщал и строил свои теоретические конструкции.

Но в том-то и дело, что это совершенно невозможно. Даже если вы опустошите район своей работы: вывезете оттуда все предметы материальной культуры и доставите их на родину, особенно не за­ботясь о тщательном описании их назначения — практика, система­тически осуществлявшаяся в ряде небританских тихоокеанских вла­дений, — научная ценность такой музейной коллекции будет весьма сомнительна просто потому, что упорядочение, классификацию и интерпретацию следует проводить на местах, соотнося материаль­ные объекты с органичным целым туземной социальной жизни. То, что невозможно применительно к самым "кристаллизованным" яв­лениям — предметам материальной культуры, — еще "невозмож­нее" применительно к явлениям, "плавающим" на поверхности по­ведения туземцев, таящимся в глубинах их сознания или лишь от-

части отраженным в их институтах и церемониях. В поле лицом к лицу сталкиваешься с хаосом фактов: некоторые из них так мелки, что кажутся не имеющими значения; другие предстают столь огром­ными, что, кажется, не вмещаются в поле зрения. Но в таком сыром виде это вообще не научные факты, они абсолютно эфемерны и могут быть зафиксированы только лишь с помощью интерпретации, если посмотреть на них sub specie aeternitatis* и пытаться постичь и закрепить в сознании только то, что существенно в них. Лишь законы и обобщения являются научными фактами, и полевая ра­бота заключается только и исключительно в интерпретации хаоти­ческой социальной реальности, в подчинении ее общим правилам.

Все статистические данные, любой графический план деревни или поселения, всякая генеалогия, любое описание церемонии — фак­тически любой этнологический документ — уже сами по себе обоб­щения, причем порой очень трудно дающиеся. Ведь в каждом кон­кретном случае необходимо сначала выявить и сформулировать пра­вило: что считать и как считать. Всякая графическая схема должна быть составлена так, чтобы отражать определенную экономическую или социальную организацию. Всякая генеалогия должна отражать родственные связи между людьми, и она будет иметь ценность, толь­ко если все соответствующие данные будут собраны. Во всякой це­ремонии случайное должно быть отделено от существенного, вто­ростепенное от первостепенного, элементы, варьирующие от случая к случаю, от элементов, строго повторяющихся по традиции. Все это может показаться почти трюизмом, тем не менее, к сожалению, упор на необходимость придерживаться "только чистого факта" — постоянный принцип во всех руководствах по полевой работе.

Возвращаясь после этого отступления к основному предмету об­суждения, я хочу предложить некоторые общие социологические правила, которые мне пришлось сформулировать, чтобы разрешить определенные проблемы и снять противоречия в информации и чтобы вместе с тем, отдавая должное сложности фактов, упростить их ради ясности общей картины. То, что здесь будет сказано, отно­сится к Киривине и не обязательно применимо к иным и более об­ширным районам. И кроме того, здесь будут рассмотрены только те социологические обобщения, которые имеют непосредственное от­ношение к верованиям, и даже более того — к верованиям, обсуж­даемым в данной работе.

* С точки зрения вечности (лат.).

Б. Малиновский

БАЛОМА

Самый важный общий принцип изучения верований, которому я должен был следовать в своих полевых изысканиях, таков: любое верование или любой образец фольклора — это не просто фрагмент информации, которую можно почерпнуть из любого случайного ис­точника, от любого случайного информатора и принимать за акси­ому, взятую в одном единственном экземпляре. Напротив, каждое верование отражается в умах всех членов данного общества и про­являет себя во многих социальных явлениях. Поэтому оно много-планово и фактически присутствует в социальной реальности в оше­ломляющем разнообразии, очень часто приводящем в замешатель­ство, хаотичном и неоднозначном. Другими словами, существует "социальное измерение" верования, и оно должно быть тщательно изучено; верование должно быть проанализировано в его движении в этом социальном измерении; оно должно быть исследовано в свете разнообразия складов ума и в свете разнообразия институтов, в которых оно может быть прослежено. Проигнорировать это соци­альное измерение, оставить без внимания то разнообразие, в кото­ром любой данный образец фольклора встречается в социальной группе, будет ненаучно. В равной мере ненаучно будет признать эту проблему и решить ее просто, рассматривая вариации как несущ­ностное, потому что в науке только то является несущностным, что не может быть сформулировано в виде общего закона.

Этнологическая информация о верованиях обычно оформляется примерно так: "Туземцы верят в существование семи душ", или же: "В этом племени мы узнали, что злые духи убивают людей в буше" и т.п. Однако такие утверждения, несомненно, являются ложными или, по меньшей мере, неполными, потому что никакие "туземцы" (во множественном числе) никогда не имеют никаких верований и никаких идей, но каждый из них в отдельности обладает своими собственными идеями и своими собственными верованиями. Более того, верования и идеи существуют не только в виде осознанных и сформулированных взглядов членов общины. Они воплощены в со­циальных институтах и выражаются в поведении туземцев; из того и из другого они должны быть, так сказать, извлечены. Во всяком случае ясно, что дело обстоит не столь просто, как это предполагает "одномерная" этнологическая практика. Этнограф находит инфор­матора и, поговорив с ним, получает возможность сформулировать туземный взгляд, скажем, на жизнь после смерти. Этот взгляд за­писывается, подлежащее предложения ставится во множественном числе, и мы узнаем о том, что "туземцы верят в то-то и то-то". Вот

это и есть "одномерный" подход, так как он игнорирует социальные измерения, в которых следует изучать данное верование, он также игнорирует и сущностные сложность и множественность'⁶.

