Пом. Нач. 5 отдела ГУГБ, капитан госуд. без. УШАКОВ.
( Подпись ).»
К этому заявлению прилагались собственноручные показания Тухачевского на шести с половиной страницах, где бывший маршал признал наличие в армии группы лиц высшего командного состава, подобранных «кадровиком» наркомата обороны Фельдманом и готовых выполнить любой приказ Тухачевского. Связь с Троцким поддерживалась через Примакова и Путну. Цель заговора – захват власти в армии и в стране, ликвидация И. В. Сталина и К.Е.Ворошилова. На следующий день, 27 мая, Тухачевский обращается к следователю Ушакову с просьбой предоставить возможность продиктовать стенографистке дополнения к своим прежним показаниям, причем заверил его честным словом, что ни одного факта не утаит.
А что же было 25 мая, в день первого допроса Тухачевского? В первый день бывший маршал во время очных ставок с Примаковым, Путной и Фельдманом отрицал участие в заговоре. Но отрицал он предъявленное обвинение очень своеобразно. В заявлении, написанном им сразу же после очных ставок, мы встречаем такие удивительные строки: «Прошу представить мне еще пару показаний других участников этого заговора, которые также обвиняют меня. Обязуюсь дать чистосердечные показания без малейшего утаивания чего-либо из своей вины в этом деле, а равно из вины других лиц заговора».
В этот же день членам и кандидатам в члены ЦК была направлена анкета для голосования, в которой И.В.Сталин предлагал от имени Политбюро на основании изобличающих данных исключить Тухачевского из партии и передать их дела в НКВД. Все высказались «за». И.В.Сталин лично следил за ходом следствия по этому делу. Ежедневно принимал Ежова, читал протоколы допросов подследственных.
Тухачевского, Якира и их «однодельников» назвал Фельдман в своих показаниях,отобранных следователем Ушаковым, который в отчёте в НКВД писал: «Взяв личное дело Фельдмана и изучив его, я понял, что Фельдман связан личной дружбой с Тухачевским, Якиром и рядом крупных командиров… Вызвал Фельдмана в кабинет, заперся с ним в кабинете и к вечеру 19 мая ( 1937 г ) Фельдман написал заявление о заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и других». В этом же заявлении Ушаков высказал обвинение в адрес следователя Глебова, который стал сбивать Якира на отказ от показаний. «Я, – пишет Ушаков, – восстановил Якира. Вернул его к прежним показаниям, а Глебов был отстранён от дальнейшего участия в следствии… Мне дали допрашивать Тухачевского, который уже 26 мая сознался у меня… Я также уверенно шёл на Эйдемана и тут также не ошибся…».
Шверник ознакомил своего шефа Хрущёва и с содержанием «записки» «расколовшегося» арестованного комкора Фельдмана своему следователю: «Помощнику начальника 5 отдела ГУГБ НКВД Союза ССР тов. Ушакову. Зиновий Маркович! Начало и концовку заявления я написал по собственному усмотрению. Уверен, что Вы меня вызовите к себе и лично укажете, переписать недолго. Благодарю за Ваше внимание и заботливость – я получил 25-го печенье, яблоки и папиросы и сегодня папиросы, откуда, от кого, не говорят, но я-то знаю, от кого.Фельдман. 31.5.37 г.».
В деле Фельдмана есть и другие свидетельства того, что он сам, без всякого принуждения, давал «чистосердечные показания».
