Между матерями и неопекающими отцами

Выше я говорил о том, что продолжение агрессивного раздражения по отношению к бывшему партнеру, чувство вины по поводу развода и страх перед потерей любви ребенка представляют собой глубокие причины трудностей родителей, как матерей, так и отцов. Для многих неопекаю-щих отцов прибавляется еще одна проблема: развод переживается ими не только как разлука, но и как потеря ребенка и к тому же совершенно независимо от того, будет ли отец видеть ребенка в рамках времени посещений или нет. Как часто в разговорном языке можно слышать довольно точное выражение: "Кто получит ребенка?" или: "Если ты хочешь со мной развестись, пожалуйства, но ребенок принадлежит мне\" Эти высказывания довольно ясно говорят о том, насколько в делах развода право опеки переносится в жизненное измерение: "выиграть—проиграть" (и даже когда с юридической точки зрения речь идет о разводе "по взаимному соглашению"). "Потеря ребенка" представляет собой не только разлуку, но и потерю отцовских прав и влияния, она не только болезненна сама по себе, но также является поражением, тяжелой нарцисстической обидой, пожирающей (мужественную) личность отца. Трагическим

является то, что возможность продолжения отношении не закрывает нарцисстическую рану, а, наоборот, ее бередит. Более того, продолжение отношений с ребенком означает продолжение отношений с матерью, а это означает в свою очередь необходимость и далее конфронтировать с "уни-зителем", что называется, самому поддерживать мучительную ситуацию. Если же отец (из соображений благополучия ребенка) отказывается от обращения в суд, то он отказывается и от всякой претензии на предохранение своих отношений с ребенком, и таким образом мать как бы "одалживает" ему дитя и только в тех случаях, когда он готов выполнять все ее распоряжения в вопросах, как он должен с ним обращаться. Отец все меньше походит на отца, который несет ответственность за воспитание ребенка, а, скорее, начинает походить на старшего брата, которому мать доверяет на некоторое время присмотреть за братишкой или сестренкой или поиграть с ними. Послеразводная ситуация таким образом привносит в его отношение к матери его детей структурно обусловленную (что называется, частично независимую от конкретного поведения участвующих субъектов) тенденцию инфантилизации или (символическую) кастрацию не опекающего отца.

Но не только по отношению к матери. Так же и отношениям с детьми угрожает опасность расплаты своей ролью сильного защищающего отца, примера для подражания. "Когда я забираю Гудрун, почти постоянно разражается скандал между нею и матерью", — рассказывал один отец. — "Чаще всего речь идет о мелочах, таких, как: что она должна надеть или что она может или должна взять с собой. Гудрун' смотрит на меня взглядом, взывающим о помощи. Но боже упаси вмешаться! Тогда я могу считать, что все "привилегии", например, совместный поход на каток или двухдневный туристический поход, могут быть тут же зачеркнуты. В такие моменты мне хочется просто прова-

литься сквозь землю перед своей дочерью!" (Выше мы уже говорили о том, почему матери так "аллергично" реагируют на подобные вмешательства отцов.) Другой отец чувствовал себя постоянно несчастным, когда его десятилетняя дочь жаловалась ему на мать, которая, по ее мнению, предпочитала ей ее младшего брата. "Что мне делать? — спрашивал он меня. "Я чувствую себя слабым и беспомощным. Что я за отец? В такие моменты я ненавижу себя и мою бывшую жену". Если дети упрекают отца в том, что он мало проводит с ними времени и мало им себя посвящает, отцу не остается ничего больше, как взять всю "вину" на себя, или, если он себя защищает, и при этом говорит, что это зависит не от него, то фактически признаться в том, что он бессилен быть хорошим отцом.

Массивные нарцисстические обиды тем не менее порождают ярость, пробуждают потребность эмансипации и ведут к протесту. И соответственным инфантилизации отношений с бывшей женой является протест "снизу", который влечет за собой поведение, очень напоминающее попытки эмансипирования пубертатного периода молодежи. Некоторые мужчины разрывают узел одним ударом, как если бы у них никогда не было семьи, которая что-то для них значила. Они заводят новые отношения, наслаждаются "новой свободой", некоторые даже увольняются с работы и путешествуют по свету. Подобные регрессии продолжаются месяцы, а иногда и годы. А тогда уже поздно снова становиться отцом. Другие начинают сопротивленчески-обо-ронительную борьбу против бывшей супруги, ставшей по причине развода могущественной матерью¹¹². Они просто "не позволяют больше слова сказать". Только им удается исчезнуть из поля зрения матери, как они тут же забывают

^п2Педагогизирование материнских отношений после развода (см. выше), кажется, в известном смысле включает и отношение к бывшему партнеру.

