Четыре настроения сталкинга
Дон Хуан сказал, что я должен оставаться на древнем наблюдательном посту и использовать толчок земли, чтобы сместить точку сборки и вспомнить другие состояния повышенного осознания, в которых он обучал меня сталкингу.
- На протяжении последних нескольких дней я много раз упоминал о четырех настроениях сталкинга - сказал он. - Я говорил о безжалостности, ловкости, терпении и мягкости в надежде, что ты сможешь вспомнить о них все, чему я тебя учил. Было бы замечательно, если бы ты смог использовать эти четыре настроения для тотального вспоминания.
Он выдержал паузу, которая показалась мне слишком долгой. Затем он сделал заявление, которое, казалось, не должно было удивить меня - и тем не менее сильно удивило. Он сказал, что обучал меня четырем настроениям сталкинга в северной Мексике с помощью Висенте Медрано и Сильвио Мануэля. Он не продолжал дальше, давая мне время осмыслить это. Я силился вспомнить, но потом махнул рукой и хотел было уже громогласно заявить, что не способен вспомнить того, что никогда не происходило.
Но пока я всячески отрицал все это. Мне начали приходить в голову тревожные мысли. Я ведь знал, что дон Хуан сказал это не для того, чтобы досадить мне. Как уже бывало прежде, когда он просил меня вспомнить события, связанные с повышенным осознанием, мною овладело чувство, что эти события не являлись продолжением ситуаций, через которые я проходил под его руководством. Эти события не были связаны между собой в линейной последовательности, подобно событиям моей повседневной жизни. Весьма возможно, что он был прав. По словам дона Хуана, у меня не было оснований быть уверенным в чем бы то ни было.
Я пытался выразить свои сомнения, но он отказался слушать и велел мне вспоминать. К этому времени совсем стемнело. Стало ветрено, но я не чувствовал холода. Дон Хуан передал мне плоский камень, чтобы я положил его себе на грудь. Мое осознание было обострено и восприимчиво ко всему вокруг. Я почувствовал внезапную тягу, которая не была ни внешней, ни внутренней - скорее это было ощущение непрерывного тянущего усилия в неопределенной части меня. Внезапно с ослепительной ясностью я начал вспоминать встречу, которая произошла годы назад. Я вспомнил события и людей так ярко, что это испугало меня до озноба. Я рассказал все это дону Хуану, но он не проявил интереса и только призвал меня не поддаваться умственному или физическому страху.
Мое воспоминание было таким реальным, как если бы я вновь пережил этот эпизод. Дон Хуан сохранял спокойствие. Он даже не смотрел в мою сторону. Я чувствовал оцепенение. Оно проходило медленно.
Я только мог повторить то же, что всегда говорил дону Хуану, когда вспоминал событие, не включенное в линейную последовательность.
- Как это может быть, дон Хуан? Как я мог забыть все это? И он вновь подтверждал, что так же бывало и с ним. - Механизм такого рода воспоминания не имеет ничего общего с нормальной памятью, - сказал дон Хуан, - Он связан с перемещением точки сборки.
Он заявил, что хотя я обладаю полным знанием о том, что такое намерение, однако еще не могу распоряжаться этим знанием. Знать, что такое намерение, - означает, что обладающий этим знанием в любое время может объяснить свое знание или воспользоваться им. Нагваль в силу своего положения обязан распоряжаться своим знанием именно таким образом.
- Что ты вспомнил? - спросил он меня.
- Тот первый случай, когда ты рассказывал мне о четырех настроениях сталкинга, - сказал я.
Какой-то необъяснимый в понятиях моего обычного восприятия мира процесс освободил воспоминания, которых за минуту до того не существовало. И я вспомнил последовательность событий, которые произошли много лет назад.
Когда я уезжал из дома дона Хуана в Соноре, он попросил меня встретиться с ним на следующий день около полудня на границе США в Ногалесе, штат Аризона, на автобусной остановке Грейхаунд.
Я приехал на час раньше, но он уже стоял у двери. Я приветствовал его. Не отвечая, он поспешно оттолкнул меня в сторону и прошептал, чтобы я вытащил руки из карманов. Я был ошарашен. Не дав мне опомниться, он сказал, что у меня расстегнулась ширинка, постыдно демонстрируя мое сексуальное возбуждение.