И, наконец, последний документ, который был грубо сфальсифицирован и обнародован на ХХII съезде по личному указанию Хрущёва 43-летним шефом КГБ Шелепиным, документ, который заставил содрогнуться от возмущения и негодования всех без исключения 5 тысяч делегатов, и благодаря которому в значительной степени они единогласно приняли резолюцию о выносе тела И.В. Сталина из Мавзолея, как «недостойного лежать рядом с Великим Лениным». Так о чём же вещал Шелепин на ХХII партсъезде? А вот о чём: «О жестоком отношении к людям, к руководящим товарищам, оказавшимся под следствием, говорит ряд циничных резолюций Сталина, Кагановича, Молотова, Маленкова и Ворошилова на письмах и заявлениях заключённых. Например, в своё время Якир – бывший командующий военным округом – обратился к Сталину с письмом, в котором заверял его в своей полной невиновности. Вот, что он писал: «… я честный и преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и её руководителей… Я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, к партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма». На этом письме Сталин начертал: «Подлец и проститутка», Ворошилов добавил: «Совершенно точное определение», Молотов под этим подписался, а Каганович приписал: «Предателю, сволочи и б…. одна кара – смертная казнь». ( XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчёт. Госполитиздат. М. 1962. С.403).
А теперь попробуем показать, что реакция И.В. Сталина и его соратников была вполне адекватной содержанию письма. Ради торжества исторической истины письмо Якира должно было прозвучать на съезде полностью, без купюр. Но разве историческая истина интересовала тогда могильщиков И.В. Сталина ?
Вот оно, это письмо. Полностью. Без купюр: «Родной, близкий тов. Сталин. Я смею так к Вам обращаться. ибо я всё сказал, всё отдал и мне кажется, что я снова честный и преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и её руководителей – потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства… Следствие закончено. Мне предъявленообвинение в государственной измене, я признал своювину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решениясуда и правительства . Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма». ( H .А. Зенькович. Маршалы и генсеки. Смоленск. Русич. 1998. С.594).
Версия Хрущёва – Шелепина обрела безоговорочного сторонника в лице Волкогонова, который почти дословно повторяет эту байку об «абсолютной невиновности » Якира, впрочем не приводя ни самого письма, ни даже шелепинской урезанной части его. Волкогонов, перед тем, как солгать, употребляет, как правило, словесную формулу «как теперь установлено» . Вот, например, он пишет: «Как теперь установлено, по отношению ко всем этим видным советским военачальникам было применено в полном объёме физическое воздействие». На самом же деле, как мы видели только что, ни в полном объёме, ни в усеченном Тухачевского, как и его подельников, никто не пытал: не бил, не истязал; и в чистосердечности показаний, которые они сами добровольно давали, наперегонки разоблачая друг друга, у нас нет никаких оснований сомневаться. Как образчик бессовестного вранья Волкогонова может служить следующий пассаж: «В деле Тухачевского особенно отличился следователь по особо важным делам Ушаков (он же Ушиминский). В своих объяснениях, которые он дал после ХХ съезда комиссии по реабилитации, Ушаков писал …».
Стоп! – Не будем вдаваться в то, что якобы писал Ушаков. Здесь важно другое: во-первых, не Ушиминский, а Ушамирский была подлинная фамилия Ушакова, во-вторых, писал Ушаков это для НКВД в 1938 году, а во5все не для комиссии Хрущева – Шверника в 1956. Ну, просто физически не мог писать, так как к тому времени прошло уже 17 лет со дня его смерти.
В другом месте Волкогонов со ссылкой на слова дочери Гамарника, покончившего жизнь самоубийством, утверждает, что этот «выстрел был ответом на предложение Сталина стать членом трибунала над своими боевыми товарищами», хотя Гамарник фигурировал в деле (и об этом историк ранга Волкогонова просто обязан был знать – Л.Б. ), как один из участников контрреволюционного заговора в РККА. Как сообщала газета «Правда» 1-го июня 1937 года, «бывший член ЦК РКП(б) Я.Б. Гамарник, запутавшись в своих связях с антисоветскими элементами и видимо боясь разоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством». Даже Хрущёв пишет о Гамарнике: «Он предвидел, что будет казнён. К нему пришли, чтобы его арестовать, и он застрелился. Палачи пришли тянуть его на плаху, и он решил, что лучше будет покончить жизнь самоубийством».