все ее требования, среди которых порой и очень важные для детей. Часто остается только удивляться, как некоторые взрослые мужчины просто наслаждаются лишением их со стороны матери отцовской ответственности: они перестают давать детям лекарства, которые те должны принимать регулярно, ребенок может смотреть телевизор, сколько захочет (включая фильмы ужасов), перед важной контрольной работой он остается с отцом в ресторане до десяти вечера и т.п. Очевидно, что эти отцы вживаются в роль старших братьев (см. выше), но с той разницей, что они превращаются из послушных в непослушных мальчиков. Конечно, как и вырвавшиеся на свободу подростки, они меньше всего могут понять требования и запросы матери и переживают ее ожидания исключительно как (потрясающие) репрессии, в то время как законность собственной точки зрения не подвергается сомнению. Некоторые отцы начинают искать союзников — собственных родителей, друзей, экспертов, адвокатов — чтобы, так сказать, утвердиться в своих правах. В конце концов они нередко приходят в суд с требованием о лишении матери права воспитания. Официально делается это, конечно, из соображений "благополучия ребенка". Если это рассматривать с позиций психоанализа, то можно сказать, что с точки зрения подсознательной мотивации речь идет здесь не столько о детях, сколько о том, чтобы, сделать обратимой пережитую из-за матери кастрацию.

Третья категория отцов реагирует на унизительное лишение отцовской ответственности и прав таким образом, что они и дальше пытаются играть роль главы семейства и распорядителя. Реальная власть матери настолько невыносима для них, что они ее просто отрицают. Эти отцы любят показываться в детском саду или в школе, в дни посещений подвергают ребенка обследованию своим (личным) врачом, дают детям распоряжения и указания, которые те без со-

гласия матери никак не могут исполнить, самостоятельно записывают их на курсы или в спортивные секции и т.д. — и, конечно, все это без согласования с матерью (для них вообще не существующей). Но поскольку последняя все же владеет реальной властью, иллюзии этих отцов не долго остаются жинеспособными. Подобные случаи через короткое время снова рассматриваются в суде, чтобы вернуть отцу ту власть, которая даст ему возможность восстановить его мужское самоуважение.

Последнюю категорию отцов, сильно пострадавших нар-цисстически в результате развода, можно охарактеризовать как "бедных отцов". Вместо побега, протеста или отрицания они сами декларируют себя беспомощными жертвами (матери) и ищут сочувствия и прежде всего — сочувствия детей. Во-первых, у этих отцов чувство "невинности жертвы", кажется, способно восстановить добрую часть нарцис-стического поражения. Но прежде всего статус жертвы открывает необыкновенно привлекательную возможность без угрызений совести мстить унижающему объекту, а именно, матери. В таком виде обратного триангулирования (ср. гл. 5.4) "бедный отец" делегирует агрессивность на своих детей так, что моральное право остается за ним. Как эти мужчины обременяют своих детей, остается им неизвестным. Так, Ютта, едва ей представлялась возможность провести с матерью прекрасные часы за игрой, на прогулке или за чтением сказок, как она тут же начинала вздыхать: "Бедный папа, он сидит сейчас совсем один дома!" Ютта постоянно переживала, не болен ли отец, есть ли у него еда. Это приводило мать в злую растерянность. Ютта испытывала такое чувство, что именно она должна заботиться об отце, и постоянное бессилие оттого, что она не в состоянии реализовать свою ответственность. Ее съедало чувство вины из-за того, что ей хорошо с матерью, и она соответственно этому колебалась между жалобами на себя и агрессивностью по

отношению к матери, которая в глазах Ютты была виновна в страданиях отца. Агрессивные конфликты с матерью приобрели в скором времени дополнительную функцию: поскольку совместная жизнь с матерью становилась все менее гармоничной и удовлетворяющей, то это освобождало девочку от ее чувства вины по отношению к матери. Она могла все больше идентифицировать себя с отцом, поскольку чувствовала себя жертвой матери. Через два (!) года после развода девятилетняя девочка начала бороться за то, чтобы жить у отца. Однажды после посещения отец не привел ребенка домой и на основе свидетельских показаний ребенка добился частного определения суда по поводу того, что ребенок имеет право оставаться у него до тех пор, пока не будет получено новое решение суда о праве на опеку. О катастрофическом воздействии такого развития событий на ребенка я буду еще говорить ниже (с. 323 и далее).