Скорость, с которой я бросился застегиваться, была феноменальной. К тому времени когда я понял, что это была всего лишь грубая шутка, мы уже были на улице. Дон Хуан смеялся, довольно ощутимо похлопывая меня по спине, словно он был в восторге от своей шутки. Внезапно я обнаружил себя в состоянии повышенного осознания.
Мы зашли в кафе и сели. Мой ум был настолько ясным, что мне хотелось смотреть на все, видеть суть вещей.
- Не растрачивай энергию, - велел дон Хуан строгим голосом, - Я привел тебя сюда, чтобы выяснить, сможешь ли ты есть, когда твоя точка сборки сдвинута. Не пытайся сделать больше чем это.
Но вдруг за столик напротив меня сел какой-то человек, и все мое внимание оказалось прикованным к нему.
- Повращай глазами, - велел дон Хуан. - Не смотри на этого человека.
Но перестать смотреть на него было выше моих сил. Я почувствовал, что требования дона Хуана меня раздражают.
- Что ты видишь? - услышал я вопрос дона Хуана. Я видел светящийся кокон, являющий собой прозрачные крылья, которые были обернуты поверх собственно кокона. Крылья развернулись, затрепетали на мгновение, отслоились, упали, на их месте появились новые крылья и весь процесс повторился снова.
Дон Хуан развернул меня вместе со стулом лицом к стене.
- Это растрата, - сказал он после того, как я рассказал ему о том, что видел. - Ты исчерпал почти всю свою энергию. Сдерживай себя. Воину необходим фокус. На кой черт ему крылья на светящемся коконе?
Он сказал, что повышенное осознание похоже на трамплин. Из него можно совершить, прыжок в бесконечность. Он подчеркивал снова и снова, что когда точка сборки оказывается смещенной, она затем либо возвращается в положение, очень близкое к прежнему, либо продолжает двигаться в бесконечность.
- Люди и не подозревают о странной силе, которую несут в себе, - продолжал он. - Вот сейчас, например, у тебя есть способ достичь бесконечности. Если ты будешь дальше так же бестолково вести себя, то можешь сдвинуть свою точку сборки в такое положение, откуда нет возврата.
Я понял опасность, о которой он говорил, или вернее, физически ощутил, что стою на краю пропасти, и еще один шаг - и я неминуемо свалюсь в нее.
- Твоя точка сборки сдвинулась в повышенное осознание, - продолжал он, - потому что я одолжил тебе свою энергию.
Мы молча ели простую пищу. Дон Хуан запретил мне пить чай или кофе.
- Когда ты пользуешься моей энергией, - сказал он, - ты не находишься в своем собственном времени. Ты находишься в моем. А я пью воду.
Когда мы вышли и направились к моей машине, меня слега качало, и я и едва не потерял равновесие. Это ощущение было похоже на то, когда впервые надеваешь очки и пытаешься в них ходить.
- Возьми себя в руки, - сказал дон Хуан улыбаясь. - Там, куда мы идем, тебе придется действовать исключительно точно.
Он сказал, чтобы я ехал через границу в соседний с Ногалесом город в Мексике. Во время езды он все время давал мне указания: какую улицу выбирать, когда делать правый, а когда левый поворот и с какой скоростью ехать.
- Я знаю эту местность, - сказал я довольно раздраженно. Скажи мне, где ты хочешь выйти, и я высажу тебя там. Как водитель такси.
- О'кей, - сказал он, - Высади меня, пожалуйста, на Хранимой-Небесами-Авеню, 1573.
Я не знал такой улицы, если только она вообще существовала. Я подозревал, что он только что придумал это название, чтобы сбить меня с толку, и промолчал. Его улыбающиеся глаза насмешливо блестели.
- Самовлюбленность - настоящий тиран, - сказал он. - Мы должны трудиться не жалея сил, чтобы развенчать ее.
Он продолжал указывать мне дорогу и наконец попросил меня остановиться у одноэтажного светло-бежевого дома, причем, по возможности подъехать поближе.