Конечно, очень часто, но все же отнюдь не всегда, эту множест­венность можно проигнорировать и вариации в деталях оставить без внимания как несущественные, ввиду однородности, которая про­сматривается в основных чертах верования. Но этот вопрос должен быть предварительно изучен, и для упрощения разнообразия и уни­фикации множественности фактов необходимы свои методические правила. От любых необдуманных действий следует несомненно отказаться как от ненаучных. Однако, насколько мне известно, никто из исследователей, работающих в поле, — даже самые выда­ющиеся из них, — не пытался выделить и изложить такие методи­ческие правила. Поэтому нижеследующие замечания должны оце­ниваться снисходительно, ведь это всего лишь единичное усилие выявить некоторые важные связи. Такая попытка заслуживает снис­хождения еще и потому, что она явилась результатом подлинных переживаний и трудностей, с которыми автор столкнулся в поле. Если в изложении верований, сделанном выше, ощущается опреде­ленной недостаток единообразия и ясности, если, далее, трудности наблюдателя так или иначе получили выход, то это тоже следует . извинить по тем же причинам. Я стремился как можно отчетливее показать "социальное измерение" в сфере верований, не утаивая затруднений, вытекающих из разнообразия туземных взглядов, а также из необходимости постоянно иметь в виду и социальные ин­ституты, и туземные интерпретации, равно как и поведение самих туземцев. Иными словами, трудности, связанные с проверкой соци­альных фактов психологическими данными и vice versa.

Теперь давайте излагать правила, которые позволят нам свести все многообразие проявлений верований к более простой схеме. На­чнем с неоднократно высказывавшегося утверждения, что сырой материал являет собой почти что хаотические разнородности и мно­гообразия. Примеры этому можно легко найти в материалах, пред­ставленных в данной работе, и они делают выдвинутое положение ясным и конкретным. Так, рассмотрим верования, отвечающие на­шему вопросу: "Как туземцы представляют себе возвращение бало-ма?". Я действительно задавал этот вопрос в понятной для них формулировке целому ряду информаторов. Во-первых, ответы всег­да были фрагментарными —• туземец расскажет вам только об одном аспекте, очень часто несущественном, в соответствии с тем, что ваш

Б. Малиновский

БАЛОМА

вопрос вызвал в его уме в тот момент. Ничего иного не приходится ожидать и от неподготовленного "цивилизованного человека". По­мимо своей фрагментарности, которая может быть отчасти воспол­нена повторением вопроса и обращением к другим информаторам с целью ликвидировать пробелы, эти ответы были порой безнадежно противоречивыми и неадекватными. Неадекватными потому, что не­которые информаторы были неспособны даже уловить суть вопроса и никак не могли охарактеризовать такую сложную вещь, как их собственная ментальная установка. Вместе с тем, другие были уди­вительно умны и способны понять почти полностью, чего добивается от них исследователь-этнолог.

Что же мне было делать? Составить что-то типа "среднего ариф­метического" взглядов? Однако степень произвольности представ­лялась здесь слишком высокой. Более того, было очевидно, что эти взгляды — лишь небольшая часть всей доступной информации. Все люди, даже те, которые не смогли сказать, что они думают о воз­вращении балома и что они чувствуют по отношению к этим духам, тем не менее вели себя, следуя определенным традиционным пра­вилам и соблюдая определенные каноны эмоциональных реакций, и эти правила и каноны так или иначе отражали туземные менталь­ные установки, связанные с верой в балома.

Поэтому в поисках ответа на сформулированный выше вопрос — как и на любой вопрос, касающийся верования и поведения, — я вынужден был обратиться к соответствующим обычаям. В качестве первого принципа следовало установить разграничения между лич­ными мнениями, информацией, полученной путем расспросов ин­форматоров, и сведениями, извлекаемыми из анализа публичной церемониальной практики. Как помнит читатель, ряд догматических убеждений, которые я нашел выраженными в основанных на обычае традиционных действиях, были перечислены выше. Так, общее ве­рование, что балома возвращаются, воплощено в таком широком социологическом факте, как миламала. Демонстрация ценностей (иойова), возведение специальных платформ (токаикайя), выстав­ление напоказ пищи на лалогуа — все это отражает присутствие балома в деревне, усилия, направленные на то, чтобы угодить им, сделать что-нибудь для них. Подарки в виде еды (силакутува и бубуалу-а) демонстрируют еще более непосредственное участие ба­лома в жизни деревни.