Естественно, эти описания всех четырех "категорий" являются описанием экстремальных реакций на нарциссти-ческую обиду, нанесенную разводом или потерей права опеки, и именно, в двойном смысле. Во-первых, большинство "убегающих" отцов исчезает не окончательно. Также трудная досягаемость, несоблюдение времени посещений, неаккуратность в уплате алиментов, забывание дней рождения или передача детей собственным родителям, в то время как отец занимается своими делами, представляют собой мягкую форму той регрессии, смыслом которой является уход от ответственности. Также и отцы, активно борющиеся против матерей, не всегда заходят так далеко, что это вредит здоровью или школьным успехам их детей или пытаются отнять детей у матери. Оппозиция часто ограничивается противоречиями желаний матери в мелких "игольных уколах"^агрессивный характер которых в каждом отдельном случае практически недоказуем. Таким образом, подсознательное "настраивание против" (гл. 9.3) является не

просто выражением страха перед потерей любви ребенка или неприятного чувства по отношению к матери, но также средством восстановления нарушенного нарцисстического равновесия. Точно так же добрая часть педагогических разноречий, которые я описал выше (гл. 9.5), объясняется не только исключительно ситуацией посещений и "случаются" они не просто на основе того факта, что родители не в состоянии больше понимать друг друга. Более свободное обращение многих отцов с ограничениями и запретами часто происходит также из их собственной идентификации с ребенком, направленной против матери. В (братском) союзничестве с собственным ребенком отец способен минимум какое-то время снова почувствовать себя сильным. Наконец, обременения, исходящие от "бедных" отцов, не всегда приобретают столь невыносимые формы, как в случае Ютты, которая ничем другим не могла себе помочь, кроме как тем, что подорвала или даже разрушила в себе хорошее представление о доброй матери. Что же для таких отцов характерно, так это то, что они несут по жизни свое манифестное страдание по поводу ситуации развода и это не дает детям возможности перейти к "послеразводнои повседневности". В облике "бедного" отца полное боли событие остается психической действительностью настоящего времени.

Во-вторых, только немногих отцов можно классифицировать в "чистом виде" по этим четырем "категориям". Большинство из них прибегает к каждой из этих возможностей, чтобы избежать нарцисстической обиды. В некоторых случаях эти подсознательные стратегии обороны вступают в силу поочередно. Я знал одного отца, который на протяжении многих месяцев после развода боролся с матерью за власть, потом вдруг исчез и через два года появился вновь в качестве заботливого отца, чтобы "взять в руки" школьные и воспитательные дела ребенка, а в заключение превратился в отвергнутого одиночку.

Право матери на опеку или, вернее, совместное проживание с ребенком означает для нее реальную власть. Само по себе это не понуждает делать выводы. Власть может быть реализована по-разному или не реализована вовсе. Но одно свойственно всем отношениям, где власть распределена неравномерно: вероятность, что она будет использована там, где есть необходимость защищаться от нападений. Стремление раненого мужского нарцисизма к поддержке и восстановлению отцовской позиции власти и влияния создает латентную опасность для материнской позиции, удерживает мать в готовности к тревоге. Образованная в результате развода позиция власти по отношению к отцу играет, собственно, для них, претерпевших в браке разочарования и обиды, важную восстановительную роль. От ее поддержания зависит их нарцисстическое равновесие. К описанным выше мотивам — чувству вины, страху перед потерей любви и т.д. (гл. 9.4) — присоединяется стремление к (поддержанию) женского самоуважения как дополнительный двигатель тенденции удерживать ребенка для себя, осложнять контакты с отцом или вообще помешать оным и т.д. А это, со своей стороны, усиливает чувство приниженности и страха у отца.