В этом доме было что-то, немедленно привлекшее мой взгляд: его окружал толстый слой гравия цвета охры. Массивная входная дверь, поднимающиеся окна и отделка дома тоже были цвета охры, как и гравий. Все видимые окна были закрыты венецианскими шторами. Судя по всему, это был обычный пригородный дом, принадлежащий представителю среднего класса.
Мы вышли из машины. Дон Хуан пошел вперед. Он не постучал и не открыл дверь ключом, но мне показалось, что когда мы подошли к дому, дверь сама по себе бесшумно открылась, повернувшись на хорошо смазанных петлях.
Дон Хуан быстро вошел, не приглашая меня. Я сам последовал за ним. Мне было любопытно узнать, кто же открыл нам дверь изнутри, но там никого не было.
Интерьер дома был успокаивающим. Не было ни картин на ровных, абсолютно чистых стенах, ни люстры, ни книжных полок. Золотисто-желтый кирпичный пол составлял приятный контраст с белыми стенами. Мы находились в небольшом тесном холле, который переходил в просторную гостиную с высокими потолками и кирпичным камином. Половина комнаты была полностью пустой, но в другой части комнаты, ближе к камину, полукругом расположилась дорогая мебель: две большие бежевые кушетки в центре, а по бокам два кресла, обтянутые тканью того же цвета. Посередине стоял тяжелый круглый дубовый кофейный стол. Судя по увиденному мною в этом доме, живущие здесь люди должны быть зажиточными, но бережливыми. Они, очевидно, любили посидеть у огня.
В креслах сидели двое мужчин лет пятидесяти-шестидесяти. Когда мы вошли, они поднялись из кресел. Один из них был индеец, другой - латиноамериканец. Дон Хуан представил вначале индейца, который находился ближе ко мне.
- Это Сильвио Мануэль, - сказал мне дон Хуан. - Он - самый могущественный и опасный маг моего отряда, и к тому же самый таинственный.
Черты Сильвио Мануэля были как будто с фресок майя. - У него был бледный, почти желтоватый цвет лица. Я подумал, что он похож на китайца. Глаза его были раскосыми, но без монголоидных складок. Они были большие, черные и сияющие. Он был безбородый, с черными как смоль волосами, в которых кое-где проблескивала седина. У него были высокие скулы и полные губы. Ростом он был приблизительно пяти футов и семи дюймов. Он был худощавый, жилистый. Одет он был в желтую спортивную рубашку, коричневые брюки и тонкий пиджак бежевого цвета. Судя по одежде и манере держаться, он скорее был похож на мексиканца.
Я улыбнулся и протянул Сильвио Мануэлю руку. Но он не принял ее, а лишь небрежно кивнул.
- А это Висенте Медрано, - сказал дон Хуан, поворачиваясь к другому мужчине. - Он самый знающий и старейший среди моих товарищей. Он самый старший не по возрасту, а потому, что он был самым первым учеником нашего бенефактора.
Висенте кивнул так же небрежно, как и Сильвио Мануэль, и так же не сказал ни слова.
Он был немного выше Сильвио Мануэля, но такой же худощавый. Кожа на его лице была белой и нежной, он носил тщательно подстриженные усы и бороду. Черты его лица были очень мягкими: прекрасной формы тонкий нос, маленький рот с тонкими губами. Густые темные брови составляли контраст с седеющими шевелюрой и бородой. У него были карие сияющие глаза, смеющиеся, несмотря на хмурое выражение лица.
На нем был консервативный льняной зеленоватый костюм и спортивная рубашка с открытым воротом. Он был или мексиканец, или американец. Я подумал что он, должно быть, и является хозяином дома.
В отличие от них, дон Хуан выглядел как индеец-пеон. Его соломенная шляпа, стоптанные башмаки, старые брюки цвета хаки и шотландская рубашка были такими, как у какого-нибудь садовника или чернорабочего.
При наблюдении за ними у меня появилось ощущение, что дон Хуан маскировался. У меня возник образ из военной тематики, как если бы дон Хуан был старшим офицером, который руководил тайной операцией, офицером, который, как ни старался, не мог скрыть властного выражения своих глаз.