Сновидения, которые часто предшествуют таким подношени­ям, — это тоже традиционные явления, хотя бы потому, что они

ассоциируются с традиционными подношениями и ими санкциони­руются. Они делают сношения между балома и живыми в известной мере персональными и конечно же более определенными. Читатель сможет легко умножить такие примеры (связь между верованием в Топилету, который взимает плату за вход в иной мир, и ценностями, раскладываемыми вокруг тела умершего перед погребением; веро­вания, воплощенные в иоба, и т.д.).

Помимо верований, выраженных в традиционных обрядах, су­ществуют и верования, воплощенные в магических формулах. Эти формулы так же определенно закреплены традицией, как и обычаи. На самом деле они даже более точны как документы, чем обычаи, так как не допускают никаких вариаций. Лишь небольшие отрывки магических формул были представлены выше, однако даже они ил­люстрируют тот факт, что верования могут быть безошибочно вы­ражены заклинаниями, в которых они содержатся. Каждая форму­ла, сопровождаемая обрядом, выражает некие конкретные, детали­зированные, специфические верования. Так, когда в одном из вы­шеназванных земледельческих обрядов маг кладет клубень на ка­мень, чтобы способствовать росту урожая, и произносит нараспев формулу, которая комментирует и описывает это действие, то во всем этом безошибочно отражаются определенные верования: вера в священность особой рощи (здесь наша информация подтвержда­ется табу, окружающими эту рощу); вера в связь между клубнем, помещаемым на священный камень, и всеми клубнями на огороде и т.д. В некоторых из упоминавшихся формул воплощены и выража­ются и другие, более общие верования. Так, общая вера в помощь балома предков так сказать стандартизуется в заклинаниях, обра­щенных к этим балома и сопровождающих обряд, в котором они (духи) получают свою ула-ула.

Как упоминалось выше, некоторые магические заклинания осно­вываются на определенных мифах, детали которых содержатся в формулах. Такие мифы и мифологию в целом следует поместить рядом с магическими заклинаниями как традиционное, твердо уста­новившееся выражение верования. Для эмпирического определения мифа (опять же, не претендующего на применение вне данных, по­лученных в Киривине) могут быть использованы следующие крите­рии: это предание, объясняющее существенные социальные харак­теристики (например, мифы о разделении на кланы и субкланы) и относящееся к совершившим выдающиеся деяния личностям, в про­шлое существование которых верят безоговорочно. Считается, что

Б. Малиновский

БАЛОМА

следы их существования до сих пор сохранились в различных па­мятных местах: камень, представляющий окаменевшую собаку, или же пищу, превратившуюся в камень, грот, в котором лежат кости, — свидетельство пребывания великана-людоеда Доконика-на, и т.д. Реальность мифических персонажей и мифических собы­тий ярко контрастирует с нереальностью содержания обычных ска­зок, которых рассказывается великое множество.

Можно сказать, что все верования, воплощенные в мифологичес­ком предании, почти так же неизменны, как и те, что воплощены в магических формулах. Фактически содержание мифологического предания исключительно устойчиво, и его версии, излагаемые ту­земцами из различных мест Киривины — из Лубы и из Синакеты — совпадают до деталей. Более того, я записал версии некоторых мифов из цикла о Тудаве во время своего краткого пребывания на о-ве Вудларк (он расположен примерно в шестидесяти милях к вос­току от Тробрианского архипелага, но жители относятся к той же этнической общности, названной проф. Зелигманом северными мас-сим), и они во всех существенных чертах идентичны версиям, по­лученным в Киривине.

Суммируя эти наблюдения, мы можем сказать, что все верования, заключенные в туземных обычаях и преданиях, должны восприни­маться как неизменяемые, прочно укорененные. Их разделяют все представители общества, все они ведут себя в соответствии с этими верованиями, и поскольку основанные на обычае действия не допус­кают индивидуальных вариаций, постольку верования этой катего­рии стандартизованы их социальным воплощением. Их можно на­звать догмами туземной веры, или "общественными идеями" — в противоположность идеям индивидуальным . Однако следует сде­лать одно важное дополнение, без которого это утверждение ока­жется неполным: только те элементы веры могут рассматриваться как "общественные идеи", которые не только воплощены в местных институтах, но и эксплицитно формулируются туземцами и призна­ются ими существующими в такой форме. Так, все туземцы призна­ют присутствие балома во время мила мала, их изгнание при иоба и т.п. И все сведущие туземцы дадут единодушно один и тот же ответ при объяснении магического обряда и т.п. Наблюдатель же, с другой стороны, никогда не может с уверенностью говорить о достоверности его собственной интерпретации местных обычаев. Так, например, в выше упомянутом факте, что траур всегда прекра­щается сразу же после иоба, кажется, ясно выражается верование,

что человек, прежде чем прекратить траур, ждет, пока балома умер­шего не покинет деревню. Но туземцы не подтверждают этой интер­претации, и поэтому она никак не может считаться "общественной идеей", нормативным верованием. Вопрос, являлось ли первона­чально это верование причиной данного обряда, относится к иному классу проблем, но совершенно ясно, что есть две ситуации, которые никак нельзя смешивать: первая — когда верование, наряду с тем, что оно воплощено в обычае, формулируется в обществе повсемест­но; вторая — когда верование не осознается, хотя явно выражается в обычае.