Конечно, все это (в основном) подсознательные процессы. Матери, как и отцы, как правило, верят в то, что ухудшение отношений всегда исходит от противоположной стороны. И это создает сложности в том, чтобы прорвать порочный круг поступков и реакций. В отношениях разведенных родителей бродит, очевидно, такой большой конфликтный потенциал, что достаточно ему всплыть в одном месте, как вся комплексная система чувства вины, обвинений, страхов и противострахов, унижения и боли, казалось бы, самостоятельно приходит в ускоренное движение. / Между тем случается также, что этот конфликтный потенциал разряжается. По самым различным причинам некоторым родителям с самого начала удается дать себе отчет в

необходимости и далее делить друг с другом воспитательную ответственность. Иногда становится привычным то обстоятельство, что мать информирует отца о шагах развития ребенка и об особых событиях, благодаря чему у отца возникает чувство, что он принимает участие в жизни ребенка и тогда, когда его тот не видит. Это пробуждает в нем готовность к кооперации, активному участию в жизни ребенка, благодаря чему сохраняются его радость и гордость по поводу того, что в развитии ребенка есть и его заслуга, к этому относятся совместные обсуждения школьных дел, вопросов свободного времени и многое другое. Для ребенка родители являются общими носителями таких решений, что и осложняет использование одного из них в своих конфликтах с другим, но зато освобождает от конфликтов лояльности и вселяет чувство уверенности. Для отцов бывают иногда столь трудно переносимы финансовые обязанности также и потому, что они не получают за это ни благодарности, ни признания. Но это можно изменить, если мать будет декларировать чрезвычайные траты и подарки как общие. Достижения отца получат тогда тоже личное значение, поскольку они будут видимы ребенком. Таким образом "нарцисстически смягченные" отцы в один прекрасный момент в разговоре с матерью начинают не только спрашивать о том, когда они могут в следующий раз видеть ребенка, но и о том, не могут ли они ей, матери, чем-нибудь быть полезными, не нуждается ли она в их помощи. А это в свою очередь не просто удовлетворяет женский нарцисизм, но и уменьшает — вместе с признанием со стороны отца ее материнской роли — страх перед потерей ребенка. Здесь также играет роль комплексная система желаний и опасений, но в другом направлении: она начинает расслабляться.

Огромное значение имеет тот факт, что движение данной системы раздваивается и делает обратимыми внутренние и внешние конфликты, в которых оказались личности. Итак,

описанный выше порочный круг агрессивных колебаний отношений матери и отца после развода может быть разорван. И даже — и это особенно интересно, — благодаря изменению поведения только одного из родителей. Условием к этому, во всяком случае, является то, что этот родитель сумеет превозмочь и психически переработать обидные переживания, желания и страхи, которые принес или активировал собой развод. Если нам удавалось таким образом помочь только отцу или только матери, то мы каждый раз замечали, что он или она настолько меняли свое отношение к ребенку и (или) к другому родителю, что и тот начинал вести себя по-другому. Такие изменения затрагивали иногда только субтильные детали, но этого было уже достаточно, чтобы дать возможность другому менее обидно и угрожающе переживать намерения бывшего супруга и всю ситуацию в целом^113;Ш

¹¹³ Из этого вытекают существенные методические выводы для консультации: даже в тех случаях, когда основная проблема заключается не столько в отношениях между родителями и ребенком, сколько между разведенными родителями, консультации только с одним из родителей могут иметь успех. И не только как исключительное решение, если второй родитель не принимает участия в семейно-терапевтических сеттингах. Особенно там, где агрессивный потенциал между бывшими супругами (все еще) очень высок, по нашему опыту психоаналитической (психоаналитически-педагогической) консультации для одного из родителей — или для обоих, когда у каждого свой консультант, — можно отдать предпочтение систематической семейно-терапевтической работе с супружеской парой или со всей семьей.

¹¹⁴ Тема последних частей главы порождает вопрос, не может ли принести улучшения так называемая совместная опека разведенных родителей, которая является узаконенной возможностью и существует в Германии, но не в Австрии и Швейцарии. С точки зрения комплексности родительских проблем отношений после развода и субтильности, с которой они (подсознательно) ведут себя в этих отношениях и как родители тоже, кажется, в высокой степени сомнительным, что юридическое регулирование вопроса может помочь решению данной проблемы. Если у родителей есть ощущение, что общая воспитательная

^ответственность возможна, трудно возразить против общей опеки; если разведенные родители "могут вместе", то они, по сути, и не нуждаются в юридическом декрете. Если же существуют серьезные проблемы в отношениях,