А еще мне показалось, что все они были примерно одного возраста. Хотя дон Хуан казался гораздо старше остальных, но при этом был бесконечно более крепким.
- Я думаю, вы уже знаете, что Карлос индульгирует больше чем кто бы то ни было, - сказал им дон Хуан с самым серьезным видом. - Он любит это даже больше, чем наш бенефактор. Я уверяю вас, что если и существует человек, который относится к индульгированию серьезно, - так это он.
Я засмеялся, но только я один. Эти двое мужчин наблюдали за мной со странным блеском в глазах.
- Безусловно, вы составите незабываемое трио, - сказал дон Хуан. - Самый старший и самый знающий, самый опасный и самый могущественный, и чемпион по индульгированию.
Они и тут не засмеялись и внимательно изучали меня, пока я не почувствовал себя неловко. Тогда Висенте нарушил молчание.
- Не пойму, зачем ты притащил его в дом, - сказал он сухим и резким тоном. - Он нам ни к чему. Отведи его на задний двор.
- И привяжи его там, - добавил Сильвио Мануэль. Дон Хуан повернулся ко мне. "Пойдем", - сказал он мягким тоном и указал быстрым движением головы в сторону задней части дома. Мне стало совершенно ясно, что я не понравился этим двум людям. Я чувствовал себя сердитым и обиженным, но эти чувства в какой-то мере рассеивались состоянием повышенного осознания. Мы вышли на задний двор. Дон Хуан небрежно подобрал ременную веревку и обвязал ею мою шею с непостижимой быстротой. Его движения были такими стремительными и неожиданными, что прежде чем я успел осознать происходящее, как уже был привязан за шею, как собака, к одной из двух шлакоблочных колонн, поддерживающих тяжелый навес над террасой.
Дон Хуан покачал головой из стороны в сторону жестом неудовольствия или недоверия и отправился обратно в дом, и тогда я пронзительно завопил, чтобы он развязал меня. Веревка была настолько затянута вокруг шеи, что это не давало мне возможности кричать так сильно, как мне хотелось.
Я никак не мог поверить, что такое могло случиться. Сдерживая раздражение, я попытался развязать узел на шее. Но он был настолько тугим, что, казалось, ремешки склеились. Я едва не сорвал ногти, пытаясь освободиться.
В порыве неконтролируемого гнева я зарычал от бессилия, как зверь. Потом я схватил веревку, обмотал ее вокруг руки и, упершись ногой в столб, дернул. Но кожа ремня была слишком прочной для силы моих мускулов. Я был унижен и напуган. Страх отрезвил меня. Я понял, что был обманут фальшивой аурой рассудительности дона Хуана.
Я оценил ситуацию настолько объективно, насколько мог, и не увидел иного пути освободиться от веревки, как только перетереть ее. Начав неистово тереть веревку об острый край колонны, я подумал, что если успею разорвать ее прежде, чем любой из этих людей вернется сюда, у меня будет шанс добежать до машины и уехать, чтобы никогда больше не возвращаться.
Я пыхтел и обливался потом, перетирая веревку, до тех пор, пока не оказался близок к цели. Тогда я уперся одной ногой в столб, снова обмотал веревку вокруг руки и отчаянно дернул. Она оборвалась, после чего я бросился обратно в дом.
Врываясь в открытую дверь, я споткнулся о порог. Дон Хуан, Висенте и Сильвио Мануэль стояли посреди комнаты, аплодируя.
- Какое драматическое возвращение, - сказал Висенте, помогая мне встать. - Ты одурачил меня. Я не думал, что ты способен на такие вспышки.
Дон Хуан подошел ко мне и развязал узел, освободив мою шею от обрывка веревки.
Я дрожал от страха, напряжения и гнева. Срывающимся голосом я спросил дона Хуана, зачем ему понадобилось мучить меня подобным образом. Все трое засмеялись, и смех этот ни в коем случае не был угрожающим.
- Мы хотели испытать тебя и выяснить, человеком какого типа ты являешься, - сказал дон Хуан.
Он подвел меня к кушетке и вежливо предложил сесть. Висенте и Сильвио Мануэль сидели в креслах, дон Хуан сел напротив меня на другую кушетку.
Я нервно посмеивался, но меня больше не тревожили ни мое положение, ни друзья дона Хуана. Все трое с искренним любопытством рассматривали меня, Висенте никак не мог перестать улыбаться, хотя изо всех сил старался казаться серьезным. Сильвио Мануэль смотрел на меня и ритмично покачивал головой. Его глаза были несфокусированы, но направлены в мою сторону.
- Мы привязали тебя, - продолжал дон Хуан, - потому что хотели узнать, являешься ли ты мягким, безжалостным, терпеливым или ловким. Выяснилось, что ты не обладаешь ни одним из этих качеств. Скорее всего, ты чудовищно потакаешь себе, как я и говорил. Если бы ты не индульгировал в своем гневе, ты бы, конечно, заметил, что устрашающий с виду узел, на который была завязана веревка, на самом деле был довольно безобидным. Развязать его было очень просто, Висенте придумал этот узел, чтобы дурачить своих друзей.
- Ты дергал веревку яростно. Ты в самом деле не мягкий, - сказал Сильвио Мануэль.
На мгновение наступила пауза, а потом они рассмеялись.
- Ты не был ни безжалостным, ни ловким, - продолжал дон Хуан. - А если бы был, ты мог бы легко развязать узел и убежать, прихватив с собой дорогую кожаную веревку. Не проявил ты и терпения. В противном случае ты бы хныкал и вопил до тех пор, пока бы не увидел, что в двух шагах от тебя на земле лежат ножницы, с помощью которых ты в два счета перерезал бы веревку, избавив себя от истерики и ненужных усилий.
Тебя не нужно учить, как быть необузданным и бестолковым. Ты уже такой. Но ты можешь научиться быть безжалостным, терпеливым, ловким и мягким.
Дон Хуан объяснил мне, что безжалостность, ловкость, терпение и мягкость составляют суть сталкинга. Они являются основой, которая со всеми своими ответвлениями должна быть изучена шаг за шагом во всех тонкостях.
Все это явно предназначалось для меня, но говоря, он смотрел на Висенте и Сильвио Мануэля, которые слушали с большим вниманием и время от времени кивали головами в знак согласия.
Он еще раз подчеркнул, что обучение сталкингу является одной из самых сложных ступеней ученичества магов. И он настаивал, что независимо от их конкретных действий по обучению меня сталкингу и от того, что я понимал их превратно, их действия были продиктованы безупречностью.
- Будь уверен, мы знаем, что делаем. Наш бенефактор, Нагваль Хулиан, позаботился об этом, - сказал дон Хуан, и все трое так раскатисто захохотали, что я почувствовал себя крайне неуютно. Я не знал что и подумать.
Дон Хуан повторил, что очень важно помнить, что хотя со стороны поведение магов и может показаться враждебным, но на самом деле оно всего лишь всегда безупречно.
- Какое значение имеет эта разница, если ты являешься объектом издевательств? - спросил я.
- Злонамеренные действия совершаются людьми ради личной выгоды, - сказал он. - Другое дело - маги. Хотя их действия и преследуют скрытую цель, но она не имеет ничего общего с личной выгодой. То, что они получают удовольствие от своих действий, не может рассматриваться как выгода. Скорее это свойство их характера. Обычный человек действует только тогда, когда есть возможность извлечь для себя какую-то пользу. Воины говорят, что они действуют не ради выгоды, но ради духа.
Я задумался над этим. Действовать не ради выгоды было для меня чем-то совершенно непонятным. Я был воспитан так, чтобы чувствовать себя вправе ожидать какую-либо награду за все, что я делаю.
Дон Хуан, очевидно, истолковал мое молчание и замешательство как скептицизм. Он засмеялся и посмотрел на своих компаньонов.
- Возьми, к примеру, нас, - продолжал он, - Ты считаешь, что вносишь что-то в эту ситуацию, и в конечном счете хочешь извлечь пользу из нее. Если ты рассердишься на нас или если мы тебя разочаруем, ты вполне можешь прибегнуть к злонамеренным действиям, чтобы свести с нами счеты. В противоположность тебе у нас и в мыслях не было действовать ради личной выгоды. Наши действия продиктованы безупречностью - мы не можем разозлиться или разочароваться в тебе.
Дон Хуан улыбнулся и. сказал мне, что с момента нашей встречи на автобусной станции все, что он сделал для меня, было продиктовано безупречностью. Он объяснил, что ему нужно было убрать мою защиту, чтобы помочь мне войти в состояние повышенного осознания. Именно поэтому он и сказал мне, что мои брюки расстегнуты.
- Это был способ выбить тебя из колеи, - сказал он с усмешкой, - Мы - грубые индейцы, и потому все наши шутки несколько примитивны. Чем изощреннее воин, тем сложнее и тоньше его шутки. Но я считаю, что мы получили огромное удовольствие от нашей грубой шутки, когда привязали тебя за шею, как собаку.
Все трое усмехнулись, а потом тихонько рассмеялись, как если бы в доме был еще кто-то, кого они не хотели беспокоить.
Очень тихим голосом дон Хуан сказал, что, поскольку я нахожусь в состоянии повышенного осознания, я могу лучше понять то, что он намеревается рассказать мне о двух искусствах - сталкинге и намерении. Он назвал их вершиной достижения магов, как старых, так и новых, - именно тем, с чем они, как и тысячи лет назад, имеют дело сегодня. Он заявил, что сталкинг является началом и что прежде, чем воины могут что-нибудь предпринять на своем пути, им необходимо научиться выслеживать, затем они должны овладеть намерением, и только после этого они смогут сдвигать точку сборки по своей воле.
Я точно знал, о чем он говорит. Откуда-то я знал, что движение точки сборки может быть выполнено. Но слов, чтобы сказать им о моем знании, у меня не было. Несколько раз я пытался найти слова для такого объяснения. Они смеялись над моими неудачами и советовали мне пытаться снова.
- Как бы ты посмотрел на то, если бы за тебя все это произнес я? - спросил дон Хуан. - Пожалуй, я мог бы найти точные слова, которые ты никак не можешь вспомнить.
По его вопросительному взгляду я решил, что он серьезно спрашивает моего позволения. Ситуация показалась мне настолько нелепой, что я рассмеялся. Дон Хуан, проявляя завидное терпение, повторил свой вопрос, и я снова рассмеялся. Их удивление и озабоченность показали мне, что моя реакция была им непонятна. Дон Хуан поднялся и заметил, что я слишком устал и что мне пора возвращаться в мир повседневных дел.
- Ну пожалуйста, подожди, - взмолился я. - Со мной все в порядке. Просто мне показалось забавным, что тебе понадобилось спрашивать у меня разрешения.
- Я должен спросить твоего разрешения, - сказал дон Хуан, - потому что ты единственный, кто может позволить словам, заключенным внутри тебя, выйти наружу. Думаю, я все же переоценил твою способность к пониманию. Слова есть нечто исключительно могущественное и важное, и они являются магическим достоянием того, кому они принадлежат. У магов есть правило большого пальца: они говорят, что чем глубже сдвигается точка сборки, тем сильнее ощущение, что обладаешь знанием и не имеешь слов для его объяснения. Иногда точка сборки и у обычных людей может по неизвестной причине прийти в движение, чего они и сами не осознают, разве что вдруг становятся косноязычными, смущенными и рассеянными.
Тут вмешался Висенте и предложил, чтобы я остался с ними еще на некоторое время. Дон Хуан согласился и повернулся лицом ко мне.
- Самым первым принципом сталкинга является то, что воин выслеживает самого себя, сказал он. - Он выслеживает самого себя безжалостно, хитро, терпеливо и мягко.
Я хотел было засмеяться, но он опередил меня и очень кратко определил сталкинг как искусство использования неожиданного поведения с особой целью. Он сказал, что нормальное человеческое поведение в мире повседневной жизни является рутинным. Любое нестандартное поведение, разрушающее рутину, оказывает необычное воздействие на все наше существо. Маг стремится именно к такому необычному эффекту, поскольку воздействие такого эффекта является кумулятивным.
Он объяснил, что древние видящие благодаря своему видению первыми заметили, что необычное поведение вызывает колебания точки сборки. Вскоре они обнаружили, что если систематически практиковать и разумно направлять такое поведение, то в конечном счете это вызывает сдвиг точки сборки.
- Но главной проблемой магов-видящих, - продолжал дон Хуан, - было изобретение системы поведения, не допускавшей мелочности и капризов, но сочетающей высокие моральные качества и чувство красоты, которое отличает видящих от простых колдунов.
Дон Хуан прервал свою речь и все трое посмотрели на меня, как бы стараясь отыскать следы усталости в моих глазах или теле.
- Всякий, кто добьется успеха в сдвиге своей точки сборки в новое положение, является магом, - продолжал дон Хуан. - Находясь в этом новом положении, он может воздействовать на других людей дурно или хорошо. Поэтому магом можно быть и на уровне уличного сапожника или булочника. Притязания магов-видящих должны идти дальше этой стадии. А чтобы достичь этого, необходимо сочетать нравственность и красоту.
Он сказал, что для магов сталкинг является основой, на которой зиждется все, что они делают.
- Некоторые маги критикуют слово "сталкинг", - продолжал он, но это название было принято именно потому, что оно подразумевает скрытное поведение.
Его называют также "искусством уловок", однако и этот термин в равной мере неудачен. Мы сами, в силу своего невоинственного характера, называем его искусством контролируемой глупости. Ты можешь называть его как угодно. Мы же, однако, будем придерживаться термина "сталкинг", потому что легче сказать "сталкер", чем, как имел обыкновение говорить мой бенефактор, "тот, кто практикует контролируемую глупость".
При упоминании об их бенефакторе все трое засмеялись как дети. Я понимал его превосходно. У меня не возникало ни вопросов, ни сомнений. Но при всем этом у меня было чувство, что я должен как за якорь держаться за каждое слово дона Хуана. В противном случае мои мысли обгоняли бы его. Я заметил, что мои глаза фиксировались на движении его губ, а уши - на звучании его слов. Но как только я это заметил, то не смог больше следить за его словами. Моя концентрация исчезла. Дон Хуан продолжал говорить, но я уже не слушал его. Меня захватила идея о непостижимой возможности постоянно жить в состоянии повышенного осознания. Я спрашивал себя, насколько велика была бы практическая ценность такого состояния. Позволило бы это лучше ориентироваться в ситуациях? Быть подвижнее, чем обычный человек, или, возможно, умнее?
Дон Хуан внезапно остановился и спросил меня, о чем я думаю.
- О, ты слишком практичен, - прокомментировал он мои откровения. - А я-то надеялся, что в состоянии повышенного осознания твой темперамент станет более артистичным, более мистическим.
Дон Хуан повернулся к Висенте и попросил его ответить на мой вопрос. Висенте откашлялся и вытер ладони о свою одежду. Он производил впечатление человека, испытывающего страх перед аудиторией. Мне стало жаль его. Мои мысли путались. И когда я слушал его, запинающегося от волнения, в моем воображении возник образ, - впечатление, которое всегда вызывала у меня отцовская робость, его страх перед людьми. Но прежде чем я успел представить себе этот образ, глаза Висенте вспыхнули каким-то странным внутренним светом. Его лицо приняло комически-серьезное выражение и он обратился ко мне с речью в авторитетной и профессиональной манере.
- Отвечаю на твой вопрос, - сказал он. - Нет никакой практической ценности в состоянии повышенного осознания, иначе весь род людской был бы там. Однако он от этого застрахован, потому что туда очень трудно попасть. И все же всегда имеется слабая возможность и для обычного человека войти в такое состояние. Но если ему это и удается, то результатом является замешательство, иногда необратимое.
Все трое разразились смехом.
- Маги говорят, что повышенное осознание является вратами намерения, - сказал дон Хуан, - и пользуются им соответственно. Подумай об этом.
Я разглядывал каждого из них в отдельности, открыв рот, и чувствовал, что если я держу его открытым, то это загадочным образом помогает пониманию. Я закрыл глаза и ко мне пришел ответ. Я чувствовал его. Это не было мыслями. Но как я ни пытался, я не мог выразить словами свое понимание.
- Так, так, - сказал дон Хуан. - Ты получил еще один магический ответ исключительно изнутри самого себя, но у тебя все еще недостаточно энергии, чтобы осмыслить его и превратить в слова.
Ощущение, которое я испытал, было больше чем невозможность выразить словами свое понимание. Это было похоже на переживание заново чего-то давно позабытого - не знать, что я чувствую, потому что я еще не умею говорить вообще и поэтому не знаю способа выразить свои чувства в словах.
- Мышление и попытка точно выразить, свои мысли требуют невообразимого количества энергии, - сказал дон Хуан, разрушив мои ощущения.
Он вывел меня из такой глубочайшей погруженности в себя, что я забыл, с чего все началось. Я ошеломленно уставился на дона Хуана и признался, что не имею ни малейшего понятия о том, что они или я говорили или делали за минуту до этого. Я помнил инцидент с кожаным ремнем и то, что дон Хуан потом говорил мне, но чувство, владевшее мною несколько секунд назад, я вспомнить не мог.
- Ты идешь по ложному пути, - сказал дон Хуан. Ты пытаешься вспомнить мысли так, как делаешь это обычно, но здесь иная ситуация. Секунду назад у тебя было всепоглощающее чувство, что ты знаешь нечто совершенно особое. Подобное чувство нельзя восстановить, полагаясь на память. Ты должен вспомнить благодаря намерению вернуть его.
Он обернулся к Сильвио Мануэлю, который сидел, развалившись в кресле и вытянув ноги под кофейным столиком. Сильвио Мануэль пристально посмотрел на меня. Его черные глаза были похожи на два кусочка блестящего обсидиана. Не пошевельнувшись, он издал пронзительный крик, похожий на птичий.
- Намерение! - завопил он. - Намерение!! Намерение!!!
С каждым возгласом его голос становился все более и более нечеловеческим и пронзительным. Волосы у меня на затылке встали дыбом. По коже побежали мурашки. Однако мой ум вместо того, чтобы сосредоточиться на страхе, который я, несомненно, испытывал, направился напрямую на вспоминание пережитого чувства. Но прежде чем я смог вспомнить его полностью, оно расширилось и превратилось в нечто иное. И тогда я понял не только то, почему повышенное осознание является вратами намерения, но также и то, что такое само намерение. Кроме того я понял, что это знание не может быть выражено в словах и что оно доступно для всех. Его можно ощутить, использовать, но не выразить. В него можно войти путем изменения уровня осознания, - поэтому повышенное осознание является входом. Но даже вход невозможно объяснить. Его можно только использовать.
В этот день ко мне без какой-либо подсказки пришел еще один проблеск знания: естественное знание намерения доступно каждому, но управление им принадлежит лишь тем, кто исследовал его.
К этому моменту я уже страшно устал, что, несомненно, и послужило причиной влияния католического воспитания на мои последующие реакции. На какое-то мгновение я поверил, что намерение - это Бог.
Я сказал об этом дону Хуану, Висенте и Сильвио Мануэлю. Они засмеялись. Все тем же тоном профессионального оратора Висенте сказал, что намерение не может быть Богом, потому что оно является силой, которую нельзя описать и тем более представить.
- Не будь таким самоуверенным, - жестко сказал дон Хуан. - Не пытайся спекулировать на основе своего первого и пока единственного опыта. Подожди, пока не овладеешь своим знанием, а потом и решай, что есть что.
Воспоминание о четырех настроениях сталкинга обессилило меня настолько, что в результате мною овладела глубочайшая апатия. В этот момент меня не смогла бы взволновать даже гибель, грозящая мне или дону Хуану. Мне было все равно, оставаться на древнем наблюдательном посту или в кромешной тьме возвращаться назад.
Дон Хуан безошибочно понял мое настроение. Он, как слепого, подвел меня за руку к массивной скале и помог сесть, прислонившись к ней спиной. Он посоветовал, чтобы при помощи естественного сна я вернулся в нормальное состояние осознания.